Бережнова М.Л. (отв. ред.). Интеграция археологических и этнографических исследований сборник научных трудов. Часть 1

Подождите немного. Документ загружается.

371

образом, реконструкция данного изделия была основана на исследовании реальных объектов, и на

теоретических изысканиях, подтвержденных этими реальными объектами.

В заключении хотелось бы еще раз повторить, что только детальное исследование текстиля дает

основание для реконструкций конкретных изделий. Для интерпретации результатов исследования

необходимо применять все возможные источники, четко отделяя факт от теории и есте

ственно, от

вымысла.

Список литературы

1. Глушкова Т.Н. История изучения древнего плетения и ткачества в отечественной археологии. –

Сургут: РИО Сургут. пед. ин-та, 2006. – 96 с.

2. Гольева А.А. Растительные подстилки эпохи бронзы Калмыкии // Текстиль эпохи бронзы Евразий-

ских степей. – М.: Изд-во Гос. исторического музея, 1999. – С. 185–204. – (Тр. Гос. исторического музея.

Вып. 109).

3. Доде З.В. Одежды и шелк

а из могильника Вербовый Лог // Власкин М.В., Гармашов А.И., Доде З.В.,

Науменко С.А. Погребения знати золотоордынского времени в междуречье Дона и Сала: материалы по

изучению историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып. VI. – М.: Памятники исторической мыс-

ли, 2006. – С. 77–167.

4. Зубкова Е.С., Орфинская О.В. Опыт исследования и р

еконструкции текстиля из раскопок погребений

в Пскове // Хорошие дни. Памяти Александра Степановича Хорошева. – М.: ООО «ЛеопАрт», 2009. –

С. 294–309.

5. Зубкова Е.С., Орфинская О.В. Предварительные итоги исследования текстиля из погребения № 3

Старовознесенского IV раскопа в Пскове // Археология и история Пскова и Псковской земли. Семинар им.

ак. В.В. Седова: Материалы LIII заседания. – Псков, 2008. – С. 5

6–75.

6. Орфинская О.В. Методы исследования тканей и реконструкция одежды // Некрополь русских ве-

ликих княгинь и цариц в Вознесенском монастыре Московского Кремля. – М.: Изд-во Гос. историко-культ.

музея-заповедника «Московский Кремль», 2009. – Т. 1: История усыпальницы и методика исследования за-

хоронений. – С. 195–213.

7. Степанова Ю.В. К изучению древнерусского костюма населения Тверск

ого Поволжья (по материа-

лам Избрижского некрополя) // Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья. –

Тверь, 1999. – Вып. 3. – С. 53–60.

8. Усманова Э.Р. Костюм женщины эпохи бронзы Казахстана. Опыт реконструкций. – Лисаковск;

Караганда: Караганд. гос. ун-т, 2010. – 176 с.

9. Шишлина Н.И. Текстиль эпохи бронзы Прикаспийских степей // Текстиль эпохи бронзы Евразийских

степей. – М.: Изд-во Го

с. исторического музея, 1999. – М., 1999. – С. 7–58. – (Тр. Гос. исторического музея.

Вып. 109).

10. Яценко С.А. Костюм древней Евразии: ираноязычные народы. – М.: Вост. лит-ра, 2006. – 664 с.

Рис. 1. Лучевая кость с остатками текстиля и

металлической пуговкой под слоем грязи

Рис. 2. Перстень из Мамисондонского

могильника с остатками ткани

372

Рис. 3. Микрофотография волокон льна в проходящем

поляризованном свете (анализатор и поляризатор

находятся перпендикулярно)

Рис. 4. Микрофотография волокон хлопка в

проходящем поляризованном свете (анализатор и

поляризатор находятся перпендикулярно)

Рис. 5. Реконструкция комплекта одежд из

камерного погребения 3 в Пскове [5, с. 66]:

А – вид спереди; Б – вид сзади. Цвето

м выделены

сохранившиеся участки одежд.

Рис. 6. Реконструкция платья из погребения Евдокии Владимировны Старицкой (XVI в.):

А – выкройка; Б – общий вид, цветом выделены сохранившиеся фрагменты; I – рукава; II – центральная часть стана;

III – боковины; IV – ластовицы; 1 – горизонтальная линия ворота; 2 – центральный вертикальный разрез;

3 – разрезы для поликов; к – кромка; с – срез; ф1 – фрагмент, имеющий вшивную деталь; ф2 – фрагмент, соединяющий

три куска ткани; ф3 – фрагмент ворота с центральным разрезом; ф4 – фрагмент с полной шириной ку

ска и двумя швами,

соединяющими по две кромки.

373

А.Н. Павлова

Россия, Йошкар-Ола, Марийский государственный университет

К ПРОБЛЕМЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

ДРЕВНЕГО КОСТЮМА ВОЛЖСКИХ ФИННОВ

Костюм древних этносов вызывает все больший интерес, как у специалистов-историков, так и

участников клубов исторической реконструкции. В последнем случае все чаще обращаются не только к

костюму этносов, представленному изобразительными материалами, но и к культуре этносов, о которой

можно судить лишь на основе данных археологии. Цель и историков и авторов реконструкций – до

сти-

жение максимальной достоверности при воссоздании костюма, что является основой для его последую-

щей интерпретации.

Древний костюм волжских финнов может быть восстановлен по материалам могильников, отчасти

кладов, в состав которых входили украшения и предметы одежды. Фрагменты одежды и обуви из

ткани, меха, кожи встречаются в единичных случаях, что не позволяет реконструировать костюм как

целостную с

истему, восстановив особенности покроя, силуэт, цветовое решение.

Стремясь к максимальной достоверности, при реконструкции следует учитывать особенности

расположения предметов в погребении, соотносить с особенностями погребального обряда и антропо-

логическими материалами. Применительно к ряду памятников, исследования которых проводились в

XIX – первой половине ХХ вв., эти правила не могут быть полностью со

блюдены, так как антро-

пологический материал детально не изучался: пол погребенных нередко определялся по вещам [9,

с. 54]. Среди материалов о раскопках могильников в ряде случаев отсутствуют планы погребений, что

затрудняет детальную реконструкцию костюма.

Недостаток сведений по костюму волжских финнов компенсируется этнографическими материа-

лами, на основании допущения, что рассматриваемая культура, относящаяся к числу традици

онных,

сохранила многие древние элементы, существует преемственность между древними и современными

формами костюма. Такое допущение вполне оправдано, если выделить общие элементы костюмного

комплекса финно-угорского населения Поволжья и Приуралья, предположив их древнее происхож-

дение и последующее развитие в рамках этнических культур [7, с. 17].

Сложным остается вопрос об этнической атрибутации элементов костюма. Эт

носы, на протяжении

длительного времени живущие рядом друг с другом в условиях культурного взаимодействия,

заимствовали и изменяли формы предметов, входивших в костюм. Наличие подобных элементов кос-

тюма у соседних этносов в поздний период не всегда следует считать основанием для заимствования

без выяснения генезиса данной формы.

Например, при реконструкции форм головных у

боров волжских финнов середины I – начала

II тыс. н.э. необходимо учитывать целый ряд факторов. Сохранившиеся фрагменты, обычно немного-

численны и не позволяют полностью восстановить форму головного убора, что предполагает обраще-

ние к этнографическим материалам не только мордвы и мари, но и других финно-угорских этносов

Поволжья и Приуралья, Прибалтики, предполагая тесные культурные связи с сосед

ними балтоязыч-

ными племенами в рассматриваемую эпоху, а также влияние культурного мира европейских степей.

Сопоставление форм головных уборов, известных у мари, мордвы, удмуртов, финно-угорского

населения Прибалтики [3, с. 140–162, 20, с. 33–37] позволяет выделить следующие общие формы жен-

ских головных уборов:

1) убор конусообразной формы с позатыльником;

2) убор в форме срезанного ко

нуса, зауженного к верху или расширяющегося вверх (трапе-

циевидной формы), также с позатыльником.

Головные уборы каркасного типа на берестяной основе известны по раскопкам Безводнинского

могильника. Их реконструкцию предложил Ю.А. Краснов, считавший, что они являлись частью костю-

ма замужней женщины [16, с. 55–56]. Форма каркасных головных уборов была различной, что и

позволило вы

делить два основных варианта, предполагавших различные способы изготовления деталей

из ткани. Можно предположить, что на конусообразную основу ткань сшивали по образцу марийского

шымакша [20, с. 34–35]. Головной убор из куска ткани, а в древности, возможно, кожи, сшитой спереди

наподобие колпака с лопастью, по этнографическим сведениям, известен у марийских мужчин [20,

с. 35]. Нечто подобное можно увидеть на бляшках в виде человеч

еских фигурок из Старшего Ах-

мыловского могильника [22, рис. 31]. Возможно, фрагмент войлочного позатыльника из погребения 2

Крюково-Кужновского могильника являлся частью такого же убора. Происхождение данного убора

выяснить сложно, но он стал частью волго-вятского костюмного комплекса [21, с. 148].

Во втором типе головного убора край куска ткани отворачивался и при

шивался с двух сторон,

таким образом, могло быть создано некоторое подобие очелья, напоминающее по форме более поздние

374

варианты головных уборов мари и мордвы, которые обычно считаются русским заимствованием [3,

с. 148; 20, с. 36].

Позатыльник или шапочки с позатыльником, закрывавшие основу из бересты, изготовленные из

ткани или войлока, украшались, например, В.Н. Мартьянов отметил, что ряд головных полотенец из

древнемордовских могильников имели основу из грубой ткани, покрытую более тонкой тканью, реже –

шелком [19, с. 92]. В.Н. Мартья

нов описывает головное полотенце мордвы-мокши как полосу ткани

шириной от 10–12 до 18–20 см и длиной от 40–50 до 60 см.

Обычай богато украшать лопасть, спускающуюся на спину, сохранился у мари и мордвы. Марий-

ские женщины использовали для этого в начале ХХ в. вышивку, монеты, бисер, раковины каури [20,

с. 35]. Мордва Зубово-По

лянского района носила лосник с затилкой в виде куска кумача с завязками на

холщовой подкладке, отделанный бисером [3, с. 147–162].

Головной убор с лопастью встречался и у рязано-окского населения в рассматриваемом регионе, о

чем свидетельствуют материалы Шатрищенского могильника [14,с. 133, 174], а также комплексов

Заречье-77, 95, 100, 144 [4, с. 19–20]. В последнем случае можно провести аналогии между ря

зано-ок-

скими шапочками с лопастью и способом ношения головного полотенца шарпан с шапочкой марий-

скими женщинами.

Формами девичьих уборов следует признать:

1) повязку или обруч на жесткой основе или без таковой;

2) шапочку полусферической формы, возможно, в некоторых случаях с открытой макушкой.

Шерстяные или кожаные шапочки как принадлежность девичьего костюма были хар

актерны в

рассматриваемый период для балтских племен, например, Центральной и Восточной Литвы [5, с. 153].

Шапочка как элемент женского (девичьего) костюма имела древние традиции в регионе Поволжья

и была известна различным этническим группам. По мнению Д.Ф. Файзуллиной, в Поволжье шапочки

известны с эпохи ананьинской культурно-исторической общности [25, с. 21]. Богатством металличе-

ского убр

анства отличались и шапочки дьяковских женщин [24, с. 105–106], а также головные уборы

азелинских женщин [8]. До начала ХХ в. марийские девушки носили матерчатые шапочки ошпу, укра-

шенные монетами, бисером, раковинами каури [20, с. 43–44]. Возможно, следует говорить о пересе-

чении культурных традиций различных этносов, способствовавшем актуализации определенных куль-

турных форм, в данном случае головных уборов.

От

крытым остается вопрос о ношении полотенчатого головного убора, широко известного в Вос-

точной Европе, например, у восточных славян, балтоязычных племен [5, 11, 23], а в дальнейшем встре-

чавшимся в костюме тюркоязычных этносов, мари, води. Пока не реконструированы головные уборы из

меха, фрагменты которых найдены в древнемарийских могильниках.

Покрой одежды полностью определяется по аналогии с этног

рафическим костюмом, хотя, как

показывают обнаруженные в погребениях фрагменты меха и кожи [1, с. 79; 6, с. 37], в древности эти ма-

териалы имели широкое распространение, что предполагает бытование форм костюма отличных от

более поздних. Достоверно может быть реконструировано расположение украшений, позволяющих

восстановить и некоторые особенности одежды: расположение выреза рубах, иногда наличие кафтана,

набедренников. В т

ехнологической структуре костюма украшения не были системообразующими, их

можно отнести к категории убранства [10, с. 306], информативного, но не исчерпывающего костюм. С

другой стороны, костюм обязательно включал не функциональные предметы: обереги и т.п.

Таким образом, костюм волжских финнов, реконструированный по материалам погребений, не

является буквальным воспроизведением древнего костюма. Применительно к каждому конкретному

костюмн

ому комплексу какие-либо детали не удается восстановить, что заставляет обращаться к более

или менее близким и достоверным аналогиям.

В результате возникает костюм-образ, если использовать терминологию Р. Барта [2, с. 39], ко-

торый в археологии является результатом субъективного восприятия археологических и этногра-

фических материалов.

При интерпретации древнего костюма волжских финнов, также как и ря

да других этносов,

основным становится вопрос о соотношении погребального костюма и костюма повседневного. По дан-

ным этнографии, у мари и мордвы в качестве погребальной и поминальной использовалась свадебная

одежда, девушкам, не успевшим выйти замуж, в гроб клали женский головной убор [20, с. 79]. Таким

образом, погребальные костюмы девушек-невест и замужних же

нщин мало отличались друг от друга –

прежде всего по головному убору. Упрощение костюма, происходящее по мере старения человека, хо-

рошо прослеживаемое в повседневной жизни по этнографическим материалам мари и мордвы [3, с. 108;

20. с. 72], в археологии не всегда является очевидным [15]. При исследовании социальной символики

элементов костюма важное значение имеют женские вещ

и, оставленные в мужских погребениях,

которые должны были, вероятно, символизировать саму обладательницу, и, следовательно, соотно-

сились со статусом замужней женщины [12].

375

Сложнее решается вопрос о знаковости элементов мужского костюма, который по своей спе-

цифике был ориентирован не только на традиции собственного этноса, но и на усвоение социальных

символов, понятных другим народам.

Традиционный костюм, по мнению Н.М. Калашниковой, следует рассматривать как социокод,

фиксирующий характеристики определенной культуры и являющийся посредником среди типов

культуры различных хр

онологических периодов и разных этносов, осуществляющий коммуникацию,

трансляцию и усвоение определенной, значимой для этноса информации [13, с. 325]

В зависимости от «уровня подготовки» реципиента одни и те же символы имели различное

прочтение, кодируя информацию разного уровня от космического до социального. Хотя, по мнению

Р. Барта, только в современной культуре: «Неустанно действует тенденция пр

евращать чувственное в

значимое, тенденция ко все более сложно организованным системам. Одновременно, в тех же самых

размерах, знак стараются замаскировать в качестве знака, скрыть его систематическую природу, рацио-

нализировать его, подвести под него основание, связать с какой-нибудь мировой инстанцией, субстан-

цией, функцией» [2, с. 285]. Представляется, что подобная тенденция существовала и в т

радиционной

культуре, где она развивалась под влиянием религиозных и мифологических представлений.

Древний костюм волжских финнов может быть представлен как текст, имеющий некоторые пробелы

в силу особенностей его реконструкции. При прочтении данного текста, то есть интерпретации

археологического материала, создается мыслительная конструкция, которая, как предполагается, отра-

жает исторические реалии. Интерпретируя костюма на социальном у

ровне, можно опираться на данные

этнографии, так как костюм в традиционной культуре волжских финнов всегда «говорил» за тело,

отражая происходящие с этим телом изменения, но с учетом трансформации этнической культуры.

На более высоких уровнях семантики, например, космологическом, аналогии не столь очевидны,

так как изменились способы трансляции информации. Сами смыслы на этих у

ровнях являются сокро-

венными, закрытыми не только для посторонних, не принадлежащих к данной этнической традиции, но

и для непосвященных внутри социума.

Вероятно, что данные представления никогда и не были полностью вербализированы, а переда-

вались из поколения в поколение с помощью различных культурных текстов, частично дополнявших,

частично повторявших друг друга. Объяснения, предлага

емые тем или иным культурным явлениям

самими носителями традиции, как отметил К. Леви-Стросс, обычно не раскрывают их сути и только

заслоняют внутренние структуры, так как представляют собой попытку подвести рациональные основы

под бессознательные коллективные представления [18, с. 25]. К тому же эти объяснения являются

поздними, их отделяет от изучаемого явления не

сколько столетий, на протяжении которых смыслы

трансформировались, частично утрачивались. Этнография предлагает рациональные объяснения древ-

них мифологических образов или орнаментальных мотивов, сложившиеся в этнической культуре, но

созданные той частью социума, которая лишь соприкасалась с миром сакрального, но не обязательно

обладала всей полнотой информации.

Интерпретация семантики древнего костюма волжских финнов представляет собой создание

моделей, во

площающих специфику картины мира предшествующих эпох. Эти модели базируются на

культурных реалиях прошлого, но не являются точным воспроизведением древних представлений,

которые, как отмечалось, не были четко структурированы. Символ предполагает не только рацио-

нальное объяснение, но и переживание, сопричастность, обеспечивающие его устойчивость, но с

трудом поддающиеся рационализации. Поэтому любая интерпретация симв

олики древнего костюма не

может быть исчерпывающей, особенно в той ее части, которая охватывает наиболее архаичные кос-

мологические и космогонические пласты.

Реконструкция и исследование семантики древнего костюма волжских финнов раскрывают одну

из граней самобытной этнической культуры.

Список литературы

1. Архипов Г.А. Марийцы IX–XI вв. К вопросу происхождения народа. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во,

1973. – 199 с.

2. Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры. – М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003. – 512 с.

3. Белицер В.Н. Народная одежда мордвы – М.: Наука, 1973. – 216 с. – (Тр. Ин-та этнографии. Нов.

серия. – Т. 101: Тр. Мордовской этнографической экспедиции. – Вып. 3)

4. Белоцерковская И.В. Затылочные кисти из рязано-окских могильников как элемент головного убора

// Культуры евразийскихстепей второй половины I тыс. н.э. (из истории костюма): Материалы III междунар.

археол. конф. – Самара: Самар. обл. ист.-краевед. музей, 2001. – Т. 2. – С. 18–30.

5. Волкайте-Куликаускене Р.К. Одежда литовцев с древнейших времен до XVII в. // Древняя одеж

да

народов Восточной Европы: материалы к историко-этнографическому атласу. – М.: Наука, 1987. – С. 146–

171.

6. Воронина Р.Ф. О некоторых деталях одежды среднецнинской мордвы VIII–ХI вв. // Кр. сообщения

Ин-та археологии. – М.: Наука, 1974. – Вып. 140. – С. 33–38.

376

7. Гаген-Торн Н.И. Женская одежда народов Поволжья (материалы к этногенезу). – Чебоксары: Чуваш.

гос. изд-во, 1960. – 228 с.

8. Генинг В.Ф. Азелинская культура III–V вв.: очерки истории Вятского края в эпоху великого пере-

селения народов. – Свердловск; Ижевск: Свердл. кн. изд., 1963. – 184 с. – (Вопросы археологии Урала. Вып. 5).

9. Городцов В.А. Археологические исследования в окрестностях г. М

урома, в 1910 году // Древности.

Тр. имп. Моск. археол. о-ва. – М., 1914. – Т. XXIV. – С. 40–216.

10. Доде З.В. Костюм как репрезентация историко-культурной реальности: к вопросу о методе иссле-

дования // Структурно-семиотические исследования в археологии. – Донецк: Изд-во Донецк. нац. ун-та, 2005.

– Т. 2. – С. 305–329.

11. Зариня А.Э. Одежда жителей Латвии VI

I–XVII вв. // Древняя одежда народов Восточной Европы

(Материалы к историко-этнографическому атласу). – М.: Наука, 1986. – С. 172–189.

12. Иванов П.П. Материалы по истории мордвы VIII–XI вв. Крюково-Кужновский могильник. –

Моршанск: Изд-е Моршан. краевед. музея, 1952. – 246 с.

13. Калашникова Н.М. Имидж и семиотика народного костюма // Имиджелогия-2005: Феноменология,

теория, практика: материалы Третьего междунар. симпозиума по имиджел

огии. – М.: Ред.-изд. центр

Академии имиджелогии, 2005. – С. 325–327.

14. Кравченко Т.А. Шатрищенский могильник (по раскопкам 1966–1969 гг.) // Археология Рязанской

земли. – М.: Наука, 1974. – С. 116–183.

15. Краснов Ю.А. Безводнинский могильник (к истории Горьковского Поволжья в эпоху раннего

средневековья). – М.: Наука, 1980. – 223 с.

16. Краснов Ю.А. Женская одежда по материалам Безводнинского могильника // Кр. сообщения Ин-та

архе

ологии. – М.: Наука, 1982. – Вып. 170: Железный век. – С. 51–58.

17. Крюкова Т.А. Материальная культура марийцев XIX в. – Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1956. – 160 с.

18. Леви-Стросс К. Структурная антропология. – М.: Наука, 1985. – 535 с.

19. Мартьянов В.Н. Декоративный комплекс женского костюма мордвы-мокши VIII–IХ вв. // Тр.

Мордов. НИИ языка, литературы и истории. – Сар

анск: Мордов. кн. изд-во, 1976. – Вып. 52: Материалы по

археологии Мордовии. – С. 88–106.

20. Молотова Т.Л. Марийский народный костюм. – Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1992. – 112 с.

21. Молчанова Л.А. Орнамент удмуртской традиционной одежды (Опыт структурно-семантического

анализа): дисс. … канд. ист. наук. – Ижевск, 1999. – 198 с.

22. Патрушев В.С. Древнее искусство финно-угров Поволжья. – Йош

кар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1994. –

80 с.

23. Рабинович М.Г. Древнерусская одежда IX–XIII вв. // Древняя одежда народов Восточной Европы. –

М.: Наука, 1986. – С. 40–62.

24. Сабурова М.А. Реконструкция женского головного убора по материалам Щербинского городища //

Кр. сообщения Ин-та археологии. – М.: Наука, 1967. – Вып. 112. – С. 105–106.

25. Файзуллина Д.Ф. Историко-культурная реконструкция элементов кост

юма (на материале населения

Волого-Камья XI–VI вв. до н.э.): автореф. дисс. … канд. ист. наук. – Казань, 2006. – 23 с.

В.С. Патрушев

Россия, Йошкар-Ола, Марийский государственный университет

КОСТЮМ ВОЛЖСКИХ ФИННОВ КАК ЭТНИЧЕСКИЙ ПОКАЗАТЕЛЬ

(ПО ДАННЫМ РАСКОПОК СТАРШЕГО АХМЫЛОВСКОГО МОГИЛЬНИКА)

Элементы костюма являются наиболее ярким этническим показателем. Украшения Старшего

Ахмыловского могильника позволяют представить этнографический облик населения, обитавшего в

Марийском Поволжье 2700–2500 лет назад. Поскольку о более древних костюмах в крае нет данных,

мы имеем возможность познакомиться с древними корнями финно-угорского костюма. Элементы

костюма, являясь наиболее ярким этническим показателем, долго сохраняют традиционные призн

аки и

живо передают новые этнические веяния.

В VII–VI вв. до н.э. женские и мужские украшения между собой различались довольно слабо.

Наиболее массовые находки – височные подвески, шейные гривны, нагрудные бляхи – встречены в

обеих группах захоронений. Вместе с тем есть и отличия. Мужские погребения обычно содержат

одинарные налобные бляхи и остатки поясов, а женские – с

оставные налобные венчики, ожерелья, реже

браслеты и кольца на руках.

Височные подвески представлены двумя типами, выделенными по характеру оформления основ-

ной части изделий, – спиралями и кольцами. Первых из Ахмылова происходит 77 экз. [8, рис. 5.1,

табл. II]. Спиральные подвески изготовлены из сегментовидной вытянуто-округлой или тонкой прямо-

угольной в сечении пластины, круглой пр

оволоки, а в одном случае (погребение 145) из тонкой медной

трубочки. Преобладают бронзовые экземпляры, но встречены серебряные, золотые (2 экз.) и железные

377

(3 экз.). По характеру оформления концов выделены два вида – с простыми концами (А) и спиральным

завершением концов (Б).

Спиральные подвески с простыми концами широко известны на других ананьинских могильниках

(Пустоморквашинский, Тетюшский, Луговской, Ананьинский, II Березовогривский, II Мурзихинский).

Однако они в Прикамье встречены только в мужских могилах. Их появление А.X. Халиков [14, с. 314]

относит еще к прик

азанскому времени, когда появились спирали с небольшим количеством витков.

Височные подвески с завершениями концов в.виде плоской спирали [8, рис. 5. 1–8] известны толь-

ко в Марийском Поволжье. Они появляются одновременно с простыми спиралями. Обе формы ха-

рактерны для VII – первой половины VI вв. до н.э. В хорошо датируемых комплексах второй половины

VI в. он

и отсутствуют.

Височные кольца (85 экз.) изготовлены из тонкой, реже более массивной выпукло-вогнутой или

трехгранной в сечении бронзовой пластины и в десяти случаях из железа [8, рис. 5, табл. II]. Их диаметр

колеблется от 1 до 9 см. В шестнадцати погребениях они встречены по два, а в одном – три экземпляра.

Среди них выделено два вида – с раз

омкнутыми (А) и заходящими друг за друга (Б) концами.

Височные кольца известны лишь на волжских могильниках: Акозинском (погребения 73, 85, 89 и

две отдельные находки), Пустоморквашинском (погребения 22, 24, 34, 37, 38 – по 2 экз., 27, 30 – по

1 экз.) и Тетюшском (погребение 122). В Прикамье 2 близкие по форме изделия использовались как

накосники [4].

Височные кольца обнаружены как в ранних, так и в поздних ком

плексах [8, рис. 6, табл. II]. Со

времени функционирования могильника они сосуществовали с височными спиралями, а в пяти

погребениях Старшего Ахмылова (погребения 36, 55, 174, 272, 446) встречены вместе. В погребениях

височные подвески распределяются следующим образом: 33,3% спиралей и 61% колец найдены в

женских погребениях, 42% спиралей и 18% колец – в мужских; 24,7% спиралей и 21% колец в неоп-

ределенных.

Шейных гривен на Старшем Ах

мыловском могильнике обнаружено 78. Они изготовлены из брон-

зовых, реже железных и серебряных пластин (6), четырехгранного (9), круглого (63) в сечении дротов

или тонкой проволоки (5). Их концы обычно разомкнуты. Диаметры гривен колеблются от 9,4 до 23 см.

Гривны из дрота, за редким исключением в средней части, имеют утолщение и постепенно сужаются к

концам. Диаметр дрота в сечении сост

авляет 0,4–1,2 см. У изделий из проволоки толщина по всей длине

одинакова (0,13–0,2 см). По форме концов и соответственно характеру крепления и способу ношения

выделены три типа.

В процессе раскопок в ряде случаев удалось проследить тлен от кожаного ремешка в кольце на

концах (погребения 346, 531 и др.). Но большинство изделий не имеют приспособлений для крепления.

Можн

о предположить, что такие украшения в одних случаях держались за счет близости концов, а в

других, видимо, каким-то образом прикреплялись к вороту одежды.

Наиболее ранними являются гривны из круглого гладкого и ложновитого или крученого дрота с

кольцевым завершением. По южным аналогиям [8, рис. 53 в, VI] и сопровождающим комплексам они в

осн

овном датируются VIII–VII вв. до н.э. [8, рис. 10, табл. XI, XII]. Во второй половине VII в. до н.э.

гривны с кавказскими элементами из гладкого и ложновитого круглого дрота с кольцевым завершением

в какой-то период сосуществуют с изделиями, имеющими загнутые концы, а затем те и другие усту-

пают место гривнам с прямыми концами. Измен

яется и характер орнаментации: постепенно вместо

господствующих ложновитых узоров становится популярным орнамент из их имитаций в виде резных

линий по спирали, а затем и простых рельефных колец. Приблизительно на рубеже VII–VI вв. до н.э.

появляются крученые гривны из четырехгранного дрота и пластинчатые изделия.

Ряд исследователей гривны относит к характерным мужским украшениям [1

3, с. 150–152), другие

считают их мужскими и женскими [3, с. 157; 6, с. 206]. В Ахмылове они встречаются как в мужских, так

и в женских захоронениях, в том числе и ранние формы. В Прикамье, где гривны появляются лишь в

конце VI–V вв. до н.э., в женский костюм они переходят в IV–III вв. до н.э. [4, с. 76–77]. В этом можн

видеть пример обособленного развития населения волжской и камской областей.

Наиболее вероятным исходным центром форм гривен следует, очевидно, считать Северный Кав-

каз. В пользу этого свидетельствуют многочисленные находки металлических изделий других южных

форм – бронзовых булавок, блях, двукольчатых удил, биметаллических кинжалов, а также приемы

орнаментации украшений спиральными, пуансонными, резными узорами и техник

ой чеканки [8,

рис. 53]. Следует полагать, что население Марийского Поволжья брало за основу те или иные основные

привозные формы, а последующие изделия изготавливало на месте. Об этом говорят многие местные

элементы в деталях гривен (в оформлении концов, орнаментации в виде навитой проволоки или при-

паянных колец, использование сегментовидной в сечении дрот

а для изготовления гривны), а также их

значительное количество.

Из числа ахмыловских форм гривен 33 экземпляра не имеют аналогий в Прикамье.

Значительную группу украшений составляют бляхи (144 различных по назначению изделия). По

положению в могиле в области груди погребенного в Ахмылово выделено 22 нагрудные (погребения

378

20, 101, 209, 239. 248, 281, 334, 394, 441. 449, 465, 505, 513, 519, 523, 586, 590, 785, 863, 908, 947, 968).

Вероятно, к числу нагрудных могут быть отнесены все крупные бляхи, хотя они располагаются в

разных частях могилы [9, табл. 12.2, 21.3, 27.2, 29.3, 43.3, 47.2 и др.]. По сопровождающим вещам шесть

нагрудных блях определены как принадлежность мужского костюма, шесть женского. В десяти

могилах пол костяков не определен. Семь бляшек небольших размеров располагались на черепе

погребенных и определены как налобн

ые (погребения 625, 760, 798, 817, 834, 947, 974).

Наиболее характерными женскими украшениями ахмыловского населения были налобные

венчики. Среди них выделяются небольшая группа одинарных (9 экз.) и значительное число составных

(87 экз.).

Одинарные украшения представлены круглыми, полуовальными и подчетырехугольными наклад-

ками, прикрепляемыми к тканевой, кожаной полоске, а также, возможно, к головному убору (погре-

бения 55, 217, 303, 384, 557, 558) [8, рис. 19.12–18]; в одном случае од

ной бусинкой (погребение 755) [8,

рис. 19.11]; в одном оно состояло из полоски ажурной пластины (погребение 2) [8, рис. 19.19] и в одном

– серебряной спирали из тонкой пластины, намотанной на полоску кожи (погребение 735) [8, рис.

19.20].

Составные налобные венчики состояли из полоски кожи или шерстяной ткани с нашитыми на них

медно-бронзовыми накладками, бляшками, пронизками, реже шнурков с ме

дными, костяными, пасто-

выми или стеклянными бусами и в двух случаях в сочетании указанных элементов с подвесками [8,

рис. 17.19]. В могилах налобные украшения, как правило, находились на черепе костяка, в частичных

захоронениях вместе с другими сопровождающим погребальным инвентарем свернуто рядом с черепом

или на черепе, в вещевых погребениях – свернуто в кожаном мешочке или б

ерестяном коробе. За ред-

ким исключением, для них характерно горизонтальное расположение элементов. По наличию опре-

деленных составных частей они распределены по трем типам: I – состоящие из накладок или в еди-

ничных случаях бляшек (39 экз.); II – венчики, основным элементом которых являются трубчатые

пронизки (27 экз.). Налобным повязкам они придают весьма своеобразный вид, выд

еляя их от осталь-

ных венчиков. Обычно они располагаются на концах. Однако иногда встречаются и в средней части.

При этом они образуют особые сочетания с неизвестными во всех других налобных украшениях

концевыми крупными полуовальными накладками. Такие украшения, как мы увидим далее, составляют

особую группу. Поэтому в данном типе по расположению тр

убчатых пронизок выделено два подтипа.

Первый подтип объединяет венчики с трубчатыми пронизками на концах (16 экз.) [8, рис. 16.1–2]. По

составу они подразделяются па две разновидности. Повязки обеих разновидностей, кроме трубчатых

пронизок, содержат круглые или парные, или четырехугольные накладки и бляшки. Среди украшений

второго подтипа только в одном случае сочетаются два различных элемента (погребение 800). Ко

н-

цевые накладки украшены чеканно-резными изображениями крылатых львов и символов священного

дерева [8, рис. 18.1–2]. III – имеющие в их составе бисер, бусы или им подобных мелких металлические

пронизки (13 экз.) [8, рис. 17.3]. Некоторые из них состоят только из одинаковых пастовых (погребение

968), стеклянных (погребение 837) бус, округлых пронизок (погребение 335) или мелких пронизок из

узких медных пластинок (погребен

ие 608). На других венчиках указанные элементы сочетаются с

круглыми накладками (погребение 121, 194, 493), бляхой с выпуклой центральной частью (погр. 871),

парными (погр. 229), прямоугольными (погребение 426, 597, 675) накладками.

В каждом типе по количеству составных элементов, различающихся по форме, выделены три вида

(А – одинаковые; Б – два различных по форме элемента и В – три и в нескольких случаях больше).

Различные сочетания составны

х частей отражены в вариантах.

Для представленного на могильнике населения наиболее характерны украшения первого типа. Они

составляют 44,9% от общего количества венчиков. Количественно второе место занимают изделия

второго типа (31%). Украшения третьего типа малочисленны (14,9%).

Судя по аналогиям к элементам и сопровождающим налобные венчики комплексам находок,

данная группа украшений бытовала вес

ь период функционирования Старшего Ахмыловского могиль-

ника [8, рис. 20, табл. VI]. Часть венчиков второго типа (подтип 2) обнаружена только в частичных

погребениях в одном случае в могиле с вторичным захоронением и реже в одиночных и коллективных

погребениях, где костяки ориентированы головой на запад. В публикациях материалов Старшего

Ахмыловского могильника частичные погребения определены как девичьи. Также с де

вичьими захо-

ронениями связывается обычай надземных погребений в марийской этнографии [12, с. 150] и мордов-

ском фольклоре [11, с. 170–171]. Таким образом, венчики первого и второго подтипов типа II выде-

ляются не только по внешнему облику и различному сочетанию элементов, но и по назначению.

Некоторые предварительные наблюдения можно сделать о многосоставных венчиках первых двух

типов. Бо

льшое количество деталей само по себе подчеркивает их особую роскошь. Кроме того, они

обычно сопровождались другими богатыми украшениями. Близкий обычай прослежен у марийцев. По

свидетельству К.И. Козловой [5, с. 283], наиболее богатый праздничный наряд с «нашмаком». Нашмак

представлял собой «неширокую (3–4 см) полосу холста длиной около 40 см, сплошь вышитую

379

разнообразными узорами как геометрического, так .и зооморфного и растительного характера» [5,

с. 279] носили по строго соблюдаемому обычаю молодушки в течение года после свадьбы.

Налобные венчики третьего типа, возможно, это украшения девочек-подростков. Об этом же сви-

детельствует бедность сопровождающих комплексов. Подросткам могли принадлежать и некоторые

изделия первого и второго типов (разновидности А и Б, отличающ

иеся небольшими размерами).

Многосоставные налобные венчики характерны только волжского населения ахмыловского об-

лика. В Прикамье встречены лишь единичные украшения первого типа с круглыми бляшками. Вместо

составных венчиков здесь употребляли одинарные украшения в виде полоски листовой бронзы или

круглой бляшки [4, с. 79].

Характерными только женскими украшениями являлись также ожерелья. (42 экз.). По составу они

подразделен

ы на три типа: I – из одних стеклянных или пастовых бус и бисера (15 экз.); II – состоящие из

бронзовых составных элементов – пронизок и накладок, цепочки (10 экз.); III – из пастовых и стеклянных

бус в сочетании с бронзовыми и другими элементами (8 экз.). В составе ожерелья из погребения 361

находились скорлупы орехов и две подвески из клык

ов; IV – единичные бусы, пронизи или спирали (7

экз.). Иногда ожерелья входят в состав более сложных украшений. К числу последних следует отнести

составные нагрудные украшения двух типов: I – кулоны из бисера, бус или пронизок и металлических

частей; в трех случаях это круглые бронзовые бляшки, подвешенные к нитям из бисера (погребения 801,

840). У одного нити кулона соедин

яются в верхней части, образуя ожерелье. Три кулона имеют

подквадратные металлические накладки, подвешенные к нитям бус или медных пронизок (погребения

580, 822, 932). У одного горизонтальное соединение из двойных нитей бисера образует ожерелье. В состав

кулона из погребения 601 входят одинарная нить пастового бисера с двойной перемычкой в нижней части

и сложные две подвески, сос

тоящие из бляшек, трубочек и ажурных колокольчиков.

Браслеты представлены всего одиннадцатью экземплярами [8, рис. 23]. Кроме одного, все они

встречены в женских погребениях. По сечению дрота выделено три типа: I – изделия из круглого в

сечении дрота с гладкой, орнаментированной поверхностью; II – из подквадратного в сечении; III – два

украшения из сегментовидного в сечении дрота с гл

адкой поверхностью.

Перстни единичны. По форме основной части выделено два типа: I – из тонкой проволоки; II–

пластинчатые со спиралевидными выступами и с имитацией спирали из резных линий на самой плас-

тине со спиральным завершением концов.

Из Старшего Ахмыловского могильника происходит небольшая (16 экз.), но весьма интересная

группа булавок [8, рис. 25]. Они изготовлены из круглого ил

и реже трехгранного в сечении дрота и за

редким исключением в верхней половине имеют различные выпуклости, удерживающие их от даль-

нейшего продвижения и выпадения из костюма.

Украшения пояса характерны для мужских захоронений. Они представлены как единичными эк-

земплярами, так и в богатом наборе [8, рис. 26, 27].

Реконструкция костюма по археологическим данным представляет определенные тр

удности. Лишь

обилие металлических украшений несколько облегчает эту задачу. В какой-то мере об особенностях

одежды древних можно судить по антропоморфным фигуркам. Большую ценность для реконструкции

древних костюмов имеют этнографические материалы. Но при этом необходимо весьма осторожно про-

водить между ними параллели, так как есть опасность модернизации древней одежды.

Большинство исследов

ателей наиболее распространенной общей финно-угорской формой одежды

считает туникообразную рубаху, слабо отличающуюся у мужчин и женщин [1, с. 73; 2; 7, с. 126; 5,

с. 250; 10, с. 154 и др.]. У финно-угорских народов близки и общие очертания верхней одежды типа

марийских летних «шовыр» и зимних «мыжер».

Сравнение ахмыловских и прикамских форм украшений костюма показывает, что только 15,6%

изделий име

ют общие формы. Еще 13,3% украшений костюма имеют частичное сходство или исполь-

зуются по другому назначению. А 71,1% украшений костюма ахмыловцев не встречены в материалах

раскопок прикамских могильников.

Таким образом, анализ элементов костюма показывает совершенно иной этнографический облик

ахмыловского населения по сравнению с прикамским населением.

Список литературы

1. Белицер В.Н. Этногенез мордовского народа по данным этнографии // Этногенез мордовского

народа. – Саранск: Морд. кн. изд-во, 1965. – С. 69–74.

2. Гаген-Торн Н.И. Женская одежда народов Поволжья (материалы к этногенезу). – Чебоксары: Чуваш.

гос. изд-во, 1960. – 228 с.

3. Граков Б.Н. Ранний железный век. Культура Западной и Юго–Восточной Европы. – М., 1977. – 232 с.

4. Зб

руева А.В. История населения Прикамья в ананьинскую эпоху – М.: Изд-во АН СССР, 1952. –

327 с.– (Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 30).

5. Козлова К.И. Очерки этнической истории марийского народа. – М.: Изд-во МГУ, 1978. – 344 с.

6. Крупнов Е.И. Древняя история Северного Кавказа. – М.: Изд-во АН СССР, 1960. – 396 с.

7. Крюкова Т.А. Мате

риальная культура марийцев XIX в. – Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1956. – 160 с.

380

8. Патрушев В.С. Марийский край в VII–VI вв. до н.э. – Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1984. – 231 с.

9. Патрушев В.С., Халиков А.Х. Волжские ананьинцы. – М.: Наука, 1982. – 290 с.

10. Сепеев Г.А. Восточные марийцы. – Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1975. – 182 с.

11. Смирнов И.Н. Мордва: Ист.-этногр. очерк. – Казань: тип. ун-та, 18

95. – 291 с. – (Восточные финны :

Историко-этногр. очерки. Т. 1: Приволжская, или булгарская группа. Ч. 2).

12. Смирнов И.Н. Черемисы : Ист.-этногр. очерк. – Казань: тип. ун-та, 1889. – 265 с. – (Восточные

финны : Историко-этногр. очерки. Т. 1: Приволжская, или булгарская группа. Ч. 1).

13. Техов Б.В. Центральный Кавказ в XVI – X вв. до н.э. – М.: Наука, 1977. – 242 с.

. Халиков А.Х. Древняя история Среднего Поволжья. – М.: Наука, 1969. – 396 с.

С.А. Перевозчикова

Россия, Ижевск, Институт истории и культуры народов Приуралья

РЕКОНСТРУКЦИЯ ГОЛОВНЫХ УБОРОВ

ПО МАТЕРИАЛАМ МОГИЛЬНИКОВ НЕВОЛИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

В данной работе были использованы материалы могильников VI-IX вв., расположенных в Сыл-

венско-Иренском поречье. Из семнадцати известных нам могильников неволинской культуры для

реконструкции головных уборов были привлечены материалы Неволинского (Н) (32 погребения), Верх-

Саинского (ВС) (24 погребения), Сухоложского (СЛ) (4 погребения) и Бартымского (Б) (1 погребение)

некрополей [1–15]. Необходимо отметить, что тканевые и кожаные детали от головных у

боров в мо-

гилах не сохранились, за исключением погребений 5 и 129 Верх-Саинского могильника. Были выяв-

лены лишь металлические украшения и бусы. Поэтому реконструкция головных уборов производилась

исключительно исходя из положения найденных вещей.

Головной убор, скорее всего, представлял собой ленту или шапочку. Иногда низ шапочки/ленты

украшался рядом бусин (ВС, 132; Н, 15

4; рис. 1.10), реже – монетами (ВС, 80/1, 83/1). С одной или двух

сторон к краю головного убора прикреплялись височные украшения, в основном, по одному экземпляру

с каждой из сторон (рис. 1.9). В единичном случае рядом с височным украшением была прикреплена и

крестовидная подвеска (ВС, 132). В некоторых вариантах височные украшения соединялись бронзовой

цепочкой, проходящей под подбородком (ВС, 12

0; Н, 155, 212, 213; рис. 1.11). Аналогичные способы

украшения подвесок были зафиксированы в погребении 7 Большетиганского могильника [17, рис. 22].

В погребении 129 Верх-Саинского могильника, где сохранились небольшие фрагменты ткани, шапочка

снизу была подшита полосой (?) желтого шелка, а сверху украшалась бисером и бусами. С правой

стороны, у виска, располагалась колесовидная подвеска, к которой дополнительно были прикреплены

три коротких низки бус. Немного да

лее, ближе к уху, подвешивались и височные украшения.

Уникальным является убранство для волос из погребения 5 Верх-Саинского могильника. Он

представлял собой кожаную узкую полосу, длиной 40 см и шириной 1 см, украшенную бронзовыми

пронизками-обоймами (рис. 1.12). Свободными являлись лишь концы этой полосы. Рядом с кожаной

полосой была зафиксирована се

ребряная застежка, оформленная зернью и тремя каменными вставками.

По расположению этих вещей можно предположить, что волосы умершей женщины были собраны

сзади в пучок. Концы этого пучка были закручены с помощью этой кожаной полоски во внешнюю

сторону до корней волос. После этого концами полосы огибали полученный шиньон сверху и закреп-

ляли их заст

ежкой. Подобный способ крепления волос был известен у литовского населения V–IX вв.

(могильник Плинкайгалис) [16, с. 157, рис. 53б].

В 34 погребениях зафиксировано определенное расположение предметов, свидетельствующее о

наличии накосников. По имеющимся предметам можно предположительно выделить два типа

накосников: на кожаном шнурке и в чулочной основе. При этом, судя по расположению предметов,

женщинам заплетались по две косы, и то

лько в трех погребениях (Н, 94; ВС, 137; Б, 19В) у умерших,

предположительно, была одна коса.

В пяти погребениях (ВС, 80/1; Н, 99, 174, 205, 245) украшения (колесовидные, лапчатые или

коньковидные подвески), вероятно, прикреплялись к концам единого кожаного шнурка, вплетавшегося

в две косы. Только в погребении 152 Верх-Саинского могильника была зафиксирована подвеска-кос-

ты

лек, к которой прикреплялся накосник (рис. 1.15). Иногда в месте сгиба шнурка, или на одном из его

концов фиксировались 3–4 бусины (Н, 174, 205). В шести случаях (ВС, 24, 137, 149; Н, 94, 132, 153)

кожаный шнурок, скорее всего также вплетенный в косы, украшался рядом бус (рис. 1.1, 2, 7, 13–18).

При этом расположение бус могло быть различным – от плотного до более разреженного, а также

то

лько на свободном конце косы (Н, 94; рис. 1.1). Низки бус также украшались различными типами

подвесок. При этом их расположение было так же неодинаковым – на концах, в центре, ассиметрично

друг другу и т.д. Основными украшениями накосников являлись монеты (по одному экземпляру,

обычно у верха одной из кос – Н, 83, 101, 106; рис. 1.18), пронизки-коньки (в центре п

ронизи на одной