Бережнова М.Л. (отв. ред.). Интеграция археологических и этнографических исследований сборник научных трудов. Часть 1

Подождите немного. Документ загружается.

Сегодня оба музея и Русский, и Этнографический обладают богатейшими специализированными

коллекциями и работают в основном согласно своему профилю. Тем не менее, на заре образования

Русского музея его основатели ратовали за создание этнографического отдела, и это было важным

знамением этнографического музееведения в России.

Русский музей императора Александра III был учрежден в 1895 г., открыт для публики в 18

98 г. В

1902 г. был образован этнографический отдел музея, которым заведовал на протяжении 1902–1910 гг.

Д.А. Клеменц. Первая экспозиция этнографического отдела была создана и открыта для посетителей в

1923 г., в период руководства отделом (1921–1929 гг.) С.И. Руденко. Он пригласил в отдел своего друга

и соратника С.А. Теплоухова, ко

торый с 7 декабря 1922 г. заведовал секцией палеоэтнографии, а

1 октября 1925 г. стал хранителем этнографического отдела Русского музея [11, л. 16]. С.А. Теплоухов

проработал здесь до своего ареста 26 ноября 1933 г. Русский музей вместе с ГАИМК финансировал его

успешные археологические исследования в Минусинском крае и Туве.

С.А. Теплоухов вошел в историю сибирской археологии в пе

рвую очередь как создатель первой

классификации культур. Однако за годы работы в этнографическом отделе ГРМ он проявил себя не

только как выдающийся археолог, но и опытный музейщик.

В 1932 г. в этнографическом отделе была открыта выставка с характерным для той эпохи названием

«От первобытно-коммунистической орды до социалистического строительства в Сая

но-Алтайском на-

горье». Эту выставку более года готовил С.А. Теплоухов. Она была очень значима для его археологических

исследований и подводила итоги 10-летней деятельности в Минусинском крае и соседних регионах [12,

л. 120–121]. Выставку долго не принимали коллеги, однако причиной непринятия было не столько ее, в

основном, археологическое содержание, сколько личность сам

ого создателя.

После ареста С.И. Руденко летом 1930 г. в Русском музее была организована дискуссия о его роли

в этнографии и влиянии на работу музея. В этой дискуссии, длившейся 1931–1932 гг., руководство

музея пыталось принудить коллектив этнографического отдела к критике взглядов и деятельности

С.И. Руденко и его учителя Ф.К. Волкова, а также разоблач

ению первого как врага народа. Каждому

сотруднику давалась отдельная работа Руденко, на примере которой он и должен был развенчать быв-

шего заведующего на одном из заседаний методологического совещания ЭО ГРМ. С.А. Теплоухов, как

и многие другие, сопротивлялся этому. Председатель методологического совещания Н.Г. Таланов на

одном из заседаний оха

рактеризовал доклад С.А. Теплоухова как «неверный». По его словам, «трудно

различить, где Теплоухов, где Руденко» [8, л. 13]. В дискуссии, проходившей 22 мая 1931 г., по поводу

доклада А.А. Миллера, так непонравившегося руководству, С.А. Теплоухов назвал Ф.К. Волкова заме-

чательным аналитиком, который не давал принимать что-либо на веру своим ученикам, не признав

ал

никаких авторитетов [8, л. 6].

На заседании методологического совещания от 19 февраля 1932 г. был зачитан проект резолюции,

в котором С.А. Теплоухов наряду с некоторыми другими сотрудниками этнографического отдела обви-

нялся в поддержке С.И. Руденко. К этому времени один из защитников Сергея Ивановича, Б.Г. Кры-

жановский был арестован, а самому С.И. Руденко за год до этого уже было предъявлено обвине

ние и он

отбывал наказание в лагерях. С.А. Теплоухов, находясь под непрестанным давлением, написал заявле-

ние, в котором каялся в том, что «не представлял всей политической важности и классовой сущности

руденковщины» [8, л. 23–24а]. Тем не менее, это его не сп

асло, и в окончательном варианте резолюции,

принятой 19 ноября 1932 г., он попал в список сотрудников, поддерживающих С.И. Руденко: «Неко-

торые из выступавших (Крыжановский, Теплоухов) пытались превратить дискуссию в оборону “Руден-

ковщины”» [9, л. 2–3].

Руководство музея записало С.А. Теплоухова в «черные» списки, он остался неблагонадежным,

могущим ослушаться начальство. В 1930–1931 гг. ем

у не дают средств на проведение археологических

исследований. Кампания против С.И. Руденко создала очень нервозную нерабочую обстановку в музее.

Теплоухов находился в скверном настроении и ничего не писал [12, л. 120–121], хотя до этого начал

работу над фундаментальной монографией.

Спасало только строительство выставки, но когда С.А. Теплоухов подготовил ее, его решили

наказать за «неп

ослушание». Согласно протоколу одного из внутренних просмотров Саяно-Алтайской

выставки от 19 апреля 1932 г. Теплоухову поставили в вину то, что выставка не соответствовала новым

марксистским установкам, а в витринах преобладали археологические экспонаты. Вместо формаций у

него были названия племен и типы хозяйства. В качестве замечания указывалось на необходимость

показа значе

ния революции на Алтае и контрреволюционной роли шаманов и т.д., и т.п. [10, л. 1–2].

Конечно, коллеги при желании могли увидеть на выставке 3 взаимодополняющих раздела: археологию,

этнографию и этнографическую современность, проходившую тогда под названием «социалистическое

строительство», но большую часть сотрудников, участвующих в обсуждении, видимо, стремилась, во

чтобы то ни стало отречься от палеоэт

нологии и комплексного подхода, пропагандируемых при

С.И. Руденко.

А.Н. Бернштам, приглашенный в ГРМ для укрепления этнографического отдела, считал, что

«Саяно-Алтай – бесспорное достижение, но это не будущее Русского музея». Он предлагал все экспо-

наты, относящиеся ко времени до присоединения Сибири Ермаком, отдать в другой музей, и на моме

нт

обсуждения выставки не считать ее образцом для других отделов. Раздел по социалистическому

строительству в Саяно-Алтайской области, по мнению Бернштама, не выражал размаха революции, и

также не мог быть открыт [10, л. 2].

Однако, изучая тематический план выставки и методические разработки к ней, мы видим, как

вдумчиво работал исследователь [5, л. 1–19]. Археологический раздел был представ

лен блистательными

находками (раскопки С.А. Теплоухова в Минусинском крае, Туве и Монголии, С.И. Руденко и М.П. Гряз-

нова на Алтае). Для показа выставки специалистам ее автору было важно, что археологические материалы

были четко систематизированы и представлены во всем своем многообразии по отдельным культурам.

Вместе с тем С.А. Теплоухов прекрасн

о понимал, что музей в первую очередь просветительское учреж-

дение, и старался соединить свою научную классификацию археологических культур с интересной для

рядовых посетителей музея исторической информацией. Например, во всех витринах он представил

глиняную посуду. Как известно, керамике, как руководящему элементу при характеристике культуры, он

придавал исключительное значение [13, л. 62]. Для обы

чных посетителей С.А. Теплоухов, описывая

остродонную форму сосудов афанасьевской культуры или глиняную посуду со сферическим дном

карасукцев, объяснял, что население, ведущее полуоседлый образ жизни или совершающее сезонные

перекочевки, имело неблагоустроенное жилище. Подвижный образ жизни не давал возможность иметь

ровные плоскости у очага, почему и изготавливали посуду со сферическим дном, которую можно было

поставить на неровную поверхност

ь земли или на треногу, между трех камней. Интерес публики к

керамическим сосудам С.А. Теплоухов поддерживал дальнейшим рассказом о выгоде сферических сосу-

дов: «они более прочны при перевозках и для их нагревания требуется меньше топлива, что было очень

важно в сухих открытых, лишенных топлива степ

ях» [5, л. 5–6].

Историческая реконструкция, проведенная С.А. Теплоуховым, очень продумана. Она была одной

из первых в отечественном музееведении. Автор выставки описывал тип хозяйства отдельных исто-

рических этапов: афанасьевского, андроновского, карасукского и т.д., рассматривал, как оно разви-

вается, указывал на особенности того или иного производства, которое можно восстановить по архео-

логическим находкам, д

емонстрируя их в витринах. Например, Теплоухов отмечал, что в карасукскую

эпоху местные бронзовые изделия не имели стандартных форм, что указывало на отсутствие само-

стоятельной группы кузнецов-литейщиков. В свою очередь, по мнению исследователя, это означало,

что металлургия была еще домашним производством [5, л. 7].

При характеристике кочевого хозяйства второй половины I тыс. до н. э., когд

а разводили овец, коз,

крупный рогатый скот, верблюдов и др. животных, С.А. Теплоухов особо отмечал роль верховой

лошади. Он указывал, что «она обеспечивала быстроту разведки в поисках пастбищ при перекочевках

со скотом, облегчала охрану стада, была средством обогащения в военных грабежах. Конное войско

делало внезапные нападения и после грабеж

а быстро отступало. В степях при кочевом образе жизни

кочевники были неуловимы. Лошадей подбирали выносливых и с быстрым бегом, лучшие породы из

них, по-видимому, содержали особо, кормили зерном и окружали их заботой». От роли лошади в

хозяйстве и войне С.А. Теплоухов переходил к рассказу об обряде погребения кочевников так вы

соко

ценивших лошадь. Эти пояснения он давал перед витриной, в которой демонстрировался один из

десяти трупов лошадей, обнаруженных в могиле вождя на Алтае: «Лошади были положены в могилу

покойнику как загробное средство передвижения и сохранились благодаря “вечной мерзлоте”,

образовавшейся после ограбления могилы вскоре после похорон» [5, л. 9–10]. В соседней витрине

демон

стрировалась верховая упряжь, и С.А. Теплоухов обращал внимание публики на факт ее совер-

шенствования при необходимости быстрых передвижений: «Кочевники выработали быстрые способы

крепления концов ремней упряжи, изобретены первые пряжки с неподвижным еще шипом, седло из

двух подушек, набитых оленьим волосом и покрытых войлоком (нет еще деревянного остова и

стремян)» [5, л. 10].

Среди но

вых технических изобретений этого периода автор выставки особо отмечал умение

обрабатывать железо и литье из бронзы в сложных литейных формах, обращая внимание посетителей

на удила для украшения полудиких табунных лошадей. Также он отмечал развитие техники золотарства

и резьбу по дереву. Украшением упряжи коня, по мнению Теплоухова, занимались специальные

ремесленники и х

удожники, работавшие на заказ. Исследователь даже включил в методическую разра-

ботку некоторые вопросы семантики. Согласно Теплоухову, изображение клыков кабанов на упряжи

коня имело значение оберега. «Вырезание на деревянных бляхах упряжи и на седлах из кожи сцен

борьбы животных отображали борьбу племен, имевших когда-то этих животных своими тотемами. К

седлу и упр

яжи подвешивали изображение человеческих лиц, символизирующих обычай воинов подве-

шивать к седлу для своей славы головы убитых врагов» [5, л. 10–11].

Исключительный интерес для науки, да и для музейного экспонирования имели археологические

материалы, полученные С.А. Теплоуховым при раскопках курганов Ноин-Улы в Монголии. Они указы-

вали, по мнению исследователя, на св

язи с таштыкскими материалами Минусинской котловины и

алтайскими находками С.И. Руденко и М.П. Грязнова. Эти связи С.А. Теплоухов отразил и на выставке.

На экспозиции были представлены остатки погребальной коляски, лаковые чаши эпохи Хань, косы в

шелковых футлярах и другие материалы из Монголии и с Алтая. Предметы, показанные в витрина

х,

сопровождал рассказ о погребальных традициях и обычаях населения гуннского времени. С.А. Теп-

лоухов пояснял, что «для подготовки похорон и сооружения могилы требовалось много времени. …

Гроб ставили на ковер из войлока, обшитый китайскими тканями и украшенный аппликациями,

изображающими сцены борьбы животных. … Вместе с покойником помимо одежды и украшений хоро-

нили погребальные флаги, различные пр

едметы, которые должны были служить покойнику в загробном

мире (см. предметы в витрине). Близкие к покойнику лица в знак траура обрезали себе косы, надевали

на них шелковые футляры и бросали их в могилу вместо прежнего обычая убивать жен и слуг и

хоронить их с покойником» [5, л. 11–12].

Сохранность кос из моги

льника Ноин-Ула была превосходная, только в одной из исследованных

Теплоуховым могил их насчитывалось 17 штук. Исследователь после экспедиции в Монголию нашел

аналогии косам Ноин-Улы в этнографической современности. Он связал их со знаками траура бурят-

ских женщин, которые также при смерти близкого человека заключали свои косы в шелковые футляры.

Поэтому на внутренн

их просмотрах и обсуждениях выставки С.А. Теплоухов не раз высказывался о

том, что «Ноин-Улинские коллекции, несомненно, связаны с бытом современных народностей: бурят и

монголов. В дальнейших исследованиях доисторических культур Монголии и прилегающих местностей

Сибири мы сумеем связать их с этнографией. Таким образом, эти коллекции не могут быть отделены от

палео

этнографических бытовых коллекций Русского музея, точно также как от быта бурят и монголов»

[6, л. 6–9].

Неизвестно, чем бы закончилось противостояние С.А. Теплоухова и его противников в Русском му-

зее по поводу выставки, если бы на ее окончательный просмотр не прибыл из Москвы сам нарком

просвещения РСФСР А.С. Бубнов. Ру

ководство Главного управления научными учреждениями Нарком-

проса, в ведение которого находились музеи, запретило ее открытие. Тем не менее, А.С. Бубнов нашел

выставку «образцовой и просил сфотографировать ее, чтобы иметь всегда в Наркомпросе». Сергей Алек-

сандрович воспрянул духом: «Как следствие большого триумфа отношение ко мне сейчас в Музее резко

изменилось. Дали мне во

зможность на 3-4 месяца уехать на раскопки в Иссык-Куль» [12, л. 121]. Это

была последняя экспедиция исследователя. Он провел рекогносцировочные изыскания древних памят-

ников в Киргизии по северным отрогам Александровского хребта от г. Фрунзе к оз. Иссык-Куль и по

берегам Иссык-Куля [1, л. 2].

В течение 1931–1932 гг. у С.А. Теплоухова были оп

убликованы 3 небольших статьи по археологии

в Сибирской советской энциклопедии [14, 16–17]. Однако архивные материалы показывают, что он

трудился сразу над несколькими работами. В переписке он сам упоминал о некоторых трудах: «Сейчас

пишу большую работу “Смены общественных формаций в Туве”, что требует тишины и большой

площади для развертывания многочисленных планов и чертежей» [3, л. 74]. В архиве РЭМ сохра

нился

акт о приеме научных материалов С.А. Теплоухова от 5 апреля 1937 г. Их принимали Г.П. Сосновский

и М.П. Грязнов. В списке перечислены следующие рукописи: «Значение лошади в хозяйстве древнего

общества в Саяно-Алтайской области» (машинописный текст на 10 листах); «Общий очерк по

археологии Минусинского края», «Урянхайский кр

ай» (на 32 листах); «От первобытно-коммунисти-

ческой орды до соцстроительства в Саяно-Алтайской области». [3, л. 70–74]. К сожалению, не всё из

научного наследия С.А. Теплоухова дошло до наших дней. Из рукописей С.А. Теплоухова в архиве

РЭМ хранятся «Очерк о погребальном инвентаре из раскопок по Минусинскому краю» [4, л. 1–22],

материалы которого зн

акомы исследователям по двум публикациям С.А. Теплоухова [13, с. 57–112; 17,

с. 41–62], «Становление родового общества» [7, л. 1–23], и текст «От первобытно-коммунистической

орды до соцстроительства в Саяно-Алтайской нагорье» [5, л. 1–19]. Автор публикации встречала в

архивных документах ГАИМК в фонде 42 текст методической разработки выставки С.А. Теплоухова с

идентичным названием или под заголовком, данным им предв

арительно – «Родовое общество в Си-

бири» [2]. Видимо, она попала сюда через Г.П. Сосновского.

В целом судьба рукописей не известна. К сожалению, арест в 1933 г. прервал деятельность ученого. И

только текст методической разработки к выставке «От первобытно-коммунистической орды до социалисти-

ческого строительства в Саяно-Алтайском нагорье» в небольшой степени по

могает нам восстановить то, что

С.А. Теплоухов не успел опубликовать, дает дополнительную информацию о его идеях.

Список источников и литературы

1. АИИМК (Архив Института истории материальной культуры). Ф. 2. Оп. 1. Д. 117.

2. АИИМК. Ф.42. Д. 41.

3. АРЭМ (Архив Российского этнографического музея). Ф. 2. Оп. 1. Д. 35. Л. 6, 13, 23-24а.

4. АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 42.

5. АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 117ф.

6. АРЭМ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 149.

7. АРЭМ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 179.

8. АРЭМ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 361.

9. АРЭМ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 3

63.

10. АРЭМ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 401.

11. ГАПО (Государственный архив Пермской области). Ф. 613. Оп. 3. Д. 145.

12. ГАПО. Ф. 613. Оп. 3. Д. 153.

13. Теплоухов С.А. Древние погребения в Минусинском крае // Материалы по этнографии. – Л.: Изд-е

Гос. Русск. музея, 1927. – Т. 3. – Вып. 2. – С. 57–112.

14. Теплоухов С.А. Карасукская культура // Сибирская советская энциклопедия. – Новосибирск: Сибир-

ское краевое изд-во, 1931. – Т. 2. – Стб. 526.

16. Теплоухов С.А. Курганы и могилы // Сибирская советская энциклопедия. – Но

восибирск: Сибирское

краевое изд-во, 1931. – Т. 2. – Стб. 1124–1129.

16. Теплоухов С.А. Металлический период // Сибирская советская энциклопедия. – Новосибирск: Си-

бирское краевое изд-во, 1932. – Т. 3. – Стб. 400–415.

17. Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края // Мате-

риалы по этнографии. – Л.: Изд-е Гос. Русск. музея, 1929. – Т. 4. – Вып. 2. – С. 41–62.

Г.А. Комарова

Россия, Москва, Института этнологии и антропологии РАН

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЭТНОГРАФИИ: ГРАНИ ИНТЕГРАЦИИ*

Отечественная этнографическая наука традиционно сопряжена с историей, археологией, демо-

графией, фольклористикой, физической антропологией и т.д., а междисциплинарная интеграция со

смежными науками и формирование на ее основе новых научных дисциплин всегда были ее яркой

отличительной чертой. Мое исследование посвящено анализу процесса взаимовлияния и опыта интег-

рации отечественной этнографии и междисциплинарных научных на

правлений, возникших на стыке ее

и ряда смежных наук во второй половине XX века.

Опыт междисциплинарных исследований в отечественной этнографии велик и разнообразен. И он

уже достаточно широко представлен в исследованиях российских ученых. Следует также упомянуть

ряд концептуально важных коллективных сборников, изданных в Институте этнографии АН СССР в

1960–1980-е гг. и п

освященных новаторским исследованиям междисциплинарного характера. В их

подготовке принимали участие сотрудники сектора общих проблем, сектора по изучению истории

первобытного общества, сектора этнографии народов Севера и ряда других подразделений, а также

коллеги из других городов и регионов СССР.

Междисциплинарная интеграция отечественной этнографии с науками социогуманитарного цикла,

возникновение и развитие на этой основе таких научны

х направлений, как этническое картогра-

фирование, этнография детства, этносоциология, этноэкономика, этнодемография, этнолингвистика, эт-

нопсихология, этностатистика, этноэкология и др., особенно активно происходили именно в 60–80-е гг.

минувшего века.

Мне, этнографу по университетскому образованию, посчастливилось общаться и работать со

многими из тех известных ученых, кто стоял у истоков, формировал и развивал различ

ные междис-

циплинарные научные направления в советской этнографии. И я неоднократно, в том числе и на

собственном опыте, убеждалась, насколько интересной и плодотворной может быть кооперация

исследователей хотя и с разным базовым образованием, но прошедших при этом общий путь станов-

ления того или иного междисциплинарного направления, имеющих одну научную школу и разр

аба-

тывающих общие проекты, используя междисциплинарные подходы.

Важной особенностью рассматриваемого периода было постоянное профессиональное взаимо-

влияние и методико-методологическое взаимообогащение этнографов и представителей смежных наук,

прежде всего социогуманитарного цикла. Так, отечественные этнографы в эти годы все чаще обра-

щались в своей работе к различным методикам других научных дисциплин. В частности, с конца 19

70-х

гг. они активно проводили массовые этностатистические опросы. Их коллеги по междисциплинарным

исследованиям, в свою очередь, широко использовали этнографические (качественные) методы, прежде

всего, неструктурированное включенное наблюдение и нарративное интервью. Безусловно, весьма цен-

ным и взаимополезным в 1960–90-е годы было не только участие этнографов, археологов, фолькло-

ристов, социологов, психологов, демографов, филосо

фов, музыковедов, историков, картографов и т.д. в

совместных научных проектах, в общих научно-методических семинарах, конференциях, ежегодных

полевых сессиях, в заседаниях ученых советов, в совместных полевых экспедициях, но прежде всего,

подготовка и выпуск совместных междисциплинарных научных изданий, коллективных трудов и т.п.

К числу несомненных достижений междисциплинарных исследований в от

ечественной этногра-

фии/этнологии второй половины прошлого века можно отнести и разработку оригинальной научной

методологии, и проведение масштабных комплексных исследований, и создание многих фундамен-

* Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект

№ 10-01-00105А.

тальных трудов. В целом, роль междисциплинарных направлений в трансформации отечественной

этнографической науки этого периода трудно переоценить. Лучшие фундаментальные исследования в

области междисциплинарных направлений этнографии даже в условиях советского идеологического

прессинга давали возможность изучать реальные процессы развития народов, населявших Советский

Союз, и оказали, на мой взгляд, особое воздействие на развитие этнографической науки рас

смат-

риваемого периода. Советская этнография благодаря фундаментальным исследованиям в области этно-

социологии, этнодемографии, этноэкономики, этнопсихологии, других междисциплинарных направле-

ний, во-первых, преодолела былую традицию деления культуры на материальную и духовную без учета

социального контекста и сложных социальных взаимодействий, во-вторых, начала активное исследо-

вание этнических проблем современности и, в-третьих, перестала вос

приниматься лишь наукой об

архаике. В итоге все это позволило покончить с существовавшей в СССР с 1930-х гг. практикой изо-

ляции этнографии как науки о культуре от наук о человеке и обществе, а также значительно повысило

интеллектуальный уровень и престиж отечественной этнографии, как в нашей стране, так и за рубежом.

Ныне счита

ется «хорошим тоном» подвергать без разбора суровой критике все, что происходило в

отечественной науке в советские времена. Безусловно, профессиональная критика в любом деле нужна

и полезна. Но именно профессиональная конструктивная критика с учетом того исторического кон-

текста, тех исторических реалий, в которых происходило формирование и развитие того или иного

нового научн

ого направления. При этом крайне важно не попасть под ложное обаяние разочарованных

в объяснительной силе социальных наук и в запале не «выплеснуть ребенка вместе с водой»: не

растерять накопленный опыт, методологию, научные идеи, сохранить школу. В нашем случае представ-

ляется весьма перспективным не только сохранять и шлифовать важнейшие с точки зрения этнографии

методы иссл

едования – неструктурированное включенное наблюдение и нарративное интервью, но в

дополнение к традиционным этнографическим методам шире использовать методики, разработанные в

социологии, психологии, статистике, демографии и в других науках, составляющих различные междис-

циплинарные направления, чьи достижения общепризнанны и проверены временем.

К сожалению, в последние полтора-два десятилетия внимание большинства российских этно-

графов/этнол

огов к проблеме междисциплинарного подхода в научном исследовании стало угасать. В

итоге научные направления, возникшие на стыке отечественной этнографии и ряда смежных наук, ныне

уже не занимают столь существенного положения в предметной области современной социально-

культурной антропологии, как это было во второй половине XX века. Количество трудов, освещающих

проблему ме

ждисциплинарности в этнографии, резко сократилось. А работ, посвященных вопросам

продвижения современных исследовательских практик смежных дисциплин, активному диалогу и

дискуссии между представителями разных наук, научных направлений, школ и подходов, и особенно

опыту и судьбе междисциплинарной интеграции этнографии со смежными науками и формирования на

их основе новых научных направлений, практически нет. Исключение составляют лишь коллективны

сборники, посвященные юбилеям известных российских ученых – основателей того или иного междис-

циплинарного направления, а также мемуарные публикации выдающихся отечественных этногра-

фов/этнологов/ антропологов: В.А.Александрова, В.П.Алексеева, С.А.Арутюнова, Е.П.Бусыгина,

С.И.Вайнштейна, В.И.Козлова, И.С.Кона, М.Г.Рабиновича, С.А.Токарева, К.В.Чист

ова и др., активно и

плодотворно разрабатывавших в 1960–1990-е гг. важный и весьма перспективный не только для

отечественной, но и для всей мировой науки междисциплинарный исследовательский подход.

На фоне столь резкого сокращения междисциплинарного пространства в отечественной этно-

графии/этнологии последних двух десятилетий особенно важной и крайне необходимой представляется

та большая и мн

огогранная работа по сохранению и развитию междисциплинарного подхода в совре-

менной этнографической науке, которую постоянно ведут наши омские коллеги – известный рос-

сийский этнограф Н.А. Томилов и его ученики.

Отсутствие интереса к проблеме междисциплинарного подхода в научном исследовании особенно

типично для наших молодых коллег, зачастую даже не знак

омых с междисциплинарными направ-

лениями в отечественной этнографии. Хотя общеизвестно, что каждое новое поколение ученых должно

работать, опираясь на опыт всех предшествующих поколений. Ведь каждая научная концепция, идея

или даже отдельный, но очень важный факт, будучи освоенными, вызывают к жизни новые циклы

научных работ, развивающих, проверяющих или даже отрицающих ранее выдви

нутые положения и

введенные в научный оборот факты. Но чтобы объективно оценить состояние той или иной науки,

обязательно нужен взгляд в прошлое. При этом важно не просто всестороннее изучить и описать

важнейшие достижения междисциплинарного подхода в этнографии, а исследовать опыт взаимо-

влияния и показать грани интеграции отечественной этнографии/этнологии второй полови

ны XX века и

междисциплинарных научных направлений, возникших на стыке ее и ряда смежных наук. С этой целью

следует, во-первых, оценить те исторические реалии и тот социальный контекст, в которых проис-

ходило формирование и развитие того или иного научного направления; во-вторых, уделить особое

внимание научным методикам, разработанным в дополнение к традици

онным этнографическим мето-

дам представителями тех междисциплинарных направлений (этносоциологии, этноэкологии, этнодемо-

графии, этностатистики, этнического картографирования, этнопсихологии, этнографии детства, юриди-

ческой антропологии, этноархеологии и др.), чьи достижения общепризнанны и проверены научным

сообществом; в-третьих, выявить и изучить факторы, позволяющие сохранять и развивать накопленный

опыт, методологию и научные идеи междисциплинарного знания. История и развитие смежно-отрас-

левых научных дисциплин при этом должны рассматриваться как процесс научного познания. Особое

внимание следует уделять вопросам методолог

ии и теории, в том числе концептуально-методоло-

гической оснащенности исследований, имеющих междисциплинарное направление.

Абсолютно прав известный отечественный этнограф Н.Б. Вахтин, ратующий за междисциплинар-

ное образование представителей различных дисциплин социогуманитарного блока и, прежде всего,

членов нашего профессионального сообщества. Ведь «...отсутствие такого образования для этнографов

(или как минимум его недостаточная развито

сть и распространение) и есть… основное препятствие на

пути к продуктивным исследованиям в нашей науке» [1, c. 26].

Знание истории формирования и развития междисциплинарных научных направлений, учет и

использование опыта научной интеграции и междисциплинарной кооперации ученых в проведении

совместных научных исследований, их взаимного использования методик в научной практике и т.п.

сегодня как никогда ак

туальны. Радикальные изменения, происходящие в постсоветской России,

естественно, самым существенным образом затрагивают всех россиян, в том числе и ученых. И для

того, чтобы отечественная наука соответствовала реалиям времени и была востребована современным

обществом, круг ее исследовательских проблем может и должен постоянно обновляться. Интеграции

наук в этом процессе может оказать неоценимую пом

ощь, т.к. грамотное использование междисцип-

линарного подхода способно даже в многократно клонированной тематике высветить и исследовать

новые актуальные проблемы.

Зная и уважая, но вместе с тем, не разделяя мнение отдельных коллег, считающих, что расширение

рамок предмета этнографии разрушает эту науку, я уверена, что расширение границ традиционной

этнографии и сближение ее со смеж

ными науками – тенденция современного познания мира. И пола-

гаю, что междисциплинарный подход к исследованию многих и многих проблем нашей науки весьма

перспективен на сегодняшний день. Во-первых, практически любое современное культурно-антрополо-

гическое и социально-антропологическое исследование, как правило, включено в широкий социально-

политический контекст, и их программы формируются под во

здействием и с учетом междисциплинар-

ных стимулов. Во-вторых, в наши дни условия и способы проведения этнографических полевых

исследований меняются самым кардинальным способом. А в современной науке все передовые ис-

следовательские методологии и методики в значительной мере междисциплинарны. В-третьих, целый

ряд тем и дискуссий прошлого уже становятся «историографией», а новые темы и нап

равления

возникают обычно в ходе междисциплинарных, а не внутридисциплинарных дискуссий. Таким обра-

зом, междисциплинарность в отечественной этнографии/этнологии по-прежнему актуальна. Но крайне

важно, чтобы у истоков междисциплинарной интеграции этнографии с другими науками стояли и,

соответственно, занимались формированием и развитием на их основе новых научных направлений

истинные учены

е. Это должны быть профессиональные ученые, а не многочисленные «интересанты»,

псевдоученые, случайные попутчики науки этнографии, знакомые с ней лишь по фильму «Кавказская

пленница», бесцеремонно «назначающие себя» этнографами (антропологами, культурологами и пр.) и с

завидной легковесностью изобретающие новые псевдонаучные дисциплины, используя без всякого на

то основания бренд «этно».

Проблема интеграции и взаимовлияния не то

лько отечественной, но и в целом мировой этнологии

и смежных с ней дисциплин имеет давнюю историю. И она очень непроста: специалисты то разгра-

ничивают предметы исследований; то заимствуют друг у друга знания и методы. Но главное, в чем

прогрессивные ученые, выступающие за расширение этнографической практики и зон междисципли-

нарных иссл

едований, единодушны, – это понимание «силы антропологического подхода», позволяю-

щего исследователю «увидеть вещи в их взаимоотношении вместо того, чтобы рассматривать их по

отдельности» [3, p. 48]. Такой подход особенно важен для комплекса социогуманитарных наук и, преж-

де всего, для социокультурных антропологических исследований.

В связи с вышесказанным уместно также напомнить слова классика отечественной этнографии

С.А. Ток

арева: «Для понимания задач этнографии как науки, важен правильный взгляд на взаимоотно-

шения ее со смежными науками и – еще более – умение правильно сочетать данные этих наук. В прин-

ципе все признают необходимость тесной увязки этнографического материала с данными археологии,

антропологии, лингвистики, письменной истории. Но одно дело – признавать, а другое – уметь

практиче

ски применять, разрабатывать, комбинировать материал этих смежных, но самостоятельных

наук. Для этого надо его, прежде всего, хорошо знать, а это требует незаурядной эрудиции одно-

временно в нескольких науках. Помимо этого, сам метод сочетания данных, заимствованных из разных

наук, требует особой разработки. Все это по плечу только деятелям передовой науки, а не людям

академ

ической рутины» [2, c. 86].

Список литературы

1. Вахтин Н.Б. Интервью редколлегии Антропологического форума // Антропологический форум. –

СПб., 2005. – С. 22–26.

2. Токарев С.А. Избранное. М.: Изд-во Ин-та этнографии и антропологии РАН, 1999. – Т. 1: Теоре-

тические и историографические статьи по этнографии и религиям мира. – 232 с.

3. Comaroff John and Comaroff Jean. Ethnography and the Historical Imagination // Ethnography and the

Historical Imagination. Boulder, 1992. P. 3–48.

В.В. Напольских

Россия, Ижевск, Удмуртский государственный университет

МЕСТО ТРУДОВ А.Х. ХАЛИКОВА В ИСТОРИОГРАФИИ

ПРОБЛЕМ УРАЛЬСКОЙ ПРЕДЫСТОРИИ

Альфред Хасанович Халиков принадлежал к плеяде выдающихся российских археологов (О.Н. Ба-

дер, П.Н. Третьяков, В.Н. Чернецов и др.), труды которых в 60–80-х гг. XX в. заложили основу не

только археологического, но и общеисторического видения истории Восточной Европы, Урала и За-

падной Сибири в каменном и бронзовом веке и составили важне

йшую главу в историографии

предыстории народов, говорящих на языках уральской языковой семьи. Благодаря их работам и в связи

с общим подъемом археологических исследований в нашей стране во второй половине XX в.

обозначенный период был ознаменован в исторической уралистике определенным доминированием

археологии: во всяком случае после этого исследование проблем уральской предыстории без прив-

лечения данных и об

суждения гипотез, базирующихся на археологическом материале, стало невоз-

можным. Разрушение монополии сравнительно-исторического языкознания в изучении предыстории

уральцев (с 1980-х гг. оно было представлено – если не учитывать псевдореволюционных, а на самом

деле дилетантских сочинений ряда преимущественно зарубежных авторов – работами буквально

нескольких исследователей, среди которых следует в первую очередь упомянуть Е.А. Хелимско

го и

А.К. Матвеева) имело, естественно, и другие составляющие. Прежде всего это – прорыв в физической

антропологии, созданный работами В. В. Бунака, М.Г. Левина, Г.Ф. Дебеца и др. Значение имели также

исследования в области палеобиогеографии, работы этнографов в области истории традиционной

материальной культуры и исторической демографии, и под.), но именн

о археологическое направление

стало доминирующим, и сегодня обсуждение проблем уральской предыстории, по крайней мере в

нашей стране, подразумевает прежде всего именно археологическую дискуссию, и участники такого

обсуждения являются как правило в подавляющем большинстве археологами.

Такое положение вещей едва ли следует признать правильным: этническая история и предыстория

(дописьменна

я история) являются особыми комплексными историческими дисциплинами, и доми-

нирование в них какой-либо одной составляющей (будь то языкознание, как это было в уралистике до

60-х гг. XX в. или археология, как сейчас) методологически неоправданно. Именно поэтому особый

интерес представляет анализ вклада в развитие данных областей наиболее выдающихся представителей

отдельных доминирующих дисциплин, каковым, без

условно, и был А.Х. Халиков. Ниже я остановлюсь

как на некоторых методологических положениях, по большей части имплицитно присутствующих в его

работах и характерных в общем в той или иной степени для работ большинства археологов, пишущих на

темы этнической истории, так и на некоторых конкретных идеях и гипотезах, в

ысказывавшихся Альфре-

дом Хасановичем и возможных их современных преломлениях. Все мои замечания по поводу этих

построений нимало не умаляют заслуг и научной прозорливости их автора: именно стоя на плечах наших

великих предшественников можем мы сегодня позволить себе видеть дальше, чем они. В качестве опор-

ного здесь используется текст лекций А.Х. Ха

ликова, положенный в основу его последней обобщающей

монографии по уральской предыстории [1] – цитаты приводятся именно из этого источника*.

Работы А.Х. Халикова отличаются даже на фоне трудов упомянутых выше его выдающихся

старших коллег прежде всего чрезвычайно широким, практически панъевразийским взглядом на проб-

лемы уральской предыстории, постоянным интересом к открытиям и гипотезам зарубежных коллег (в

особ

енности это касается археологии Фенноскандии), готовностью к научной полемике и постоянным

стремлением к комплексному подходу, привлечением данных прежде всего сравнительно-историче-

ского языкознания и физической антропологии. Именно сочетание этих особенностей позволяло иссле-

дователю выстраивать кажущиеся порой слишком смелыми, но при этом оказавшиеся достаточно жиз-

неспособными гипотезы. Пожалуй, никто из его коллег-архе

ологов не использовал в своих построениях

* При написании данных тезисов в моем распоряжении имелся только электронный текст данной книги

без разбивки на страницы, вследствие чего от указания страниц при цитировании пришлось отказаться.

лингвистический материал в таком объеме и с такой последовательностью, как А.Х. Халиков; с сожа-

лением следует заметить, что и сегодня в археологической литературе трудно найти что-либо похожее.

Древнейшие этапы предыстории уральских народов А.Х. Халиков рассматривал в русле урало-

алтайской (и шире – ностратической) гипотезы, предполагая, что археологическим аналогом урало-

алтайской общно

сти были верхнепалеолитические памятники южной Сибири от верхней Лены до

верхней Оби. При этом основными аргументами для такой локализации служили в основном сам факт

предполагаемого родства уральских и алтайских языков и предположение о монголоидной расовой

принадлежности древнейших носителей этих языков. Не отказывая в целом данной гипотезе в праве на

существование, нельзя не о

тметить, что такая аргументация представляется несколько поверхностной.

Во-первых, принципиальное значение имеет весьма гипотетический характер урало-алтайского родства,

в особенности заметный на фоне практически доказанной на сегодня (и оценивавшейся, например, в

работах Б. Коллиндера середины XX в., безусловно известных А.Х. Халикову, как гораздо более пер-

спективная) гипотезы урало-юка

гирского единства (для А.Х. Халикова «урало-юкагиро-алтайская»

общность была «более древней», чем урало-алтайская). Во-вторых, изначальная монголоидность

уральцев также не может считаться доказанной. Более того, в свете работ последних десятилетий

(Г.М. Давыдова, А.Г. Козинцев, В.Г. Моисеев) все более очевидной становится правота В. В. Бунака,

уже в се

редине XX в. высказывавшего идеи о том, что применительно к палеолитическому времени и

даже гораздо более поздним эпохам не следует пытаться укладывать антропологический материал в

прокрустово ложе современных расовых классификаций. Применительно к уральской предыстории это

означает прежде всего отказ от монголоидно-европеоидной дихотомии и принятие возможности су-

ществования древних недифференцированных в этом от

ношении расовых типов, к числу каковых могла

принадлежать и древнеуральская раса, распространение которой в той или иной степени могло быть

привязано к древним носителям уральской речи. Естественно, необходимо помнить и об общем поло-

жении об отсутствии прямой взаимосвязи между расовым типом и языком.

Кроме того, следует заметить, что арг

ументы такого рода как: «понятно, что само название общ-

ности – урало-алтайская – свидетельствует о том, что область ее формирования большинство исследо-

вателей располагали между Уралом и Алтаем» (ниже в [1] имеется аналогичный пассаж и об уральской

прародине, которую по той же причине следует помещать недалеко от Урала) некорректны. Названия

типа алтайский или у

ральский в языкознании являются конвенциональными и не имеют целью отра-

жать реальную историю соответствующих языков.

Переходя к проблеме собственно уральской прародины следует признать выдерживающей

проверку временем идею А.Х. Халикова о носителях уральских языков (праязыка) как первых постлед-

никовых насельниках Урала и Западной Сибири и о распаде более древних общностей (ур

ало-алтайской

и / или юкагиро-уральской) в связи с освоением предками уральцев Западносибирско-Уральского ре-

гиона в конце ледникового периода. Однако, конкретные археологические следы этих процессов

(материалы стоянок Голый Камень, им. Талицкого и Горная Талица, Медвежья пещера, Постников

овраг и др., близкие по А.Х. Халикову позднему сибирскому палеолиту), вероятно, се

годня могут быть

переинтерпретированы.

Безусловно сильной стороной работ А.Х. Халикова остается привлечение метода Wörter und

Sachen для локализации уральской прародины и реконструкции прауральской культуры. Здесь он

использовал прежде всего важнейшие в историографическом и методологическом отношении работы

венгерского лингвиста П. Хайду. Вместе с тем, нельзя не отметить, что для работ А.Х. Халикова

хар

актерно крайне небрежное цитирование лингвистического материала, и то, что у других коллег-

археологов мы находим, как правило, еще более вопиющие примеры, указывает на симптоматичность

данного обстоятельства. Например, перечисляя прауральские названия деревьев, он приводит (при этом

никогда не указывая язык) то финское (‘ель’ kuusi), то коми (‘кедр сибирский’ sus-pu), то марийское

(‘пихта’ nu

lgo), то венгерское (‘вяз’ szil) названия – вместо необходимых в данном случае праязыковых

реконструкций. Это замечание – не пустая придирка: помимо вносимой таким образом путаницы в

историографическую традицию (из работ А.Х. Халикова данные названия как «прауральские»

перекочевывают в сочинения цитирующих уже его авторов), очень часто такое пренебрежение

принятым в смежной дисциплине с

пособом представления материала приводит к гораздо более

существенным недоразумениям. Например, справедливо указывая, что в прауральской культуре «из

железа орудия труда не изготовлялись», А.Х. Халиков пишет далее: «слово ‘железо’ означало только

встречающееся в природе железо». Здесь на самом деле имеется в виду прауральское *waśke, значение

которого может быть восстановлено с

корее как ‘металл, украшение, драгоценность’ (изначально, это,

вероятно, название золота), но никак не ‘железо’. Значение ‘железо’ присутствует у производных этого

корня в самодийских (например, нганасанское basa) и угорских (венгерское vas) языках, но является

безусловно поздним, вторичным.

В целом остающийся и сегодня верным тезис о локализации уральской прародины в лесной части

Европейского Пр

иуралья и Западной Сибири, по мнению А. Х. Халикова, «можно усилить и тем, что

именно в этих пределах <…> языковеды наблюдают и общие топонимические типы – форманты на -ва,

-горт, -ты, -ю (-юг), присущие уральским языкам». В данном случае перед нами типичный пример

анахронизма: приводимые топоформанты за исключением -юг и -ва являются не прафинно-угорскими

(прафинно-угорского топонимического пласта на сегодняшний день не выявлено, и, вероятно, выявить

его невозможно), а, собственно, коми, и, соответственно, не могут служить аргументом в локализации

уральской прародины. Форманты же -юг и -ва могут быть интерпретированы разве что как прапермские

(то есть их во

зраст в лучшем случае чуть более тысячи лет), и также к прафинно-угорскому времени

никакого отношения не имеют.

Вообще, в работах А.Х. Халикова, как и в большинстве археологических работ на темы предыс-

тории, практически не проводится грани между языковой и этнической общностью. Общее направление

методологических рассуждений вы

страивается вдоль оси: археологическая культура отражает культур-

ную общность – культурная общность есть общность этническая – основным показателем этнического

единства является язык (данный тезис, вероятно, не многие согласятся разделить эксплицитно, но он с

неизбежностью подразумевается логикой построений большинства археологических гипотез в области

предыстории и принципами использования терминологии) – между археологической культурой и

языком суще

ствует (прямая) связь. Эта цепочка неизбежно (хотя, возможно, и неосознанно) лежит в

основе, таких, например, рассуждений (А.Х. Халиков): «для культуры уралоязычных племен эпохи

раннего неолита, очевидно, были характерны стоянки, содержащие глиняные сосуды с приостренным

дном, орнаментированные узорами из прочерченных линий, накольчатых вдавлений (отступающей

лопаточки) и редких оттисков зубчатого штампа. Одним из на

иболее характерных элементов орнамента

является почти обязательный для всех сосудов ряд небольших, иногда сквозных, ямок по верхнему

краю. Это так называемая накольчато-прочерченная керамика. Связующим звеном с этой эпохой

мезолита является кремневый инвентарь, сочетающий микролитической формы орудия с макроли-

тами». Ясно, что между формой дна глиняных сосудов, методом нанесения орн

амента на них и тем

более сочетанием микро- и макролитов в каменном инвентаре, с одной стороны, и языком людей,

оставивших эти памятники (точнее – генетической принадлежностью их языка к определенной семье), с

другой, никакой корреляции быть не может. Однако подобные прямолинейные выводы – типичнейшая

черта археологических работ в области предыстории.

Проблема здесь состоит прежд

е всего в непонимании терминов, которыми исследователь опери-

рует. Используемые здесь термины уральский или, например, финно-угорский или индоевропейский

возникли в сравнительно-историческом языкознании, являются лингвистическими и никакой смыс-

ловой нагрузки помимо лингвистической не несут: уральский означает только лишь принадлежность

языка к определенной языковой общности, группировка уральских народов выделена по я

зыковому

признаку, и никаких культурных, антропологических, или иных признаков объединяющих все ураль-

ские народы и одновременно противопоставляющих эти народы всем другим не существует. Когда

археолог, выделяя археологическую культуру, предполагает, что она отражает былое существование

этнической культуры, и говорит об этнической принадлежности оставившего ее населения, он должен

с большой осторожностью и ответственностью у

потреблять лингвистические термины для обозначения

этой этнической принадлежности и в любом случае осознавать, что установление связи того или иного

культурного признака (орнаментации керамики, например) с языковой принадлежностью населения в

одном случае ни в коем случае не означает, что этот признак будет связан с этой языковой при-

надлежностью всегда! Поэтому наиболее корректным было бы ис

пользовать для обозначения древнего

населения термины, образованные от названий археологических реалий: волосовцы, фатьяновцы,

носители культур валиковой керамики, но не финно-угры, протобалты или иранцы. Важно иметь в

виду, что установление связи между археологической культурой и древними языковыми общностями

выходит за пределы компетенции исследователя-археолога, является проблемой особой исторической

ди

сциплины, предыстории, и требует соответствующего подхода, соблюдения методологических прин-

ципов и определенной квалификации ученого.

Среди идей А.Х. Халикова, касающихся предыстории уральцев, многие, безусловно, сохраняют

актуальность и в определенной мере новизну и в наши дни. Например, им практически была высказана

мысль о неоднократном проникновении носителей уральской речи на запад вплоть до Фенн

оскандии. И

если относительно неолитических миграций (сходство изделий из памятников типа Антреа-Корпилахти

и Хейнола культуры Суомусъярви с предметами из Висского торфяника на Вычегде) сегодня можно

предполагать как восточные, так и западные импульсы (хотя и здесь точка зрения А.Х. Халикова не

может быть забыта: наличие древних монголоидных черепов в нео

лите Фенноскандии подтверждается

сегодня новыми материалами могильника на Большом Оленьем острове в Белом море), то мысль о

влиянии восточных, приуральских культур на культуры Фенноскандии в поздненеолитическое и

энеолитическое время (памятники с пористой керамикой типа Якярля, Пюхеенсилта и др.) вполне

сохраняет свое значение.

Любопытно, что при этом А.Х. Халиков (в от

личие от большинства финских и эстонских архео-

логов – как его современников, так и нынешних) не настаивал на неолитическом времени формиро-

вания прибалтийско-финских и саамских языков или на столь раннем их присутствии на западе –

очевидно, имея в виду необходимость учета весьма поздней лингвистической датировки этих про-

цессов. Таким образом он практически пред

восхитил идею о парауральском языковом компоненте в

этнической истории Восточной Европы: таких древних носителях уральской речи, от языка которых

непосредственных языковых потомков не осталось, но которые так или иначе участвовали в

формировании как урало-, так и неуралоязычных групп Восточной Европы. Мысль о нескольких волнах

уральских миграций в лесной зоне на запад, только позднейшие из которых (не ранее эпохи по

здней

бронзы и раннего железа) окончательно привели к победе финно-угорской речи в Прибалтике и

Фенноскандии остается весьма продуктивной и в наши дни.

С этими положениями тесно связана убежденность А.Х. Халикова в том, что создатели неоли-

тических культур типичной гребенчатой керамики в Прибалтике и ямочно-гребенчатой керамики

льяловского типа в центре и на сев

ере Европейской России не могли принадлежать к числу носителей

прауральских диалектов. Пожалуй, именно Альфред Хасанович наиболее последовательно отстаивал

эту точку зрения среди всех российских археологов, создавая таким образом историографический

противовес практически общепринятой в Эстонии и Финляндии точке зрения о связи данных культур-

ных традиций с финно-уграми. Эт

а точка зрения противоречит абсолютно всем лингвистическим,

археологическим и историческим фактам, и единственным ее основанием является националистическая

интенция исследователей (обоснование древнейшего присутствия прямых языковых предков прибал-

тийских финнов на их современных этнических территориях). Полностью сохраняют свое значение

мысли Альфреда Хасановича о роли создателей культур с ямочно-гребенчатой керамикой и керамикой

типа Сп

еррингс в формировании нефинно-угорского субстрата в составе саамов. Интересна и его идея о

возможной связи языка носителей культур ямочно-гребенчатой керамики льяловского типа с праин-

доевропейским – хотя сегодня у нас не появилось новых аргументов в ее пользу, принципиальная

возможность такого рода должна приниматься во внимание (речь должна идти, естественно, не о

пра

индоевропейском языке в узком смысле слова, а о каких-то древних языках, находящихся с

праиндоевропейским в той же степени родства, что и, например, юкагирский с прауральским).

Очень важное значение имеют мысли А.Х. Халикова о необходимости поисков следов раннего

влияния центральноевропейских (балто-славяно-германских) индоевропейских языков на западные

финно-угор

ские языки в связи с экспансией на север и на восток культур шнуровой керамики и боевых

топоров в раннем бронзовом веке. К сожалению, лингвистический материал, которым он пытался про-

иллюстрировать эту гипотезу, неприемлем. Однако, новые поиски в этом направлении дают обнаде-

живающие результаты [2].

Сегодня безусловно должна получить новую интерпретацию предложенная А.Х. Халико

вым схема

развития прафинно-пермских общностей и соответствующих им археологических культур в Восточной

Европе (гаринско-волосовская общность как аналог финно-пермской – поздняковская и приказанская

культуры как аналоги финно-волжской и ранней прапермской – общность культур с текстильной кера-

микой и раннее ананьино). Однако в целом идея о гаринской или даже га

ринско-волосовской общности

как основе последующей финно-угризации Восточной Европы, начавшейся в эпоху поздней бронзы в

связи с развитием бронзолитейного производства и производящего хозяйства в лесной зоне, думается,

остается эвристически ценной.

Таким образом, можно констатировать, что труды Альфреда Хасановича Халикова сохраняют

свою ценность для исследования уральской предыстории, а многие его идеи и гипотезы тр

ебуют

дальнейшей внимательной разработки и развития. Опыт работы А.Х. Халикова является исключительно

ценным и в плане разработки методологических принципов исследования предыстории. Прежде всего

следует отметить необходимость корректного использования данных и выводов смежных наук. При-

водить материал необходимо так, как это принято в системе соответствующей дисциплины, с пони-

мани

ем содержания приводимых данных. Необходимо не просто ссылаться на мнения тех или иных

исследователей, но понимать место их работ в историографии соответствующей науки и степень

соответствия аргументации автора принятой в данной науке методологии. При использовании той или

иной гипотезы важно правильно представлять себе вероятностную и таксономическую иерархию гипо-

теза в привл

екаемой дисциплине (так, юкагиро-уральская гипотеза является более обоснованной, чем

урало-алтайская, и при этом урало-юкагирская общность должна рассматриваться как часть более

широкой урало-алтайской, а не наоборот).

Список литературы

1. Халиков А.Х. Основы этногенеза народов Среднего Поволжья и Приуралья. – Казань: Изд-во Казан.

ун-та, 1991. – Ч. 1: Происхождение финноязычных народов. – 105 с.

2. Napolskich W.W. Zu den ältesten Beziehungen zwischen Finno-Ugriern und zentraleuropäischen

Indogermanen // Finno-Ugrians and Indo-Europeans: linguistic and literary contacts. Proceedings of the Symposium

at the University of Groningen, November 22–24, 2001. Ed. by Rogier Blokland, Cornelius Hasselblatt / Studia

Fenno-Ugrica Groningana, 2. – Maastricht, 2002. – S. 265–271.