Базаров Б.В., Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. (ред.) Монгольская империя и кочевой мир

Подождите немного. Документ загружается.

Литература

Allsen T. 1983. The Yuan Dynasty and the Uigurs of Turfan in the 13th Cen-

tury.

China among

Equals.

Ed. by M. Rossabi. Berkeley: 243-280.

BarfieldT.

1981. The Hsiung-nu

Imperial

Confederacy: Organization and

Foreign

Policy. Journal of Asian

Studies,

vol. XLI, № 1:

45-61.

Barfield

T. J. 1989. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China.

Cambridge

etc.: Basil Blackwell.

Barfield

T. J. 1994. The Devil's

Horsemen:

Steppe

Nomadic

Warfare in His-

torical

Perspective. Studying

War:

Anthropological Perspectives. Ed. by S. P. Rey-

and R. E.

Downs.

Amsterdam: 157-182.

Barthold

V. V. 1968.

Turkestan

down to the Mongol

Invasion.

London:

Gibb

Memorial

Series.

Cleaves

F. 1955. The historicity of Baljuna covenant. Harvard Journal of

Asiatic Studies 18: 357-421.

Cleaves

F. 1982

(trans.).

The Secret History of the Mongols. Cambridge,

Mass.:

Harvard University Press.

Martin

D. 1950. The Rise

ofChinggis

Khan and its Conquest of

North

China.

Baltimore:

John

Hopkins

University Press.

Togan

I. 1998. Flexibility and limitation in Steppe Formations: The Kerait

Khanate

and

Chinggis

Khan.

Leiden: Brill.

Vladimirtsov

B. Ya. 1948. Le régime social des Mongols: Le féodalisme no-

made. Paris: Adrien Maisonneuve.

Wittfogel K. A. and Chia-sheng Feng. 1949. The History of

Chinese

Society:

Liao (907-1125). Philadelphia: American Philosophical Society.

С.

А Васютин

МОНГОЛЬСКАЯ

ИМПЕРИЯ

КАК

ОСОБАЯ ФОРМА РАННЕЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ?

(К

ДИСКУССИИ

ПОЛИТИЧЕСКИХ

СИСТЕМАХ

КОЧЕВЫХ

ИМПЕРИЙ)*

Исследования социально-политической истории номадов с осо-

бой остротой поставили вопрос о

характере

политических режимов в

кочевых империях.

Актуальность

этой проблемы для кочевниковедов

вполне понятна. Исходя из

того

или иного варианта ее решения, мож-

но говорить о

пределах

политического развития номадов, определить

в общих

чертах

специфику и основные параметры кочевой власти,

Работа

выполнена

при

финансовой

поддержке

РФФИ

(02-06-80379).

269

классифицировать

ее на основе новых методологических принципов.

Дискуссия последнего десятилетия выявила два подхода к оценке ко-

чевых империй. Преобладающей стала точка зрения о том, что ко-

чевые мультиполитии были суперсложными вождествами [Крадин

1992:

143-166;

1996;

2000а;

20006:

91;

2002а;

20026:

115-119;

Трепав-

лов 1993: 150;

2000;

Скрынникова 1997: 30, 48-49,

2000:

354-355;

2002; Бондаренко, Коротаев, Крадин 2002: 22-23]. Близка к данной

трактовке кочевых империй и их характеристика как «племенных

конфедераций» [Скрынникова

2000:

347; 2002: 204; Крадин

20026:

120]. Однако ряд исследователей предпочитают говорить в связи с

наиболее грандиозными политическими образованиями номадов (го-

сударство Сюнну, тюркские каганаты, Монгольская империя) как о

ранних

формах государственности [Барфилд 2002; Васютин 2002; Ха-

занов

2002]. Причем сторонники обоих подходов зачастую не расхо-

дятся в описании конкретных форм власти у кочевников [ср., напри-

мер:

Крадин

20006,

20026

и Барфилд 2002], но по-разному расставля-

ют акценты. Одни исходят из оценки структур управления непосред-

ственно кочевниками, другие отводят решающие значение сущности

всей военно-иерархической организации империй, направленной на

подчинение

зависимых народов и изъятие у них части прибавочного

продукта.

Несомненно,

специалисты заинтересованы в разработке критери-

ев,

которые позволили бы определенно высказаться в пользу того или

иного

мнения. Решение задач такого рода осложняется тем, что в от-

ношении

кочевников даже на теоретическом уровне выявить четкую

грань между суперсложным вождеством и ранним государством дос-

таточно трудно. В данной статье, анализируя проблему власти в

крупных кочевых образованиях на примере Монгольской империи,

мы попытаемся дополнительно обосновать точку зрения о наличие

раннегосударственных элементов в имперских структурах номадов.

Такой

подход, в целом, позволит говорить о двойственной

природе власти в кочевых империях (потестарной

раннегосударственной).

«Обращение к монгольскому материалу при решении проблемы

государственности в империях кочевников может быть продуктив-

ным,

поскольку как никакой другой он сохранился в письменных ис-

точниках...» [Скрынникова

2000:

344]. Следует уточнить, что Мон-

270

гольская империя в течение XIII в. развивалась достаточно динамич-

но,

а ее властные структуры существенно изменялись. При этом вни-

мание исследователей, как правило, привлекала система управления

империи

в последние годы жизни Чингис-хана и на момент его смер-

ти [Владимирцов 1934; 1992; Трепавлов 1993; Кычанов 1997; Скрын-

никова

1997;

2000;

2002;

Барфилд

2002

и др.]. Она, действительно,

обладала некоторыми чертами, свойственными и типичным, и данни-

ческим империям по классификации H. H. Крадина

[2000:

316;

20026:

114], которые в силу преобладания потестарных механизмов власти

можно определить или как суперсложные вождества, или как ксено-

кратические архаичные государства [Крадин 1996:

140-142;

20006:

329;

2002:

43; Васютин

2002:

94-95]. В центре же нашего внимания

будет

Монгольская империя в

50-60-е

гг. XIII в., когда она находи-

лась на пике своего могущества

, а ее руководители стали использо-

вать новые, более развитые методы эксплуатации покоренных народов.

середине XIII в. в результате обширнейших захватов террито-

рий,

как с кочевым, так и с преимущественно оседлым населением,

Монгольская империя трансформировалась в мегаимперию, вклю-

чавшую различные политические, экономические, этнические, рели-

гиозные и

другие

подсистемы (улусы, «крылья», сегменты десятич-

ной

системы, родоплеменные структуры, оазисы, города и земледель-

ческие территории, конфессиональные общины и т. д.). Это был свое-

образный симбиоз даннического и завоевательного типов кочевых

имперских организаций, что отличало Монгольскую империю от

большинства ее предшественниц

Представляется, что уже к 30^Ю-м гг. XIII в. Монгольская импе-

рия

утратила ряд тех черт, которые обычно маркируют суперсложные

вождества [Крадин 2001: 130-132]. В связи с захватом Северного Ки-

тая,

Восточного Туркестана, Средней Азии, части Ирана, Закавказья,

Поволжья, Южной Сибири и т. д., вряд ли стоит говорить о существо-

Время правления великого хана Мункэ

(1251-1259)

и начало правле-

ния

великого хана Хубилая, до тех пор пока большинство

улусов

хранили

верность верховному властителю и имперские властные институты хотя бы

отчасти сохраняли свою функциональную роль.

Еще одна особенность Монгольской империи заключалась в том, что

период ее роста не ограничился жизнью одного поколения номадов, а растя-

нулся почти на все XIII столетие.

271

вании

в рамках империи этнокультурной целостности с общей идео-

логической системой (носителями такой «имперской» идеологии мог-

ли выступать только сами монголы и, прежде всего, их элита). В по-

литической

культуре

укоренялась идея подданства, а влияние велико-

го хана строилось не столько на личном авторитете, сколько на той

мощи военно-государственной машины, которую он олицетворял.

Сакральная роль хана, унаследованная от Чингис-хана, имела значе-

ние

пока только в

среде

кочевников. При всей противоречивости сис-

темы наследования [Скрынникова

2002:

217] сложилась традиция пе-

редачи власти, легитимизация которой осуществлялась советом знати

- курилтаем. Аналогичную роль советы знати играли, например, и в

раннесредневековых

государствах,

созданных германцами

(Вестгот-

сткое, Франкское, англосаксонские и

другие

королевства). И в отно-

шении

кочевников, и в отношении оседлого населения великий хан

выступал, несомненно, как имеющий законное право на насилие, что

выражалось в применение многочисленных инструментов управления

наказания. Обязанность

участвовать

в военных

походах,

жестокая

дисциплина в монгольской армии, контроль военно-административ-

ного аппарата исключали любые формы протеста среди монголов

против действий центральной власти. Сомнительно, что какой-либо

из

монгольских родов или кланов рискнул бы не подчиниться импер-

ским

распоряжениям или откочевать от метрополии. Таким образом,

привычные децентрализаторские акции кочевников [Крадин

20006:

321;

20026:

120] в Монгольской империи были невозможны.

Возражая также против оценки Монгольской и

других

кочевых

империй

только как суперсложных вождеств, отметим определенные

противоречия в логических построениях сторонников этой концеп-

ции.

С одной стороны, (а) генезис иерархических

структур

у номадов

связывается с войной, грабежом, завоеваниями соседей и в первую

очередь земледельцев, (б) ключевая роль в кочевых империях отво-

дится экзополитарным формам эксплуатации, (в) классификацию

данных империй строят на основе разных форм взаимоотношений с

оседло-земледельческими народами (типичные, даннические, завое-

вательные) [Крадин 1992: 164; 1996;

20006:

317-320;

Скрынникова 1997:

66,100-112,116-122,125,

149-184].

С другой, при характеристике типа

управленческой системы все вышеназванные факторы

отступают

на

второй план, а главным критерием становится сущность власти в

рамках самого кочевого сообщества [Крадин 1996;

2000а;

2002а;

272

20026;

Скрынникова 1997; 2002]. Не случайно H. H. Крадин настаива-

ет на том, что механизмом, соединявшим правителей с их кочевыми

подданными, была «престижная экономика». Таким образом, акцент

делается только на редистрибутивных функциях кочевого лидера в

отношении

номадных групп населения, сыгравших решающую роль в

создании империи, в то время как военно-административная иерархия

империи,

все ее организационные начала, направленные на внешний

мир,

признаются лишь «государствоподобными» [Крадин

20026:

114].

В данных исследованиях ярко проявилось стремление характери-

зовать кочевые народы, объединенные в имперские структуры, как

социально монолитные [Крадин

20006;

20026:

332; Скрынникова

1997;

2000,

2002]. Такой оценочный контекст задает использование

методологических принципов мир-системного анализа, противопос-

тавляющих два целостных исторических явления - оседлые мир-

империи

и кочевые периферии. Даже при изучении внутренней

структуры

кочевых обществ актуализируется значение родственных

связей,

в то время как межэтническим отношениям не уделяется

должного внимания [Скрынникова 1997;

2000:

354]. Между тем в

Монгольской империи лишь монголы и небольшая часть племен

тюркского и маньчжурского происхождения могли быть причислены

той кочевой среде, которая обладала в империи полноправием, по-

лучала

наибольшие выгоды от завоеваний и эксплуатации

других

ко-

чевников и земледельцев и рассматривалась как социальная и военная

опора монгольской власти [Хазанов

2002:

50-51]. Но и над ними воз-

вышались род Чингисидов, монгольская аристократия, военные и

гражданские имперские чины, гвардейцы. Все они не столько урезали

права простых кочевников (это было трудно сделать в условиях соци-

альной и экономической автономии кочевого хозяйства), сколько ог-

раничили их

доступ

к распределению и потреблению огромных

средств, получаемых в качестве дани, налогов, пошлин, военной до-

бычи.

Вслед

за привилегированными монгольскими племенами в им-

перии

существовала целая иерархическая лестница кочевых и полу-

Т. Д. Скрынникова выразила справедливое сомнение в том, что импер-

ская

административная реформа Чингис-хана привела к существенным изме-

нениям

родоплеменной

структуры

[Скрынникова

2002:

204-206,

217], хотя

формирование новых, часто фиктивных генеалогий исключать нельзя.

18^4 273

кочевых племен, довольно сильно различающихся по своему положе-

нию.

ходе

завоевания казахских и причерноморских степей монго-

лы уничтожили большую часть кипчакской аристократии, присвоили

их пастбища, разрозненные кипчакские семьи переходили в подчине-

ние

монгольских военачальников различного ранга [Федоров-Давы-

дов 1966: 167; 1973:

26-34,

39^2; Плетнева 1990: 179, 183-188]. Еще

более жестокие формы подчинения монголы практиковали в землях

кыргызов [Кызласов 1992: 243]. Только возможные выгоды от совме-

стной эксплуатации оседлых обществ могли на время примирить од-

них кочевников с их зависимым статусом от

других

[Хазанов

2002:

49].

Точной научной «экспертизе» политических и социальных режи-

мов кочевых и оседлых народов мешает до сих пор распространенное

среди исследователей мнение о том, что сохранение большесемейных,

клановых, линиджных и

других

аналогичных структур свидетельст-

вует

об архаичности тех или иных обществ. Наличие таких компонен-

тов в развитых обществах древности и средневековья в прошлом, а

порой

и сейчас рассматривается как «пережиток» первобытности.

Однако многочисленные исторические примеры эпохи средневековья

убеждают,

что у кочевников (и не только у них) родственные группы

различных рангов (линиджи, кланы, племена) были не «пережитка-

ми», а реальными элементами внутренних социально-экономических,

политических и ментальных связей [Скрынникова 1997;

2000;

2002;

Барфилд

2002:

65-70]. В таком

случае

их присутствие нельзя считать

однозначным аргументом в пользу догосударственного характера об-

щественной системы номадов. Конечно, родственные структуры и ге-

неалогии обуславливали «дисперсность» и центробежность кочевых

социумов [Марков, Масанов, 1985; Масханов 1987; Крадин

20026:

113

др.], но в кочевых империях военно-иерархические органы полити-

ческого управления, тесно переплетаясь с родоплеменными сегмен-

тами, в то же время возвышались над

ними,

контролировали их и ор-

ганизовывали их эффективное использование в соответствие с целями

имперского руководства [Крадин 1996: 106; Барфилд

2002:

70-73].

Серия

политических реформ в период правления великих ханов

Угэдэя и Гуюка, меры по обеспечению покорности десятков миллио-

нов

зависимых людей и порядка в завоеванных странах, переход к

высшим формам экзополитарной эксплуатации, постепенно перерас-

тающих в стройную систему налогообложения, - все эти явления в

274

жизни

Монгольской империи указывают на активную фазу генезиса

государственности в

30-40-е

гг. XIII в. Развитие имперских

структур

в последующих два десятилетия привело к формированию ранней го-

сударственности, причем, если судить по формальным признакам, в

ее типичной и

даже

«переходной»

формах [Крадин 2001: 143].

Среди широкого круга признаков раннего государства в Мон-

гольской империи середины XIII в. выделим следующие:

1. Власть великого хана, по

существу,

стала неограниченной. Он

выступал как верховный главнокомандующий и судья, единственный

источник имперских законов, распорядитель большей части импер-

ских ресурсов (военной добычи, даней, налогов, пошлин), имперских

территорий и владений «Золотого

рода».

Принцип совместного управ-

ления

империей всеми Чингисидами не ставил под сомнение прио-

ритета власти великого хана, его право на принятие решений не

оспаривалось,

даже

ближайшие родственники вынуждены были де-

монстрировать полную покорность (первый открытый конфликт из-за

престола возник в 1259 г. после смерти Мункэ). Великий хан опреде-

лял внешнюю политику, в особых случаях опираясь на решения ку-

рилтаев, особенно если требовалось привлечение рекрутов из владе-

ний

Чингисидов. Не один из правителей европейских и азиатских

государств не обладал такими полномочиями в XIII в. Все подданные

«должны были служить и подчиняться воле

хана»

[Вернадский 1997:

127]. Хан, получивший мандат Неба на управление, играл консолиди-

рующую

роль, выполнял посреднические функции

между

Богом и

подданными [Крадин 2001: 143]. Как сакральная фигура и наследник

Чингис-хана, великий хан был правителем, объединявшим принципы

харизматического и традиционного господства [Крадин

20026:

117;

Скрынникова

2002:

216-218;

Хазанов

2002:

54-55]. Развитие мон-

гольской имперской идеи о подданстве великому

хану

всех

народов

мира, формирование представлений «о Монгольской империи как ин-

струменте Бога для установления порядка на

земле»

[Вернадский

1997:

99-105]

усиливали харизматические черты власти хана.

2. Создание центральных органов имперского управления, опи-

равшихся на военно-административные аппараты крупных

улусов

(ханство Кипчакия - Золотая Орда

(улус

Джучи),

улус

Хулагуидов,

захваченный монголами Северный и Центральный Китай и др.). Если

не считать ханского совета и курилтая (собрание Чингисидов, воен-

18* 275

ной

аристократии, глав монгольских родов и племен), на которых об-

суждались наиболее важные проблемы и могли приниматься коллек-

тивные решения, все остальные центральные органы имперской вла-

сти были выразителями единоличной воли великого хана. Это каса-

лось и представителей «Золотого

рода»

Чингисидов, которые были

высшими

сановниками империи.

Родственные связи сохраняли важное значение только на самых

высших и самых низших уровнях иерархии. Среднее звено военных и

гражданских управленцев подбиралось по личным качествам, что не

исключало и передачу власти от отца к сыну, но только с разрешения

хана. При этом не стоит забывать, что

даже

выбор великого хана по-

рой

производился с

учетом

его реального авторитета и влияния. Так,

Угэдэй стал ханом вопреки миноратному праву наследования млад-

шего сына Чингис-хана Толуя. А Хубилай в

1260-1261

гг. доказал

свое право на престол военными победами над сторонниками своего

младшего брата Ариг-Буги (законными признавались претензии на

власть как старшего, так и младшего из сыновей Толуя [Скрынникова

2002:217]).

Контроль

над армией осуществлялся посредством имперской

гвардии, члены которой входили в военный совет. Через гвардейцев

отдавались приказы, осуществлялась связь с командованием крупных

армейских группировок, они сопровождали хана во время походов. В

области внутренней и внешней политики существенной была роль

секретариата, где еще со времен Чингис-хана ведущие позиции зани-

мали лояльные великому

хану

не монголы (киданянин Елюй Чуцай,

канцлер

уйгурского происхождения Чинкай, выходцы из мусульман-

ских владений империи

Махмуд

Ялавач, Абд ар-Рахман и др.).

Имен-

но

благодаря секретариату развивалась гражданская бюрократия им-

перии.

Советники секретариата стояли у истоков налоговой и по-

шлинной

политики великих ханов. Они активно внедряли в практику

управления опыт Китая, уйгурских княжеств и мусульманских

госу-

дарств. Существовал также институт генеральных инспекторов, на

которых возлагался контроль за ближайшими родственниками и про-

винциальной

администрацией, проведение финансовых ревизий и

т. д. [Вернадский 1997: 77, 130].

Специальные

«департаменты» дворцовой администрации отвеча-

ли

за разведение лошадей и скота, сбор зерна и овощей, поставки ры-

276

бы,

организацию загонных и престижных соколиных

охот

[Вернад-

ский

1997: 129].

Имперские

чиновники делились на несколько рангов, о их реаль-

ном

статусе

свидетельствовали пластины-пайцзы (золотые, серебря-

ные

с золочением, серебряные, деревянные и т. д.) [Федоров-Давыдов

1973:

89-107;

Вернадский 1997: 133].

3. Кодификация права, квинтэссенцией которого была «Великая

Яса»

- сборник изречений и постановлений Чингис-хана, системати-

зированный

и дополненный его потомками [Вернадский 1997: 106-

116; Скрынникова

2000:

353]. Приоритет «Великая

Яса»

над всеми

местными кодексами делал ее общеимперским правовым документом.

Карательная система

«Ясы»,

с ее гораздо более жестокими нормами,

чем в монгольском обычном праве, четко обозначила монополию го-

сударства

на законное насилие для поддержания порядка. Смертная

казнь

предписывалась почти за все виды уголовных и военных пре-

ступлений. Сфера действия смертной казни оказалась как никогда

широка:

«она следовала за значительную часть преступлений против

религии, морали и установленных обычаев; за преступления против

хана и государства; за некоторые преступления против собственно-

сти;

за третье банкротство; за казнокрадство - в случае, когда вор не

мог заплатить штраф» [Вернадский 1997: 113].

Естественно, что для исполнения

«Ясы»

требовалась разветвлен-

ная

судебная система. Формально верховным

судьей

Монгольской

империи

был великий хан. Разбирательство судебных дел возлагалось

на

аппарат имперских судей, возглавляемый одним из приближенных

хана. В

улусах

судебные функции осуществляли представители ста-

вок

Чингисидов и князей. Каждый суд состоял из восьми

судей

под

председательством главного

судьи

[Вернадский 1997: 219]. Во время

войны

принятие судебных решений часто возлагалось на армейских

офицеров

(темников), в степи - на традиционные институты родовой

власти.

В подчиненных странах чаще всего сохранялись местные кодек-

сы и судебные решения, если не возникало конфликта

между

норма-

ми

местного и монгольского имперского права, принимались на его

основе.

Даже в Северном Китае вплоть до 70-х гг. XIII в. действовало

законодательство Цзинь [Вернадский 1997: 87]. В мусульманских

странах по-прежнему главенствовал шариат. Судебная практика в

277

русских княжествах осуществлялась на основе «Русской правды».

«Великая

Яса»,

таким образом, была документом, нормировавшим

жизнь,

прежде всего монголов и

других

кочевников, а также импер-

ских чиновников. Поэтому данный правовой документ мы вправе

рассматривать как одно из доказательств того, что монгольское обще-

ство периода империи

«доросло»

до государственного уровня.

«Яса»

со стороны

государства

регламентировала жизнь номадов в условиях

обширных завоеваний, необходимости осуществления контроля за

покоренными

народами и организации налоговых изъятий.

4. Военная администрация, с которой связан генезис

государст-

венности у номадов [Гумилев 1961; 1993: 61; Марков 1976: 312; Мар-

ков,

Масанов 1985; Кляшторный 1986:

218-219;

Крадин 1992: 162-

166; 1996:

19-26;

20006:

319; Васютин

2002:

89; Хазанов

2002:

54-55],

стала костяком имперского управления [Барфилд

2002:

75]. С ее по-

мощью осуществлялись не только призыв в армию, мобилизация, ру-

ководство армейскими подразделениями во время войны, но и управ-

ление покоренными кочевыми и оседлыми народами [Крадин

20026:

121]. Иерархия монгольских военных чинов (принцы крови, гвардей-

цы,

нойоны, темники, тысячники, сотники), созданная Чингис-ханом,

распространилась на всю территорию империи, закрепив ее дробле-

ние

на военно-административные округа в соответствии с десятичной

системой. Акции такого рода проводились повсеместно. Военные ок-

руга

возникли в Китае, Иране, Азербайджане, Средней Азии, на Руси

[Петрушевский 1970: 233; Вернадский 1997: 135,

223-225].

В степях

монгольские офицеры возглавили подразделения туркмен, половцев,

алан и

других

кочевников [Вернадский 1997: 68-69]. В рамках импе-

рии

это привело к переплетению территориально-административных

принципов

деления с кланово-линиджными (последние сохранили

свое значение среди номадов и в мирной жизни). В покоренных зем-

лях с оседлым населением военные округа могли совпадать с мест-

ными

административными единицами, однако чаще всего сотни, ты-

сячи

и тумены формировались по усмотрению монгольской админи-

страции. Помимо этого, на оседлых территориях в

городах

размеща-

лись военные чиновники и гарнизоны, которые олицетворяли власть

хана на

местах

и были готовы подавить выступления, оказать помощь

сборе податей, проведении переписей, поддержании порядка мест-

ным

правителям [Петрушевский 1970: 233; Вернадский 1997: 135].

278