Базаров Б.В., Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. (ред.) Монгольская империя и кочевой мир

Подождите немного. Документ загружается.

кочевого общества, необходима принципиальная модернизация орга-

нов

управления. В афористичной форме эту мысль отражает знамени-

тая фраза Елюя Чуцая, сказанная Угэдэю о том, что кочевники

могут

завоевать Китайскую империю, но управлять ей, сидя на коне, невоз-

можно [Мункуев 1965: 19]. Это поняли еще кидани, которые в сере-

дине X в. создали так называемую двойную систему управления от-

дельно для кочевников и отдельно для завоеванных китайцев. Данный

принцип

у них заимствовали чжурчжэни, однако поскольку послед-

ние

не являлись кочевниками, то были более предрасположены к ак-

культурации и быстро ассимилировались численно преобладающим

китайским

населением.

В интересной статье С. В. Дмитриева, посвященной реконструк-

ции

отдельных элементов военной культуры монголов, также приво-

дятся некоторые аргументы в поддержку мнения, что государствен-

ность возникла у монголов еще до Чингис-хана.

Автор

анализирует

этимологию некоторых племенных названий, входивших в войско

Темуджина - Чингис-хана и его противников, участвовавших в сра-

жении

в местности Калаалджит-Элэт, и приходит к выводу, что еще

во времена так называемого

Хамаг

Монгол

Улуса

были созданы осо-

бые родовые подразделения, которые выполняли совершенно разные

воинские

функции во время боевых действий, что отразилось в их на-

званиях.

Если

согласиться с его мнением, то придется признать, что пер-

вым разрушителем племенной системы у монголов был не Темуджин,

а еще

Хабул-хан.

Однако трудно представить, что спустя более 100

лет потомки

хабулхановых

воинов смогли полностью сохранить свои

генетические качества. Скорее

следует

допустить правильность эти-

мологических интерпретаций С. В. Дмитриева и предположить, что

данные термины отражают названия подразделений войска Чингис-

хана и уже много позднее, в период создания

«Тайной

истории

мон-

голов»,

неизвестный автор приписал этим воинским образованиям

свойства племен. Возможно, также

следует

принять версию, сформу-

лированную в статье Д. В. Цыбикдоржиева о том, что в данном слу-

чае речь идет о элементах института мужских союзов у древних мон-

голов.

Две статьи посвящены

структуре

власти в кочевых империях.

С.

Г. Кляшторный показывает, что по идеологии степного общества

правитель империи выступает и как организатор военных походов, и

как

перераспределитель добычи. То же самое можно сказать и про

средневековых монголов. Рашид-ад-дин описывал молодого Чингис-

хана как типичного редистрибутора.

«Этот

царевич Тэмуджин снима-

ет

одетую

[на себя]

одежду

отдает

ее, слезая с лошади, на которой

он

сидит, и

отдает

[ее]. Он тот человек, который мог бы заботиться об

области, печься о войске и хорошо содержать

улус»

[Рашид-ад-дин

1952: 90]. Избрав в качестве источника тюрко-монгольский эпос

В. В. Трепавлов, продемонстрировал различные формы соотношения

жреческой и военной ветвей власти, а также их связь с институтом

соправительства и крыльевой структурой степного общества.

Еще ряд статей сборника посвящены рассмотрению монгольско-,

го права в более широкой хронологической ретроспективе. В работе

Е. И. Кычанова дан краткий экскурс в историю правовых институ-

тов кочевников Внутренней Азии начиная с хуннского времени.

Р.

Ю. Почекаев рассматривает эволюцию института

törü

у монголов.

В отличие от традиционных бытовых племенных обычаев

(yosun)

törü

представляло собой совокупность надплеменных правовых норм.

Törü

продолжало действовать

даже

государствах

Чингизидов. Пере-

несению монгольского права к мусульманским правовым нормам по-

священа большая часть статьи Д. Эгль, показавшей сложный и разно-

образный характер

культурных

контактов монголов с завоеванными

народами Ближнего Востока.

Как

убедительно продемонстрировал в своих

трудах

Ч. Халь-

перин,

в каждом из

улусов

монголы вели себя по-разному [Halperin

1985; Гальперин 2003]. Неодинаково они воспринимались и завоеван-

ными

народами. В Китае они вписались в классическую

схему

смены

династий вследствие нарушения предыдущим императором Мандата

Неба. В

результате

Улус

монголов переродился в династию Юань. В

Иране

и Средней Азии имелись хорошие пастбища, соседствовавшие

с оазисами сельской и городской жизни. В

результате

монголы заняли

нишу предшествовавшей им тюркско-арабской местной господ-

ствующей элиты и воспринимались исламской философией через

призму циклической парадигмы возникновения и гибели номадиче-

ской

государственности (например, Ибн Хальдун).

Совсем иначе обстояло дело на Руси. По

соседству

с русскими

княжествами имелись большие территории, пригодные для занятия

кочевым скотоводством. Это позволяло ханам Золотой Орды контро-

лировать внутреннюю ситуацию на Руси, не прибегая к необходимо-

сти размещения больших гарнизонов в покоренной стране. Поскольку

основные

геополитические интересы

джучидов

были сосредоточены

вокруг так называемого северного «Шелкового

пути»

(Хорезм, По-

волжье, Причерноморье), их устраивала политика косвенного управ-

ления

русскими княжествами через институт ярлыков.

Эта политика подробно рассмотрена в статье Ю. В. Кривошеева.

Исследователь показывает сложный, многообразный характер взаи-

моотношений

между

русскими княжествами и Золотой Ордой, выра-

жавшийся

не в простом грабеже или взимании дани с покоренного

народа. Много внимания уделено рассмотрению отношений

между

номадами и земледельцами на основе историко-антропологического

подхода. Ю. В. Кривошеев предлагает рассматривать взаимоотноше-

ния

князей и ханов с точки зрения дарообменных отношений.

В этих отношениях трудно выделить только военную или только

престижную составляющую, поскольку распределение

всех

доходов

хана (военная добыча, дань, дары) происходило, как правило, в рам-

ках престижной распределительной системы. Символический обмен

подарками позволял преобразовывать материальные ресурсы в отно-

шения

психологической зависимости и престиж, что, в свою очередь,

давало возможность получать новые ресурсы и, раздаривая их, увели-

чивать престиж еще больше. Без уяснения сущности данных

меха-

низмов

трудно правильно интерпретировать как специфику взаимо-

отношений

между

ордынскими ханами и русскими князьями.

Проблематика взаимоотношения монголов и земледельческих

цивилизаций

затронута также в статье Э. С. Кульпина.

Автор

- из-

вестный специалист в области такого направления, как социоестест-

венная

история, рассматривающего особенности исторических про-

цессов с точки зрения взаимодействия общества и природной среды.

этих позиций в его статье показана эволюции ордынского общества,

соотношение экологических кризисов и политической динамики.

Э.

С. Кульпин характеризует Золотую

Орду

как особую цивили-

зацию.

В этой связи возникает ряд вопросов, которые на данный мо-

мент остаются без ответа. Во-первых, может ли существовать цивили-

зация

всего двести

лет?

Во-вторых, можно ли говорить о Золотой Ор-

де как о единой цивилизации? Судя по археологическим раскопкам,

здесь существовали два совершенно разных мира: тюркский (с не-

большим монгольским добавлением) мир кочевников-скотоводов и

синкретичный

мир нескольких крупных городов.

В-третьих,

каждая

цивилизация

имеет свой особый культурный код. Был ли такой куль-

турный код в Золотой

Орде?

Изучая, например, археологические

древности, мы можем найти там элементы самых разных цивилизаций

культур

- китайской, среднеазиатской, западноевропейской, древ-

нерусской и пр. Но что является «визитной карточкой» собственно

золотоордынской цивилизации?

Проблема, поднятая Э. С. Кульпиным,

выходит

за рамки его ста-

тьи. Мы вправе поставить вопрос в несколько более широком контек-

сте - насколько правомерно говорить о существовании «кочевой ци-

вилизации» вообще. Во-первых, если выделять цивилизацию нома-

дов, то не менее резонно поставить вопрос о цивилизациях охотни-

ков-собирателей Австралии, арктических охотников на морских зве-

рей и рыболовов полярного

круга

и т. д.

Иными

словами, все типы

человеческих

культур

могут

быть охарактеризованы как цивилизации.

Во-вторых, можно ли выделить признаки, специфичные только

для «номадной цивилизации»? Большинство подобных признаков

(специфическое отношение к времени и пространству, обычай госте-

приимства, развитая система родства, скромные потребности, непри-

хотливость, выносливость,

эпос,

милитаризированность общества и

т. д.) нередко имеют стадиальный характер и характерны для тех или

иных этапов развития

культуры

или общества. Пожалуй, только осо-

бенное культовое отношение к скоту, главному источнику существо-

вания

номадов, отличает их от

всех

других

обществ.

В-третьих,

всякая цивилизация основана на определенном психо-

культурном единстве и переживает этапы роста, расцвета и упадка.

Номадизм - это нечто иное, чем цивилизация. Его расцвет приходится

на

очень длительный период I тыс. до н. э. - середины II тыс. н. э. В

этот период возникло и погибло немало оседло-земледельческих ци-

вилизаций.

Такая же

участь

ждала

и многие кочевые общества, все

существовавшие в этот период степные империи номадов. Вряд ли

кочевники

когда осознавали себя как нечто единое, противостоящее

другим

народам. Гиксос и хунн, средневековый араб и монгол кереит,

нуэр из Судана и оленевод Арктики относились не только к разным

этносам,

но и входили в разные культурные, политические общности.

При

этом одни номадические общества могли составлять

«ядро»

су-

ществующей цивилизации (например, арабы),

другие

- входить в со-

став варварской «периферии какой-то цивилизации» (гиксосы до за-

воевания

Египта); третьи - оказаться практически вне масштабных

цивилизационных

процессов вплоть до начала периода колониализма

(нуэры,

чукчи).

нашей точки зрения, более правильным представляется гово-

рить не о фантастической цивилизации номадов, а об отдельных

крупных номадных цивилизациях. Л. Н. Гумилев связывал процессы

возникновения

и развития цивилизаций с определенными географи-

ческими

зонами [1989]. С этой точки зрения Аравийский полуостров,

например,

был таким ареалом, где в VII в. возникла арабская цивили-

зация.

Внутренняя Азия также представляла особую географическую

зону. По мнению ряда авторов, здесь существовала начиная с хунн-

ского времени (или

даже

более раннего) единая степная цивилизация

[Пэрлээ

1978; Урбанаева 1994 и др.]. Исследователи выделяли сле-

дующие характерные признаки данной цивилизаци: административ-

ное

деление на крылья, десятичная система, представления о власти,

обряды интронизации, любовь к скачкам и верблюжьим бегам, особое

мировоззрение и пр. Нетрудно заметить, что многие из этих призна-

ков

входят

в число выделенных выше признаков «кочевых империй».

Тем не менее из

всех

вариантов «цивилизационного» подхода только

этот заслуживает внимания применительно к истории кочевников

скотоводов.

Создание собственной цивилизации и роль социума в мировых

цивилизационных

процессах - это далеко не одно и то же. В наши

дни

никто не отрицает того, что Золотая Орда сыграла важную роль в

истории

всего доиндустриального мира. С точки зрения макроистори-

ческих процессов с образованием Монгольской империи на некото-

рый

период установились стабильные торговые связи

между

Восто-

ком

и Западом. Образно говоря, и Запад, и Восток в это время впер-

вые соприкоснулись с тем, что впоследствии

будет

названо таким по-

пулярным в наши дни* термином «глобализация». Золотая Орда вы-

ступала своеобразным мостом

между

двумя этими мирами. С точки

зрения

сторонников «мир-системного» подхода именно в эту эпоху

человечество оказалось объединенным в рамках единой системы

трансцивилизационных

экономических, политических и культурных

связей

[Abu-Lughod

1989; Chase-Dunn, Hall 1997; 2000]. Благодаря

этому, Европа познакомилась со многими открытиями Востока, а не-

которые из этих достижений (порох, компас, книгопечатание) отчасти

способствовали последующему расцвету и гегемонии Европы.

Следующая группа статей посвящена исследованию идентично-

сти и имперской идеологии в средневековом монгольском обществе.

Первоначальная монгольская идентичность основывалась на генеало-

гическом родстве. Реальное или фиктивное родство моделировало

границы общности, при этом общность (группа), ставшая во

главе

бо-

лее широкой общности (конфедерации), давала название всему со-

циуму.

Следовательно, реальные этнокультурные связи переплета-

лись и включались в более широкий контекст политических сетей.

При

этом разнонаправленность векторов этнокультурного и социаль-

но-политического взаимодействия в

результате

деятельности Чингис-

хана привела к формированию суперсложной организационной струк-

туры

и, соответственно, многоуровневой системы идентификацион-

ных предпочтений. Подобная иерархия идентичностей не исключала

одна

другую,

а лишь свидетельствовала о многомерности процессов

идентификации

как внешней, так и внутренней (самоидентификации),

в этой системе

монголами

оказываются в разное время разные

субъ-

екты социально-политических практик.

Только после разделения Монгольской мировой империи на ряд

независимых

друг

от

друга

улусов

возникла проблема конструирова-

ния

идентичности на

другом

уровне. Средством политической, а

позднее и культурной интеграции завоевателей и завоеванных в раз-

личных покоренных монголами странах стала религия. Одна из клю-

чевых

проблем, которая была поставлена в этой связи Дж. Флетчером,

- это вопрос, почему монголы приняли ислам в Западной Евразии, но

не

стали буддистами, даосистами или приверженцами конфуцианства

монгольских степях. Т. Мэй полагает, что изначально у монголов

просто не было причин для обращения в ислам и христианство, по-

скольку эти религии не представляли для них стратегического инте-

реса. Ими двигала вера в

культ

Тенггери, они верили в свое предна-

значение завоевать мир. Мэй также солидарен с Дж. Флетчером в том,

что ислам был религией воинов, а на Ближнем и Среднем Востоке

существовала давняя практика ассимиляции завоевателей кочевников

местным земледельческо-городским населением. В монгольских сте-

пях номады приняли буддизм, однако, как полагает в своей статье

К.

Коллмар-Пауленц, монгольская религиозная идентичность вплоть

до наших дней основывается на причудливом сочетании пришедшего

степь из Тибета буддизма и шаманистских ценностей, в которых

есть место и

культу

Тенггери, и ламаистским обрядам, и личности ос-

нователя державы Чингис-хана.

течением времени сформировались ключевые символы иден-

тичности средневековой монголосферы -

культ

Чингис-хана, мон-

гольской державности и

культ

Ясы. Образу Чингис-хана в восточно-

азиатской словесности посвящена статья А. Д. Цендиной. Она убеди-

тельно показала, что личность Чингис-хана являлась слишком реаль-

ной

для того, чтобы глубоко укорениться в монгольском фольклоре и

сказках. Персонаж Чингис-хана не стал популярным образом и буд-

дийской

письменной традиции. В китайских исторических хрониках

он

приобрел черты типичного добродетельного, мудрого конфуциан-

ского императора. Д. Эгль продемонстрировала, что в мифическом

мировосприятии

Яса продолжала играть важное символическое зна-

чение как показатель степной идентичности для элиты и после асси-

миляции

монголов в среде покоренных мусульманских народов. На-

конец,

К. Хамфри обратилась к анализу в современном монгольском

языке

термина

törü,

которое изначально понималось как

традиция

или

обычай,

а позднее стало пониматься как

государство.

В отличие

от западной политической культуры, где государство воспринимается

как

инструмент насилия, в современной монгольской

культуре

поня-

тие

törü

имеет черты сакральной субстанции и ярко выраженные пат-

римониальные характеристики.

В наши дни эти идеи вновь оказываются востребованными как

политической элитой монгольского общества,так и отражают транс-

формацию

монгольской

ментальное™.

Именно на этом фоне заново

звучат

идеи о древности Монгольского государства, любая критика

по

этому поводу воспринимается как посягательство на национальные

ценности.

Чингис-хан и его «Великая

Яса»

вновь занимают первые

страницы

исторических изданий - от популярно-панегирических до

глубоких научных разработок. В подобных условиях задача научной

общественности - по возможности максимально объективно, без

псевдонаучных и политических спекуляций, показать сложный и

многогранный характер исторических процессов, происходивших на

евразийском континенте в

начале

II тыс. н. э. Мы

надеемся,

что эта

книга

внесет

определенный

вклад

решение

данной

задачи

найдет

отклик в

трудах

коллег,

также

послужит

стимулом

для

дальнейшего

развития

монголоведения

и номадистики в целом.

Литература

Базаров

Б. В. 2003. Чингис-хан и исторические проблемы

монголосфе-

ры.

Чингисхан и

судьбы

народов Евразии: Мат-лы межд.

конф.

Улан-Удэ: 24-

36.

Барфилд

Т. 2002. Мир

кочевников-скотоводов.

Кочевая альтернатива со-

циальной эволюции I Отв. ред. Н. Н.

Крадин

и Д. М.

Бондаренко.

М.: 59-85.

Гальперин

Ч. 2003.

Россия

в составе

Монгольской

империи.

- Монголо-

ведные исследования. Вып. 4. Улан-Удэ. 78-93.

Голден

П. Б. 1993. Государство и государственность у хазар: власть ха-

зарских

каганов.

Феномен восточного деспотизма: .структура управления и

власти I Отв. ред. Н. А.

Иванов.

М.: 211-233.

Гонгор

Д. 1974. Монголия в период перехода от родового строя к фео-

дализму (XI- начало XII в.): Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М.; Улан-Батор.

Гумилев

Л. Н. 1989. Этногенез и

биосфера

земли. Л.:

Изд-во

ЛГУ.

Далай

Ч. 1983. Монголия в

XIII-XIVвв.

М.: Наука.

Динесман

Л. Г., Киселева Н. К.,

Князев

А. В. 1989. История степных

экосистем Монгольской Народной Республики. М.: Наука.

Иванов

И. В., Васильев И. Б. 1995. Человек, природа и почвы Рын-песков

Волго-Уральского междуречья в голоцене. М.:

Интеллект.

Ишжамц

Н. 1972. Образование единого монгольского государства и ус-

тановление феодализма: Автореф. дис. ...д-ра ист. наук. М.

Кадырбаев

А. Ш. 1990. Тюрки и иранцы в Китае и Центральной Азии

XIII-XIV

вв. Алма-Ата: Гылым.

Кляшторный

С. Г., Султанов Т. И. 2000. Государства и народы евразий-

ских

степей. Древность и средневековье. СПб.: Петербургское Востоковеде-

ние.

Крадин

Н. Н. 1992. Кочевые общества. Владивосток: Дальнаука.

Крадин

H. H. 2001. Кочевничество в современных теориях

историческо-

го

процесса. Время мира. Альманах. Вып. 2: Структуры истории.

Новоси-

бирск:

369-396.

КычановЕ.

И. 1974. К вопросу об уровне

социально-экономического

развития

татаро-монгольских племен в XII в. Роль кочевых народов в цивили-

зации

Центральной Азии. Улан-Батор.

Кычанов

Е. И. 1997. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров.

М.:

Восточная литература.

Марков

Г. Е. 1976. Кочевники Азии. Структура хозяйства и обществен-

ной организации. М.:

Изд-во

МГУ.

Мункуев

Н. Ц. 1965. Китайский источник о первых монгольских ханах.

Надгробная надпись на могиле Елюй

Чу-цая.

М.:

Наука.

Мункуев

Н. Ц. 1977.

Заметки

о древних монголах. Татаро-монголы в

Азии и Европе. 2-е изд./ Отв. ред. С. Л.

Тихвинский.

М.: 377^408.

Плетнева

С. А. 1982. Кочевники

средневековья.

М.:

Наука.

Пэрлээ

X. 1978. Некоторые вопросы истории кочевой цивилизации

древних монголов: Автореф.

дис....

д-ра ист. наук. Улан-Батор.

Рашид-ад-дин.1952.

Сборник летописей. Т. 1, Кн. 2. М:

Изд-во

АН

СССР.

Скрынникова

Т. Д. 1997. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. М:

Восточная

литература.

Таскин

В. С. 1984. Введение.

Значение

китайских

источников

в изуче-

нии

древней

истории

монголов:

Мат-лы по истории древних кочевых наро-

дов группы дунху I Введ., перевод и

коммент.

В. С.

Таскина.

М.: 3-62.

Трепавлов

В. В. 1993. Государственный строй Монгольской империи

XIII

в.: Проблема

исторической

преемственности.

М.:

Наука.

Урбанаева

И. С. 1995.

Человек

Байкала

и мир Центральной Азии: фи-

лософия истории. Улан-Удэ.

Федоров-Давыдов

Г. А. 1973. Общественный строй Золотой

Орды.

М.:

Изд-во

МГУ.

Хазанов

А. М. 2000. Кочевники и внешний мир. 3-е изд. Алматы:

Дайк-

Пресс.

Хазанов

А. М. 2002.

Кочевники

евразийских степей в

исторической

ретро-

спективе.

Кочевая альтернатива социальной эволюции I Отв. ред. H. H. Кра-

дин

и Д. М.

Бондаренко.

М.: 37-58.

Abu-LughodJ.

1989. Before European hegemony: The

World-System

A.D.

1250-1350.

New York: Oxford University press.

BarfieldT.

1981. The Hsiung-nu Imperial Confederacy: Organization and

Foreign

Policy. Journal of Asian

Studies,

vol. XLI, № 1: 45-61.

BarfieldT.

1989. The Perilous

Frontier:

Nomadic Empires and China, 221

ВС to AD 1757. Cambridge: Blackwell.

BarfieldT.

1993. The Nomadic Alternative. Englewood Cliffs. NJ:

Prentice-

Hall.

Bira

Sh. 2001. Studies in Mongolian history, culture and

historiography

(Se-

lected

papers). Ulaanbaatar.

Chase-Dunn

Ch.,

Hall

T. 1997. Rise and Demise:

Comparing

World-Systems.

Boulder:

Westview Press.

Chase-Dunn

Chr. and T. D.

Hall.

2000. Comparing World-systems to Explain

Social

Evolution.

World

System History: The Social Science of

Long

Term Change.

Ed.

by R.

Denemark,

Friedman,

B. K. Gills and G. Modelski.

London:

86-111.

Golden

P. B. 1992. An Introduction to the History of

the

Turkic

Peoples:

Eth-

nogenesis

and State Formation in Medieval

]

rand'Early Modern Eurasia und the

Middle

East.

Wiesbaden:

Otto

Harrassowitz.

2-A4 17

Golden

P. В. 2001. Ethnicity and State

Formation

Pre-Cinggisid

Turkic

Eurasia. Bloomington, IN: Indiana University, Department of Central Eurasian

Studies.

Hall

T. 1991a. Civilizational change and role of nomads.

Comparative

civili-

zations

review,

vol. 246, № 1: 34-57.

Hall

T. 1991b. The Role of Nomads in Core/Periphery Relations.

Core/Periphery

Relations In

Precapitalist

Worlds. Ed. by Ch. Chase-Dunn and

Hall. Boulder: 212-239.

Halperiri

Ch. 1985.

Russia

and the

Golden

Horde: The

Mongol

impact

medieval Russian

history.

Bloomington: Indiana University Press.

KhazanovA. M. 1984. Nomads and the

Outside

World.

Cambridge: Cam-

bridge Univ. Press.

Lattimore

0. 1940. Inner

Asian

Frontiers

of China. New

York

and London.