Базаров Б.В., Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. (ред.) Монгольская империя и кочевой мир

Подождите немного. Документ загружается.

Рашид-ад-дин.

19526.

Сборник

летописей.

Т. 1. Кн. 2. М; Л.: Изд-во АН

СССР.

Рашид-ад-дин. 1960.

Сборник

летописей.

Т. 2. М.; Л.: Изд-во АН

СССР.

Романов

А. (пер.) 1984.

Могучий

Дъагарыма.

Новосибирск: Западно-

Сибирское кн. изд-во.

Скрынникова

Т. Д. 1989. К вопросу о формировании монгольской госу-

дарственности в XI-XII вв.

Исследования

по

истории

культуре

Монголии

Ред. Ш. Б. Чимитдоржиев. Новосибирск: Наука: 29—45.

Скрынникова

Т. Д. 1997.

Харизма

власть

эпоху

Чингис-хана.

М.:

Восточная литература.

Суразаков С. С. (пер.). 1973. Маадай-Кара. М.: Наука.

Сухбаатар Г. 1971.

Сяньби

нарын

угсаа

гарал,

соёл.

Улаанбаатар:

Шинжлэх

Ухааны Академигийн хэвлэлийн газар.

Таскин

В. С. (пер.). 1984.

Материалы

по

истории

древних

кочевых

наро-

дов

группы

дунху.

М: Наука.

Титов В. 1856.

Богатырские

поэмы

минусинских татар. СПб.

Трепав

ов

В. В. 1991. Тору у древних тюрок и монголов.

Международ-

ная

Ассоциация

по

изучению

культур

Центральной

Азии.

Информационный

бюллетень.

Вып. 18. М: 19-30.

Трепавлов В. В. 1993.

Государственный

строй

Монгольской

империи

XIII

в.

(проблема

исторической

преемственности).

М.: Восточная литература.

ШастинаН.

П. (ред.). 1957.

Путешествия

восточные

страны

Плано

Карпини

Рубрука.

М.: Гос. изд-во географ, лит-ры.

Ястремский С. В. 1929.

Образцы

народной

литературы

якутов. Л.: Изд-

во АН

СССР.

Franke H. 1978.

From

Chieftain

Universal

Emperor

and God. Muenchen:

Bauerische Akademie der Wissenschaften.

Giraud R. 1960.

L'empire

des

Turcs

celestes.

Golden

P. 1980. Khazar Studies. Vol. 1. Budapest: Akademiai Kiado.

Golden

P. 1982. Imperial Ideology of the Sources of Political Unity amongst

the

Pre-Chinggisid Nomads .

Archivum

Eurasiae

medii

aevi.

T. 2. Wiesbaden: 37-76.

Hirth

F. 1899. Nachworte zur Inschrift der Tonjukuk.

Radioff

Die

altturk-

ischen

Inschriften

der

Mongolei.

Saint-Petersbourg:

1—140.

Liu Mau-tsai. 1958. Die

chinesischen

Nachrichten

zur

Geschichte

der Ost-

Turken. Bd. I. Wiesbaden: Harrassowitz.

Poppe N. 1928. Zum khalkhamongolische Heldenepos.

Asia

Major.

T. 5:

183-213.

Saint Quentin S. 1965.

Histiore

des

tartares.

P.: Libr. orientaliste Geuther.

Примечания

Обряд наречения героя богатырским именем в героическом эпосе

обычно осуществлялся родовым патриархом, мудрейшим из аксакалов.

7* 99

Кстати, мать братьев

утверждала,

будто

Темучин рос более умным, чем

Хасар, а Хасар более сильным. Эта эпическая деталь

«Тайной

истории

мон-

голов»,

хотя и не получила развития в тексте памятника, но

соответствует

разбираемой нами эпической оппозиции:

«воин»

«мудрец»,

сильный - муд-

рый.

Анализ этой ситуации с точки зрения организации власти в монголь-

ском

обществе см.: [Скрынникова 1997:

146-148].

Конкретные

причины формирования в отдельных социумах админист-

ративно-жреческого дуализма могли быть различными. См., например, мно-

голетнюю дискуссию о факторах генезиса хазарского двоевластия. Было бы

заманчиво связать возникновение дуализма с наследием фратрий, и в прин-

ципе

для этого есть некоторые формальные основания, но в эпических и нар-

ративных материалах напрямую никогда не сообщается о фратриальной при-

надлежности персонажей. Однозначно можно

утверждать,

что фратриальные

структуры отразились в системе крыльев, а на рассматриваемое в настоящей

главе

явление дуализма они если и влияли, то весьма опосредованно.

С.

Г. Кляшторный

ОБРАЗ

КАГАНА В

ОРХОНСКИХ

ПАМЯТНИКАХ

Среди древнетюркских рунических памятников Центральной

Азии главное место по праву занимают эпитафии Бильге-кагану

(735 г.), Кюль-тегину (732 г.) и надпись Тоньюкука (около 725 г.), от-

крытые в бассейне реки Орхон. Источниковедный анализ этих срав-

нительно крупных текстов, начатый В. В. Бартольдом, И. Марквар-

том, П. М. Мелиоранским, П. Пельо и продолженный многими дру-

гими исследователями, осуществлялся: а) методом сопоставления ор-

хонских надписей с независимыми от них группами источников (ви-

зантийскими,

арабскими, персидскими, согдийскими, китайскими, ти-

бетскими, хотано-сакскими, тохарскими); б) методом выявления по-

вествовательных закономерностей самого древнетюркского текста.

Новые возможности для историографической интерпретации надпи-

сей открывает еще мало освоенный прием - функциональный анализ

типических образов надписей, первым из которых является образ ка-

гана.

Орхонским памятникам, как и

другим

произведениям средневе-

ковой историографии, не в малой степени была свойственна полити-

ческая тенденциозность, определяемая, прежде всего, общим соци-

100

альным идеалом аристократической верхушки тюркского племенного

союза. Таким социальным идеалом выступает в надписях «вечный эль

народа тюрков», т. е. созданная тюрками империя. Гарантом благопо-

лучия «вечного эля» был избранный Небом каган, а основным усло-

вием существования эля провозглашены верность кагану бегов и

«всего

народа».

Имя

кагана выступает как эпоним («в эле Ильтериш-кагана», «в

эле Бильге-кагана» и синоним названия государства («земля - кага-

на»). Ради тюркского эля каган должен «приобретать (т. е. предпри-

нимать

завоевания) до полного изнеможения», ради «народа тюрков»,

он

должен «не спать ночей и не сидеть (без дела) днем»). Война и

мир,

битва и союз - все решается по воле кагана для благоденствия

«тюркского эля». Военные и дипломатические прерогативы кагана

абсолютны, но ими не исчерпываются все его функции. Надписи по-

стоянно

фиксируют конкретные действия кагана и тем определяют

место в системе управления. Так, каган а) поселяет и переселяет по-

бежденные племена, т. е. заново определяет их территорию; б) рас-

селяет тюрков на завоеванной территории, распределяя земли племе-

нами;

в) собирает, расселяет и

«устраивает»

тюрков в «стране Отю-

кен», т. е. на коренной территории народа тюрков; г) передает на оп-

ределенных условиях часть племенных земель в своей собственной

стране каким-либо группам иммигрантов (например, согдийцам).

Главным преступлением

«народа»

против кагана и «вечного эля» бы-

ла откочевка на

другие

земли, т. е.

выход

из-под каганской власти.

Поэтому памятники полны предостережений и угроз против тех, кто

замыслил отделение — откочевку, а к числу главных функций кагана

отнесено «собирание» и

«устроение»

народа на подвластной кагану

земле, т. е. создание политической организации, системы подчинения.

Более детальный анализ действий кагана в орхонских надписях

несомненно

добавит к образу тюркского правителя многие

другие

черты, определяющие его положение в общественной и

государст-

венной

системе. Однако важно установить, подчинялся ли образ кага-

на

в тексте какому-либо заранее определенному идеалу, например

идеалу мудрого и смелого правителя, который полностью, или по

большей части снимал реалистичность изображаемого лица, или же

для трактовки образа имелась иная установка.

В орхонских памятниках упоминаются две плеяды каганов -

древние каганы и каганы - современники создателей памятников. Из

101

древних каганов двое, Бумын и Истеми, родоначальники династии и

создатели империи, изображаются как великие завоеватели, добыв-

шие тюркскому элю земли и богатства. Таким же образом изобража-

ют этих каганов в византийских, арабских и китайских исторических

сочинениях. Относительно всех

других

древних каганов в надписях

говорится нечто совершенно противоположное: «После них (т. е. Бу-

мына и Истеми. - С. К.) стали каганами младшие их братья, а потом и

их сыновья стали каганами. После того, так как младшие братья не

были подобны в поступках старшим, а сыновья не были подобны от-

цам,

то сели на царство трусливые каганы» (Памятник в честь Кюль-

тегина, большая надпись, стк. 4—5). Противопоставление

«мудрых»

«неразумных»,

«смелых

трусливых»

каганов, сделанное через 150

лет после описываемых событий, полностью соответствует историче-

ским

результатам правления наследников Бумына и Истеми (длитель-

ная

кровавая междоусобица, развал и гибель тюркского эля) и свиде-

тельствует

о причастности автора надписи к наличествующей в

госу-

дарстве историографической традиции.

Из

«новой» плеяды каганов упомянуты трое - Ильтериш, его

младший брат Капаган, сын Ильтериша Бильге. Деятельность Ильте-

риша, основателя новой династии и второго каганата, в

двух

текстах

из

трех

оценивается в панегирических тонах. А в надписи Тоньюкука

его образ совсем иной - это деятельный, но отнюдь не мудрый каган,

обязанный

всеми успехами своему советнику; более того, и каганом

он

стал по выбору Тоньюкука. Образ следующего кагана, Капагана,

еще более противоречив. Наряду с выражениями, вполне пристойны-

ми

для характеристики царствующей особы и близкого родственника,

орхонские надписи прямо намекают на политическую неполноцен-

ность предшественника Бильге-кагана. Он единственный из

«новых»

каганов, который не был избран Небом, а сам

«сел

на царство» без

божественной санкции. О времени его правления прямо сказано: «То-

гда в Отюкенской черни не было хорошего (т. е. настоящего) влады-

ки» (Памятник в честь Кюльтегина, малая надпись, стк. 4). «Стесне-

ния»,

которые пережил тюркский эль в последние годы правления

Капагана, отнесены не только за счет «неразумного» поведения и

«измен» подданных, но и за счет «теперешней порчи» самого кагана.

Еще более уничижительно рисуется Капаган в надписи Таньюкука.

Иначе

говоря, в более завуалированной форме (речь идет о недавней

102

междоусобице!) повторено противопоставление между

«мудрыми»

«неразумными» правителями.

Очевидно, что образ того или иного кагана характеризовался

надписью по результатам его деятельности на пользу аристократиче-

ского и иерархического тюркского эля, в соответствии с социальной

сверхзадачей эпитафийного текста и политической тенденциозностью

его автора. Вступая в противоречия

друг

с другом, споря в оценках и

выводах, авторы орхонских надписей соперничают

друг

с другом в

точности и убедительности описания событий, представляющимися

им

главными в недавней истории тюркского эля. Именно поэтому

надписи подлинно историчны. Их лапидарность огорчительна, а се-

лективность неизбежна. Их политическая тенденциозность не только

не умаляет, а напротив, повышает значение надписей как историче-

ского источника, так как сопоставление программных деклараций и

дискуссионных суждений позволяет ясно обозначить социальные кон-

фликты и политические противоречия в государстве древних тюрков.

П.

Голден

КИПЧАКИ

СРЕДНЕВЕКОВОЙ

ЕВРАЗИИ:

ПРИМЕР

НЕГОСУДАРСТВЕННОЙ

АДАПТАЦИИ

СТЕПИ

Эта страна

раньше

была

землей

кипчаков.

Когда

ее заполонили татары,

кипчаки стали их

подданными

(râ âyâ).

Позлее они перемешались и переженились

друг

другом.

Земля

победила

природный

нрав (jibillah) и

происхождение

(а§1).

Все

(они) стали

похожи

на кипчаков, как

будто

они

были

одного

корня (jins wâhid),

потому что

монголы

жили на земле кип-

чаков и (благодаря) их

брачным

узам с

ними и их

сообществом

в их земле [al-

'Umarî

1968:

arab.

text, 73].

В этом кратком утверждении мамлюкский историк

Ахмед

ибн

Яхья Ибн Фадлаллах аль-Умари

(749/1348-1349)

описал кипчакиза-

цию завоевателей Евразии под предводительством Чингизидов. Этот

процесс, который многократно повторялся при различных обстоя-

103

тельствах

в эпоху политического господства Чингизидов и который

дал начало современным тюркоязычным кипчакским народам, вряд

ли был уникальным в истории степных народов. Поскольку многие

боевые подразделения, приведенные монголами в Западную Евразию,

разговаривали на различных восточнотюркских языках, то процесс

тюркизации оказался сравнительно легким и, возможно,

даже

естест-

венным.

Однако монгольский язык в пределах империи, по крайней

мере при дворе и в правящих

кругах,

не исчез [Григорьев 1981: 81-

89]

Когда отмечаем данный факт, мы не ставим перед собой цели

проследить процесс культурной ассимиляции одной кочевой группы

другой. Скорее, это всего лишь еще одна и, вне всякого сомнения,

наиболее значимая иллюстрация невероятной устойчивости и адап-

тивности кипчакского племенного союза. Принимая во внимание ис-

торию их ассимиляции разных этнических элементов, неудивительно,

что кипчаки, в конечном итоге одержали победу над своими завоева-

телями. Эта

«победа»

служила лишь последним примером уже давно

усвоенной ими пассивной стратегии выживания.

Происхождение кипчаков остается одной из самых запутанных

проблем тюркологии [Marquart 1914; Pritsak 1982:

321-340].

Этот во-

прос

выходит

за рамки проблематики данной статьи и

будет

рассмат-

риваться лишь поверхностно. Этноним

Qïbcaq/Qïpcaq

(араб., перс.

Xifjâq,

Qifjâq

и т. д., арм.

Xbsax,

груз.

Qivc'aq-i)

впервые зафиксиро-

ван в плохо сохранившейся строке надписи уйгурского кагана Элет-

рес Билге-кагана

(747—759)

на так называемом Селенгинском камне.

Прочтение надписи и, значит, ее исторический контекст неясны

. В

любом случае, эти кипчаки не находились на значительном удалении

от уйгурской территории в Монголии. Возможно, это был тот самый

регион, который в «Книге дорог и

царств»

начальника разведки Аб-

бассидского халифата Ибн

Хордадбеха

(Ibn

Xurdâd/hbih)

(середина -

конец

IX в.) назван их территорией, находившейся по

соседству

киргизами [Ibn

Xurdâdhbih

1889: 31], т. е. в восточной, центральноа-

зиатской области племенного союза кимаков [Кумеков 1972], центр

которого располагался в Сибири. Однако через сто лет в анонимном

персидском географическом трактате «Регионы мира»

(372/982)

опи-

сывалось, что они по-прежнему были подданными (возможно, лишь

номинально) союза кимаков, но проживали уже к югу от «северных

незаселенных

земель»

и к северу от печенегов (последние жили в

104

Волго-Уральском

междуречье)

[Sotoodeh 1962: 87]; [Minorsky 1970:

101]. Ясно, что имело место продвижение на запад. Таким образом,

один

из аспектов этногенеза кипчаков тесно связан с союзом кимаков.

Другие

элементы племенного союза, который стал называться

кипчаками,

по многим, но не по всем источникам,

ведут

свое проис-

хождение от алтайского племени или объединения Кун, имевшего,

возможно,

монгольские корни. Как нам известно из отчета (около

1120 г.), сохраненного аль-Марвази, придворным врачом при Сель-

джукидах,

в первые десятилетия XI в. куны вследствие волнений во

Внутренней Азии переместились на запад, при этом продвигая впере-

ди себя

другие

кочевые народы [Marvazi 1950: 18]. Куны или'стали

частью клонящейся к упадку кимакской конфедерации, или одержали

над ней победу. Название кун может быть вариантом названия куман

(Comani,

Cumani,

Qumân),

под которым этот племенной союз был

широко

известен в Западной Евразии. Этноним Qun сохранился в вен-

герском Кип, использующемся для определения этого народа и его

потомков.

Этноним Quman в заимствованном переводе на западно-

славянские

языки звучит как polovcin,

polovcy

(ср. венг.

Palôc),

гер-

манские

и германо-латинские - Falwen

Valwen,

Falvi, латинский -

Pallidi и армянский -

Xartês,

что означает

«бледный»

(кроме уже упо-

минавшихся работ Маркварта и Прицака, см.: [Pelliot 1920:

125-185;

Németh

1940:

93-107;

Менгес 1979: 73]). Восточная ветвь этой конфе-

дерации была известна как канглы. Вильям Рубрук, который совер-

шил

путешествие в Монгольскую империю в XIII в.,

дает

основания

считать, что куманы, кипчаки и канглы были, по сути, одним народом

(см.:

[Wyngaert

1929: 194, 218] «Comani qui dicuntur Capchat (т. е. кип-

чаки),»

«Cangle

quidam parentela Comanorum»).

Непрекращающиеся

волнения в киданьской империи Ляо в Се-

верном Китае, результатом которых стало разрушение этого государ-

ства чжурчжэнями в третьем десятилетии XII в., привели к

тому,

что

другие

кочевые элементы Внутренней Азии переместились или были

вытеснены в Центральную Азию, а затем в западноевразийские степи.

Здесь они влились в кипчакский союз. Таким образом, в середине

XII в. олберлики, имевшие, возможно, монгольское происхождение,

мигрировали в Дешт-и-Кыпчак и установили контроль над целой

группировкой восточных кипчаков [Golden 1986:

5-29],

что является

одним из немногочисленных примеров, о которых мы располагаем

105

письменными

свидетельствами (биография кипчакского военачальни-

ка

оберликского происхождения, состоявшего на

службе

у Юаней)

этого процесса. Несомненно, существовали и

другие

подобные при-

меры, которые не были письменно зафиксированы.

Возникшая

в результате полития представляла собой протяжен-

ную кочевую конфедерацию, сочетавшую в себе элементы различно-

го этнического и лингвистического происхождения, в том числе мон-

гольские и иранские, часть которых представляла собой весьма арха-

ичные группы, подвергшиеся тюркизации. Другие, такие, как алано-

асские,

были тесно связаны политически. Подобная этническая и лин-

гвистическая гетерогенность была характерна для большинства объе-

динений

и государств, имевших тюркское кочевое происхождение.

Эта общность простиралась от Дуная до степей, окружавших города

среднеазиатских оазисов, особенно Хорезм, и глубоко вдавалась в За-

падную Сибирь. По-видимому, она подразделялась на множество

субконфедераций, имевших четкую географическую локализацию. Их

можно определить следующим образом: Центральная Азия - Казах-

стан, междуречье Урала (Яик) - Волги (Итиль), районы рек Дон,

Днепр и Дунай. Мусульманские, основанные на западных материалах

(аль-Идриси),

и венгерские (Симон де Кеза) источники также отме-

чают регионы и народы, называемые «черной» и

«белой»

Куманией

(Cumania)

[al-Idrisî

1970-1984:

fasc.

IX 915, 916;

Simon

Kéza

1937:

146,

148].

Наши

данные, основывающиеся, главным образом, на русских

летописях, также предполагают существование разнообразных груп-

пировок.

ходе

времени они могли подвергаться значительным из-

менениям.

Прицак полагает, что только в Западной Евразии он нашел

по

меньшей мере двенадцать групп, а именно волжская, донская, до-

нецкая,

днепровская-левобережная, днепровская-луговая, азовская,

крымская,

днепровская-правобережная, киевско-корсунская (херсон-

ская),

бужская, лукоморьевская и дунайская [Pritsak 1982:

342-367;

см

также: Кудряшов 1948: 134; Плетнева 1975: 262-281]. Русские лето-

писи

дают

сведения о названиях родов и племен (хотя в источниках

они

не всегда четко определены) и упоминают одну важную куман-

скую политическую субконфедерацию так называемых «диких по-

ловцев» [Golden

1979-1980:

296-309]. Они были неизменно враждеб-

но

настроены по отношению к киевским правителям и обычно заклю-

106

чали союз с теми русскими князьями, которые противостояли вели-

кому князю. В середине XII в. «дикие половцы» включали в себя пле-

мена олберлик и токсоба. С этим союзом были связаны две семьи ве-

ликих вождей: род

Боняка

и его сына Севенча и род Шарукана, его

сына

Атрака (русское

отрок)

и сына последнего Кончака, сыном ко-

торого был Юрги (< русское Юрий, Георгий?). Поскольку шарукани-

ды, по-видимому, возглавляли токсоба [Golden

1979-1980:

306], бо-

някиды

могли быть предводителями олберлик. В начале XIII в. шару-

каниды

под руководством Юрги, которого русские летописи называ-

ют «болише бЪ ВСЕХ половець» [ПСРЛ 1926: 504], возможно, были на

пути к установлению полного владычества над куманами, но им по-

мешало монгольское нашествие. Юрги погиб при Калке. Из-за слабо-

го сопротивления монголам со стороны кипчаков крепнущий полити-

ческий

статус

Юрги, очевидно, не оформился в сильную централизо-

ванную власть. Русские источники особо отмечают

князей

лепших

мужей,

подразумевая, несомненно, племенных и родовых

правителей и аристократов

{беков),

но не

дают

сведений о сильной

центральной власти. Действительно, еврейский путешественник кон-

ца

XII в. Петахия из Ратисбона, говоря о народе «земли Кедар», отме-

чал, что «у них нет царя, а есть лишь князья и знатные семьи»

[Petachia 1856: на иврите с. 4/перевод с. 5].

Одной из наиболее примечательных черт истории кипчаков За-

падной

и Восточной Евразии является отсутствие государства, что

следует

из известных нам данных об их социальной и политической

организации.

В этой связи нам, вероятно,

следует

показать, что мы

понимаем

под государством. Оно подразумевает централизованную

политическую власть, которая монополизирует (или

делегирует)

управление и регулярно взимает налоги на более или менее опреде-

ленной

территории. Государство провозглашает «преимущество при-

менения

голой силы для решения социальных проблем» [Fried 1967:

230]. Оно обладает военной силой, способной защитить его перед ли-

цом

внешнего или внутреннего врага. Кроме военных и налоговых

чиновников,

оно имеет в своем распоряжении

другие

«эксплицитные,

комплексные

и формальные» органы управления. Оно руководит и

устанавливает правила для общества, в котором производительные

силы являются достаточно развитыми для того, чтобы породить, в

различной

степени, социальную дифференциацию, стратификацию и

107

создать излишки, необходимые для содержания государства. Соци-

альные связи основываются не на

узах

родства и обычаях. Кроме то-

го,

существует

государственная идеология, которую чаще всего под-

крепляет организованное духовенство и понятие гражданства [Ciaes-

sen,

Skalnik

1978: 21; Krader 1968: 9-10, 13; Sagan 1985: xvi, xx, xxi].

M, Фрид отмечает: «Точка концентрации является одним из основных

принципов

организации: иерархия, дифференцированная степень дос-

тупа

к основным ресурсам, повиновение официальным лицам и защи-

та территории». Оно сохраняет себя «и физическими, и идеологиче-

скими

средствами, путем поддержания военных сил и путем создания

идентичности среди

других

подобных организационных единиц»

[Fried 1967: 235]. В своей основе государство должно быть «совокуп-

ностью организаций, наделенных властью принимать обязательные

для народа решения, и организаций, юридически располагающихся на

определенной территории, которые внедряют эти решения, используя,

при

необходимости,

силу»

[Evans, Rueschemeyer, Skocpol 1985: 46^7].

Не

все эти критерии

могут

быть применимы при анализе степно-

го общества. Мобильность - колоссальное военное преимущество ко-

чевников

— была также и источником потенциальной политической

слабости. Чтобы компенсировать эту слабость и непостоянство терри-

ториальных связей, в кочевой политической организации [Khazanov

1984:

138-142],

даже

на государственном уровне, по крайней мере на

его ранних этапах, продолжали играть роль весьма политизированные

родовые факторы. Крэдер называл такую общность «кровнородствен-

ным

государством»

[Krader 1968: 4].

Структуру

кочевого общества

определяли семья и айл, род, племя и насущные нужды пастбищной

экономики,

которые требовали определенного уровня кооперации,

взаимодействия родственных связей и экономической деятельности.

Те,

кто претендовал на создание государства, часто вынуждены были

прибегать к силе по отношению к своим собственным обществам,

чтобы ввести их в рамки этих базовых уровней организации.

Состояние

безгосударственности, характерное для кипчакской

политической организации, было типичным для большинства коче-

вых сообществ региона. Кочевые тюркские племена Евразии передви-

гались вперед и вспять вдоль континуума, на одном полюсе которого

находилось «первобытное» безгосударственное общество, а на

другом

- «передовое комплексное» общество. Первое из них было способно

108