Антонова С.М. Глаголы говорения - динамическая модель языковой картины мира: опыт когнитивной интерпретации

Подождите немного. Документ загружается.

Таким образом, глагольная сочетаемость воплощает в себе

результаты взаимодействия разных уровней языковой системы, а

потому анализ её позволяет выявлять механизм этого взаимодей-

ствия. Наиболее значимой для актуализации глагольной семанти-

ки, для её «развёртывания», а вместе с тем информативной для

познания межуровневых отношений оказывается сочетаемость

переходных глаголов, значение которых синсемантично

Всё сказанное, думается, и обусловило использование гла-

гольной сочетаемости как экспликатора в диагно стике самых раз-

нообразных явлений системной организации языка и межуровне-

вых отношений его единиц. Заслуживает специальной публикации

самый труд по библиографическому опис анию

этих работ, по-

скольку последние четыре десятилетия идеями вербоцентризма

буквально штормил структурализм всё классическое языкознание.

Основополагающей работой такого рода — и в плане разра-

ботки методики, принципов такого анализа, и в плане доказатель-

ства универсальности и плодотворности подобных исследований,

и в плане фундаментальности эмпирической базы исследования —

справедливо принято считать монографию Ю.Д.Апресяна «Экс-

перимента льное исследование с емантики русского глагола»

[1967]. Параллельно с теоретическим осмыслением и дальней-

шим углублением гипотезы о взаимно однозначном соответствии

семантики и синт аксиса появляются и исследования конкретных

глагольных лексико-семантических, тематических, семантических

групп

через обращение к сочетаемости. При этом для одних ис-

следов ателей не подлежит сомнению зависимость семантики слова

от его синтаксиче ских свойств, для других — обратная.

Однако в по следнее время в науке постепенно преодолевает-

ся взгляд на сочетаемость слова как на фактор, детерминирую-

щий его семантику [Кузнецова 1968, с. 29], более последователь-

но проводится мысль об обратной зависимости [См. работы

А.И.Смирницкого, Т.П.Ломтева, Ш.Балли, М.М.Маковского,

Е.В.Гулыга определяет синсемантию как «спо собность единицы выра-

жать значение (для слова) или смысл высказывания (для предложения) лишь в

сочетании с другими языковыми единицами, на фоне контекст а или ситуации»,

автосемантию — как «способность языковой единицы выражать значение вне

зависимости от других единиц» [Гулыга 1967].

Работы такого рода ведут учёные Ура льского государственного универ-

ситета.

3 См. работы тех же учёных.

Д.Н.Шмелёва, С.Д.Кацнельсона, М.М.Копыленко, Н.З.Котеловой,

Н.Ю.Шведовой, Ф.П.Сороколетова, Э.М.Медниковой, Ю.В.Фо-

менко, Б.МЛейкиной и др.]. Это, тем не менее, не уменьшает, а

наоборот, усиливает внимание к сочетаемостным свойствам сло-

ва, поскольку только в таком случае они и информативны для по-

знания лексической семантики и межуровневых отношений.

Исходными положениями данного исследования являют ся

следующие постулаты современного знания о соотношении се-

мантики и синта ксиса:

1. Слово как основная единица языка есть самостоятельная

сущность и основной строительный элемент лексико-семантичес-

кой системы, по отношению к которой роль контекста является

вспомогательной при решении вопроса о семантических грани-

цах слова, а система в целом предстаёт как сеть связей значений

внутри слова и между словами [Караулов 1976, с. 11].

2. Семантика слова определяет его валентность (сочетатель-

ный потенциал), а валентность слова манифе стируется в его дис-

трибуции (реальном речевом окружении). Семантика же самого

слова мотивируется экстралингвистической действительностью.

Следовательно, цепочка зависимости имеет вид: экстралингвис-

тическая действительность

↔

лексическое значение

↔

валент-

ность

↔

дист рибуция [Фоменко 1981].

3. Дистрибутивные (синтаксические) признаки слова явля-

ются вторичными, производными от изменений в лексическом

значении, и в диахронии, и в синхронии, и потому в терминах

философии их следует интерпретировать как отношения, а лек-

сиче ские значения — как вещи. Вещи вступают в отношения и

небезразличны к ним, но не определяются ими. Вещи первичны,

отношения вторичны [Фоменко 1981].

4. Семантические признаки многозначного слова предопре-

деляют его валентность и актуализируются в речи в дист рибуции

слова. Синтаксические структуры не определяют с емантику сло-

ва, но с ами создаются для слов с определённым значением, носят

семантизированный характер [Ломтев 1976, с. 219 и след.].

5. Функционирование в предложении глагола (и соот ветствен-

но типология глагольных синтаксем) определяется также взаи-

модействием его морфологических, семантических и синт акси-

ческих признаков [Золотова 1982, с. 75].

Важную задачу в изучении глагольной сочетаемо сти сегод-

ня учёные видят в выявлении «синтаксически релевантного уров-

ня с емантической абст ракции глагольных значений, который

позволит не «спускаться» в лексику и прийти к грамматическим

обобщениям. Образно говоря, <...> найти в с емантической ст рук-

туре глагола ту струну, ту ноту, на которую откликается смысло-

вым звучанием нужный тип синтаксем. Те или иные аккорды, ком-

плексы сем в глаголе определяют и набор синсемичных именных

синтаксем и служат различителями в случаях омонимии и поли-

семии» [Золотова 1982, с. 76]. В каче стве примера т аких сем

Г.А.Золотова приводит семы социативно сти, интерсубъектности

действия, предполагающие позицию совместного субъекта в фор-

ме сТп, которая объединяет глаголы различной семантики.

Поскольку глагол семантически, синтаксически, морфологи-

чески реа лизуется только на уровне предложения, в высказыва-

нии, то, соответ ственно, «синтаксической глубиной», на которую

следует опускаться в поисках отражения глагольной семантики и

межуровневой динамики, является высказывание. Именно вы-

сказывание как «выражение действительных мыслей» снимает с

глагольного слова идеальное, связанное с первым этапом семи-

озиса — идентификацией понятий и объективной действитель-

ности, — представляет различные семантические нюансы глаго-

ла-предиката. Исследование множества высказываний,

детерминированных семантикой и валентностью одного глагола

(или глаголов одного семантического класса), позволяет познать

семантический объём этого глагола (класса).

Для данного исследования полной признаётся такая синтак-

сическая развёртка валентно сти глагола, которая равна высказы-

ванию и включает не только субъектные и объектные, но и обсто-

ятельственные позиции.

Наше обращение к исследованию обстоятельственной соче-

таемости глаголов говорения на предмет их способности пред-

ставлять ЛСГ продиктовано не просто необходимостью систем-

ного подхода к объекту, но существующим в лингвистической

теории и практике анализа глагольной сочетаемости противоре-

чием: признавая глагол безграничным властелином предложения,

который программирует своим семантическими и конструктив-

ными свойствами предложение, имеет максимальную сочет аемо-

стную парадигму, учёные, вместе с тем, исключают из синтакси-

ческого пространства, детерминированного глаголом,

обстоятельства. Признать такую автономность функционирова-

ния обстоятельственных распространителей нам не представля-

ется возможным по ряду причин, главные среди которых три.

Первая из них кроется в соотношении с емантики и синтак-

сиса. Синтаксис пронизан лексикой. Причём, как правило, в син-

таксис «вмешивается» не семантика отдельных слов, а с емантика

определённых (более общих или менее общих) категорий [Бу да-

гов 1 973, с. 56].

Вторая и третья – вытекают из соотношения валентностной

программы глагольного слова, его конструктивной предназначен-

ности и коммуникативной предопределённости. Дистрибутивная

формула глагола, как следствие его многовалентности и морфо-

логизованной функции служить предикатом, приближает ся к мо-

дели предложения по набору актантов и распространителей. Гла-

гол -сказуемое является конституирующим главным членом

предложения, причём (как и по мысли Е.Куриловича) не только

простого, но и сложного. Таким образом, нет никаких оснований

выводить из-под этой власти как ой-либо участок структуры пред-

ложения, если даже подлежащее не вне этой власти (см. работы

Г.К.Касимовой).

Однако учёные, выдвинувшие и аргументированно, на огром-

ном материале, доказавшие гипотезу о взаимно однозначном со-

ответствии семантики и синтаксиса, всё же решили отказать в

суще ствовании соответствия между семантикой глагола и его об-

стоятельственной сочетаемостью, назвав связь эту необязатель-

ной, отнеся обстоятельства к распрост ранителям предложений

(см. работы Ю.Д.Апресяна, Н.Ю.Шведовой, Ю.В.Фоменко). Тем

самым из области определения множества единиц, подпадающих

под закон о взаимной однозначности глагольной семантики и син-

тагматики, автоматически исключено самое большое множе ство

сочетаемостных партнёров глагольного слова, обеспечивающих

его развёртывание именно в текстовой системе. Нам же такое су-

жение из поля зрения исследователей глагольного слова представ-

ляется и нецелесообразным (не думается, что научным благом или

пользой можно счит ать сознательную редукцию объекта знания

или самого знания), и некорректным, как всякая сознательная

фрагментация объекта наблюдения и построенные на её основе

выводы, не учитывающие отношения наблюдаемого фрагмента к

системному целому, а системного целого — к обеспечению жиз-

недеятельности субъективно наблюдаемого как объективно суще-

ствующего объекта в рамках системного целого. Тем более, что,

как убеждают наши наблюдения над риторической, коммуника-

тивной, речемыслительной и мыслеречедеятельностной структу-

рой текста и дискурса, а также изучение валентно сти глаголов

различных ЛСГ (мышления, говорения, мимики и жеста, чувств,

движения, психического воздействия, эмоционального пережива-

ния), не учтёнными оказываются показатели отнюдь не факульта-

тивные, или периферийные, или второстепенные, а самые жиз-

ненно значимые для экспликации даже денотативного и сигни-

фикативного компонентов глагольного значения. У глагольного

слова — самого сигнификативно и синтагматически спроециро-

ванного, с амого много валентного, самого синсемантичного, са-

мого конструктивно кре ативного, самого тексто- и дискурс-

устремлённого языковог о знака — иначе и быть не должно, так как

все перечисленные здесь характеристики глагольного знака далеко

не образы-метафоры или экспрессивы, а скорее даже аксиомы , по-

скольку давно (уже Аристо тель пользовался этими знаниями, при-

меняя их в педагогических прагматических и в собственно теоре-

тических риторических своих трудах) получили

многочисленнейшие подтверждения на материале языков разных

систем. Дум ается, что выво ды иного рода отражают лишь началь-

ный этап исследования, а потому и расценивать внимание ученых

и распространение по лученных ими выводов о взаимно однознач-

ном соответствии семантики и синтагма тики только на отношения

между глаголо м и его об ъектными актантами следует то лько как

отражение на чальног о этапа в разработке проблемы. Созна тельное

же сужение объекта исследования и ограничение полученных вы-

водов, допустимое лишь на начальных этапах постижения любой

проблемы, не только даёт неполное знание о соотношении семан-

тики глаг ола и его со четаемости, но и в искажённом виде представ-

ляет природу обстоятельственной сочетаемости, роль глагола в се-

мантическ ой струк туре и синтак сической деривации предложения:

глаг олу отказано в способности своими семантико-синтаксически-

ми свойствами предопределять пределы и характер обстоятель-

ственног о распространения предлож ения. Сегодня же научная кар-

тина мира не треб ует даже доказательства необходимости изучать,

держа ть в поле научного зрения всю парадигму и весь спектр гла-

гольных валентностей, если дискурсивное и тек стоцентрическ ое

видение языка стало знаковым для современности в философии

языка и породило общую филологию как научную дисциплину

интегративного типа, возвращающую слову его текстовую креатив-

ную сущность, и востребовало риторическое знание к возро жде -

нию, веруя в него как в прагматически эксплицирующее целост-

ность Мысли-Слова-Деяния.

Так, бе зграничность власти сказуемого в предложении дока-

зал ещё 125 лет тому назад А.А.Дмит риевский: «Если есть в пред-

ложении кроме него другие члены, они строго ему подчинены и

от него получат свой смысл и значение <...> и само предложение

есть не что иное, как сказуемое или одно, или с приданными ему

другими членами» [Дмитриевский 1877, с. 22-23]. Естественно

поэтому дальнейшее проникновение в механизм межуровневого

взаимодействия в ЛСС и в языковой системе в целом связывать с

учётом всего многообразия обстоятельственной сочетаемости гла-

гола, а не принципиально исключать её из внимание как факуль-

тативную, обусловленную коммуникативным заданием, а не се-

мантикой глагола и связанную с глаголом семантически

непредсказуемой связью [Русская грамматика 1982, Т.2, с. 2045]:

обсто ятельственные связи глаголов ещё практически не из учались,

тогда как для выводов же об их семантической непредсказуемос -

ти нужны вс ес торонние и многочисленные исследования на боль-

шом фактическом материале. Пока же даже границы между

объектными и обстоятельственными распрост ранителями нельзя

признать определёнными. Например, совпадая формально с об-

стоятельством, качественно характеризующий распространитель

по закону семантического согласования может совпадать с объект-

ной позицией творительного орудийного: идти быстрым ша-

гом — идти быстро, и В.Г.Гак [1977, с. 238] доказывает функци-

ональную и с емантическую эквивалентность творительного

орудийного с десемантизированным сущ ествительным и отадъ-

ективного наречия. Следовательно, в языке суще ствует опреде-

лённое множество обстоятельственных распространителей, вы-

полняющих ту же роль в актуализации глагольной с емантики, что

и объектные распро странители, а значит, если исключать их из

поля зрения при исследовании глагольной сочетаемости, получить

объективной, неискаженной картины нельзя.

Анализ обстоятельственной сочетаемости глаго лов движения,

положения в пространстве, восприятия и реакции, звучания и гла-

голов профессиона льной деятельности, глагольных дериватов

цветовых и световых прилагательных, глаголов, вводящих и ком-

ментирующих прямую речь (см. работы В.Л.Козловой, Н.А.Про-

куденко, Н.И.Шапиловой, Г.Е.Юрченко, Л.В.Уманцевой), также

неопровержимо доказывает, что подчиняющие силы «властели-

на» предложения распространяются и на обстоятельственные «де-

терминанты», обнаруживая себя прежде всего в грамматической

зависимости последних только от сказуемого: 1) далеко не для

всех глаголов и далеко не всегда обстоятельственная сочетаемость

факультативна; 2) глаголы разных ЛСГ избирательно относятся к

обстоятельственному распрост ранению; 3) обстоятельственные

распространители участвуют во внешней модификации и актуа-

лизации глагольного действия, являясь частью аспектуального

контекста глаголов. Более того, опущение обстоятельственных

распространителей, как и других структурно и с емантически обя-

зательных компонентов предложения, может приводить не толь-

ко к незавершенности предложения, но и к неэквивалентным сдви-

гам в семантике исходного предложения в связи с изменением

значения глагола, нарушением логики высказывания и изменени-

ем целевой установки [Юрченко 1974, с. 3].

И, хотя обстоятельственная сочетаемость глаголов говорения

в современном русском литературном языке, в разговорной речи

и в диалекте до сих пор не была объектом специа льного рассмот-

рения, некоторые наблюдения над ней описаны в работах Т.П.Лом-

тева, В.П.Бахтиной, Г.В.Степановой, Л.М.Васильева, З.В.Ничман,

И.П.Бондарь, А.В.Величко, Л.Г.Бабенко, Т.В.Кочетковой, Н.П.По-

таповой, Н.С.Болотновой. Показательно, что к осмыслению роли

обстоятельственной сочетаемости учёные приходят в связи с по-

знанием самых разных сторон системной организации, с еманти-

ческой ст руктуры и функционирования микро- и макросистем

глаголов речи: в диахронии и на синхронном срезе; в литератур-

ном языке, в разговорной речи и в диалекте; в одном языке и в

языках разных систем. При этом в той или иной степени выявля-

ется структурное, функционально е и се мантическое назначение

обстоятельственных распрос транителей. Причём замечено, что

значимость обстоятельственных характеристик глагольного дей-

ствия вообще и ре чевого в особенности возрастает в языке художе-

ственног о произведения, что обусловливает выбор языка художе-

ственной литературы в каче стве о сновного лингвистиче ского

источника для выявления всего многообразия — лексического , се-

мантического , морфологического , синтаксического — обстоятель-

ственных распространителей. Таким образо м, самой природой зна-

ко вого значения глагольного слова продиктовано не просто

обращение к текстовой его актуализации, но внимание ко всей гла-

гольной дистрибуции.

Однако всё сказанное о специфике знакового значения гла-

гола не означает его неподчинённость общей теории лексическо-

го значения (ЛЗ), и в данном исследовании учитывают ся как ак-

туальные большинство её положений. К оснёмся лишь главнейших

из них.

Прежде всего, необходимо сказать о самом понимании лек-

сического значения. Не сомненно, пальма первенства в «краткос-

ти и корректности» за определение ЛЗ как «концепта, связанного

знаком» [Никитин 1974, с. 6] должна быть отдана М.В.Никитину.

И тут нельзя не согласиться с А.А.Уфимцевой и в другом: «Это

означает, что знания / представления и / или понятия, добытые

человеком в проце ссе общественно-т рудового опыта или выве-

денные теоретически, были объективированы в некоей членораз-

дельной (фонематической) цепочке звуков данного языка, в ре-

зульт ате чего с формировался словесный знак. Процесс и

результ аты обозначения при помощи языковых форм связаны все-

гда с формированием и закреплением понятий, в которых при-

родные свойства вещей, явлений даны в преобразованной чело-

веческим сознанием на основе человеческих потребностей форме,

в виде «снятой» предметности, идеально. Определение языка как

непосредственной действительности мысли следует понимать так,

что сознание (мышление) существует реально, практически об-

ретая чувственно воспринимаемую форму слов, словосочетаний,

предложений, высказываний, в которых отражённые человеком

образы, понятия, ситуации связываются (соотносятся) в сознании

носителей языка с определёнными последовательностями звуков;

именно в этом заключается особенность членораздельной специ-

фиче ски артикулированной человеческой речи» [Уфимцева 1988,

с. 113].

Тем самым определитель «концепт» у М.В.Никитина и со-

лидарной с ним А.А.Уфимцевой вобрал в себя такие важные ипо-

стаси существования ЛЗ слова, как отношение его к внеязыковой

действительности, KMM и ЯММ; языковая компетенция; глуби-

на значения, его определённость и неопределённость; слово-оно-

матема и слово-значение; значение индивидуальное и категори-

альное. Понимание же этих сторон Л3 существенно и

концептуально, как и философично, онтологично и когнитивно

значимо, что раскрывают, скажем, дискурс поиска когнитивной

парадигмы для осмысления познания мира и категоризации его

результатов. Философам со времен Фридриха Ницше и когнито-

логам известна вторичность системосозидательных усилий, как

и искомость такой модели осознания действительности, в кото-

рой моделируемый объект играл бы всеми красками своей под-

линной жизни ярче подлинной жизни (как квинт эссенцию жиз-

ни) и одновременно так же ярко (как квинтэссенцию осознания

квинтэссенции жизни) передавал бы жизнь интеллекта, по стига-

ющего его жизнь. И приглашал бы тем самым к аналогичной ин-

теллектуальной прогулке всякого компетентного читателя: вос-

пользоваться таким приглашением для читателя одновременно

означает присоединиться к сценарию прогулки, увидеть все объек-

ты в её ходе глазами творца-сценариста и испытать предложен-

ный сценарий интеллектуальной деятельности на режиссёрско е

и актёрское воплощение, а воплощаемое («сценаримое») — на со-

ответствие правде (и истине) жизни и на во спроизводимо сть

(«неумертвлённость») этой жизни в изоморфных самой жизни

формах («проживаемостных») индивидуального сознания и чув-

ственного опыта. У философов и когнитологов, прототипичных

для данного исследования, осмысление этих поисков верифици-

руется в категориях «мысли о мире», «экзистенциального пере-

живаемого», «понятийного дискурса», «жизненног о смысла», «об-

ретения бытия» и под. Вчитаемся и вдумаемся в этот дискурс.«И

если в горизонте системно-выводной замкнутости абстрактно-по-

нятийног о диск урса с образующим ег о аналитически-объяснитель-

ным ходом мысли выявляет себя познание как «отпад познающе-

го от жизни» (таковы термины самоопределения) и, более того,

величайшее культурологическо е открытие возможности «иссле-

довать не для того, чтобы жить, а жить для того, чтобы исследо-

вать», вдруг выговаривается итогом: «надо до известной степени

«убить» жизнь, чтобы дойти до культурной жизни с её самостоя-

тельными ценностями» [Риккерт 1922, с. 136], то устремление к

возможности преодолеть всякий «отпад», преодолеть жёсткость

гносеологической фиксации субъектно-объектной противопостав-

ленности, открыть перспективу ценностно-смыслового единения

внутреннего и внешнего миров несомненно предполагает выход

к иным «горизонтам». Здесь мысль заявляет себя исходящей из

жизненно расширяющегося сознания, здесь само познание испол-

нимо как «духовный «инстинкт», сделавшийся бескорыстным, со-

знающим самого себя, способным размышлять о своём предмете

и расширять его бе сконечно» [Бергсон 1914, с. 1 48]. Здесь пости-

жение «замысла жизни», как придающего всякой единичности не-

исчерпаемую глубину единственности, как обретающего в беск о-

не чном мног ообразии собственное единство, строжайшим образом

требует не расчленять то, что «фактически всегда тесно связано»,

дабы не упустить свою собственную причастность этому замыс-

лу, свою онтологическую ответственность за его исполнение.

Движение мысли, несущей в себе реальность смысловой дли-

тельности, принципиально невыразимо в терминах линейного

дискурса (логически доказательно обосновывающего каждый свой

«ход»). Логика последнего, как бы замыкаясь в убеждении, что

«теоретическое отношение к делу ценнее всего другого», в конеч-

ном счёте открывает в себе невозможность выхода к непосред-

ственному полаганию мыслью своего содержания, более того,

внутренняя склонность к обобщению заставляет, исходя из соб-

ственных характеристических свойств, заключить, что вообще

непосредственное «переживание ре альной жизни страдает немо-

той от рождения и не может найти себе словесного выражения»

[Риккерт 1922, с. 101]. Но ст ремление выразить полноту ре а ль-

ных переживаний, ввести в гносеологию феномен длительнос-

ти — «это непрерывное развитие прошлого, вбирающего в себя

будущее и расширяющееся по мере движения вперёд» [А.Берг-

сон] — не только открывает нравственно-художественную силу

языка, освобождая его от комплекса индуктивно-дедуктивного це-

ломудрия, сказывающегося, как изве стно, «неестественностью»,

а порой и выхолощенностью сугубо научных языковых средств,

но единственностью выражения самой мысли придаёт духовно-

смысловую бесконечность, преодолевая всякое «страдание немо-

той» подвигом умолчания, в пространстве которого только и выз-

ревает во змож но с ть сказывания погружённой в глубину

духовно-экзистенциального мира мысли неповторимой вырази-

тельностью слова. Здесь мысль, устремлённая к универсальнос-

ти понимания, осуществляет себя универсальностью исполнения,

тем самым сберегая возможность междусубъектного, глубоко лич-

ностного при-общения к состоявшейся истине понимания и де-

лая невозможным всякий перевод на уровень коммуникационно-

информативных проце ссов, по существу безличностных.

«То, что я видел сейчас, всё равно будет отличаться от того,

что я видел только что... оно ст ало старше на одно мгновение»

[Бергсон 1914, с. 42], — сознание, открывшее в себе этот беско-

нечный поток временн ого, оказалось тем самым как бы на грани-

це возможной ут раты вечного. Откликом звучали слова: «Чего мы

в настоящее время ожидаем от философии — это размышления о

вечных ценностях, которые обо снованы над меняющимися инте-

ресами времён...» [Виндельбанд 1910, с. 148]. Именно на этой гра-

нице и о существилась реальная встреча (где сохранена возмож-

ность взаимообогащения) устремлённого к постижению

необходимо всеобщего, классически воспитанного логоса, и от-

крывшего духовно-гносеологическую ценность (вернее, бесцен-

ную значимость) уникальности и неповторимости индивидуаль-

ного, эстетически образованного разума. Заявившее себя

субъектно-ценностное со держание мира заставляло усиленно под-

чёркивать, что «только ценности придают смысл жизни, и фило-

софия, стремящаяся дать воз зрение на жизнь, поэтому должна

быть теорией ценностей» [Риккерт 1922, с. 70]. При этом внутрь

самого логоса входило понимание невозможности создания уни-

версальной теории путём отожде ствления мира вообще с рассу-

дочно конструируемым миром, понимание настоятельной необ-

ходимости так или иначе придавать значение всякому