69
говорящим, для которых эти языки являются родными. Если
такие случаи и существуют, очень трудно понять, каким
образом они могут заинтересовать лингвиста, потому что
явление интерференции в этом случае было бы исключено по
определению".
4. Но хотя Мартине, а вслед за ним и Фогт, умаляет значение
исследования фактов индивидуального билингвизма, потому что
они представляют только вторичный интерес, эта точка зрения
не является единственно возможной, по крайней мере, она не
является той точкой зрения, которую мы бы хотели здесь
изложить.
Обоих лингвистов интересует тот факт, что исследование
билингвизма, кроме того, что этот последний является
лингвистической реальностью, представляет собой особое
средство обнаружить существование и
смешение структур в
языках. Заметим, что индивидуальный билингвизм, сколь
вторичным бы он ни был, в этом отношении представляет
собой, по мнению Мартине, факт, заслуживающий изучения.
"Исключение подобных ситуаций при рассмотрении проблем,
поднятых в связи с изучением смешения языков, могло бы
явиться серьезной методической ошибкой".
Смягчение позиции Мартине в отношении
интереса,
который представляет индивидуальный билингвизм,
ограничивается, однако, приводимым им примером: "Тот факт,
что Цицерон был латинско-греческим билингвом, оставил
неизгладимый след в нашем современном словаре".
Можно допустить, что перевод, рассматриваемый как
языковой контакт в случаях особого билингвизма, может
предоставивть в распоряжение лингвиста лишь весьма скупой
урожай примеров интерференции по сравнению
с тем, что
может предоставить прямое наблюдение любого двуязычного
народа. Но вместо того, чтобы рассматривать переводческие
операции как средство уяснения некоторых
общелингвистических проблем, можно было бы предложить, по
крайней мере, на первых порах, расмотреть эти операции с
другой стороны, с тем чтобы языкознание и, в частности,
современное языкознание, структурное и функциональное
,
осветило для самих переводчиков путь к решению перводческих