Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин

Подождите немного. Документ загружается.

Н. Муравьева (1828), судя по заглавному листу, рассказывает об

«истинном происшествии Оренбургской линии», однако, за ис-

ключением благополучной развязки, в композиционной последо-

вательности, всецело предопределенной поэмой Пушкина. Герой,

уральский казак Федор, попадает в плен к киргизам во время

ночного нападения кочевников на сторожевое охранение казаков.

В киргизской деревне он пасет стада Котлубая и возбуждает лю-

бовь в сердце его дочери, прекрасной Баяны («девы гор», с. 39). Хотя

он разочарован в жизни, как и пушкинский пленник, оп отве-

чает ей взаимностью; вместе они бегут к казакам, и Баяна ста-

новится женой спасенного ею русского. В «Пленнике Турции»

Д. Комиссарова (1830) Жеонг («русский») ночью взят в плен

турецкими наездниками («горцами»): в ответ на любовное при-

знание прекрасной туземки оп рассказывает ей, как у Пушкина,

о другой, несчастной любви, опустошившей его душу. Тем не

менее бегут они вместе с помощью подкупленного невольника.

Во время побега турчанка погибает от пули преследователя, не-

вольник тонет в реке, и только пленник переплывает реку п

спасается в русский лагерь.

В движении рассказа Комиссаров почти ни в чем не отсту-

пает от Пушкина; плохо владея стихом, он местами просто пере-

сказывает четырехстопные ямбы Пушкина своими неуклюжими

хореями. Он начинает с пленения героя: «Шум колеблющей

дубровы Раздавался над рекой. Пылью крытые оковы Видит

юноша младой. Чувств лишенный, пленник хладный На песке

в цепях лежал... Не видал оп, как терзали, Угроз их он пе слы-

хал...» (с. 7—8). Очнувшись, оп думает, что все случившееся

было сном, но, как у Пушкина, звук цепей напоминает о печаль-

ной действительности: «... При деннице не мечта ли? Так, очнув-

шися, сказал. Но ужасные железы! Звук тебе их доказал...»

(с. 8). Следует биографическая реминисценция, воспоминания

героя, рассказ о разочаровании: «К друзьям мыслию стремился,

Но их не было с тобой, А с любовью ты простился Еще в жизни

молодой. Ты нашел везде измены: В любви пылкой и в друзьях.

Уж никто не воспомянет Дней веселыих твоих...» (с. 8—9).

Первое появление прекрасной девы, описание ее внешности,

изумление пленника повторяют традиционную сцену ночного

посещения: «Вдруг Турчанка молодая, тихо крадучи, идет Кри-

вой узкою тропою в час полночный роковой... Из под белой

чалмы вьются Кудри черные волной. Руки пежные трясутся

С большой чашей золотой. Так предстала перед пленпым

В руках с пищей, дева, ты; Его ж взорам изумленным Кажут,

будто все мечты! Но луна тут освещала Ее гибкий стройный

стан. Она ж взором выражала, Не считал чтоб за обман» (с. 10).

Она предлагает ему пищу и говорит с ним на непопятпом языке:

«Дева нежно умоляет, Чтобы голод утолил; Но он слов не пони-

мает, На нее взор устремил...» (с. 10). Рассказ о любви тур-

чанки к пленнику принимает традиционную форму обращения

340

поэта к героине: «Чувством нежным упоенпа, Все забыла, дева,

ты; О, минута та священна, Как делишь с ним ты мечты!» (с. 13).

Она учит его своему языку: «Чужд язык сперва казался, Язык-

веры и отцов, Хотя молча изливался: Для любви не нужно слов.

Но теперь наречье, видно, Одинаково для них...» (с. 13). Сле-

дует любовное признание турчанки — у нее есть другой жених,

нелюбимый, за которого ее хотят выдать пасильно (по-впди-

мому — даже «два»!), но она любит только пленника: «Так

однажды изливала Дева чувства перед ним: „Ах! педавно

я узнала, Меня сватают двопм. Но мплсе кто быть может Тебя,

пленник молодой... Я тебя всею душою, Душой искренней люблю,

Вместе жить хочу с тобою: Грусть оставь! люби! — молю"...»

(с. 13). Как пушкинский герой, турецкий пленник связан преж-

ней, несчастной любовью и отвергает красавицу: «... Но он

горько улыбнулся В ответ девы молодой: В любви прежней обма-

нулся И не ждал любви другой...». «...Умереть дай мне

в чужбине, Умереть дай одному... Ту подругу вероломну Вспо-

минаю и теперь...» (с. 14—15). Описывается впечатление этих

слов на турчанку: «Дева пламенные взоры Тут бросала из очей,

Переменные укоры С состраданьем впдпы в пей. Опемелая стояла

Долго, долго перед пим И с слезами вдруг сказала: „Прости сла-

бостям моим..."» (с. 15). Второе свидание и бегство, следующие

через небольшой промежуток времени, открываются описанием

почи: «Бледный флер покрыл природу, Лучи солнца не горят!

Месяц лик уставил в воду, Звезды яркие блестят...» (с. 18). При

появлении турчанки подчеркивается экспрессивная бледность

лица: «Но вдруг эхо раздалося, Шопот слышен н шаги, С тихим

ветром пронеслося Слово нежное: беги! И вдруг взором изумлен-

ным Вдвоем деву увидал; В виде том изнеможенном Он едва ее

узнал... Так бледна она предстала, Как пред смертью роковой,

На руках плита блистала! Сзади молот же большой Нес неволь-

ник подкупленный» (с. 19). Участие «невольника» несколько из-

меняет характер сцены; по в соответствии с традицией подчерки-

вается как апогей драматического напряжения внезапное паде-

ние оков: «Искры сыплются, сверкают, И удар сильней упал!

Вдруг железы ниспадают, И свободен пленный стал...» (с. 20).

Жеонг спасается из плена, переплывая реку: «И потом реки уж

волны Сечет быстрою рукой...» (с. 22). На другом берегу он

видит русского часового и приближается к лагерю: «Одинок

Русский в тумане На желанный брег взошел, Он бежит и на кур-

гане Часового вдали зрел...». «Часовые перкликались, охраняв

геройский стан...» (с. 23). Эпилог, как у Пушкина, заключает

личные воспоминания поэта, рассказ о будущих замыслах и пат-

риотические мотивы: «...K тем брегам я прилечу, Где война,

мятежи бранны, Где гул ядр не умолкал, Воспою Дунай я слав-

ный, Русской в славе где сиял...» (с. 24). Промежутки повество-

вания в тех же местах, как у Пушкина в «Кавказском плен-

нике», — между первым появлением турчанки и признанием,

(6 В. M. Жирмунский

241

между признанием и последней встречей — занимают описания

природы и этнографические картины; например, картина грозы

з горах, к которой «пленник Турции» относится с байроническим

презрением, проявляя величие духа, достойное кавказского плен-

ника: «Из-за туч гром раздаѳтсяі Летят молнии стрелой! В веко-

вой уж дуб несется От дождя орел младой. Рога к заду суковаты

Приложив, олень бежит... Но и пленник презирает Бури свист

и ветров вой...» (с. 17); или нападение «горцев» на мирного

путешественника, с излюбленным у подражателей мотивом —

пленения арканом: «Путешественник несчастный От их рук не

избежит, И не видит, как опасный На главу аркан летит...»

(с. 13). Таким образом, в неуклюжем, сокращенном н как бы по-

спешном изложении «Пленник Турции» повторяет все те эффект-

ные мотивы пушкинского рассказа, которые прежде всего

обратили на себя внимание читателя и были подхвачены литера-

турной модой. Не нашли себе отклика только широкие живопис-

ные картины природы и быта экзотического Кавказа и большие

лирические отрывки, посвященные любовным признаниям плен-

ника и черкешенки.

«Киргизский пленник» несколько свободпее в своем отноше-

нии к пушкинскому тексту и вводит самостоятельные мотивы:

например, картина боя и пленение Федора, ночное бегство Федора

и Баяны и почпая погоня киргизов, преследующих беглеца (см.

ниже, гл. III, 2). Он вводит мотив одиночества старого Котлу-

бая, покинутого дочерью — правда, по примеру «Бахчисарайского

фонтана» (одиночество Гирея после смерти Марии): «Но гложет

сердце удалое Богатыря тоска—печаль И ярость адская... и

жаль ему Баяны черноокой. Он часто, бедный, слезы льет,

часто

ночью в тьме глубокой Ее манит, ее зовет — Напрасно все!..»

(с. 45). Тем не менее он также повторяет все наиболее сущест-

венные и эффектные мотивы «Кавказского пленника». Так, по

примеру Пушкина, поэт изображает ночной лагерь киргизов и их

«беседы»: «В кружок киргизы средь огней уселись... Они, не

умолкая, О бранных сечах говорят, Биваки дедов вспоминая,

О удальцах их молодых И страшном вольном их разбое, другие,

в грезах роковых, Покрыты чепком, спят в покое...» (с. 15). Они

поют, как предписывается литературной традицией, «киргизскую

песню» («Но вдруг безмолвье — и летит Батыря песня удалая.

Киргизская песня: Живем, отважные в горах, Питомцы счастли-

вой свободы...»). Несколько отрывков в начале поэмы посвящены

изображению боевой ЖИЗНИ киргизов: «... Кинжал, товарищ не-

изменный, И вороненая стрела, И лук, берестой оплетенный, На

нем тугая тетива, Да шашка острая, стальная, Киргизцев укра-

шает строй...». При этом сохраняется излюбленная ситуация —

ночное нападение на путника: «Не раз их меткая стрела Путь

чужестранца прерывала, и смертью грозною она В стране чужой

его венчала; Не раз их смелая рука Не дрогла резать старика»

(ср. «Бр.-разб.»), «и юноша, любовью полный, Бывал добычей

242

удальцов... Но вдруг с Уральских берегов Его глотали быстрьі

волны! Иной страданье дней влачил В плену, работой втягчен-

пый...» (с. 13—14). Федор попадает в плен во время боя, описа-

ние которого вводит новые мотивы; по затем судьба его напоми-

нает-судьбу героя пушкинской поэмы: «...Теперь он раб...Лишь

только свет забрезжит в поле... А он уж должен поневоле Пасти

киргизские стада,..» (с. 24). В этом месте рассказа обычпая

биографическая реминисценция в довольно туманных чертах

рассказывает о прошлой жизни молодого казака — его «разочаро-

вании»: «Так, пленник грустный и усталый, Не жди возврата

в ту страну, Где он, во цвете лет, бывало, Вкушал восторгов

тишину, Где пылкий час самозабвенья, В приветах ласковых

летал, И где минуты наслажденья Как мчались, он не замечал.

Его лелеял огнь лобзаний И быстролетной неги сон; Но потерял

златое оп Средь обольстительных желаний. Как сон, мелькает

перед ним Теперь все прежнее, былое, И счастье резвое, младое,

Навеки распростилось с пим!» (с. 22). Сцепа свидания откры-

вается обычным вводным вопросом: «... Но кто таинственной

тропой, Как тень могильная, мелькает, Покрыта белой пеле-

ной?..» (с. 36). «...И зрит Баяну пред собой — Лица не видно:

пеленой Оно закрыто...» (с. 37). Признание красавицы и ответ

плеппика следуют в обычной форме обмена лирическими моно-

логамп (или «ложного диалога»): «Люблю тебя... увы! давно

Терплю любви моей мученье! И мне судьбою суждено Делить

с тобою наслажденье. Мне скучно, милый, без тебя; Я все грущу

и изнываю, И ночь не сплю, совсем нет сна, Повсюду о тебе меч-

таю...» (с. 38). В самой форме лирических обращений встре-

чаются обороты речи, напоминающие поэму Пушкина: «О, дева

гор! уединенный, Я также чувствую любовь...» (с. 39). «Не плачь,

Уралец милый мой! Я возвращу тебе свободу...» (с.40).Картина

бегства и счастливая развязка опять отклоняются от основного

образца.

При более свободном развитии основной темы возможно сбли-

жение «пленников» с поэмами других групп. Так, «Пленник»

П. Родивановского (1832) начинается с обычного рассказа о том,

как герой, донской казак, попадает в плен во время турецкого

похода. На улицах Бургаса, где томятся русские пленники, он

обращает на себя внимание прекрасной гречанки. Мы имеем

диалогическую сцену взаимных признаний (с. 14—18) с тради-

ционным обращением: «Ах, Русский, Русский я молю...» (с. 16)

и обещанием помощи: «Я принесу тебе кинжал И давних битв

булат ужасный...» (с. 17). В дальнейшем без всякой мотиви-

ровки место действия меняется: гречанка сообщает пленнику, что

турки решили на следующий день посадить его в башню, откуда

опа спасет его на лодке. Беглецы добираются до русского сторо-

жевого охранения — опять традиционный мотив спасения плен-

пика: «Оп видит: по хребтам Балкана Грядут знакомые полки,

Он видит: скачут казаки Вдоль опустелых хат срлеттпп...» (с. 28).

243

Казак возвращается в русские войска, а тіо окончании похода

гречанка благополучно становится его женой. Победоносный ис-

ход войны мотивирует традиционный патриотический эпилог:

«Победы глас, звучи! звучи! Колосс поник к стопам без боя, И

уж лежат у ног героя Адрианополя ключи...» (с. 32); ср. также:

«Чу! это паш Орел летит

своими страшными полками...» (с. 27).

Изображение темницы — башпп, окруженной водой, — сближает

этого «Плепника» с «Шильонским узником» Жуковского, причем

отсутствие убедительной мотивировки, при введении этого нового

для пушкинской традиции мотива свидетельствует о том, что

автор соблазпился ситуацией «узника в темнице», повторяющейся

в другой группе поэм (см. пиже, гл. II, 4), а также — распростра-

ненным мотивом бегства любящих в челноке (ср. «Разбойник»

П. Машкова, «Гассан-Паша», «Хаджи-бей», «Зальмара» и др.).

Спасение узника из темницы влюбленной в него женщиной

(обычно дочерью или женой его врага) представляет тему, род-

ственную пушкинскому «Пленнику» (ср. «Корсар» Байрона).

Развитие этой темы дано, например, в поэме «Любовь в тюрьме»

(1828) под очевидным влияппем «Корсара» (см. ниже, гл IV),

а также в «Богдане Хмельницком» Максимовича (1833), где пре-

красная полячка, Мария, дочь пана Чаплицкого, спасает Богдана

пз тюрьмы накануне казпп, благодарная ему за сохранение жизни

отца, которого он пощадил по ее просьбе. Ту же ситуацию, под-

сказанную уже историческими источниками, нснольэовал К. Ры-

леев в своей думе «Богдан Хмельницкий» (1822).

Перенесенный в иную обстановку мотив пленника-раба и пре-

красной туземки может сближаться с группой «гаремных траге-

дий». «Беглец» Вельтмапа, интересный в этом отношении, поль-

зовался в свое время некоторой популярностью: он появился

в отрывках уже в 1825 г. (СО, 1825, ч. 103) и выдержал два от-

дельных издания (1831 и 1836). Герой, молодой казак Леолин,

бежит из России, переплывает Дупай, минуя сторожевые посты,

и, спасенный из волн караимом-контрабандистом, попадает

в рабы к богатому греку в Галаце. Между ним и дочерью грека,

прекрасной Миррой, разыгрывается обычный любовный роман,

осложненный вмешательством третьего лица, отвергнутого жениха

Алджида, пз рук которого молодой невольник спасает прекрасную

Мирру. Новые мотивы вводит развязка: описание чумы в Галаце

и смерть любовников от прнкосновеппя зараженного Алджида.

С традицией Байрона—Пушкнпа Вельтман особенно связан в пер-

вой части поэмы. Так, по примеру «Кавказского пленника» в на-

чале поэмы изображается сторожевой казак — один из мотивов

пушкинской поэмы, получивших особенное распространение у под-

ражателей: «... И молча ходит часовой Вдоль берега во тьме ноч-

ной; Во взорах, в слухе опасенье, В ружье заряд скрыт боевой,

Малейшим шумом оп тревожит Вниманье верное свое; То под

приклад возьмет ружье, То на плечо его положит.. .Едва лишь

шум — оп встрепепется, Иль у разъездпых казаков О стремя

244

сабля вдруг забьется, Илі. оклпк по цепп постов Рекой протяжпои

пронесется, Оп остановится и ждет, Покуда шум и страх прой-

дет. ..» (с. 3). Пушкина повторяет прощание Леолина с родиной:

«... Прощай же, родина моя, И тпхий Доп, п две могплы, И друг

несчастный!..» (с. 6). Отношения Леолина и Мирры неодно-

кратно напоминают черкешенку и пленника: «Близ Мирры скоро

попял он Язык ее — язык Эллады...» (с. 33); «... Передавал Их

языку любви папевы Счастливой родины своей...» (с. 34);

«...C какими чувствами участья, С какою жалостью немой Гре-

чанка всем словам внимала; Как взор с блестящею слезой И

вздохи от отца скрывала...» (с. 33). Таинственное преступление

в прошлом, заставившее героя покинуть свою родину (ср. также

отрывки, пе вошедшие в отдельное издание, «Пол. Звезда» за

1832 г.), и разочарование в людях сохраняются в поэме Вельт-

мана как традиционные для героя биографические черты: «Что

мрачпой памятью моей К больному сердцу я приближу? Лишь

век младенца золотой... Первоначально я любил Людей любовью

беззаботной; Но долго ли я с ними жил Без немощей, как дух

бссплотпой? О, память! Душу не волнуй! Вы не Иосифа ли

братья! Как ваши пламенны объятья! Как нежен, сладок поцелуй!

Слова любви в устах готовы, Но вижу я златые ковы...»

(с.

J О

—17). Впрочем, Леолип не «плеппик», а «раб», не «пастух»,

а «садовпнк»; оп попадает не в горный аул, а в обстановку восточ-

ного гарема, причем появление нового действующего лица, ста-

рого грека, отца Мирры (тип «восточного паши», антагопнета ге-

роя) приближает поэму Вельтмана к сюжетному построению «га-

ремной трагедии» (см. ниже, с. 258).

В более отчетливой форме эти гаремные мотивы выступают

в «Зальмаре» Павла Иноземцова (в альманахе «Утренняя звезда»

1834 г. и отдельно 1837). Махмету Are приводят прекрасного

пленника, молодого германца. Дочь Махмета Зальмара чувствует

к нему любовь и призывает его па ночное свидание. Они бегут

в челноке, но настигнуты погоней; пленник бросается в море,

а Зальмара сходит с ума и доживает свои дни в гареме с несча-

стным отцом. В «гаремных трагедиях» другого типа, где героиня—

не дочь, а жена старого «пашп», мотив бегства сохраняется, но

в роли «пленника» выступает молодой возлюбленпый героини, на-

пример се прежний незнатный любовник и т. п. (см. ниже, с. 258).

В поэме Ник. Данилова «Огпн» (1830) развязка — немоти-

вированное убийство из ревности — построена по типу семейных

драм («Цыганы»

—

«Черпсц» Козлова

—

«Борский» ГІодолннского),

по встреча героя и героини и отношение между ними стилизо-

вано по типу «Кавказского пленника». Он — молодой грек, «изг-

нанник» (с. 56), «безвестный беглец» (с. 57); она — знатная тур-

чанка, дочь бея. Согласно установившейся традиции, поэт пазы-

вает свою героиню «девой гор» («взглянула робко дева гор»,

с. 55), а героя «невольником молодым» (ср. обращение возлюб-

ленной - «приду, невольник молодой», с. 58, 00; «скажи, нсволь-

245

пик молодой», с. 03; «скажи, невольник милый, мне», с. 61). Сам

Огни называет себя при первом свидании с прекрасной Зораимой

невольником («певольпик бедный я», с. 56), хотя для читателя,

знакомого с героем пз первой части поэмы, где описывается его

детство и юность, это наименование совершенно неожиданно.

В сцене свидания образ Зораимы также павеян литературной

традицией: «...Я скрылся в тайном ожиданьп: И вижу — дева пл

кустов Идет в турецком одеяньи; Как легкий дух, среди носков

Ее не видно и следов... Закрыта длинным покрывалом, Она тогда

явилась мне, Как в дивном, непонятном сне Волшебным, чудным

идеалом...»; «Но не бежали уж волнами Ее жемчужные власы, И

пе клубились над плечами, И пе скрывались под кудрями Стыд-

ливой юности красы...» (с. 52—54).

В «Разбойнике» Петра Машкова (1828) и «Пещере Кудеяра»

С. Степанова (1828) мотивы «пленника», представленные в боль-

шом числе, сплетаются с мотивами «разбойничьих» поэм: взаим-

ное тяготение этих групп объясняется тем, что при условии пле-

нения разбойниками меняется главным образом впешняя обста-

новка действия, тогда как сюжет может быть развернут по типу

«Кавказского пленника». Впрочем, в обеих поэмах традиционная

сюжетная схема подверглась значительной переработке, и знако-

мые действующие лица, выступая в новых ролях, появляются

перед читателем в любопытном травестп.

В «Разбойнике» П. Машкова Мстислав, разлученный со своей

возлюбленной Марией, попадает в плен к разбойникам. Мария от-

правляется его разыскивать и схвачена той же шайкой. Мсти-

слав, уже обжившийся в плену п пользующийся доверием раз-

бойников, решает спасти прекрасную незнакомку, которую сперва

не узнает. В подземельи, где томится пленница, происходит сцена

признанья; они бегут в челноке и тонут в Волге во время бури.

С Пушкиным Машков совпадает в целом ряде традиционных мо-

тивов. Например, мотив разочарования в прошлом: «Там, там во

днях беспечных, прежде, Волшебным верил я мечтам, п обольсти-

тельной надежде, И покровителям — духам...» (с. 15). «Но

горько с милыми расстаться, На свете сирым изнывать, Надежде

сердцем не вверяться И смерть себе в отраду зватьі Вот — жизнь

моя! — Я увядаю, Как цвет без тени, без дождей, И равнодушно

ожидаю Конца нерадостных мне дней, Конца тоски своей ужас-

ной...» {с. 16). «Я схоронил в груди желанье, Душою радость раз-

любил С тех пор, как тяжкое страданье Я в страстном сердце за-

ключил, С тех пор, в туман как отдаленный Помчал тоску о не-

забвенной. ..» (с. 24). Или — пленник любуется мрачными и ве-

личественными картинами природы: «Но пленник, грустною по-

рою, Любил бросать свой мрачный взгляд На скал чернеющийся ряд,

Или за час перед грозою Он замечал, как ветр ревел, Как туча небо

помрачала, На Волге черный вал шумел И ярко молния бли-

стала...» (с. 12). Картины природы сменяются, как обычно, этно-

графическими картинами, например привала н мирпой беседы

246

разбойников: «Оп видел буйные беседы На бреге волжских удаль-

цов. .. когда они перед собой Расклав огни, сидя пируют, При-

крыты бурками, толкуют Об остроте своих мечей, О битвах в сум-

раке ночей...» (с. 12). При этом повторяется ночная

сцена — разбойник, плывущий по реке за добычей: «Или, когда

в часы ночные, Оставив берега крутые... Разбойник входит

в утлый челн, По влаге яростной пыряет, То вверх всплывет, то

утопает, И, скрытый мрачной темнотой, Летит с добычею домой...»

(с. 12). Интересно, что, выступая в роли спасителя заключенной

в темнице Марии, Мстислав приобретает некоторые внешние при-

знаки черкешенки-избавительницы: перенесение сюжетной функ-

ции пушкинской героини на героя Машкова механически влечет

за собой перенесение соответствующих описательных мотивов.

Ср., например, его внезапное появление в темнице п неизбежный

вводный вопрос: «Но кто украдкою, тайком, Железным стукнув

чуть замком, Ко деве крадется...?» (с. 20). Затем, в особенности,

описание внешности неожиданного спасителя, с некоторыми тра-

диционными мотивами, напоминающими черкешенку в сцене ноч-

ного посещения («... кудри... падают волной...»): «Кто сей, мол-

чание хранимый, Пришлец? — Потуплен взор младой, Он полон

мрачною тоскою; Блестит слеза в его очах; Как шелк, на юноши

плечах, Ложатся волосы волною...» (с. 21). Наконец экспрессия

лица, подчеркивающая сильный аффект, неизбежная в последней

сцене — перед бегством: «Бсзмолвеп, мрачный

унылый, Как хлад-

ный мрамор над могилой, Мстислав над пленницей стоял...» (с. 33).

В более резкой форме перенесение традиционной сюжетной

роли и связанных с нею описательных мотивов па пеобычпых

действующих лпц может быть отмечено в «Пещере Кудеяра»

С. Степанова. В прозаическом предисловии автор сообщает

о своих источниках: о разбойнике Кудеярѳ он знает из Карам-

зина, а также из народного предания саратовского края, в числе

сподвижников Кудеяра Карамзин упоминает боярского сына Си-

монова, которого автор отождествляет, не без остроумия, с другом

Кудеяра Симоном, согласно местному преданию утонувшим в Сн-

моповом ручье. Этого Симона-Семенова в угоду литературной тра-

диции автор превращает из друга и сподвижника Кудеяра в его

пленника. В роли освободителя пленного юноши выступает сам

атаман разбойников; он относится дружелюбно к своему плен-

нику, выспрашивает его о любовной тайне и, наконец, узнает при-

чину его страданий: Симон любил Марию, которую похитили

разбойники во время его отъезда на войну с крымскими тата-

рами. Кудеяр, похитивший Марию и воспылавший к ней лю-

бовью, самоотверженно возвращает другу его возлюбленную, по

Мария все-таки умирает, и Симон (как черкешенка Пушкина)

бросается в ручей.

Судьба пленника рассказывается в «Пещере Кудеяра» по об-

щей КОМПОЗИЦИОННОЙ схеме «пленников». Поэма начинается

с описания почи па берегу Волги: «Уснула Волга в берегах. Луна,

247

восставши над рекою, То в неіі любуется собою, То скроет шар

свой в облаках...» (с. 7). Следует внезапное появление разбой-

ников н традиционная разбойничья песня: «Но вот и полночь ми-

новалась; Вдруг, все проснулось, вдалеке Чернеет лодка па реке,

В окружность песнь певцов промчалась. Песня разбойников:..»

(с. 8). Первое появление пленника в лагере разбойников описы-

наетсн по шаблопу Пушкина: «Они выходят и ведут Младого

пленника: унылой, Казалось, оп не примечал, Что он свободу по-

терял, Свободу, чем все в жизпн мило...» (с. 8). Вводный портрет

дает традиционную внешность разочарованного героя: «В его

лице могли читать, Что в нем тоской убита сила, Что оп утратил

радость дней...» (с. 8). Биографическая реминисценция расска-

зывает в общих чертах историю его разочарования. «Давно ли

жизнью молодой Он расцветал в стране родной! Давно ли пил

любвн дыханье, Приветам счастия внимал! Тогда б он миром об-

ладанье На жребий свой не променял. Теперь, с душою отравлен-

ной, Всех в жизни радостей лишенный, Взирает равнодушно он На

то, что вольности лишен...» (с. 9). Вместо черкешенки утешите-

лем пленника является сам Кудеяр; таким образом, на атамана

разбойников переносятся мотивы, прикрепленные у Пушкина

к образу черкешенки-освободительппцы. Кудеяр грустит вместе

с Симоном: «Проходят дни, и их полет Не примечает пленник

юный; С душой растерзанной, угрюмой, Он жадно чашу бедст-

вий пьет. Его страданьем побежденный К нему питает Кудеяр

Участья непритворный жар. Но верить счастью разучепный Ему

не платит пленник дань Пол-омертвелою душою... И часто Ку-

деяр его Под сею ивою находит; Он с робостью к нему подходит

И тихо сядет близ пего. Души возвышенные чувства Разбойник,

но умел питать: С ним вместе плакать, с нпм вздыхать Оп мог

без примеси искусства...» (с. 12—13). Выступая в роли черке-

шенки, разбойник Кудеяр перенимает от нее сентиментальные

черты; автор обращается к нему, как Пушкин к своей влюблен-

ной героине: «Что стало, Кудеяр, с тобой? Куда твое веселье скры-

лось? Ты часто грустен и порой Теснится вздох в груди высокой.

Забыт и промысел жестокой, И кубок без вина стоит; Не у бедра

твой меч широкой, И мрачно на него глядит Злодей, уже закоре-

нелой, И с нетерпеньем шевелит Рукой, лишь пред тобой несме-

лой...» (с. 14). Наконец, общее настроение сцены любовного при-

знания между черкешенкой п пленником с наивной прямолиней-

ностью переносится подражателем на лирическую беседу Кудеяра

и Симона, в которой пленник рассказывает своему спаси-

телю о любви к «другой»: «Был вечер. Соиная струя Ленпво ме-

сяц отражала... Погружены в себя самих Шли Кудеяр п плен-

ник юпой; В лице у каждого из них Видна печать тоски угрю-

мой. — На камне диком у ручья Безмолвно сели — и напрасно

Старался, голову склоня, Скрыть пленник из очей прекрасных

Слезу, упавшую на грудь. „Нет, Симон, тщетно обмануть Ты б

друга захотел вниманье! Не престает души страданье Тебя сне-

248

дать; но позабудь, Хотя на мпг, о объятьях друга, Печали, го

рести твои, И от сердечного недуга Для счастья снопа ожнвн!".

И юноша к нему склонился На грудь, к своей груди прижал,

Несчастный будто позабылся, И, наконец, ему сказал: „Нет! не

ожить моей надежде, Не быть тому, что было прежде. Нет, Ку-

деяр! Напрасно ты Горячей дружества рукою Изгладить хочешь

те черты, Которые передо мною Всегда, везде п в самом сне...

Таил я долго в глубине Моей душп любви мученья — Причину

горестей моих и слез невольного течеиья..."» (с. 15—10). По

типу пушкинских эпилогов построено автобиографическое заклю-

чение поэмы — автор посетил пещеру Кудеяра п видел Симонов

ручей: «Бродил я часто под горой, Где, с рокотаньем исторгаясь,

Источник Симона бежит, Внимал ему, как он шумит, С ручьями

быстрыми сливаясь...» (с. 22). Интересно, что промежутки по-

вествования, рассказывающие о жизни Симона в плену, запол-

нены также описаниями волжской природы, стилизованными под

традиционный для кавказской поэмы горный ландшафт: «Вдали

тянулися рядами Хребты озолоченных гор. Какие вдруг встречает

взор Природы дикой здесь картипы: Нагорные лесов вершины,

Почти касаясь облаков, Казалось, память сохраняют Первопача-

лия веков...» (с. 11).

Запоздалую вариацию на пушкинскую тему представляет сти-

хотворный рассказ Ивана Раевича «Русский воин на горах Кав-

каза. Быль из преданий старины» (в сборнике «Досужные

вечера», соч. Ив. Раевича, 1839). Несмотря на введение новых

мотивов в развязке, общая форма сюжета остается неизменном.

Во время Кавказского похода в русские войска попадает юноша,

конечно — разочарованный «страдалец», который, «жизнью гру-

стною томимый», летит «с восторгом в дальний край» (с. 44).

С самого начала он мечтает уже о традиционной встрече с пуш-

кинской черкешенкой: «... Или, быть может, молодая Мне дева

сердце подарит, Во мпе затихнет горесть злая, Душа любовью

загорит...» (с. 44). Действительно, в поединке с черкесом он

попадает в плен, и победитель влечет его на традиционном аркане

в горный аул: «Аркан, распутавши, как питку, На жертву юную

метнул, Свепивши (?) витязя в пакидку Путем кровавым потя-

нул, И чрез бугры, скалы, стремнины И через острый ряд камней

С добычей мчится он в равнппу...» (с. 51). В дальнейшем рас-

сказе автор идет своими путями, сохраняя лишь осповную ситуа-

цию — любовь черкешенки к пленпику. Черкесы приветствуют

своего храбреца и предлагают ему на выбор любую из дев аула.

Согласно «обычаю» (!), черкес вручает своей избраннице меч,

чтобы отрубить им голову пленника. Черкешепка спрашивает

русского, от чьей руки он хочет принять смерть, и когда оп

вручает ей меч вторично, она объявляет, что полюбила его и их

обоих уводят на казнь.

Тема пленника, подобно другим романическом темам, укре-

пившимся в русской байронической поэме («разбойппк», «узник»,

249