Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин

Подождите немного. Документ загружается.

ленная бежит с героем и соединяется с ним против волн отца.

Она ждет рождения младенца; тем временем приходит ложная

весть о проклятии отца, сообщенная злодеем, и эта весть стоит

жизни младенцу н матери. Герой остается одиноким, ведет жнзпь

скитальца, мечтает о смерти. Через много лет он возвращается

на родину и у могилы жены и младенца встречает случайно

своего врага. В припадке ярости он убивает его. Звон колоколов

соседнего монастыря призывает убийцу к покаянию. Он уходит

в монастырь, оплакивает свои грехи и в предсмертных грезах

видит возлюбленную, обещающую ему небесное прощение. Поэма

закапчивается картиной отпевания усопшего инока.

Целый ряд композиционных мотивов переходит из «Чернеца»

в другие романтические поэмы этой группы. Сюда относятся:

1) Несчастное детство героя, мотив «сиротства» (восходящий

к «Братьям-разбойникам»); 2) раннее разочарование, меланхо-

лия; 3) встреча с возлюбленной, образующая перипетию: на-

дежды на счастие; 4) новый поворот судьбы: вмешательство

соперника, проклятье отца (оба мотива могут выступать обособ-

ленно, в данном случае — запрещение отца по паущению сопер-

ника и последующее, вымышленное проклятие); 5) скитания

после смертп возлюбленной (обычно после убийства возлюблеп-

ной пли соперника); 6) посещение могилы; 7) убийство врага

в припадке внезапного умоисступления (в драмах ревности оно

следует за трагической перипетией — вмешательством сопер-

ника) ; 8) звон колоколов, призывающий к примирению с судьбой

и искуплению греха; 9) уход в монастырь; 10) предсмертное ви-

дение возлюбленной. Мотивы эти возвращаются нередко в иных

сочетаниях, в разном числе, в измененной композиционной по-

следовательности. Важнейшее отличие других поэм от «Чернеца»

заключается в том, что убийство соперника (и возлюблепной)

мотивируется ревностью (тип «Цыган»), благодаря чему основ-

ной композиционной вершиной становится сцена подслушанного

свидания и убийство, а скитания, посещение могилы и прочее

следуют уже за катастрофой.

Традицию «Чернеца» Козлова продолжает «Борский» Подо-

линского (1829). С другой стороны, «Борский» по своей компо-

зиции и общей манере повествования приближается к типу стихо-

творной повести из современной жизни или романа в стихах,

представленному в «Бале» пли «Наложнице» Баратынского. Хро-

нологические даты не позволяют ставить вопрос о влиянии Бара-

тыпекого на Подолинского: «Бал» закончен в октябре 1828 г.

(ср.: Ак. изд. II, с. 245), цензурное разрешение «Борского» —

3 января 1829 г. Можно предположить, что переход Подолипского

от романтической поэмы («Див и Пери», 1827) с ее обычной

отрывочностью, вершиниостью и лирико-драматической манерой

к стихотворному роману типа «Наложницы» с широким разви-

тием повествовательного элемента и медленным движением рас-

сказа совершился со тем же художественным мотивам, кац

?7Q

V старшего поэта, и, может быть, под одинаковым влиянием по-

вой композиционной формы «Евгения Онегина» (ср. с этой топки

зрения также «Нину» Косяровского, 1826). Однако центральная

катастрофа в «Борском» (как и в соответствующих произведениях

Баратынского), несмотря на современную обстановку, сохраняет

обычную мелодраматическую эффектность трагических развя-

зок романтических поэм: в этом смысле Подолинский приближа-

ется к традиционному типу «семейной драмы с кровавой развяз-

кой». Владимир Борский против воли своего покойного отца

решил жениться на Елене, дочери соседней помещицы. Над бра-

ком тяготеет проклятие. Борский, разочарованный в людях и

в жизни, всегда подозрителен и мрачен; Елена чувствует себя

нелюбимой и целые дни проводит в слезах. Это возбуждает подо-

зрение Борского; он решает, что имеет соперника. Однажды

ночью оп видит, как Елена подымается с ложа, подходит к окну,

говорит кому-то нежные слова. В исступлении он бросается на

нее с кинжалом и убивает ее. Слишком поздно он узнает от свя-

щенника, своего друга и наставника, что Елена — лунатик, что

она была невинна и любила его одного. Он исчезает из дому,

и через год, в глубокую зиму, его находят замерзшим на могиле

Елены. В свое время пользовавшийся значительной популяр-

ностью стихотворный роман Подолинского повлиял на другие

поэмы этой группы установлением типа немотивнрованпой ка-

тастрофы — убийства невинной жертвы в припадке умоисступле-

ния, «по ошибке». Обстановка современной повести, как у Подо-

линского Ii Баратынского (менее отчетливо —в «Чернеце»),

закрепляется за семейными драмами в противоположность экзо-

тической обстановке, обязательной для «плепнпков» и «гаремных

трагедий».

В начале 30-х гг., почти в одно и то же время, обозначается

обширная группа поэм, в которых убийство из ревности соперника

или возлюбленной возвращается как центральный мотив. «Ни-

щий» Подолинского (1830), объединяющий мотивы «Чернеца»

Козлова с «Шильонским узником» Байрона—Жуковского, пред-

ставляет новую вариацию на ту же тему. Герой, молодой италья-

нец, любит прекрасную Аньолу. Отвергнутый ею, он однажды за-

стает ее в объятиях другого. Охваченный внезапной яростью, он

сбрасывает соперника в пропасть. Слишком поздно очнувшись,

он узнает в убитом своего брата. Аньола умирает от горя. В тем-

нице, куда брошен убийца, его навещает мать; но скоро оп ли-

шается и этого утешения: мать умирает, н ои остается в полном

одиночестве в течение долгих лет. Выпущенный пз тюрьмы уже

стариком, он посещает могилы своих близких и, утешенный

видением, покидает родную страну, чтобы, скитаясь на чужбине

как НИЩИЙ, в страданиях искупать свое преступление.

Основные положения «Нищего» повторяет «Ссыльный» Павла

Иноземцова (1833). Герой помолвлен с красавицей Ольгой, воспи-

танпицей соседней помещицы Пригорской. Свадьба отложена на

271

вреыя войны; в одном сражении герой спасает жиань молодому

Пригорскому. При этом он ранен, свадьба опять откладывается.

Постепенно Ольга охладевает к своему жениху, и он застает ее

однажды в объятиях Пригорского. В отчаянии он убивает возлюб-

ленную и соперника и искупает грех свой в дальном остроге

Сибири. В «Пустыннике» С. С — ского (1831) герой женится на

любимой им Марии; семейное счастье нарушает ее прежний воз-

любленный, вернувшийся с войны. Мария бросает мужа и бежит

вместе с возлюбленным. Герой, к тому времени потерявший

также любимую мать, в отчаянии скитается по свету. В глуши

Сибири он однажды в снежную метель встречает тройку: ямщик

замерз, в повозке — офицер, едва живой, рядом с ним, также

замерзшие, женщина с ребенком. Герой узнает в офицере своего

соперника и убивает его. Мучимый совестью, он уходит в мона-

стырь, где совершает покаяние. В повести «Отшельник» Ник.

Кобылина (1831) жертвами ревнивого героя последовательно

становятся три лица: сперва — неизвестный, которого он застает

со своей Людмилой, потом брат, при встрече в темном лесу

напомнивший ему соперника, наконец — сама Людмила, оплаки-

вающая убитого возлюбленного. Рассказ очень неясен, и уже

современная критика недоумевала, как объяснить два раза по-

вторяющееся убийство счастливого соперника (ср. СП, 1831,

№ 183; ср. ч. II, гл. V).

Как в «Борском» Подолинского, в семейных драмах широко

применяется мотив «убийства по ошибке». Отшельник Кобылина

в припадке умоисступления, по примеру Нищего убивает соб-

ственного брата. В «Могиле» Ф. Соловьева (1831) ревнивый же-

них убивает свою невесту и мнимого соперника, застигнув их

во время свидания, причем убитый оказывается братом невесты.

Еще раньше этот мотив был использован Ник. Даниловым в поэме

«Огин» (1830), объединенный, как было указано, с темой «Плен-

ника»: герой, чужеземец, невольник-грек, убивает полюбившую

его прекрасную турчанку, дочь бея, застигнув ее в объятиях кра-

сивого юноши, который оказывается ее братом.

Интересно отметить проникновение популярного сюжета

в другие группы поэм. Так, «Юлия, историческая русская по-

весть» Вас. Литвинова (1832), ссылающаяся на исторические

ИСТОЧНИКИ, переносит обычную драму ревности в условную на-

циональпо-историческую обстановку, отклоняясь от пушкинской

традиции, между прочим, в попытке использовать для романти-

ческой поэмы «русский» стих. Князь Юрий Храбрый, сподвиж-

ник Дмитрия Донского, имеет невесту, прекрасную Юлию, кото-

рая изменяет ему с его другом князем Вяземским. Юрий застает

ее во время любовного свидания, но, в противоположность дру-

гим героям, он не находит под руками оружия и не успевает на

месте отмстить врагу. Юлия становится женою Вяземского. Через

несколько лет Юрий подстерегает врага в засаде, убивает его,

уводит Юлию в свой дом и овладевает сю насильно. Когда он

272

сообщает ей о смерти мужа, она хочет убить его, uo ои закалы-

вает ее и труп бросает в реку. После этого в отчаянии он скита-

ется в лесах, пока не находит успокоения в долгожданной смерти

в келье чернеца, в котором он узнает отца своей возлюбленной

и от которого получает прощение.

В других поэмах мотив романического убийства соединяется

с разбойничьими мотивами — наследием «Братьев-разбойников»

Пушкина. Так, «Сцена в темнице», напечатанная в «Стихотво-

рениях» Аполлона де** (1836), рассказывает судьбу разбойппка,

который в молодости имел возлюбленную, но родители ее, гну-

шаясь его бедностью, отдали дочь за богатого жениха. Он убивает

свою возлюбленную и ее мужа на «ложе сладострастья» и аатем

попадает в шайку разбойников, с которой совершает грабежи и

убийства. В темнице его находит старик-отец, который убеждает

его покаяться. Сходные мотивы встречаются в «Братоубийце»

Э. Губера (напечатано в 1859 г.: «Сочинения» т. 1, с. 237—256;

написано, вероятно, в 30-х гг.).

Здесь соперниками (как в «Нищем» Подолинского) являются

два брата; младший, воспитанный матерью как чужой, любит

прекрасную деву, которая достается более счастливому стар-

шему брату. Разочарованный герой становится разбойником и

одиажды в отсутствие брата проникает в дом, где спит жена его

с младенцем. Она еще помнит о прекрасном возлюбленном,

но с ужасом отвергает его, узнав, что он сделался разбойником.

С умилением смотрит он на ее младенца, он готов уйти, но в это

время входит брат — герой охвачеп яростью при воспоминании

о своих страданиях и закалывает брата. Наконец, в «Разбой-

нике» Матв. Покровского(1830), как в самом «Чернеце», мотив

ревности отсутствует, но в изображении кровавой развязки —

убийства по ошибке — автор примыкает к группе «семейных

драм». Герой лишается любимой жены во время пожара: ому

указывают на соседа как на предполагаемого виновника его не-

счастий; он убивает его и слишком поздно узнает о невинности

убитого. Спасаясь от правосудия, он становится разбойником;

совершает различные ужасы и только в тюрьме перед смертью рас-

каивается в грехах своих, тронутый «лучем нежданной благодати».

Зависимость всей этой группы поэм от «Чернеца» заметна

прежде всего в композиции: в большинстве случаев мы имеем

полную биографию убийцы, рассказ-исповедь в первом лице;

небольшое вступление знакомит читателя с рассказчиком и вво-

дит фигуру слушателя, которым может быть сам автор. В «От-

шельнике» Кобылина Мария заблудилась в лесу во время

грозы; ее спасает отшельник и ведет в свою келью. Следует

рассказ отшельника; через несколько дней он умирает. В поэме

«Огин» поэт во время своих скитаний в Албании встречает мрач-

ного изгнанника, который рассказывает ему свою повесть.

В «Ссыльном» молодой ссыльный томится в остроге, плачет и

молится перед иконой и, накопец, рассказывает о своих страда-

18 в. М. Жирмунский 273

ниях сочувствующему старику-каторжішку; в конце поэмы

также сообщается о смерти несчастного. «Сцена в темнице»

Аполлона де ** начинается диалогом между стариком отцом и

сыном-разбойником, заключенным в тюрьму. Отец уговаривает

сына покаяться; сын исповедуется перед ним и в заключение

призпает свою вину и умирает. Такой же диалог ведется

в «Братоубийце» Э. И. Губера между молодым атаманом и ста-

рым разбойником; здесь, однако, только первая часть поэмы —

рассказ о несчастной любви атамана — представляет обычную

исповедь в первом лице; вторая часть — посещеппе прежней

возлюбленной и убийство брата — рассказывается автором. В мо-

настырскую обстановку переносит нас «Пустынник» С. С-кого:

в монастыре хоронят инока (ср. окончание «Чернеца»); после

его смерти монах находит рукопись, которая открывает тайну

его прошлой жизни; исповедь в письменной форме. Сцену испо-

веди в монастыре, по примеру «Чернеца» и «Гяура», повторяет

В. Литвинов в «Юлии»: кпязь Юрий Храбрый, мучимый тяж-

кими преступлениями, во время своих скитаний попадает в мо-

настырь и рассказывает старому иноку повесть своей жизни;

в конце поэмы мы узнаем, что инок был отец любимой им Юлии.

Без всякого вступления, по примеру «Шильонекого узника», на-

чинается рассказ героя в «Нищем» Подолинского («Далеко ро-

дина мояі Ее давно покинул я...»). Сходным образом в «Раз-

бойнике» М. Покровского старик, заключенный в темницу, обра-

щается в своем рассказе к идеальному слушателю («Старик я,

но не стар Во мне злодейством дух ожесточенный...»); в конце

поэмы автор кратко сообщает о покаянии и смерти своего героя.

Исключение в этой группе составляет только «Могила» Ф. Со-

ловьева: здесь нищий старик возвращается после долгих скита-

ний на родину и посещает могилу своей невесты и ее брата,

убитых им в молодости в припадке ревности; о его преступле-

нии читатель узнает из рассказа молодой крестьянки, которая

встречает странника на могиле; заключение поэмы описывает

смерть преступника и встречу его перед смертью с отцом убитой

им Наталии, который приносит ему прощение.

Во всех поэмах центральным композиционным мотивом яв-

ляется кровавая катастрофа. Обычно сцена эта, образующая

вершину рассказа, слагается, как уже в «Цыганах», из двух мо-

ментов: подслушанного свидания и самого убийства. Мелодра-

матические эффекты, на которых строится катастрофа, довольно

однообразны. Например, изображение свидания. В «Нищем»

Подолинского: «И страх и жар текли по членам; я... но вдруг

Я поцелуя слышу звук... Опять... о, боже! и она Лобзаньям

чуждым предана! Приникнув к ней, рука с рукой, Ее ласкал со-

перник мой...» Или в «Ссыльном» П. Иноземцова: «. ..В саду

безмолвие — к дверям Беседки дальной подхожу я И слышу... от-

зыв поцелуя!...» (с. 47); «...То удалялся, То приближался я;

весь ад Толпился в грудь мою... Чу!.. снова Восторги изверга

274

гремят!..» (с. 49). Или D «Юлии» В. Литвинова: «...IIa пыш-

ном зелени диване С Юлией Вяземский сидел... Любовники

в восторге пламенном сердец Пьют сладость поцелуя... И дева

юною главой в безмолвии на грудь любовника поникла...»

(с 49—50). В поэме «Огин» традиционные признаки любовного

свидания переносятся на сестру и брата: «... В восторге неги

сладострастной Взирал он на лице прекрасной: И вдруг нескром-

ною рукой Обвел он стан девицы стройной, И взоры страсти бес-

покойной Горели пламенной струей В очах изменницы. С тоской,

Безмолвная она склонилась, И тихо милою главой К нему на

перси опустилась...» (с. 73—74). Иногда в сцену свидания вно-

сится драматический элемент — диалог любящих, подслушан-

ный ревнивцем; в этих случаях, как в «Цыганах», характерно

недружелюбное упоминание о прежнем любовнике. Ближе всего

к «Цыганам» примыкает сцена свидания в «Отшельнике»:

«...Вот слышу звуки голосов». (Один:) «Клянись, Людмила,

здесь пред небом Навек злодея позабыть! — Меня, мой друг, —

клянись любить!». (Другой:) «Клянусь тебе!. .клянусь я в этом».

«Внимаю дале, кровь кипит ...» и т. д. «И снова клятвы! — и

молчанье...» (с. 11). В «Ссыльном» Ольга презирает своего ме-

ланхолического жениха: «Верь, часто по тебе украдкой Грустила

я. Бежим!.. Ты мой Навек, навек! Соперник твой... Мечтатель

этот... Сожаленья, а не любви достоин он — Он мне и жалок и

смешоп! ..»ит. д. «Я стоял, я слушал — душу озарял ужасный

свет...» (с. 48). В «Юлии» развивается сходный мотив: героиня

говорит своему возлюбленному: «Ничто моей любви не истре-

бит. Не страшен мне с тобою смерти вид. Я Юрия страшусь и

ненавижу, Как ночную, страшну тень...»; «И потом в лобзании

их замер глас...» (с. 51). В «Борском» подслушанное Владими-

ром мнимое признание Елены имеет обычную форму: «... Вот

слышит шопот — и ясней Потом Елены голос слышит: „Мой

друг! постой! постой! побудь Со мной еще одно мгновенье! По-

зволь прижать уста и грудь В последний раз..."» (с. 69).

В сцене убийства подчеркивается его мгновенность, исступ-

ление и беспамятство героя; орудие преступления, в большин-

стве случаев кинжал, всегда оказывается под рукой. Типичной

является сцена убийства в «Чернеце»: «...То знает совесть, ви-

дит бог, Хотел простить, простить не мог...». (В «Ссыльном»

П. Иноземцова слова эти знаменательно поставлены как эпи-

граф). И дальше: «... Увы, со мною был кинжал... И оп в крови

с коня упал...». Кинжал играет роковую роль в немотивирован-

ном убийстве Борским своей жены: «Но в псступлепьи вдруг

с постели Вскочил Владимир, — засиял При свете месяца кин-

жал, Над ним висящий, — на супругу Ужасно, дико он взглянул

И нерешительную руку Какой-то демон подстрекнул. — Стой!

грянул голос — Стой! не дале! И вот сверкнуло лезвие И кровь

Елены на кинжале — И рана в сердце у нее!» (с. 69—70). Сход-

ным образом происходит убийство в «Ссыльном» Цноземцова:

875

«...Опа?.. в объятиях другого? Она, в ком чтил я бытие, На-

дежды, радости и все... Она... возможно ли? Но мщенье Запла-

тит кровью за презренье! Кинжал сверкнул... Удар... другой —

И жертвы пали предо мной. Вращая дикими глазами, Я слушал

их хрипящий стон; И в самой смерти вторил он Их поцелуи.

Пред телами Стоял я долго. Что потом, — Не помню...» (с. 49).

В «Отшельнике» к сцене свидания примыкает первое убийство:

«... Не взвидел ту минуту я Ни света, ни неба, пи земли.

И помню только, что в крови Рука дымилася моя!.. Но жив ли

он, жива ль она? То знает мрачная луна!..» (с. 12). В «Могиле»

так же внезапно происходит убийство Наталии и ее брата:

«... К несчастию оп увидел там — Наталью вместе с ее братом;

Явилась ревность с сопостатом! Блеснул убийственный кинжал,

И брат Натальи мертвым пал. Она спасти хотела брата, Но за

священную любовь И ей была такая ж плата!.. Ревнивец пролил

ее кровь!..» (с. 15). Такую же поспешность обнаруживает Огин

по отношению к прекрасной турчанке: «... Земля сгорела подо

мной... Остановилось сердца бьенье; Любовь сменилась мечтою

алой, И безрассудною рукой Свершилось тайно преступленье...»

(с. 74). Только этой поспешностью может объяснить Подолин-

ский в «Нлцем» нечаянное убийство собственного брата; совре-

менная критика (Дельвиг — ЛГ 1830, т. 1, с. 153) сопоставляла

эту сцену с известными словами Алеко («О, нет, когда б над

бездной моря Нашел я спящего врага..»); герой поэмы сбрасы-

вает своего соперника-брата в пропасть, не узнав его: «Я вы-

несть более не мог; Как демон, страшен и жесток, Пылая ме-

стпю слепой, Пред изумленною четой Явился я... Мой дикий

взгляд Окинул скалы, водопад, И, как бессильное дитя, Врага

внезапно обхватя, Прижал к груди — и со скалы Его я бросил

в бездну мглы!..» (с. 22). Но в крайней форме поспешность

в немотивированном убийстве проявляется в «Разбойнике»

М. Покровского: «Чрез день неверная молва Виновного мне

указала... К злодею я во весь опор — Ив грудь его воткнул то-

пор. Но что ж? покойник был невинен, Напрасно я его обидел,

Невинно кровь его пролил И ею руки обагрил...» (с. 44).

Там, где убийство отделяется от измены значительным про-

межутком времени, оно обычно мотивируется внезапно нахлы-

нувшими мучительными воспоминаниями и не теряет ничего

в своей внезапности. ^Гак, уже в «Чернеце» Козлова: «Отец, то

встреча роковая!.. Я не хотел ему отмщать. Но он, виновник

разлученья, Он там, где мнлыо в гробах, Когда еще в моих очах

Дрожали слезы исступленья... Я вспомнпл все, что было

прежде, И за узду схватил коня: „Злодей, узнал ли ты меня?.."».

Ср. в «Братоубийце» Губера: «Так, вспомнив первый пыл стра-

стей, Печали юности своей, Потоки слез и ряд страданий,

И время тяжкой нищеты, И все увядшие мечты Его разрушен-

ных желаний, Дрожа, взглянул на брата он, Враждой кровавой

ослеплен... Во тьме ночной блеснул кинжал, И дико очи аа-

276

сверкали, И ад, беснуясь, ликовал, И кровь текла по звонкой

стали, Родная кровь по ней текла...» (с. 252—253). Точно

так же в «Пустыннике» — при встрече с похитителем: «Я охла-

дел и в то ж мгновенье В душе моей зажглося мщеньеі Весь яд

н гнева, и любви Разлился в пламенной крови! Я вспомнил

юность, смерть родимой, И грозным мщением томимой, я с жад-

пой радостию взял Давно заброшенный кипжал... Прощайся

с жизнью, враг презренный! Ему сказал я исступленный, Нанес

удар — п хищник злой Упал без чувства предо мной...» (с. 22).

Сходным образом совершается в «Отшельнике» последнее убий-

ство — возлюбленной: «Измену — клятву гнусных слов, Мою по-

гибель, злодеянья, Кончину друга, его кровь; Я вспомнил все

мои страданья. Я вспомнил брат как отходил. ..Ив грудь не-

верной нож вонзил!..» (с. 24).

Как выразительный признак исступления убийцы в целом

ряде поэм непосредственно за катастрофой следует изображение

бесцельного бегства. Особенно характерно в «Борском»: «Но что ж

убийца? Исступленный, Он даже в бешенстве бежит; То здесь,

то там кинжал блестит В руке, луною озаренный — Нет жертвы

боле!..» (с. 70). И далее, когда герой узнает о невинности своей

жертвы: «И вот, при свете ночи лунной, Он видит — Борский

по полям Бежит... куда?.. Не знает сам!..» (с. 78). Но бежит и

герой поэмы «Пустынник», убив своего врага: «Убийца с мрач-

ною душою, Сраженный страхом и тоскою, От места казни я бе-

жал, Куда, зачем? — и сам не знал...» (с. 23). Бежит и убийца

Натальи и брата ее в «Могиле»: «...И с окровавленным кинжа-

лом Из дома барского бежал, И с той поры об убежалом (!)

Никто из наших не слыхал...» (с. 15).

Козлову обязаны некоторые авторы мотивом колокольного

звона, который пробуждает убийцу из беспамятства или удер-

живает от самоубийства. В «Чернеце»: «Вдруг звон к заутрене

раздался... Огнями светлый храм сиял, А небо вечными звез-

дами, И лунный свет осеребрял Могилы тихие с крестами; При-

зывный колокол звенел, А я стоял, а я смотрел, Я в светлый

храм войти не смел...». Ср. в особенности в «Нищем» Подолин-

ского: «... Душа смутилась: в пропасть я, Рыдая, броситься го-

тов — Вдруг слышу звон колоколов... По сердцу холод пробе-

жал. .. Но все звучней колокола: И робость душу объяла Не-

вольно, грозного суда Их звон предвестником тогда Казался

мне... И слышны вновь колокола: Не знаю, вера ли вела Мои

шаги, иль случай был, Но я уж

к роще подходил, Где меж де-

рев, ее краса, Был сельский храм...» (с. 128). Мотив этот по-

вторяется в «Пустыннике»: «Однажды, в думу погруженный,

Я взял кинжал, п дерзновенный Расстаться с жизнью был готов.

Вдруг слышу звон колоколов; Гляжу: за темною дубравой Крест

виден церкви златоглавой; Стремлюсь туда, и скоро я Пришел

к вратам монастыря...» (с. 23). Без всякой мотивировки коло-

кольный авон раздается в «Отшельнике» после первого и послед-

277

пего убийства: «... И только томно прозвучит Сигнальный ко-

локол на башне — Печали вестник роковой...» (с. 12);

«... И снова прозвучал однажды Времян сопутпик гробовой —

Уныло колокол протяжный...» (с. 24). Наконец, колокольный

звон встречает князя Юрия у ворот монастыря, где он найдет

последнее успокоение: «...Смолкает шум вечерний волн, Но как

будто стон по водам несется колокола звон..» (с. 21).

Вокруг трагической катастрофы как эффектной вершины груп-

пируются, с одной стороны, мотивы, подготовляющие эту ката-

строфу (вводная часть, завязка в широком смысле), с другой

стороны — мотивы развязки, завершающие повествование. В ввод-

ной части обязательно присутствует мотив любовного счастия,

подготовляющий трагическую перипетию; но только в немногих

случаях («Нищий», «Пустынник», «Отшельник») первая часть

рассказа ограничивается этим мотивом. Обычно описанию сча-

стливой любви предшествует изображение печальной юности ге-

роя, его раннего разочарования, так что эпизод любовного счастия

контрастно обособлен между мрачными картинами. Мотивировка

разочарования различная. Чаще всего выдвигается «мотив сирот-

ства», намеченный уже Пушкиным в «Братьях-разбойниках»:

«.. .Нашу младость вскормила чуждая семья. Нам, детям, жизнь

была не в радость...». Так, в «Чернеце» Козлова: «Я взрос бездом-

ным сиротою, Родимой ласки не видал... Не знал я, что такое ра-

дость; От самых отроческих лет, Ни с кем любви не разделяя, Жил

нелюдимо в тишине...». Отсюда, далее, в «Братоубийце» Губера:

«Не в добрый час родился я, Меня забота пеленала, Нужда вскор-

мила, — мать моя Меня от груди отрывала... Боясь, чуждаясь

сироты, Со мною дети не играли, И от меня, как от чумы, С ка-

ким-то страхом убегали...» (с. 242—243). Разбойник М. Покров-

ского рано теряет любимых родителей («Отец и мать убиты

громом... Остался в жалких сиротах... Веселый прежде дом

тюрьмою, Осиротелый, я нашел...» (с. 9—10). «Ссыльный» Ино-

земцова лишается матери. Огин покидает родину после смерти

отца: «Тут я совсем осиротел. Мне чуждый, воздух стал природ-

ный. .. И мир пространный опустел: И как отверженный, безрод-

ный, Я на развалинах сидел...» (с. 35). Мотивы сиротства встре-

чаются и в середине повествования: в «Пустыннике», как было

уже сказано, мать героя умирает вскоре после измены жены,

и это усугубляет его страдание: «С тоски и грусти увядая, Моя

родная умерла...» (с. 13). Так же умирает с горя мать нищего

у Подолинского, оплакивая убитого сына и сына-убийцу.

Помимо мотива сиротства остается обычное для байронических

поэм указание на разочарование в людях, душевный холод

н т. п. Так, разочарован Владимир Борский, скитавшийся по

свету с опустелой душой. Герой «Ссыльного» томится ожиданием

любви, как романтический герой Жуковского Вадим: «...Свы-

кался хлад с моей душою, Он чем-то сердце оковал: Я стал ску-

чрть самим собою... Плыла ль на ясном небосклоне Заря, скрэді

279

ваясь за утес, Терялся ль вод в далеком лопе Алмазной нылыо

свод небес: Я слышал чей-то глас радушный, Меня манивший

от земли... Душе был тесен втот мир; Он душным, мрачным ей

явился; Она рвалась, над ней носился Ее таинственный кумир...»

(с. 24—26). Даже князь Юрий Храбрый в «Юлии» имеет черты

современного разочарованного юноши, тронутого сентиментально-

романтическим томлением по неизвестной: «С душою хладной,

любовью не согретой, я рано с грустью стал знаком... Любил

мечтать один н тиши, скучал — наслаждения искал п друга...

Но в дружбе жажды я души не утолил, чего-то ей недоставало

в мире...» (с. 27—29). В поэме «Огин» ожидание возлюбленной

воплощается в фантастический образ русалки, встающей из мор-

ской пены перед тоскующим героем («Меня грусть тайная сне-

дала, Душа о чем-то тосковала, И в сердце юном бушевал Мой не-

понятный идеал...» (с. 29); впоследствии Огин узнает свое ви-

дение в прекрасной турчанке Зораиме (с. 53). Введение мотивов

мечтательной любви в байроническую поэму, первоначально чуж-

дую этой стихии, восходит к влиянию «Чернеца» Козлова, кото-

рый объединяет Жуковского с традицией Байрона и Пушкина;

ср. у Козлова: «Огонь и чистый и прекрасный В груди младой

пылал напрасно: Мне было некого любить!.. Мне было нечего

терять, Мне было не с кем расставаться...» и т. п.

Известным однообразием отличается также группа мотивов

развязки. Вслед за убийством начинаются скитания героя, свой

грех он искупает физическими лишениями и нравственными стра-

даниями: он скрывается от людей, бежит в леса, преследуемый

воспоминаниями, нигде не находит успокоения. Впервые мотивы

скитания вводит «Чернец» Козлова; здесь герой бежит от людей

после смерти жены и сына: «...Я бросил край наш опустелой;

Один, в отчаяньп, в слезах, Блуждал, с душой осиротелой, В да-

леких дебрях и лесах. Мой стон, мой вопль, мои укоры Ущелья

мрачные и горы Внимали с ужасом семь лет...». Поэмы «Отшель-

ник», «Пустынник», «Могила», «Юлия», отчасти «Нищий» Подо-

линского следуют этому образцу. В «Могиле» и «Нищем» герой

просит подаяпия в чужих краях; в «Отшельнике» он строит себе

келыо в лесу, в «Пустыннике» и «Юлии» находит последнее успо-

коение в монастыре; ссыльный Иноземцова искупает вину в си-

бирском остроге, разбойники Покровского, а также Аполлопа

де *** умирают в тюрьме, в тюрьме проводит большую часть

своей жизни нищий Подолинского (сближение с темой «узника»).

Все поэмы, как было указано выше, заканчиваются прощением и

смертью убийцы. Князь Юрий в «Юлии» и герой «Могилы» полу-

чают перед смертью прощение отца убитой им возлюбленной;

разбойника Аполлона де *** напутствует в тюрьме его собствен-

ный отец. Примиряющим мотивом может являться посещепие пе-

ред смертью могилы убитых. У Козлова герой после долгих ски-

таний приходит па могилу жеиы и сына: «Казалось мне, над их

могилой Дышал я воздухом святым. Творилось дивпое со мною,

279