Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

ЧАСТЬ

мы идеализма

(1902

г.) мы находим очень яркое выражение мораль-

ного идеализма, зовущего

духовной трезвости

выводящего

на

пути серьезного, трудового преображения жизни. Еще ярче и силь-

нее

эти

мотивы прозвучали

замечательном сборнике «Вехи»

(2-е

издание

в 1909),

где

наиболее яркой была статья

о. С.

Булгакова

«Героизм

подвижничество».

От

мистического самоупоения,

от

безответственной мечтательности

расплывчатых исканий авто-

ры статей в этом сборнике звали к труду,

«подвигу», к историчес-

кому реализму...

Мы

не

будем входить

анализ статей, помещенных в указанных

двух сборниках,

тем

более

что

почти

со

всеми авторами, принимав-

шими участие

этих сборниках, нам придется иметь дело

ближай-

ших главах. Обратимся теперь поэтому

изучению построений

от-

дельных философов

—

прежде всего

тем

двум мыслителям,

которые ближе других связаны

религиозно-философским возбуж-

дением, только что очерченным нами: мы говорим

Н.А. Бердяеве

Л.

Шестове.

Николай Александрович Бердяев

(1874—1948)

родился

в во-

енной семье

первоначально учился

военной школе. Поступив

университет,

он

вскоре был сослан в Вологду

за

участие

социали-

стическом кружке, благодаря чему

его

университетское образова-

ние оборвалось навсегда.

Но это не

помешало ему быть

на

редкость

образованным человеком,

—

его интересы простирались

во все

сто-

роны, хотя

основе

его

очень богатого

разностороннего творче-

ства всегда лежала моральная тема (как

это

справедливо отметил

своей статье

Бердяеве Шестов)

. Огромное литературное

и фи-

лософское дарование Бердяева, его религиозные искания

— все это

плодотворно

богато отразилось на его творчестве, в котором Бер-

дяев

мог

раскрыть себя

до

конца.

Духовная эволюция Бердяева началась

его

раннего увлече-

ния марксизмом,

но

очень скоро занятия философией привели

его

к пересмотру философской стороны марксизма

. Бердяев вместе

с другими русскими марксистами стал последователем трансцен-

дентального идеализма, который

он,

впрочем, довольно долго сое-

динял

социальной программой марксизма. Памятником этого

пе-

реходного периода является первая большая философская работа

Бердяева, посвященная критике философии русских «народни-

См.

его

статью

Бердяеве

Совр. зап. ЬХУП

(1938),

стр.

204.

Укажем, кстати,

на

литерату-

ру

Бердяеве,

она

очень обширна,

но мы

укажем лишь иаиболеее существенное

ней: А

о в.

Русские светские богословы.

1912;

Оеппеп. 1Ме КП$1Й С1. Ое^егшап (ЕЫипгип^

\п

<Ле

В.

Се$сЫсЬ1зрЫ1о$орЫе).

Ьс\рщ.

1928. Кор

—

ВегсПаеГГ. «ТЬеок^е <1 /.си». ЬЧ>1це

№к»п,

1937;

8 с

Ь и

ге. Б1е ЗсЬаи с1. ЮгсЬе

Ье*1

ВегилаеЛ. Кота.

1938;

]

к о

о. 1)ету пш.

рЬПскчорЫе.

ЛОССКИЙ.

Русская философия

XX веке (Зап. Рус. научн. инст.

Белграде, вып.

3 (1931).

Лос-

ский. «Вл. Соловьев

его

преемники

русской религиозной философии». Путь

№ 2

См. также

статью Федотова («Новый журнал»,

№

19,

1948). См.

статью Оауу

Езрш

(1948).

См.

автобиографию Бердяева («Самосознание», Париж,

1949).

716

XX ВЕК

ков» («Субъективизм и индивидуализм

общественной филосо-

фии». Критический этюд

Н.К. Михайловском.

предисловием

Петра Струве. Петербург.

1901).

Уже

в 1907 г. в

сборниках «5иЪ

зреае

аеИегтШхз»,

«Новое религиозное сознание

обществен-

ность» и «Духовный кризис интеллигенции»

(1910

г.), равно как и в

книге «Философия свободы»

(1911),

Бердяев от идеализма перехо-

дит к религиозной идеологии и испытывает чрезвычайное влияние

русского религиозного романтизма (Мережковского

др.). Послед-

няя работа, выпущенная Бердяевым в России, имеет уже задачи си-

стематические и носит название «Смысл творчества» (Опыт оправ-

дания человека) (Москва.

1916),

в этой работе религиозная позиция

Бердяева, после краткого периода религиозного реализма (отме-

ченного, между прочим, влиянием Несмелова, см. о нем

ч.

III, гл. IV),

накреняется

сторону мистико-романтическую

носит на себе

явное влияние Беме. В годы революции

(1918—1922)

Бердяев вмес-

те

другими философами и писателями создает «Вольную Религ.-

Философскую академию », пишет замечательную книгу «Философия

неравенства» (направленную против советской идеологии и уви-

девшую свет уже за границей,

1923,

Берлин). В

1922

г. вместе

дру-

гими философами-идеалистами Бердяев оыл изгнан из России

устроился в Берлине, где при помощи американской У. М. С. А. со-

здал Религиозно-Философскую академию (перешедшую в

1925 г. в

Париж),

стал редактором журнала «Путь» и руководителем рели-

гиозно-философского издательства «ИМКА-ПРЕСС».

Париже

творчество Бердяева расцвело чрезвычайно, — здесь написаны глав-

ные его книги. Еще до Парижа, в годы пребывания в Берлине, Бер-

дяев написал книгу, имевшую большой успех

заграничных читате-

лей — «О смысле истории», а

Париже его писательская деятельность

началась изданием небольшого этюда «Новое средневековье

».

Неболь-

шой этот этюд, вскоре переведенный на ряд иностранных языков, со-

здал Бердяеву мировую славу. Затем появились один за другим труды

«Философия свободного духа», «Дух

реальность», «Я и мир объек-

тов»,

«О назначении человека» («Опытпарадоксальной этики»), «Рус-

ская идея», «Опыт эсхатологической метафизики» (последняя книга

Бердяева).

Уже после смерти Бердяева вышла его автобиография («Са-

мосознание»). Я не упоминаю

целом ряде мелких работ

(«Правда

ложь коммунизма», «О самоубийстве» и т. д.), из которых особенно

удачной надо признать небольшой, но чрезвычайно сильно написан-

ный этюд «Судьба человека

современном мире». Упомянем, наконец,

о многочисленных статьях Бердяева

журналах «Путь», «Совре-

менные записки», в разных сборниках. Упомянем еще

превосходно

записанных им биографиях

С)

Хомякове,

с»

Леонтьеве. Книга

Достоевском посвящена анализу идей Достоевского,

но

не его биографии.

717

ЧАСТЬ IV

Литературная плодовитость неизбежно отразилась у Бердяе-

ва на том, что в его книгах очень много повторений, но это не дол-

жно закрывать глаза на то, что в каждой книге Бердяева есть как

бы свой особый акцент. В литературной манере Бердяева есть не-

которые трудности, — часто читателю трудно уловить, отчего дан-

ная фраза следует за предыдущей: порой кажется, что отдельные

фразы можно было бы легко передвигать с места на место — на-

столько неясной остается связь двух рядом стоящих фраз

. Но в

чем Бердяев является блестящим — это в чеканке отдельных фор-

мул,

в своеобразных Ьоп8 той, которые запоминаются навсегда.

Особой чертой творчества Бердяева является то, что в нем чрез-

вычайно сильна стихия публицистики. Я думаю далее, что эта сто-

рона в творчестве Бердяева особенно способствовала его мировому

влиянию. Конечно, публицистика у Бердяева всегда имеет харак-

тер философский, всегда связана с большими проблемами жизни,

но все же это публицистика. Впрочем, элементы публицистики очень

тесно сплетаются у Бердяева с проповедью, с устремленностью к

будущему — с тем, что сам Бердяев в себе называл «профетичес-

ким».

Это не пророчества в точном смысле слова, это скорее имен-

но проповедь и утопические вдохновения, и всегда в них есть эле-

мент «дидактический», по выражению одного автора, писавшего о

Бердяеве. Бердяев всегда учит, наставляет, — обличает и зовет,

всегда в нем выступает моралист.

Обращаясь к вопросу о влияниях, которые испытал Бердяев,

надо,

прежде всего, отметить исключительный дар синтеза у него,

благодаря чему он впитал в себя самые различные влияния. Влади-

мир Соловьев и Несмелов, Розанов и Мережковский из русских

мыслителей ярче всего сказались в творчестве Бердяева, но не ме-

нее сильно было и влияние Достоевского, что отмечает и сам Бер-

дяев.

Из иностранных писателей больше всего повлияли на Бердя-

ева Шопенгауэр, Ницше и Беме, но он глубоко впитал в себя и

основные идеи трансцендентализма. Широта и разносторонность

философских интересов, постоянное и пристальное внимание к

чужим идеям, к чужим построениям — все это умерялось тем да-

ром синтеза, который особенно сближает Бердяева с Влад. Соло-

вьевым.

По своей духовной установке Бердяев был настоящим роман-

тиком, каковым и оставался до конца жизни. У самого Бердяева эта

основная романтическая установка как-то закрывалась «экзис-

тенциальными» анализами; впрочем, экзистенциализм едва ли и

возможен вне романтической духовной установки. Во всяком слу-

чае,

Бердяев до крайности занят самим собой, своими исканиями,

Сам Бердяев пишет в своей «Автобиографии»: «Мое мышление интуитивное и афористичес-

кое,

в нем нет дискурсивного развития мысли. Я ничего не могу толком развить и доказать» (стр. 92).

718

XX ВЕК

которыми он дорожит; он как-то культивирует в себе дух искания,

до крайности занят своими оценками, своими чувствами и пережи-

ваниями. Потребность философского осмысления лежала очень

глубоко в его природе, но еще ярче была в нем установка романтиз-

ма,

эта постоянная сосредоточенность на своих переживаниях и

исканиях. Ко всем темам Бердяев подходит всегда очень лично, как

бы все меряя, все оценивая с личной точки зрения, и в этой невоз-

можности выйти за пределы самого себя, в поразительной скован-

ности его духа границами личных исканий — ключ к его духовной

эволюции. В ней есть своя диалектика, но это не диалектика идей, а

диалектика «экзистенциальная», очень субъективная.

Романтизм Бердяева

окрашен прежде всего моралистически;

с другой стороны, в нем всегда чувствуется некоторая самостили-

зация. Широкий ум, огромная эрудиция, несомненный философский

дар определяли его внутренний мир, но в каком-то смысле все его

книги есть повесть о самом себе, о своих сомнениях и трагических

конфликтах. Чуткая совесть, глубокая человечность, жажда идеа-

ла — немедленного и бескомпромиссного — сообщали мысли Бер-

дяева глубину, тонкость, и все же он везде и всегда остается с са-

мим собою. Когда он пришел к религии, то сейчас же прежде всего

отделился от религиозной традиции и укрылся под сень «нового»

религиозного сознания. Оно, конечно, было новым — для самого

Бердяева, но по существу в нем не было, да и не могло быть ничего

нового. Но потребность положить на все печать своей индивиду-

альности была слишком сильна в Бердяеве.

Для Запада Бердяев был и, вероятно, надолго останется выра-

зителем духа Православия. Конечно, он впитал в себя многое из

Православия, глубоко вжился в его дух, но не знал он никаких за-

труднений и в том, чтобы одновременно повторять идеи Беме, по-

рой Баадера, Шеллинга. В области догматической Бердяев ни мало

не считался с церковной традицией, без колебаний отклонялся от

нее,

легко вбирал в себя чужие религиозные установки, — отсюда

у него убеждение, что он защищает некое «универсальное» (или

«вечное») христианство. Когда Бердяев окончательно утвердил-

ся в мысли о «примате свободы над бытием» (см. об этом дальше),

то тогда ему стало совсем легко уходить в вольные построения.

Быть может, все религиозно-философское обаяние произведений

Бердяева определяется именно своеобразной амальгамой хрис-

тианских идей и внехристианских начал: многим и в самом деле

кажется, что перед нами начало «новых путей» в религиозном

Сам Бердяев отрицал н себе (см. его Автобиографию) романтизм: «Если можно назвать

меня,

— пишет он здесь {стр. 41), — романтиком, то совсем в особом смысле олова», — но тут же он

сам отмечает «действие иррациональных еил<> в его жизни (стр. 43). <<51 больше всего человек меч-

ты», — пишет он в другом месте «Автобиографии» (стр. 1%), и это чрезвычайно верно.

719

ЧАСТЬ IV

сознании. Но обратимся

изучению философского содержания его

творчества.

4. Излагать философские идеи Бердяева очень трудно —

и не столько потому, что у него много противоречий, что он сам

довольно презрительно относился к философской систематике, а

потому, что его мышление, по его собственному признанию, «афо-

ристично» и фрагментарно. Наиболее систематические книги Бер-

дяева обычно написаны так, что в основу всей книги кладется ка-

кая-нибудь одна (часто произвольно выбранная) идея — в свете

которой он анализирует те или иные темы философии. Так написа-

ны книги «О смысле творчества», «О рабстве и свободе человека»,

отчасти «О назначении человека». Но напрасно думать, что хотя

бы здесь мысль Бердяева достигает фазы систематичности, и здесь,

при развитии какой-нибудь мысли, можно неожиданно наткнуться

на целый отрывок, вовсе не связанный с основным ходом мыслей.

Чтобы дать обзор главных высказываний Бердяева на философ-

ские темы, я (несколько искусственно) разбиваю все творчество его

на четыре периода, но эти периоды не столько отмечают (хроноло-

гически) разные ступени

философском развитии Бердяева, сколько

выражают разные аспекты его философии. Каждый период можно

характеризовать по тому акценту, который его отмечает, но это

вовсе не исключает наличности

данном периоде построений

идей,

которых акцент придется уже на другой период. Первый период

выдвигает на первый план этическую тему, и хотя до конца жизни

Бердяев был прежде всего и более всего моралистом

, но в наибо-

лее чистой своей форме, без осложнения другими началами, мораль-

ная тема характерна именно для первого периода его творчества.

Второй период отмечен религиозно-мистическим переломом в Бер-

дяеве — и, конечно, религиозно-мистическая тема дальше уже не

выпадает из его сознания, но ее акцент в наиболее чистой форме

падает на второй период творчества Бердяева. Третий период

определяется акцентом на историософской проблеме (включая

ха-

рактерный для последних лет Бердяева вкус к эсхатологии); нако-

нец, четвертый период (или четвертый акцент) связан с персонали-

стическими идеями его. К этим четырем акцентам надо еще

прибавить несколько «центральных», как выражается в своей фи-

лософии Бердяев, идей. Их собственно две: а) принцип объектива-

ции и в) «примат свободы над бытием», но по существу это суть

«вспомогательные» идеи, связанные с персоналистическими по-

строениями Бердяева.

Хотя Бердяев очень часто высказывается на темы гносеологии,

равно как и метафизики, но любопытно то, что темы гносеологии и

«Проблема моральной философии,— пишет Бердяев в своей «Автобиографии»,— всегда

стояла для меня в центре» (стр. 103).

720

XX ВЕК

метафизики имеют для него всегда вторичное производное значение.

По существу, Бердяев более всего моралист-романтик —

для

него важ-

нее всего «выразить» себя, «проявить себя», отделить себя от других,

и оттого Бердяев всегда «бунтует» против «обыденщины» («всю мою

жизнь я был бунтарем», — признается он

. К этому присоединяется

страстность и патетичность в выражении переживаний, и эта власть

«страстей» (сам Бердяев пишет в своей «Автобиографии», что его

жизнь была «полна страстей»)

мешает духовной трезвости. В пылу

идейной борьбы Бердяев следует преимущественно за своими чувства-

ми — и оттого он неисправимый романтик

даже тогда, когда прин-

ципиально (как во втором периоде творчества) он стоит за позиции

реализма

духовной трезвости. Гносеология

метафизика очень гибки

у него — они послушно следуют за его чувствами, а в чувствах своих

он прежде всего и больше всего моралист.

Обратимся к изучению взглядов Бердяева.

Если внимательно проследить эволюцию моральных воззрений

Бердяева, то становится ясным, что он не сразу осознал характер-

ные для него моральные идеи. В первой своей книге («Субъекти-

визм... в общественной философии») Бердяев еще не до конца осо-

знал внутреннюю «независимость» этического сознания: он хочет,

чтобы «идеал получил научную санкцию»

(!)

он думает, что сво-

бода в человеке открывается тогда, когда «необходимость б л а -

го с клонна (!)к нашему идеалу», принимает еще учение марк-

сизма о том, что «свобода есть сознанная необходимость». Но

критический идеализм, последователем которого является Бердяев

в этой книге, его постепенно освобождает от исканий «научной

санкции идеала», — и через год после указанной книги, в статье,

помещенной

упомянутом уже сборнике «Проблемы идеализма »

Бердяев учит об «абсолютности и вечности нравственного зако-

на»,

о том, что «он дан для мира сего», но что «он не от мира сего».

Свобода в человеке совсем и никак не связана с необходимостью

(«нравственный закон принадлежит царству свободы, а не царству

необходимости»

). Перед нами типическое утверждение трансцен-

дентального идеализма, но уже в эту эпоху в моральных построе-

ниях Бердяева выступают и новые ноты. «Давно уже пора,

—•

пи-

* Автобиография », стр. и7.

Шо\, стр. 11. См. также стр. НО.

*'* См. любопытную апологию романтизма н книге «Смысл творчества*, стр. 113, а, с другой

стороны, острые слова против романтизма в книге «Духовный кризис интеллигенции», стр. 17.

Можно было бы подобрать много аналогичных разногласий между первой и второй позицией в

разных книгах Бердяева.

*•" «Субъективизм... *, стр. ьЗ.

1Ыо\, стр. ПК.

Эта статья перепечатана в сборнике *8иЬ зреае ае1егш1аи$». Приведенные ниже слова —

стр.

70, раздпп.

1Ыа„ стр. 95.

46 к'ш.мтскии В И

721

ЧАСТЬ IV

шет он с присущей ему горячностью, — у ничто жить этичес-

кую фикцию "ты"... отношение человека к человеку этичес-

ки производно и зависит от отношения к самому себе»

. Мораль-

ное сознание осложняется у Бердяева при этом его религиозными

и мистическими идеями: у него уже выступает идея «нового эона»,

он ищет «нового религиозного сознания»

. Так как, по мысли Бер-

дяева (которая отныне уже навсегда входит в предпосылки его мо-

рального сознания), «человек нового религиозного сознания не

может отречься ни от язычества, ни от христианства»

, то у него

начинается отрыв от христианской культуры, а позже и борьба с

ней и отвращение к ней

(во имя «нового религиозного сознания»).

Новый этап в эволюции морального сознания Бердяева высту-

пает уже с полной ясностью в книге «Смысл творчества». Книга

эта начинает период дуализма (с которым так и остался до конца

дней Бердяев, хотя самые формулировки этого дуализма несколь-

ко раз у него менялись). «Мир есть зло, — читаем здесь

, — из него

нужно уйти. Свобода от мира — пафос моей книги». Уже из этих

слов ясно основоположное значение моральной сферы во всем твор-

честве Бердяева (поскольку дуализм, вытекающий из моральной

основы, остался, как еще увидим, решающей предпосылкой всех

высказываний его). С другой стороны, уже вся эта книга есть такой

апофеоз человека, такое возвышение его, что ни к кому в русской

философии не относится знакомый уже вам упрек Леонтьева в ан-

трополатрии (т. е. в возведении человека в предмет поклонения),

как именно к Бердяеву. «Бесконечный дух человека, — читаем

здесь,

— претендует на абсолютный, сверхприродный антропо-

центризм, он сознает себя абсолютным центром не данной замкну-

той планетной системы, а всего бытия, всех миров». При такой по-

зиции (которая определяется вовсе не онтологией человека, а

именно его моральным самовозвеличением) основной задачей (даже

долгом) человека является творчество. «Цель человека не спасе-

ние,

а творчество», — пишет Бердяев

, но тут же смягчает (пока!)

свою мысль тем, что признает, что все же «для творческого вос-

хождения нужно спасение от зла и греха». «Не творчество долж-

ны мы оправдывать, — дальше пишет Бердяев

, — а наоборот —

1Ыо\, стр. 77. Как это типично для романтического самообпеоблишя Бсрдиона!

См. характерную статью «О новом религиозном сознании>> (Пж1., стр. 338

,\/4).

1Ыс1, стр. 342 («Мы зачарованы, — пишет Бердяев тут же,' - стр. 341 * »с только Гилго

фой, но и Олимпом, зовет и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на кресте, но и опг

Пан, бог стихии земной... и древняя богиня Афродита».

Об отвращении к «позитивному строительству жизни» см. Иш!,, стр. Мл. Ср. («семья не

оправдывается ни одним словом Христа (!)», 1Ък1., стр. 357.

«Смысл творчества», стр. 11.

1Ыс1., стр. 71.

1Ы4., стр. 93.

1Ыа., стр. 104.

722

XX ВЕК

творчеством должны мы оправдывать жизнь». «Старое религиоз-

ное сознание» не знало, подчеркивает Бердяев

, такого отноше-

ния к творчеству

— и потому с новым отношением к творчеству

мы вступаем в эпоху «нового, небывалого религиозного сознания»,

ибо «творческий акт есть самоценность, не знающая над собой

внешнего суда»

. Культ святости должен быть дополнен культом

гениальности »

(как творческой

силы).

Но мысль Бердяева идет даль-

ше.

Для него творческий акт задерживается в мире искупле-

нием»

, и в моральном сознании, по Бердяеву, открывается внут-

ренняя двойственность: христианство, как мораль искупления, не

раскрыло морального творчества»

. Перед нами открылось два

моральных пути, заключает Бердяев всю главу, посвященную «эти-

ке творчества»: «Послушание и творчество, устроение мира и вос-

хождение из мира»

. Это уже не просто отрыв от «морали, осно-

ванной на борьбе против собственных грехов»

, т. е. по существу

против христианской морали («нельзя жить в мире и творить но-

вую жизнь, — пишет тут же Бердяев, — с одной моралью послуша-

ния»),

это уже попытка найти новую «этику творчества» («возла-

гающую на человека... ответственность за его судьбу и судьбу

мира»).

«Творческое откровение о человеке, — пророчествует тут

же Бердяев

, — есть единственный путь возрождения и развития

омертвевшей жизни Церкви».

Все эти новые построения с достаточной ясностью выражены

в книге «Философия свободного духа», в которой уже выступает и

новая метафизика мира (элементы чего были, впрочем, и раньше):

прежде всего учение о «символизме» природного бытия (что пред-

варяет дальнейшее учение об «объективации» духа — см. дальше),

а затем о божественности «энергии человеческой»

, и о «теоно-

мической природе» морального сознания (что вытекает из нового

учения о человеке)

. Здесь же есть зачатки построения, которые

развиваются позже, о том, что «можно идти к высшему добру че-

рез зло»

. Но своего высшего расцвета новая моральная установ-

**' «Смысл творчества», стр. Ш.

Поэтому

Бердяев говорит ныне о «дотворчеекой мировой зиохе» (1Ьк1., сгр

ААН).

\Ън1, стр. 159.

1Ьн1., стр. ш.

1Ыа., стр. 230.

ИМ., стр. 250,

1Ьн1, стр. 265.

4Н

1ЬкЦ стр. 250.

*• 1Ы<1., стр. 323.

4Х

«В благодати, которая идет от Сына Божия, действует не только Божья благодать, но и

энергия человеческая, энергия вечной небесной человечности* (Фил. своб. духа. Ч. I, стр. 204).

4Ц

Впрочем, это новое («теономичеекое *) сознание все же слишком близко к «автономическо-

му» (см., напр., слова: «Я согласен исполнить волю Божию, если Бог есть бесконечная любовь, хотя

и не легко это мне» (1Ыо\, стр. 217).

1Ыо\, стр. 266.

46*

723

ЧАСТЬ IV

ка у Бердяева достигает в выдающейся его книге «О назначении

человека» («Опыт парадоксальной этики»,

1931).

Прежде всего, надо отметить здесь настоящий «панморализм»

у Бердяева, — конечно, уже совсем иной, чем это было у Толстого.

«Этика шире той сферы, — пишет здесь Бердяев, — которую ей

обычно отводят», а несколько далее читаем, что «в основании фи-

лософии лежит нравственный опыт»

. Однако для Бердяева

«оценки по критерию добра и зла носят лишь символический

характер»: «Глубина бытия в себе, глубина жизни совсем и не

"добрая" и не "злая"... она лишь символизируется так »

. «Наша эти-

ка,

— читаем страницей дальше, — символична» и потому она «сла-

гается из парадоксов»: «ее основной вопрос совсем не о добре.., а

об отношениях между свободой в Боге и свободой в человеке».

Бердяев ныне различает три ступени в этической эволюции: этику

закона (Ветхий Завет), этику искупления (Новый Завет) и этику

творчества

. О том, что этика закона есть низшая, не может быть

для Бердяева и спора — она есть «этика социальной обыденнос-

ти»,

она проходит мимо личности, она «исходит из религиозного

страха», хотя она и охраняет личную жизнь, но и калечит ее; она

есть и в христианскую эру, — здесь она создает психологию хрис-

тианского законничестваН Даже если мы кладем в основу этики

идею добра, то этика все же «становится снова законнической и

нормативной» — евангельская же мораль есть «мораль благодат-

ной силы, неизвестной закону, т.е.уже не есть мораль , ибо

христианство поставило человека выше идеи добра»

С большой силой Бердяев раскрывает то, что Евангелие нельзя по-

нимать законнически, но при своем обычном максимализме дохо-

дит до нарочитого противопоставления «живой личности» и «идеи

добра». Превосходные мысли о «тайне искупления», о тайне «пре-

одолимое™ прошлого» в благодатной силе искупления быстро пе-

реходят у Бердяева в учение о том, что «этика искупления во всем

противоположна миру»

, что «на Евангелии нельзя обосновать го-

сударство, хозяйство, семью, культуру», что «правда духовной

жизни невместима в жизнь природную». В сущности этика искуп-

ления собственно не есть этика, ибо само по себе христианство

«есть не что иное, как приобретение силы во Христе и через Хрис-

та », — подлинно христианская этика есть поэтому э т и к а т в о р -

честв а. Собственно, как видим, нет трех ступеней

этической эво-

люции, по Бердяеву, а все те же две... Но что такое этика творчества?

«О назначении человека», стр. 18.

" 1Ыа., стр. 22.

" 1Ыа., стр. 86.

См. всю главу об «этике закона» (1Ыс1., стр.

91—110).

1Ыо\, стр. 113.

1Ыо\, стр. 118, 131.

724

XX ВЕК

«Творчество стоит, — пишет Бердяев

, — как бы вне этики

закона и вне этики искупления и предполагает иную этику. Творец

оправдывается своим творчеством.., творец и творчество не за-

интересованы в спасении и гибели»... «творчество означает пере-

ход души в иной план бытия»: «страх наказания и страх вечных

мук не может играть никакой роли в этике творчества». Бердяев

уверен, что «творческое горение, эрос божественного побеждает

похоть и злые страсти»

, что «сублимация или преображение стра-

стей (что будто бы имеет место во всяком творческом акте. — В.З.)

означает освобождение страсти от похоти и утверждение в ней сво-

бодной творческой стихии». Этика творчества есть этика творчес-

кой энергии — и тогда как наш «закон сковывает (!) энергию добра»,

этика творчества, преодолевая этику закона, «заменяет абсолютные

веления... бесконечной творческой энергией»

. Творчество— уве-

ряет нас Бердяев

— «есть благодатная энергия, делающая волю сво-

бодной от страха, от закона», творчество «есть первожизнь», оно

обращено «не к старому и не к новому, а к вечному».

Этот апофеоз творчества, чтобы быть правильно понятым, дол-

жен быть связан с той персоналистической метафизикой, которую

позже развивал Бердяев — особенно в книге «О рабстве и свободе

человека» (а также в книге «Я и мир объектов»), с учением об

«объективации духа», с утверждением, что «быть в мире есть уже

падение»

. По словам Бердяева

нем всегда была «влюбленность

в высший мир», а к «низинному миру — только жалость», т. к. жа-

лость к миру, который есть лишь «объективация духа », не есть «под-

линное бытие, не есть первореальность». Есть поэтому два выхода

личности из самой себя — первый есть объективация, когда чело-

век выходит в общество, в царство «обыденщины», «общеобяза-

тельных» форм жизни, — и путь «трансцендирования», когда

сохраняется «жизнь в свободе». Объективация же всегда «ан-

типерсоналистична», ибо обезличивает человека, вызывает в нем

приспособление к обыденщине, создает «рабью» психологию;

объективация всегда есть источник рабства**

. «Личность вообще

первичнее бытия», — утверждает ныне Бердяев, борясь со всячес-

ким онтологизмом. Мы разберем позже эти его утверждения, а пока

остановимся на том, как эта «экзистенциальная» установка отра-

жается на моральных идеях у Бердяева,

' «О назначении человека», стр. 159.

1Ыи\,

стр. 147, \4Ч, 150.

1Ыо\, стр. 155.

ы>

1Ыи\, стр. 154, 160, 162.

*Я • и мир объектов, стр. АН.

Ь2

ФО рабстве и свободе человека*, стр. 11.

Понятие •объективизации*, несомненно, взято Бердяевым от Шопенгауэра, о влиянии ко-

торого (еще в раннем детстве) см. * Автобиографию*, стр. 48, раяшп, также «О рабстве...», стр. 13.

«О рабстве >, стр. 51 —-51.

725