Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

ЧАСТЬ IV

лизм с его учением о «первичности» порядка идей внушает Ленину

ужас и отвращение — это для него есть «чистейшая философия по-

повщины»^

. «Если вы отрицаете объективную реальность, данную

нам в ощущении, — пишет Ленин, — вы уже потеряли всякое ору-

жие против фидеизма »

; что может быть ужаснее для Ленина! Всем

сказанным исчерпываются гносеологические воззрения Ленина;

здесь уж настолько доминирует «бытие» над «сознанием», что «ди-

алектика» просто и объявляется теорией познания

(ввиду того,

что «диалектика вещей предшествует диалектике идей»). «Крити-

цизм» Ленина, как видим, заключается просто в возвращении к са-

мому упрощенному наивному реализму, что открывает простор для

«скачков».

В свете своего «одного видения» — непостижного уму, по кры-

латому выражению Пушкина — обсуждает (вернее — «деклариру-

ет») Ленин построения в области онтологии. Ленин — материалист,

и при этом с той рецепцией метафизического материализма, кото-

рую мы нашли у Плеханова. Но прежде всего — что такое материя?

Ленин в этом вопросе достаточно осторожен, — он уже знаком с

теми новейшими построениями, которые говорят о «дематериали-

зации материи». «Единственное "свойство" материи,— пишет

он

— с признанием которого связан философский материализм,

есть свойство быть объективной реальностью> существовать вне

нашего сознания». Еще осторожнее такая фраза, связанная с

новейшими учениями о разложении атома: «Электрон так же неис-

черпаем, как и атом; природа бесконечна, но она бесконечно суще-

ствует, и это то единственно категорическое, единственно безус-

ловное признание ее существования вне сознания и ощущения

человека и отличает диалектический материализм от релятивисти-

ческого агностицизма и идеализма»

. Но дальше уже идет неожи-

данная категорическая метафизика. Я имею в виду учение о само-

движении материи». Это есть кардинальное понятие всего учения

о бытии — и материальном, и историческом — и вытекает оно у

Ленина из учения о сущности «диалектики». «Диалектика есть уче-

ние о том, — пишет Ленин

, — как могут быть тождественными

противоположности», но «единствопротивоположностей —услов-

но,

временно, преходяще, борьба же взаимоисключающих проти-

воположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движе-

ние».

«Гегель, —говорите другом месте Ленин

, —не сумел понять

Соч. т. XIII, стр. 187. См.

1Ыо\, стр. 281.

1Ыа., стр. 303.

1ЬИ., стр. 213.

1Ыа., стр. 214.

Филос. тетради, стр. 109.

1Ыо\, стр. 289.

1Ыо\,

стр. 278 ГГ.

706

XX ВЕК

диалектического перехода от материи к движению*

, от материи к

сознанию»; «диалектический же переход отличается от недиалекти-

ческого скачками, перерывом постепенности, единством бытия и не-

бытия». Собственно, уже здесь с достаточной ясностью виден идей-

ный корень всего этого учения: это есть перенос теории «скачков»

(т. е. революционных «перерывов постепенности») в понимание при-

роды, перенос принципов (если «революция» может быть возводима в

«принцип». — В. 3.) исторического бытия в принципы бытия приро-

ды.

Мы увидим в развитии дальнейшей «советской философии» заос-

трение этого «переноса» принципов историософии в космологию.

Теперь понятно и такое утверждение Ленина: «Негативность яв-

ляется внутренней пульсацией самодвижения и жизненности»

. Но

если переход от материи к движению (!) надо мыслить «диалектичес-

ки»,

то, значит, движение противоположно материи? Между тем по-

нятия движения и материи друг от друга неотрываемы, что признает

Ленин

, т. е. тут нет и перехода. Но то же надо сказать

о «пере-

ходе материи к сознанию»: здесь тоже имеет место «самодвижение

материи»

^. Хотя здесь, по принципам диалектики, должен быть при-

знан «скачок», но на самом

деле,

вместо «скачка», утверждается «пре-

вращение» энергии внешнего раздражения в факт сознания»

. «Ма-

териалистическое устранение дуализма духа и тела, — поучает нас

Ленин

, — состоит в том, что дух не существует независимо от тела,

что дух есть вторичное, функция мозга». Впрочем, для Ленина мета-

физический материализм (как

для Плеханова) недостаточен, он дол-

жен быть восполнен диалектическим материализмом

. В самом деле,

вся тайна «превращения» внешней энергии в «факт сознания», буду-

чи уложена в рамки «диалектически» обусловленного «скачка», не

может уже тревожить поклонника диалектического материализма.

Все это философски убого; если угодно, все это было бы

смеш-

но,

если бы не было столь трагично. Конечно, основное ударение и

у Ленина лежит на историософии (впрочем — просто повторяю-

щей схемы Маркса), а не на философских предпосылках ее «самих

по себе»: «сами по себе» они не нужны и не интересны для Ленина.

Что же касается историософии у Ленина, то оригинальность его

не идет дальше настойчивого акцента на теории «скачков» — «пря-

мого революционного действия». Это и есть то, что мы охаракте-

Итак, «самодвижение материи» и кладет начало движению, объективно существующему.

Кроме реСШо рппари, в этом утверждении нет ничего!

Филос. тетради, стр. 141. Напомним близкое к этому воспевание отрицания у Бакунина.

Соч., т. XII, гл. V, § 3.

Все это пресловутое «самодвижение материи», которое выручает Ленина и всех представи-

телей советской философии, есть просто приспособление учения Гегеля о «самодвижении понятия».

И здесь оно просто с!еиз ех тасЫпа...

Соч., т. XIII. Стр. 41.

1Ыа., стр. 73.

Пж1., стр. 304.

45*

707

ЧАСТЬ IV

ризовали, как «иго-марксизм», и чтобы понять внутреннее место

неомарксизма в эволюции марксизма, в диалектике его разложе-

ния,

достаточно взять превосходную и по документальности и по

философской четкости книгу П. Н. Новгородцева «Об обществен-

ном идеале». Нам входить в эти темы здесь незачем.

8. Пока Ленин был свободным мыслителем (т. е. в «подполье»),

внутренняя несвобода его мысли оставалась характерной чертой его

личного творчества, равно как и его последователей. Но с конца

1917 г. Ленин становится диктатором всей России; установленный

им «советский строй», по внешности носящий форму демократии,

постепенно превращается в систему жесточайшей тирании, — не

только подавляющей всякую личную инициативу, но требующей бес-

прекословного следования за обязательным мировоззрением «диа-

лектического материализма». Свобода мысли кое-где сохраняется

первое время, пока не окреп режим, а затем начинается период «чи-

сток», который не допускает никаких «уклонов» даже у вернейших

деятелей нового строя. Последние представители свободной мысли

либо изгнаны из Советской России, либо должны следовать уста-

новленным свыше принципам, либо просто замолчать. Следить за этой

системой удушения свободной мысли нам незачем, мы остановимся

только на общей характеристике так наз. «советской философии»

Если о философских упражнениях Ленина мы должны сказать,

что это — чистая схоластика (в дурном смысле слова), подгоняющая

построения под принятое за основу учение Маркса, то какими же

словами охарактеризовать философские творения, издаваемые раз-

личными авторами в Сов. России? Малейшее уклонение от свыше

определенной «генеральной линии» превращается в государствен-

ное преступление, «разоблачениями», прямыми обвинениями в «от-

ходе от марксизма», в измене «ленинской постановке проблем» за-

полнены статьи и книги. Особенно достается тем, у кого находят

слабейшие намеки на «идеализм», который объявляется «врагом

мар-

ксизма». Упоминание — самое скромное — о Плеханове и его «за-

слугах» в разработке марксизма признается умалением «ленинско-

го переворота в философии»... Тем не менее должно признать, что

«советской философии» развивается дальше основная философская

установка неомарксизма, основоположником которого был Ленин.

Прежде всего — и это, конечно, не случайно — задача филосо-

фии определяется не «исканием истины», не «исследованием бы-

к<;

Надлежащую оценку продуктов философского творчества в Сов. России можно, конечно,

искать лишь в зарубежных изданиях. Из серьезных обзоров заслуживают внимания этюды: П . Про-

кофьев (Чижевский), Советская философия (Современные записки, № 33.

1927);

Чижевский,

Философские искания в Советской России (Совр. записки, № 37, 1928 г.); Лосский, Диалектичес-

кий материализм в СССР. Рап$, 1934; Бердяев, Генеральная линия советской философии и

воинствующий атеизм (приложение к журналу «Путь» и отдельным изданием). Париж, 1932.

Из огромной литературы, изданной в Сов. России, собственно нечего выделить, кроме сборни-

ка «За поворот на философском фронте». 1931. Москва. Отдельные книги разбросаны в указанных

выше этюдах.

708

XX ВЕК

тия»,

— философия должна служить «изменению мира», т. е. служить

задачам революционной деятельности партии (большевиков). «Мы бо-

ремся за то, — читаем в самом ярком сборнике статей «За поворот на

философском фронте»

, — чтобы философия разрабатывалась, как

руководство

для

революционного

действия...

как

теория,

служащая за-

даче обоснования действий пролетариата». Как это ни парадоксально,

но официальная доктрина исторического (диалектического) материа-

лизма, утверждающая «первореальность» производственных отноше-

ний,

соединяется с напряженнейшим «выравниванием» на «философ-

ском фронте» — словно точность в идейной области имеет какое-либо

«творческое» значение! Но доктрина сама по себе, а действительные

тенденции жизни — сами по себе: революционный

пыл

предполагает

свободу воли (хотя бы и относительную) и творческую мощь мысли; в

силу этого

системе исторического материализма

мы

находим, как пра-

вильно указал Бердяев

, своеобразный индетерминизм. В силу этого

же рефлексология, долгое время пользовавшаяся особым покровитель-

ством правящей партии, вскоре была обвинена в том, что она «обосно-

вывает»

утверждает пассивное отношение

жизни. Элементы спири-

туализма и даже идеализма, изгоняемые на поверхности, вдруг

оказываются

самой глубине казенной советской философии, которую

тот же Бердяев

(очень удачно) охарактеризовал, как «философию со-

циального титанизма», очень близкую

идеологии «фюрерства»

на-

ционал-социалистической партии в Германии.

Защитники диалектического материализма

не только

стоят

на

стра-

же его чистоты и тщательно изобличают те или иные «уклоны» у от-

дельных незадачливых писателей, но они стремятся к «проникнове-

нию диалектики

науку, что тут же —

еп

1ои1ез 1е«гез — изъясняется,

как «переделка науки» . Поэтому выдвинут тезис о партийности

науки

, что это значит, что теперь хорошо известно по прогремевше-

му на весь мир делу Лысенко, приведшему к разгрому целого отделе-

ния Академии наук за «уклонение» в научных утверждениях от

партийной задачи. Это насилие над научными исследованиями есть

прямое следствие «партийности философии», типичной уже для Ле-

нина. С другой стороны, здесь явно выступает мотив, нами уже ука-

занный раньше, — перенесение категорий, вырабатываемых в исто-

риософии, в понимание природы. Еще Ленин (в борьбе с учением

Михайловского

других народников) защищал единство космическо-

го и исторического бытия, — но если обычно это вело к перенесению

в историософию категорий, вырабатываемых в естествознании, то

здесь имеет место как раз обратный процесс: перенесение историо-

софских категорий в понимание природы. Учение о том, что филосо-

Москва, 1931 г.

Б е р д я е в. Генеральная линия... Стр. 17.

1Ыа., стр. 11.

«За поворот...» Стр. 15.

1Ыа., стр. 98.

709

ЧАСТЬ IV

фия не только объясняет мир, но и изменяет мир, сначала означало

акцент на революционном творчестве в историческом бытии, а позже

стало относиться и к природе. Это-то и считается «ленинизмом» в

философии. «Политизация», «актуализация» философских проблем,

превращение философии «в руководство для революционного дей-

ствия»

есть новый этап уже не в одной философии, но и в науке.

В филологию, в историю, в математику, тем более в естествознание

вносится диалектический материализм, соответствие с которым счи-

тается мерилом истинности научных исследований...

Все это извращение коренных основ научного и философского

мышления, если кого и смущает среди советских философов, то, ко-

нечно, они не смеют высказать это вслух. Все те научные построе-

ния,

которые не соответствуют «генеральной линии» партии, явля-

ются «буржуазными». Время от времени берутся под подозрение те

или иные научные построения — например механическое истолко-

вание природы. Не будучи вовсе защитником этого научного тече-

ния,

нельзя все же не стоять за право ученых свободно разрабаты-

вать научные проблемы; провинилось же механическое истолкование

природы тем, что оно отвергает принцип «прерывности», «скачков»,

сводит новые «качества» к изменениям в количестве и т. д.

В одной типически бесцветной, но именно потому и характер-

ной книге «Основные моменты диалектического процесса позна-

ния»

находим такой пассаж: «Как можно было бы говорить о рево-

люционном преображении мира, если стать на точку зрения теорий,

отрицающих возможность правильного познания

мираг*»

В этой фра-

зе характерно выступают все основные черты «советской филосо-

фии»: у нее есть один критерий истины — это защита «революцион-

ного преобразования мира». Она не знает свободного обсуждения

вопросов, и вся энергия мысли направлена на то, чтобы избегать все-

го,

что могло бы хоть и в ничтожной степени зародить сомнение в

истинности основной «веры». Конечно, потребность свободы нельзя

убить, поэтому под покровом обязательных утверждений иногда

вдруг почувствуется биение живой мысли, но тут всегда приходит-

ся бояться за автора, что его «разоблачат». Тем, кто не решался убить

в себе искание правды, остается замолчать... О тех последних не-

многочисленных представителях свободной мысли в Сов. России, о

которых мы знаем, мы упомянем в одной из следующих глав.

па этом мы заканчиваем наши замечания о «советской филосо-

фии». Мы не упоминаем никаких имен

, — да ведь там и нет личного

творчества — есть лишь одно, свыше одобренное и регулируемое на-

правление («диалектический материализм»). Ничтожная, жалкая, тра-

гическая по существу картина обезличенной мысли тем более страшна,

что это удушение свободного творчества длится не один десяток лет.

«За поворот...», стр. 22.

«Огиз».

1933.

См. о них в указанных выше очерках.

Глава II

Религиозно-философское возрождение в XX в.

в России. Мережковский и его группа. Религиозный нео-

романтизм (Бердяев). Иррационализм (Шестов)

1. Для русской жизни в XX в. характерно не только революци-

онное движение в социально-политической области, — философ-

ские отзвуки которого мы изучали в предыдущей главе, — но не

менее характерно революционное или реформистское движение и

религиозно-философской области. Это движение развивается под

знаком «нового религиозного сознания» и строит свою программу

в сознательном против оставлении себя историческому христиан-

ству, — оно ждет новых откровений, создает (под влиянием Вл. Со-

ловьева) утопию «религиозной общественности», а в то же время

насыщено эсхатологическими ожиданиями. Все это очень сложно,

богато, иногда расплывчато, но мы коснемся, конечно, лишь фило-

софских отражений этого примечательного периода в русской

жизни XX века. Эти отражения очень многообразны и различны, а

в то же время они оказались очень плодотворны для развития рус-

ской философской мысли.

Основное влияние во всем этом имел Вл. Соловьев, и трудно

было бы «измерить», какой стороной своего творчества он влиял

сильнее, — как религиозный мыслитель и философ или как поэт.

Не будет преувеличением сказать, что поэзия Вл. Соловьева нача-

ла вообще новый период в развитии русской поэзии — влияние

Соловьева испытали и крупнейшие поэты этого времени — Блок и

Вяч.

Иванов — и очень многие второстепенные таланты (Гиппиус и

др.).

Со всей этой плеядой поэтов наступает действительно новый

период в развитии русской поэзии, наступает настоящий расцвет

русского романтизма, точнее говоря — неоромантизма. Самым ти-

пичным проявлением этого неоромантизма был символизм, яркий

и смелый, часто затейливый и манерный, порой капризный и при-

хотливый, но всегда устремленный

«таинственным далям»,

тому,

что глубже рассудочных и рациональных построений. В победном

движении русского неоромантизма было, однако,

много мутного,

711

ЧАСТЬ IV

темного

; внимание к «мирам иным» часто подменялось блуждани-

ем по нарочито двусмысленным путям, игрой в мистицизм, часто

переходило в чистое «эстетство». Впрочем, даже в манерных и ча-

сто искусственных «взлетах души» слышится в глубине порой под-

линный звук души, чувствуется живое искание... Очень глубоко

засела в поэтическом сознании этого времени мечта Соловьева о

«Софии», — не менее задевали острые мысли Розанова о «правде»

плоти; всех соблазняет мысль о синтезе христианства

язычества —

причем дело гораздо больше идет именно о язычестве, чем о хрис-

тианстве...

Как ни оценивать русский неоромантизм, но должно все же

признать, что в нем уже бьется пульс приближающейся новой эпо-

хи,

раскрываются новые перспективы, уводящие умы и сердца от

прежних установок. Очень типичным в этом смысле является и все

русское декадентство, о котором справедливо написал однажды

Мережковский, что «русское декадентство было явлением глубоко

жизненным» — в отличие от западноевропейского декадентства,

которое (по Мережковскому) «было по преимуществу эстетичес-

ким».

«Русские декаденты, — пишет далее Мережковский, — пер-

вые в русском образованном обществе, вне всякого церковного пре-

дания, самозародившиеся мистики». Верно в этих словах то, что с

русским декадентством связан глубочайший кризис русского «про-

свещенства», кризис позитивизма и полупозитивизма, открытое,

часто юродствующее исповедание «тайны бытия». Но русское де-

кадентство все же очень глубоко связано — и здесь мы должны

ограничить замечание Мережковского — и с эстетическими иска-

ниями и упованиями современности, и это очень важно, чтобы уяс-

нить себе черты подлинного романтизма у «самозародившихся

мистиков». Именно отсюда выросла идея «нового религиозного

сознания», которая связывает Мережковского с Бердяевым

; эта

идея, разная в своей основе у Мережковского и у Бердяева, связы-

вает все же их обоих с той тенденцией «отдаться революционно-

мистическим настроениям»

, которая лежит в глубине «нового ре-

лигиозного сознания», как его движущая сила. Тут, конечно, очень

сильна и антисекулярная установка, которая в то же время отры-

вает сознание от «исторического» христианства (как его обычно

понимают). «Люди нового религиозного сознания.... относятся с

отвращением к позитивному строительству жизни», — пишет Бер-

См. об этом обстоятельную книгу К.В. Мочульского о Блоке, где прекрасно вскрыта

духовная двусмысленность основных настроений не только символизма, но, в сущности, и всего

русского неоромантизма,

Ярче всего это выступает

довольно ранней статье Бердяева, посвященной именно Мереж-

ковскому («О новом религиозном сознании». Сборник «5иЬ зресме ае1егпиаи$». Петербург. 1907,

стр.

338—374),

также в сборнике «Духовный кризис интеллигенции», раз$1т.

Б е р д я е в. 5иЬ

зреае

аетегтШ1$,

стр. 360.

712

XX ВЕК

дяев

— и именно потому, что это «позитивное строительство жиз-

ни» слишком связано

«забвением тайны жизни»,

обмирщенным

сосредоточением внимания на «земной веси». Цитируем того же

Бердяева (который

молодые годы ярче других был связан

но-

вым романтизмом): «Люди нового религиозного сознания... хотят

связать свою религию со смыслом всемирной истории, хотят рели-

гиозно освятить всемирную культуру»

Эта антисекулярная установка соединяется наконец (у Мереж-

ковского, но и

Бердяева, см. особенно его предсмертную книгу

«Опыт эсхатологической метафизики»)

чувством конца исто-

рии —

перенесением центра тяжести в исторической диалектике

от прошлого

будущему. Апокалиптические предчувствия, почти

всегда расплывчатые, были довольно сильны в это время в разных

русских кругах, умеряя и сдерживая те оккультные влияния, кото-

рые в это же время вливались в русское декадентство

разных сто-

рон

В истории русских философских движений XX в. все это имело

огромное значение. Об этом часто забывают или хотят забыть, но

без учета всего, что составляло исходную почву религиозно-фило-

софского возрождения, не понять и тех уже чисто философских

построений, которые вырастали на этой почве. Вот почему нам ка-

жется уместным остановиться немного на изучении религиозно-фи-

лософских концепций Мережковского, самого яркого

талантливо-

го из «предтеч»

представителей «революционно-мистического

возбуждения».

2. Дмитрий Сергеевич Мережковский

(1865—1940)

был человек

выдающихся дарований, большого литературного таланта, напряжен-

ных религиозных исканий, жадно впитывавший

себя все ценные

течения современной и античной культуры. Широкое образование,

постоянно

им

пополняемое, делало из него, правда,

не

ученого, а толь-

ко дилетанта, но дилетанта высокого качества: Мережковский пере-

чел и изучил бесконечно много книг и специальных исследований,

всюду, однако, беря то, что ему нужно, что соответствует его темам.

Одна из лучших книг, написанных им, носит характерное заглавие

«Вечные спутники», — здесь собраны его превосходные, часто тон-

чайшие старые этюды

«вечных спутниках»,

мировых гениях

1Ыа., стр.

ш.

* 1Ыи\, стр. 56 5.

Кще не существует хотя бы беглого, но свободного

от

фантастики очерка истории различных

оккультных течений, которые аамутняли

религиозные

идейные искания

русской интеллиген-

ции.

Не

один Андрей Белый пострадал

от

своих увлечений антропософией.

И:*

сочинений

ж к о

в с к

о г о,

оставляя

стороне его чисто литературные произведе-

ния

его многочисленные произведения

по

истории религии, как «Рождение богов», «Атлантида

Европа»

др. его исторические монографии — мы должны отметить:

«Вечные спутники», Петер-

бург,

1899. 2)

«Толстой

Достоевский»,

т. I и П.

Петербург.

«Грядущий Хам», Петербург,

1906. А)

«Не

мир,

но

меч». Петербург,

1908.

713

ЧАСТЬ IV

области литературы. Мережковский действительно всегда обращен

к этим «вечным спутникам», но он остается при этом всегда самим

собой, и именно это и мешает ему быть тем, чем ему очень хочется

быть, мешает ему быть настоящим историком. Во всех своих книгах,

в которых так много настоящих Ьопз то1;$, удачнейших формул, он

всегда заслоняет собой того, о ком он пишет.

Мышление Мережковского движется в антитезах, в острых

противопоставлениях, но главная его тема определяется религиоз-

ным противлением «историческому» христианству. Мережковский

чувствует в себе «новое» религиозное сознание, так как в его душе

христианство уживается с влечением к античности,

античной куль-

туре.

Если Розанов критиковал «историческое» христианство во

имя Ветхого Завета, то Мережковский исходит из противопостав-

ления христианства и античности. К этому противопоставлению

Мережковский сводит все трудности «исторического христиан-

ства»,

но под влиянием Вл. Соловьева у него позже присоединяет-

ся еще искание «христианской общественности».

По мысли Мережковского, «историческое» христианство (т. е.

Церковь) отжило свой век, оно было односторонним выражением

христианского благовестия — ибо не вместило в себя «правды о

земле», «правды о плоти». Односторонний аскетизм свойственен

христианству по самому его существу: «Аскетическое, т. е. подлин-

ное христианство, — пишет Мережковский

, —

современная куль-

тура взаимно непроницаемы». Это отожествление христианства с

аскетикой

нужно Мережковскому, чтобы осмыслить «новое рели-

гиозное сознание », ибо только это последнее

может духовно удов-

летворить его. «Отныне, — однажды писал он

, — должна рас-

крыться во всемирной истории... правда не только о духе, но и о

плоти, не только о небе, но и о земле». Это было, можно сказать,

навязчивой идеей у Мережковского, — ему нужно «новое откро-

вение»

, к Церкви же, как «исторической» форме христианства,

ему трудно привыкнуть. Отсюда у него не только усиленный ак-

цент на «аскетической неправде» в христианстве, но отсюда и

упрямое утверждение «мистической связи самодержавия и право-

славия»

^. Для Мережковского православие настолько слито с рус-

ской государственностью, что он просто забывает о православии

в других странах.

В упомянутых в I главе Религиозно-Философских собраниях

(инициатива которых принадлежала именно Мережковскому и его

единомышленникам) эти два мотива — отожествление историчес-

«Не мир, но меч». Стр. 29.

«Плоть была уничтожена (!) в христианстве». 1Ыс!., стр.

28—29.

«Грядущий Хам». Стр. 123.

1Ыа., стр. 184.

«Не мир, но меч». Стр. 113.

714

XX ВЕК

кого христианства

аскетическим отвержением или даже «унич-

тожением» плоти

убеждение

«мистической» связи самодержа-

вия

православия

—

повторялись

на все

лады.

особенным блес-

ком

вдохновением эти темы развивал в своем докладе Тернавцев,

яркий

талантливый религиозный мыслитель. «Наступает время,

—

говорил он,

—

открыть сокровенную христианскую правду

зем-

ле... общественное

во

Христе спасение

религиозное призвание

светской власти»

Все это

очень характерно, как признание рели-

гиозной (хотя

односторонней) правды в секуляризме (т.

е.

«прав-

ды

земле»); секуляризм

историческое христианство мыслятся

здесь, как два полюса одной антиномии, друг друга обуславливаю-

щие. Преодоление этой антиномии мыслится здесь лишь

синтезе

ее противоположных начал, и здесь и Мережковский, и Тернавцев,

другие жили романтическими настроениями

Вл.

Соловьева

«сво-

бодной теократии». «Безнадежной противообщественное™ хрис-

тианства»

Мережковский противоставляет «освященную обще-

ственность», которую

он

часто мыслит

уже в

тонах анархизма

Поэтому Мережковский готов считать «историческое христиан-

ство» бесцерковным, ибо расцветшая в историческом христианстве

«религия уединенной личности»

не

есть вовсе Церковь. «Хрис-

тианство есть только чаяние

пророчество

Богочеловечестве,

Церкви,

но

само явление Церкви совершится

за

пределами христи-

анства»

Отсюда понятна

любимая схема Мережковского

(и под его

влиянием

других религиозных искателей этой эпохи — напр., Бер-

дяева

ранний период его религиозной философии)

«Трех Заве-

тах».

«Первый Завет

—

религия Бога в мире; второй Завет Сына

—

религия Бога

человеке

—

Богочеловека; третий

—

религия Бога

человечестве— Богочеловечества». «Отец воплощается

Космо-

се;

Сын

—

в Логосе; Дух

—

в соединении Логоса

Космосом, в еди-

ном соборном вселенском Существе

—

Богочеловечестве».

Таковы «чаяния

пророчества» Мережковского и

его

группы.

Это

—

типичная религиозная романтика, окрашенная очень ярко

«революционно-мистические» тона.

Но рядом

этим «революционно-мистическим возбуждением»

религиозный процесс, шедший пока «под спудом»

русском обще-

стве,

имел и другую форму

—

гораздо более выдержанную в тонах

религиозного и исторического реализма. Уже в сборнике «Пробле-

См.

протоколы

Рел.-Фил.

собраний

журнале «Новый путь»

(1902—1903), а

также

отдельном издании.

«Не мир, но

меч»,

стр. 33.

«Утверждение новой религиозной

б е з г о с у л а р с т

е и н ой об щ е с т в е н н о с -

ти

есть новое религиозное сознание...».

1ЫС1.,

стр. 207.

1Ыа*.,

стр. 37.

1Ыа., стр. 37.

715