Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

ЧАСТЬ II

способность загораться идеалом и, в соответствии с ним, направ-

лять свою деятельность.

Антропологизм Лаврова сначала (в первых трех указанных

принципах) кажется прямо примыкающим к критицизму и позити-

визму (в сочетании идей Канта и Конта), но, в конце концов, он нео-

жиданно освещается как по существу этический имманентизм.

Только то реально, в чем человеку дано действо-

в ать, — и потому «история и есть существенный признак, отли-

чающий род Ьото от других зоологических родов»

. История на-

чинается лишь там, где имеет место сознание свободы, — до этого

мы имеем лишь «канун свободы»; сама реальность человека рас-

крывается лишь в движении истории

. Но если движущая сила ис-

тории есть творческая мысль человека, определяемая идеалом, то,

значит, в сознании человека открывается простор для свободы, то

есть раздвигаются рамки простой необходимости, открывается

область «возможного»

(без чего логически нельзя иметь созна-

ния «свободы»). Таким образом становится ясным, почему тайна

всего бытия сосредоточена в человеке и именно в его моральном

сознании. Моральное сознание, начинаясь с простого «желания»,

создает идеал и движет творчество человека, вырывает человека

из потока бессознательного бытия, создает историческую действи-

тельность. И если Лавров так суммирует свой антропологизм

«человек есть источник природы (ибо из данных опыта человек вос-

создает «природу»), источник истории (борется за свои идеалы,

бросает семя в почву окружающего мира), источник собственного

сознания (перестраивает свой внутренний мир)», то ясно, что че-

ловек здесь взят, как существо творческое, существо моральное.

Мы охарактеризовали выше антропологизм Лаврова, как эти-

ческий имманентизм. И действительно, все центральное значение

человека определяется наличностью в нем этического начала

, но

сама эта этическая сфера в человеке берется исключительно в пре-

делах имманентизма . Трансцендентная сфера, реальное значение

которой признавал даже Кант для этической сферы (в своем гени-

альном учении о «примате практического разума» и о неустрани-

мом при этом устремлении к «Безусловному»), — здесь совершен-

но отстраняется. Антиметафизическая позиция Лаврова помешала

Статьи по философии. Вып. II, стр. 59.

Это и составляет тему огромного, но незаконченного труда Лаврова «Антропологическая

жизнь».

Категория «возможности» занимает исключительное место также в построениях Михайлов-

ского, как показал это Б. Кистяковский в статье «Категория возможности» («Проблемы идеализ-

ма»).

Три беседы о современном значении философии. Отеч. зап., 1861. I, стр. 140.

Очень много существенных замечаний по этому поводу делает Штейн берг («Начало

конец истории в учении Лаврова», Сборник «П.Л. Лавров»).

На это справедливо указывал, напр., архим. Бухарев в заметке о Лаврове («Три письма к

Гоголю», стр. 72).

344

XIX

ВЕК

ему осмыслить тот капитальный факт основоположного значения

моральной сферы, который он сам так глубоко вскрыл, — отсюда

его «полупозитивизм». Лавров действительно здесь очень прибли-

жается к Ланге, но он остается совершенно самостоятельным и

оригинальным в своем философском замысле.

Уяснив сущность антропологизма Лаврова, мы можем теперь

надлежаще осветить его основные философские взгляды.

6. Принципиальный антропологизм Лаврова не внес, однако,

ничего значительного в его понимание человека, — и этому, конеч-

но,

помешала его антиметафизическая позиция. Лавров всегда дви-

жется в узком кругу «сознаваемого», «критическое сознание» есть

для него и ценнейший продукт,

творческая сила индивидуального

и исторического движения. В этом смысле можно говорить об од-

ностороннем интеллектуализме Лаврова. Если он любит говорить

о цельной личности, то здесь понятие цельности относится к не-

возможности отделять или отрывать сферу морали от познаватель-

ного отношения к миру. Но в учении о внутреннем строе человека

Лавров очень упрощенно глядит на него, не предчувствует

не учи-

тывает того, что внес

антропологию Достоевский, вся школа Фрей-

да (Адлер, Юнг и др.): для Лаврова нет внутренней «запутаннос-

ти» в человеке. Правда, он не раз говорит о «дикарях высшей

культуры», но это выражение относится не к каким-либо стихий-

ным движениям в человеке, а к тем людям, которые, принадлежа к

народам, живущим исторической жизнью, сами выпадают из исто-

рии,

оказываются вне истории. Участие в истории, по Лаврову, тво-

рится через приобщение нашего сознания к историческому движе-

нию (в форме «способности наслаждаться развитием»); лишь

«критически мыслящая личность» реально входит в историческую

жизнь. «Личность» в человеке творится им самим, она не дана, а

задана. Очень любопытна в этом отношении такая мысль Лаврова:

«область нравственности не только не врождена в человека, но да-

леко не все личности вырабатывают в себе нравственные побуж-

дения, — точно так же (!), как далеко не все доходят до научного

мышления. Прирождено человеку лишь стремление к наслаждению,

и в числе наслаждений развитой человек вырабатывает в себе на-

слаждение нравственной жизнью и ставит это на высшую ступень

в иерархии наслаждений». Как видим, для Лаврова внутренний

строй человека, в его основах, оказывается весьма упрощенным

, и

если этицизм в построениях его получает, как было указано выше,

такое сильное и вдохновенное выражение, то, очевидно, этические

идеи Лаврова совсем не вытекали из его антропологии. В антропо-

логии Лавров является релятивистом, он не знает ничего о «непро-

изводных функциях» в душе (к каким относится и сфера морали);

Ср.

соответственные взгляды Чернышевского и Писарева в предыдущей главе.

345

ЧАСТЬ II

лишь мысль человеческая является для Лаврова твердой, не реля-

тивной, а, поистине, безусловной точкой опоры. В этом и состоит

интеллектуализм Лаврова

Гораздо богаче и в известном смысле замечательно понятие

личности, если брать это понятие уже в стадии моральной жизни

личности. Собственно, только о человеке, в котором уже прояви-

лась и окрепла моральная сфера, можно говорить, что личность

есть «неделимое целое». В «дикарях высшей культуры», напри-

мер,

когда личность не участвует сознательно в историческом

движении (то есть не содействует «прогрессу»), нет моральной

жизни, не может быть и цельности, ибо нет двух сфер (познава-

тельной и морально оценивающей), неразрывная цельность кото-

рых так существенна. Но в личности, доросшей до моральной жиз-

ни,

есть внутренний мотив цельности. Поэтому «цельность» в

человеке есть ие онтологическая, так сказать, а историческая

ка-

тегория. Ни в чем так не сказывается узость позитивистической

установки у Лаврова, как в том, что он превращает и моральную

сферу, и сам разум в продукты эволюции, в чисто историческую

категорию. Весь грандиозный замысел незаконченной работы

его — «Опыт истории мысли» основан на этом. Само сознание,

драгоценнейшее свойство личности, есть продукт (!) биологичес-

кого развития для Лаврова

; впрочем, вот как противоречиво го-

ворит он тут: «Каков бы ни был физический источник сознатель-

ности, явления сознания резко обособляются от всех явлений...

которые мы сводим или пытаемся свести на движение масс. Со-

знание невозможно свести к движению, — даже путем какой-либо

гипотезы

. Как же тогда можно говорить о «физическом источ-

нике сознательности»? Такие противоречия проходят через всю

антропологию Лаврова. Так, в психической эволюции человече-

ства (очень вдумчиво и глубоко обрисованной в том же труде)

влияние среды является решающим, а потом вдруг появляется

творческая сила «я», опирающегося на сознание идеала (это —так

называемое вторичное или идеальное «я», получающее характер

«свободного агента»)

. С одной стороны, нет в эволюции места

свободе, здесь все — причинно, с другой стороны, пафос свобо-

ды в жизни личности получает характер огромной творческой

силы, движущей и преображающей и человека, и историю. В од-

ном месте Лавров говорит, предвосхищая УаШт§ег

его РЫ1о$орЫе

с1ез

А1з оЬ: «Исходной точкой (в истории) является постановка лич-

ностью себе целей, как если бы эта личность была автономной».

И даже так: «Нравственный идеал есть единственный светоч,

См. всю главу «Эволюция сознания» (книга I, «До истории». Отдел I. «Подготовление

человека», гл. III).

1Ыс1., стр. 259—60. Ср. также стр. 329.

1Ыа., стр. 349.

346

XIX

ВЕК

способный придать перспективу истории», — то есть только мо-

ральное в бытии и есть историческая действительность. Мораль-

ная сфера, с одной стороны, есть чисто субъективное явление, че-

ловек ставит себе цели, «как если бы» он был свободным, а

то же

время именно моральная сфера является фактором огромной твор-

ческой мощи, создавая историческое бытие.

Так противоречива антропология Лаврова, вытекающая из его

«полупозитивизма», из сочетания автономного этицизма и догма-

тической плененности научным детерминизмом. В человеке, в мни-

мой его свободе открывается уже не мнимый, а могучий и подлин-

но творческий, реальный фактор бытия. Потому и строит Лавров

(очень рано)

«теорию личности», чтобы показать, что в сознании

свободы «живет неуничтожаемый факт творчества и ответствен-

ности (!) за свое творчество». Лавров выдвигает «идеал критичес-

ки мыслящей личности», — и именно в этой идее он перестает быть

исследователем, а становится «проповедником»

во имя этичес-

кого идеала. Не только антропология, но и все философские по-

строения окончательно осмысливаются в этой вершине этического

действования, необходимость отступает перед свободой, позити-

визм— перед «сознанием идеала». Такова система «этического

имманентизма», страстно живущего идеалом творчества, но без

религиозного и метафизического осмысления этого творчества.

Секуляризм в Лаврове достигает предельной высоты, полный глу-

боких противоречий, но тем более непримиримый в своей основ-

ной установке.

7. Из этики Лаврова вытекает и его философия истории — она

всецело определяется моральным сознанием. В частности, очень

важной является идея «уплаты долга» народу, — эта идея впервые

была развита Лавровым в «Исторических письмах»: «Дорого за-

платило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем

кабинете могли говорить о его прогрессе. Если бы... вычислить,

сколько потерянных жизней... приходится на каждую личность,

ныне живущую человеческой жизнью, наши современники ужас-

нулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован

на их развитие...» В приведенных словах, чрезвычайно характер-

ных для идеологических исканий 70-х годов, ярко выступает и сам

Лавров в глубочайших мотивах его построений. «Я сниму с себя

ответственность,— тут же писал он, — за кровавую цену своего

развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы умень-

шить зло в настоящем и будущем». Отсюда напряженный утопизм

Статья «Очерк теории личности» появилась в «Отеч. зап.» в 1859 г. Цитата, приводимая

ниже, — из этой статьи, стр. 232.

См. справедливые замечания об этом у Овсяннико-Куликовского

главе о Лаврове,

в «Истории русской интеллигенции» (т. II, стр. 238).

347

ЧАСТЬ II

в мышлении Лаврова; справедливо однажды было сказано об ас-

кетизме в его «проповедях»

Революционер

Лаврове подменивается, по выражению Овсян-

нико-Куликовского

, «подвижником-просветителем». Только

«просветительная программа» и здесь не похожа на западное Про-

свещенство, — она всецело здесь определяется этической установ-

кой.

В истории, кроме необходимости, открывается простор для

«возможности», — и потому важно «отдать себе отчет», что дол-

жно вносить в исторический процесс. История есть творческое

пре-

ображение внеисторического бытия, — и хотя существует внутрен-

няя закономерность в истории, но она достаточно пластична для

того,

чтобы творческое вхождение в историю было плодотвор-

ным, — тем более, что движущая сила истории, как мы знаем, за-

ключена в человеческой мысли. Лаврову чужды элементы руссоиз-

ма,

которые мы найдем у Михайловского: идеал истории для него

впереди.

Социалистические убеждения Лаврова, очень глубоко и силь-

но жившие в нем, подсказывались, конечно, моральным сознанием,

но Лавров непременно хотел рационально обосновать свой социа-

лизм. Не следует забывать, что Лавров испытал сильное влияние

Маркса, что он сам подчеркивал. В связи именно с этим надо толко-

вать общий историософский рационализм у Лаврова, — в целом

ряде пунктов у Лаврова находим отзвуки гегелианства, — воспри-

нятого и через Маркса, и независимо от него

. Безоговорочный

детерминизм соединяется у Лаврова (как у Гегеля и всех его после-

дователей) с прославлением свободы, как действующей силы исто-

рии.

Это совпадение необходимости и свободы у Лаврова имеет

особый характер в связи с тем, что он вводит в рассуждение кате-

горию «возможности»,— что станет у Михайловского централь-

ной историософской категорией. Но категория возможности для

Лаврова связана с психологической реальностью свободного дей-

ствия. Мы видели, что для Лаврова история начинается там, где «ес-

тественный» ход процессов осложняется тем, что вытекает из со-

знания свободы. И если Лавров принципиально признает принцип

детерминизма в историософии, то через все его исторические кни-

ги и статьи проходит красной чертой призыв к свободному творче-

ству «критически мыслящей личности». Лавров гораздо более апо-

стол свободы (и потому он и был вождем большой группы ищущей

молодежи), чем истолкователь исторической необходимости про-

Очень удачно приводит Андреевич (Опыт философии русской литературы, стр. 299) ряд

выдержек из Лаврова, где сурово и настойчиво говорится об «обязанностях» критически развитой

личности.

Овсяннико-Куликовский, Ор. ск., стр. 243.

См. об этом очень дельную статью А. Штейн берга «Начало и конец истории в учении

Лаврова» (Сборник «П.Л. Лавров»).

348

XIX

ВЕК

гресса... Пафос этицизма всей своей вдохновляющей силой обра-

щен

Лаврова именно

свободной личности,

и его

пламенная

неустанная проповедь социализма носит

на

себе

все

черты утопи-

ческого мышления. Овсяннико-Куликовский справедливо говорит

о романтизме

мысли Михайловского и Лаврова

оболочке

по-

зитивизма проявляется

обоих мыслителей

все та же

романтичес-

кая устремленность

социальной правде, которая характерна

для

русских романтиков,

—

да

и только

ли

русских?

8. Мы

очертили наиболее существенные оригинальные черты

построениях Лаврова; нам необходимо сказать еще немного

об об-

щих философских воззрениях Лаврова,

которых

он не был

ори-

гинален и в которых выражал общие идейные тенденции своей эпо-

хи.

Это

прежде всего относится

гносеологическим взглядам

Лаврова,

которых

так

ясно выступает влияние Канта и новейшего

критицизма. Мы

уже

знаем «личный принцип действительности»

Лаврова,

также «скептический» принцип

него:

нам

доступно

только

то, что

попадает

сознание. Хотя Лавров

без

колебаний

стоит

за

реалистическое понимание мира,

но

скептический прин-

цип

не

позволяет

ему

категорически утверждать реализм. Лавров

спасается

от

расслабляющего релятивизма

познании, уходит

«ис-

торию разума»,

где он

находит (мнимую, конечно,

ибо

здесь

все у

него движется

направлении реййо рппарп*)

ту

твердость

при-

знании реализма, которой

он

никак

не мог

извлечь

из

своего реля-

тивистического антропологизма. Однако Лавров сознает,

что

по-

знании уменьшается

для нас

объем бытия

(так как

отвлеченные

понятия вытесняют живой материал знания). Кантовский феноме-

нализм

рано привел Лаврова

антиметафизической установке,

он,

еще до

знакомства

Контом, учил

трех стадиях

развитии

человеческой мысли

(он их

характеризовал,

как: 1)

«народные

ве-

рования»;

«метафизический миф»,

и 3)

«научное построение»).

Лавров был решительным противником

материализма

спи-

ритуализма

как

построений метафизического характера,

но мы

уже отмечали непоследовательность Лаврова

вопросе

зависи-

мости души

от

тела. «Непроизводность сознания»

не

мешала

ему

говорить

«физическом источнике сознательности».

Овсяннико-Куликовский, 1Ы<1.,

стр. 227.

Ш п е т

(Сборник

«П.Л.

Лавров»,

стр. 108)

справедливо указал

на то, что

Лавров примкнул

к Канту

еще до

того «возвращения»

Канту, которое совершилось

Германии

во

второй половине

XIX в.

«Вещество вообще отвлеченное создание нашей мысли». «Вещество принадлежит метафизи-

ке» (Механическая теория мира.

От.

записки,

1859, IV). Тут же

находим

такие формулы: «Мате-

риализм находится

вне

науки»

(стр. 483),

«материализм есть метафизическая система»

(489),

«веще-

ство стало новым кумиром»

(484).

Спиритуализм

для

Лаврова

(как и все

религиозные построения) есть определенный фазис

истории мысли;

для

современного сознания

он

осуществим лишь,

как

патологическое явление

(см.

особенно «Опыт истории мысли»,

стр. 49).

349

ЧАСТЬ II

Нам остается закончить наше изложение общей характеристи-

кой философии Лаврова.

Лавров был, несомненно, очень оригинальным умом; однако та

синтетическая задача, которую он осознал для себя очень рано,

открывала простор для самых различных влияний на него. Фило-

софские искания Лаврова были крайне сужены в то же время тем

духом секуляризма, который безраздельно царил в ней, — и увле-

чение «научностью» закрыло перед его сознанием все те темы, ко-

торые диалектически связаны с философским осмыслением бытия.

Единственная область,

которой Лавров ничем не был стеснен, была

сфера этики, но и здесь Лавров упрямо хотел остаться в пределах

этического имманентизма, отвержения всякой метафизики. Полу-

чилось вопиющее противоречие во всей системе, в которой Лавро-

ву так хотелось достичь целостности. Вся этическая жизнь всеце-

ло определяется

вдохновляется сознанием свободы, но реальность

этой свободы была для Лаврова лишь психологической. Этическое

сознание у Лаврова было страстным, глубоким и категорическим, а

философское осмысление было заранее ослаблено позитивистичес-

ким складом мысли. Лаврову не только не удалось достичь целост-

ности, но ему не удалось (благодаря априорному отвержению все-

го «метафизического

»)

даже с достаточной глубиной вскрыть тайну

человека. Это сочетание категорического и страстного этицизма с

принципиальным релятивизмом и обрекло Лаврова на «полупози-

тивизм». Если сам Лавров не ощущал внутренней неслаженности

его системы, то потому, что вкус к историческому исследованию

закрывал перед ним принципиальную дисгармонию в его системе.

Превращение: и тайны человека, и тем смыслового порядка в «ис-

торические категории», этот принципиальный релятивизм изнутри

обессиливал позиции Лаврова. В его системе дух секуляризма явно

лишь обедняет и суживает то, что несет с собой подлинное фило-

софское (в частности, этическое) вдохновение.

Тот же полупозитивизм, то же непоследовательное сочетание

категорического этицизма с принципиальным позитивизмом нахо-

дим мы и у второго крупного представителя «полупозитивизма» —

Н.К. Михайловского, к изучению которого мы теперь и перейдем.

9. Николай Константинович Михайловский

родился в

1842 году в небогатой дворянской семье. Высшее образование он

получил в Горной академии, которую, впрочем, не кончил. Уже

18-ти лет он стал печататься в разных журналах. В эти годы на него

очень влиял (в смысле интереса к биологии) молодой ученый Но-

жин (рано умерший). В 1869 году Михайловский становится по-

Михайловский до сих пор не дождался серьезной биографии. Очень много материала для

биографии дает его беллетристический очерк «В перемежку».

350

XIX

ВЕК

стоянным сотрудником журнала «Отечественные записки»; в этом

журнале в течение 15-ти лет были помещены главнейшие статьи его,

привлекавшие к себе всеобщее внимание. Еще в 1873 году Лавров,

когда он создавал журнал «Вперед» (см. об этом выше), звал

Ми-

хайловского в эмиграцию, но Михайловский в это время был про-

тив революционной деятельности. Но позже он вплотную входит в

революционную группу, становится идеологом группы социалис-

тов-революционеров. С начала 90-х годов, когда возникает журнал

«Русское богатство» (ставший органом указанной группы), Михай-

ловский становится во главе этого журнала. В 1904 году

Михайлов-

ский скончался.

Творческая мысль у Михайловского работала очень сильно —

это был ум, способный к широким обобщениям, к смелым построе-

ниям, ум глубокий и философски одаренный. Но вся духовная ат-

мосфера, которой с юных лет дышал Михайловский, была небла-

гоприятна для его научно-философского творчества. Будучи по

природе натурой религиозной^ (в психологическом смысле этого

слова),

он всецело разделял общую установку секуляризма; мы уви-

дим дальше, что на этой почве созревал у Михайловского глубокий

внутренний надлом. Как у всех религиозных натур, поверивших в

правду секуляризма, и у Михайловского его религиозные движе-

ния искали выхода в этическом пафосе. Михайловский (как одно-

временно с ним Достоевский) стал одним из самых ярких и влия-

тельных проповедников персонализма; философское чутье не

позволило ему остановиться на простом «исповедании» персона-

лизма, — и отсюда выросли такие замечательные его статьи, как

«Борьба за индивидуальность», «Записки профана»; отсюда вырос-

ли и его замечательные построения в социологии. Персонализм у

Михайловского стремится стать мировоззрением, превратиться в

философскую систему, но не следует забывать об этическом кор-

не,

основном этическом смысле его персонализма.

Из этого же этического корня растет и прославленный его

«субъективизм». Михайловский, как

Герцен

Лавров, существен-

но антропоцентричен; он вообще немало сделал для изучения «тай-

ны человека», но на его антропологию, как и указанных выше мыс-

лителей, в высшей степени обеспложивающее влияние имел

позитивизм и релятивизм его эпохи. Но, как Лавров, будучи прин-

ципиальным релятивистом, присвоил этической сфере черты безус-

ловности и категоричности, так и Михайловский был неуступчив и

категоричен в этическом сознании. В Михайловском мы снова (как

и у Достоевского) находим бесспорное и глубокое влияние Шил-

лера, — и именно в его антропологии. Идеал внутренней целостно-

сти у Михайловского выражен гораздо конкретнее и ярче, чем у

Лаврова. Сам Михайловский так и не смог выйти за пределы по-

Это очень хорошо выражено у Овсяннико-Куликовского,

1Ыс1.,

т. II, стр. 230.

351

ЧАСТЬ

литивилма, чтобы метафизически обосновать моральные искания

человека, -—

оттого

построения Михайловского являются таким

же выражением

«полупозитивизма»,

как

и воззрения Лаврова.

Войдем теперь

изучение построений Михайловского

нач-

нем

изучения общих

начал

его

этического персонализма

кото-

ром ключ

ко

всем

его построениям

К).

Персонализм

Михайловского примыкает

русской лите-

ратуре

тому,

что

писал

у нас

Герцен, Лавров; несомненно, также

и влияние Прудона

но

своеобразие Михайловского заключается

в том,

что рядом

основной этической точкой зрения

он

выдвигает

с особой

силой права личности в борьбе

давлением общества, свя-

зывает темы персонализма

метафизикой природы. Лич-

ность носит

себе потребность целостности,

она не

хочет ослаб-

лять или подавлять ни одну сторону

себе. «Личность никогда

не

должна быть принесена

жертву,

—

пишет Михайловский

—

она

свята

неприкосновенна,

и все

усилия нашего

ума

должны быть

направлены на то, чтобы самым тщательным образом следить

за ее

судьбами

становиться на ту сторону, где она может восторже-

ствовать». Этот этический императив есть незыблемая

и в то же

время творческая основа всех идеологических исканий Михайлов-

ского,

который при всяком разногласии теоретического

мораль-

ного сознания «тщательно» следит

за

тем, чтобы защищать начала

личности.

При

этом Михайловский убежден,

что в

своей глубине

теоретическая истина никогда

не

может подкопаться

под

истину

морального сознания,

— и

здесь

Михайловском воскресает и

по-

новому звучит мотив целостности

в че л

о в

ек е и

целостности

духовной действительности самой

по

себе. Приведем известные

слова Михайловского

последнем: «Всякий раз, как приходит мне

в голову слово "правда",

не могу не восхищаться

его

поразитель-

ной внутренней красотой. Такого слова

нет,

кажется,

ни в

одном

европейском языке. Кажется, только по-русски правда-истина

правда-справедливость называются одним

и тем же

словом

и как

бы сливаются

одно великое целое. Правда,

— в

этом огромном

смысле слова, — всегда составляла цель моих исканий. Безбоязнен-

Сочинения Михайловского,

мы

цитируем

по 3 и 4

изданию

(1896 и 1906). Из

литературы

Михайловском отметим:

для

биографии

оценки личности Михайловского важны статьи

его, по-

явившиеся

разных журналах

в 1904 г.—

больше всего

«Русском богатстве».

различных

воспоминаниях

письмах самого Михайловского

см.

библиографические указания

Иванова-

Ра

з у м н и к а, т. II, стр. 415. К

анализу основных идей Михайловского

см. Б е л ь т о в

(Плеханов).

К вопросу

развитии монистического взгляда

на

историю,

1895;

Бердяев. Субъективизм

инди-

видуализм

общественной философии,

1901;

Струве. Критич. заметки

по

вопросу

об

экономичес-

ком развитии России

(1894);

Иванов-Разумник. История русской общественной мысли (изд.

1923, гл. III);

Маззагук.

Ор. ск. В. И.

Дальнейшие библиографические указания

см. у

Иванова-

Разумника.

На это

справедливо указал Маззагук.

1Ы<1. В. II, 152.

Соч., т. IV, стр. 451.

352

XIX

ВЕК

но смотреть в глаза действительности и ее отражению в правде-

истине, правде объективной, и в то же время охранять и правду-

справедливость, правду субъективную — такова задача всей моей

жизни. Все меня занимало исключительно с точки зрения ве-

ликой двуединой правды!»

«Михайловский, — не без иронии за-

мечает Бердяев

, — всю жизнь вздыхал по цельной правде и стре-

мился к гармонии, но он не пришел к этой правде и никогда не знал

гармонии». Это — верно, но тем знаменательнее, что Михайловский

действительно искал всю жизнь двуединую правду, чем бесспорно

удостоверяется, что искание целостности было творческой осно-

вой его исканий. Во всяком случае, ему надо было бояться не за

«объективную правду», значение которой не может быть оспари-

ваемо, ибо она предстоит в форме неотменяемых фактов, а за прав-

ду субъективную, то есть за правду моральную, от которой так легко

отходит наше сознание. Так называемый «субъективизм» в соци-

альном познании, на котором настаивал всегда Михайловский (см.

об этом далее), как раз определялся охраной «двуединой» правды,

то есть, в первую очередь, правды моральной, значение которой

при изучении социальной жизни так часто забывается. И как раз

«личность» и является угрожаемой со всех сторон, в силу этого

забвения этического момента. Недаром Михайловский говорит в

одном месте

: «Систему Правды (конечно, двуединой. — В.З.) я

представляю себе несколько шире философии». В философии, ко-

нечно, учитываются в ее синтезе принципы этики, — но они обыч-

но подчинены пониманию действительности и из него дедуциру-

ются, тогда как для Михайловского в этом уже есть ущероление

этики, которая не должна быть «подчинена» теоретической исти-

не,

чтобы войти в систему «двуединой правды». «Ум, привыкший к

исключительному изучению явлений природы, — пишет по этому

поводу Михайловский

, — склонен вносить идею железной необ-

ходимости, бессудности и в область этики». В этих словах отмеча-

ется самый основной и существенный пункт разногласия двух

правд — в то время как в области познания для Михайловского вне

спора стоит идея необходимости, в сфере этики центральное зна-

чение принадлежит идее свободы. Но одним этим конфликтом (о его

«разрешении

у Михайловского см. ниже) не ограничиваются труд-

ности в охранении двуединой правды. На уверения Кавелина, что

объединение теоретической и моральной сферы возможно именно

на почве философии, Михайловский отвечает

: «Я думаю, что это

Из предисловия к I тому (изд. 1906 г.), стр. V.

Б е р д я е в, «Субъективизм...», стр. 18.

Соч., т. IV (Письма о правде и неправде), стр. 405.

Соч., т. I, стр. 818.

В замечательных «Записках профана» (Соч., т. Ш, стр.

35/).

23 Зеньковский В. В.

353