Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

ЧАСТЬ II

жлт не одной России и ее проблемам, но всему миру. Толстой был

«мировым явлением», хотя он был решительно и во всем типично

русским человеком, немыслимым, непонятным вне русской жизни.

Его нельзя, однако, понять не только вне России, но, как мы

уви-

дим, —

вне Православия, хотя он и боролся упрямо

даже ожес-

точенно с Православной Церковью, — ив этом внутреннем анти-

номизме Толстого, в постоянной незавершенности, можно сказать,

нсзавершаемости его мысли, открывалась поразительная сила его

духа. Индивидуалист до мозга костей, отбрасывавший без разду-

мья все, что ему было чуждо, он был в то же время самым сильным

ярким выразителем в России философского имперсонализма. Со-

вершенно исключительный художник, страстный поклонник музы-

ки,

он написал самую острую, придирчиво несправедливую книгу

против искусства. Будучи последователем Руссо в критике культу-

ры и в воспевании «естественных» движений души, он во вторую

эпоху жизни трудился над чисто рациональным разрешением про-

блемы жизни, отбрасывая и презирая все эти «естественные

дви-

жения... XIX век ни в России, ни в Европе не знал другого такого

замечательного человека, такого могучего, страстного и горячего

«искателя правды». И это величие его личности отразилось и на

его мысли. Обратимся к беглому изучению его биографии

9. Лев Николаевич Толстой

(1828—1910)

родился

семье графа

Н.И. Толстого. Известные очерки «Детство, отрочество и юность»

хорошо передают семейную обстановку, в которой протекали ран-

ние годы его жизни. Мальчику было 9 лет, когда скончался его отец;

по признанию самого Толстого эта смерть «впервые поселила чув-

ство ужаса перед смертью» (мать Толстого скончалась, когда ему

было всего 2 года). Мальчик рос в обществе женщин, любящих, но

не имевших никакого влияния на детей. Учился Толстой (вместе с

братом) дома, готовился к экзамену в университет; поступив в Ка-

занский университет, Толстой не интересовался лекциями и очень

скоро (19-ти лет) бросил университет и уехал в деревню, где рас-

считывал за два года подготовиться к выпускному экзамену. В де-

ревне, однако, Толстой не усидел, переехал в Москву, где жил чис-

то светской жизнью. В 1851 году Толстой бросил эту жизнь и уехал

на Кавказ, где пробыл три года, поступив на военную службу. С Кав-

каза Толстой переехал в Севастополь, где принимал самое непо-

средственное участие в военных действиях.

Основным материалом для изучения жизни Толстого является биография, составленная его

последователем П. И. Бирюковым (т. I— IV). Очень важны: 1) Письма Л. Н. Толстого к

жене, 2) Письма С. А. Толстой, 3) Воспоминания Т. А. Кузьминской, детей Л. Толстого,

Гольденвейзера,

А)

Дневники Л.Н. Толстого. Из биографических очерков о Толстом, особенно

следует отметить Т. И. П о л н е р, Л. Толстой и его жена, 1928. Главные книги, посвященные уче-

нию Толстого, указаны ниже.

374

XIX

ВЕК

Еще в 1852 году Толстой напечатал рассказ «Детство», сразу

выдвинувший его в литературных кругах. Рассказы, написанные на

Кавказе и в Севастополе, особенно его «Севастопольские расска-

зы»,

доставили исключительную славу Толстому, — и когда

нояб-

ре 1855 года он приехал в Петербург, он сразу попал в атмосферу

такого внимания, восхищения, что у него закружилась голова. Но

уже в это время, как об этом сам Толстой рассказывает в «Испове-

ди»,

он чувствовал себя чуждым литературной среде со всей ее

искусственностью и самовосхищением. Особенно тяжело стали

складываться отношения Толстого и Тургенева... В 1856 году Тол-

стой уехал за границу; памятником этого первого путешествия за

границу остался ряд рассказов, из которых особенно надо упомя-

нуть гениальный очерк «Люцерн», в котором уже звучат первые

ноты обличения современной культуры. Вернувшись в деревню,

Толстой пережил несколько увлечений (музыкой, лесоводством и

т. д.) и особенно сильно увлекся он школьным делом, устроив в сво-

ей

деревне (Ясная Поляна) образцовую

школу.

Для изучения школь-

ного дела Толстой много работал по педагогике, специально ездил

за границу, чтобы изучить постановку там народной школы. Тол-

стой стал даже издавать специальный педагогический журнал, где

печатал свои оригинальные статьи, вызвавшие (несколько позднее)

целое течение «толстовской педагогики» в разных странах (позже

всех — в России).

В 1860 году за границей скончался старший брат Толстого —

Николай. Смерть эта произвела огромное впечатление на Толстого

(«страшно оторвало меня от жизни это событие...» — писал

Днев-

нике Толстой). В «Исповеди», где проблема смерти имеет решаю-

щее значение для духовных исканий Толстого, он писал: «Николай

страдал более года и мучительно умер, не понимая, зачем он жил, и

еще менее понимая, зачем он умирает... Никакие теории ничего не

могли ответить на эти вопросы ни мне, ни ему во время его медлен-

ного мучительного умирания».

Осенью 1862 года Толстой женился на Софье Андреевне Берс,

с которой прожил долгую счастливую жизнь, — эта жизнь стала

омрачаться лишь в последние 25 лет жизни Толстого. К первым

годам семейной жизни относится написание «Войны и мира», —

эта вещь навсегда вошла в мировую литературу. Несколько поз-

же написана была «Анна Каренина». Но уже к концу 70-х годов у

Толстого начался тяжелый духовный кризис, с такой исключитель-

ной силой описанный им в «Исповеди». Все та же проблема смер-

ти,

но теперь уже с неотвратимой силой, встала перед Толстым, —

и в свете этих размышлений перед Толстым развернулась вся его

неудовлетворенность той секулярной культурой, которой он

всецело жил до сих пор. В свете смерти жизнь открылась во всей

375

ЧАСТЬ II

своей непрочности; неотвратимая власть смерти превращала для

него жизнь в бессмыслицу. Толстой с такой силой и мучительно-

стью переживал трагедию неизбежности смерти, так глубоко стра-

дал от бессмыслицы жизни, обрывающейся безвозвратно, что едва

не кончил самоубийством. Едва ли в мировой литературе можно

найти другой памятник, написанный с такой силой, как «Испо-

ведь», где все слова полны обжигающей, огненной стихии... Ду-

ховный кризис Толстого закончился полным разрывом с секуляр-

ным миропониманием, переходом к религиозному отношению к

жизни. Сам Толстой говорит о себе (в «Исповеди»), что до этого

он был «нигилистом» («в смысле отсутствия всякой веры», — до-

бавляет он). Во всяком случае, Толстой стремился разорвать с тем

миром, в котором он жил, и обращается к простым людям («я стал

сближаться, — пишет он в «Исповеди», — с верующими из бед-

ных, простых, неученых людей, со странниками монахами, рас-

кольниками, мужиками»). У простых людей Толстой нашел веру,

которая осмысливала для них их жизнь: со всей страстностью и

силой, присущей Толстому, он стремится ныне напитаться у ве-

рующих людей, войти в мир веры — и прежде всего, вслед за на-

родом, обращается к Церкви. Разрыв с секуляризмом в это время

у него полный и решительный: все трудности, которые вставали

перед сознанием Толстого на этом пути, он преодолевал с помо-

щью «самоунижения и смирения» («Исповедь»). Но недолго про-

был Толстой в мире с церковным пониманием христианства, —

оставаясь (как он думал) на почве христианства, Толстой разры-

вает с церковным истолкованием учения Христа. Его отталкива-

ет догматика, его отталкивает и все то, что трудно принять для

разума. Богословский рационализм, в довольно упрощенной фор-

ме,

овладевает его сознанием; Толстой создает свою собственную

метафизику на основе некоторых положений христианства. Он

отрицает Божество Христа, отрицает Его воскресение; он реша-

ется по-своему переделывать текст Евангелия во многих местах,

чтобы удержать в Евангелии то основное, что, по его мнению, воз-

вестил миру Христос. Толстой пишет в 4-х томах «Критику дог-

матического богословия», пишет большой труд «В чем моя вера»,

трактат «О жизни», усиленно размышляет на темы философского

характера (следы чего чрезвычайно ясно выступают в опублико-

ванных «Дневниках»).

Духовный мир Толстого теперь окончательно определился, —

это была своеобразная, им самим созданная система мистического

имманентизма, — и в последнем пункте (в имманентизме) Толстой

был вполне созвучен духу рационализма нового времени (с его от-

рицанием всего трансцендентного). Но все же это было мистичес-

кое учение о жизни, о человеке — и этот момент, приведший Тол-

стого к очень острому и крайнему имманентизму, резко все же

376

XIX

ВЕК

отделяет его

от

современного мира; Толстой разрывал

своем

уче-

нии

Церковью

и с

миром

Вокруг Толстого

и его

учения

непротивлении

злу

силой ста-

ли

группироваться

во

всех странах последователи, стали возникать

«Толстовские общины». Новые друзья были часто фанатичнее

последовательнее,

чем сам

Толстой.

Их

вмешательство

жизнь

Толстого,

его

собственные

все

более нараставшие конфликты

семье (ни жена, ни дети

— за

небольшим исключением

— не

хотели

принимать отказа Толстого от платы

за

его литературные труды),

—

все

это

стало постепенно вырастать

большую

серьезную траге-

дию.

Она

тянулась долго

кончилась всем известным «уходом»

Толстого

из

семьи.

На

пути Толстой простудился

скоро скончал-

ся

от

воспаления легких.

Религиозно-философские сочинения Толстого — многочислен-

ны,

но в них

очень много повторений. Мы будем касаться, главным

образом, «Исповеди», трактата

«О

жизни» и работ

его «В

чем

моя

вера», «Царство Божие

—

внутри нас».

10.

Прежде

чем мы

перейдем

изложению философских

по-

строений Толстого, коснемся еще вопроса

влияниях, какие пере-

жил

он в

течение своей жизни. Толстой начал «философствовать»

очень рано,

но

не получил никакого систематического образования

в философии,

и это

сказывалось

всю его

жизнь. Было очень много

случайного

его философских увлечениях

тот

или

иной период,

—

случайного

в том

смысле, что

он

поддавался влиянию случайно

по-

падавших

ему

книг.

Но во

всех

его

увлечениях всегда было соот-

ветствие

его

собственным

—

ясным или неясным исканиям

Так,

Диалектика религиозных исканий Толстого лучше всего вскрыта

небольшом эподе

В.А. Маклакова

«О Л.

Толстом» (Париж,

1929).

Кстати, укажем здесь

на

литературу, посвя-

щенную

Толстому. Самым большим

основательным трудом, посвященным религиозно-философ-

ским

взглядам Толстого, является книга

Д.С.

Мережковского. Толстой

Достоевский

(т. I—II).

См.

также

А. К о з л о в.

Религия

Л.Н.

Толстого

его

учение

жизни

любви; Архим. Иоанн

(Шаховской),

Толстой

Церковь; Шестов. Добро

учении Толстого

Ницше;

И.А.

Ильин.

сопротивлении

злу

силой;

Вяч.

Иванов. Толстой

культура (сборник «Борозды

межи»);

сборник

статей «Религия Толстого» (Москва,

1911);

Иванов-Разумник. История русской

общественной

мысли

(т. II,

гл.

IV).

Отметим среди разных статей

Толстом

—

статьи

Н.К.

Михай-

ловского.

См.

также

Н. А.

Астафьев, Нравственное учение

Л.Н.

Толстого (Вопросы фил.

псих,

кн.

4).

См.

также

О. Ь о и г

ё. Ьа

рЬПозорЫе

с!е ТоЫои1899;

Л о с с к и й.

Толстой,

как

художник

мыслитель. (Совр.

зап.,

№ 37),

0^е1$Ьаиуег8. Коизвеаи

е1

То1$го1,

1912.

Обзора огромной

литературы,

посвященной Толстому, насколько

мне

известно,

не

существует

(см.

очень неполную

биографию

уИеЪегъе%.

ОезсЬ.

РЫЬз.

В. VI.

121:е Аий 1928.

348).

Для

изучения генезиса различных построений Толстого много дают

его

дневники (особенно

«Дневник

молодости

Л.Н.

Толстого», Москва,

1917);

интересна также

ценна

его

переписка

Н.Н.

Страховым

А.Л.

Толстой (Толстовский музей,

т. I—II,

1914).

Соображения Козлова

его

работе

Толстом

генезисе

его

воззрений

не

основаны

на

материалах

и не

имеют под собой серьез-

ных

оснований.

377

ЧАСТЬ II

когда в 16 лет Толстой «разрушил» в себе традиционные взгляды,

он страстно увлекся Руссо и носил на шее медальон с портретом

Руссо (вместо креста). Уже в эти ранние годы на первом плане сто-

ит у Толстого этика; «стремление к совершенствованию», посто-

янное недовольство собой, борьба с «низшими» стремлениями и

страстями уже в это время всецело заполняют его внутренний мир.

Во всяком случае, от Руссо Толстой воспринял тот культ всего «ес-

тественного», то подозрительное и недоверчивое отношение к со-

временности, которое постепенно перешло в придирчивую крити-

ку всякой культуры. Тяготение к «опрощению» диктовалось у

Толстого совсем не психологией «неоплатного долга» перед наро-

дом,

как это мы находим в разных формах народничества 60-х и

70-х годов (ср. выше главу о Лаврове и Михайловском). «Опроще-

ние» Толстому было нужно для него самого, чтобы сбросить с себя

гнет условностей, заполняющих так называемую «культуру». И в

этой потребности вырваться на простор «естественных» движе-

ний души Толстой не только находился под влиянием Руссо:

здесь имеет место конгениальность двух умов. Семена, заброшен-

ные Руссо, дали обильные плоды

душе Толстого: с известным пра-

вом можно было бы изложить все воззрения Толстого под знаком

его руссоизма, — настолько глубоко сидел в нем этот руссоизм до

конца его дней.

Из других влияний, глубоко вошедших в душу Толстого, надо от-

метить влияние Шопенгауэра

. В 1869 году он писал Фету: «Неперес-

тающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений,

которые я никогда не испытывал... Не знаю, переменю

ли

я когда мне-

ние,

но

теперь

уверен, что Шопенгауэр — гениальнейший из людей».

Любопытно отметить два основных мотива в системе Шопенгауэра,

которые оказались особенно сродни Толстому, — прежде всего его

феноменализм и учение о метафизической призрачности индивиду-

ального бытия, а, с другой стороны. Толстому был близок пессимизм

Шопенгауэра, который, впрочем, довольно скоро перешел у Толстого

в окрашенный оптимистически имперсонализм. Любопытно еще от-

метить (и здесь не столько влияние, сколько конгениальная близость)

совпадение взглядов на музыку у Толстого и Шопенгауэра

Других крупных философских влияний Толстой не пере-

живал, но читал он всегда очень много, жадно впитывал в себя раз-

личные духовные влияния его времени.

Сам Толстой немало еще говорил (в конце 90-х годов) о влиянии на него современного ему

молодого русского философа Зрп-'а, но по существу гносеологические идеи Спира не выводили

Толстого за пределы феноменализма, усвоенного им от Шопенгауэра. См. у Бирюкова детальные

указания на книги, которые особенно ценил Толстой в разные периоды жизни. О 5ри*'е, см. т. II,

ч.

IV, гл. IV.

См. об этом очень интересный этюд СЛ. Толстого «Музыка в жизни Л.Н. Толстого».

Юбилейный сборник под редакцией Гусева. Москва, 1928.

378

XIX ВЕК

11. Основные темы, которыми всегда была занята мысль Толсто-

го,

сходятся, как в фокусе, в его этических исканиях. К идеям Тол-

стого действительно уместно отнести характеристику их, как сис-

темы «ианморализма». В диалектике русских исканий XIX века мы

уже много раз отмечали, что у ряда мыслителей (начиная с Герцена)

этика оставалась постоянно «нерастворимой» в господствовавшем

позитивизме и натурализме. У Толстого, который понимал знание в

терминах именно натурализма

позитивизма , этика уже не только

не растворяется в учении о бытии, но, наоборот, стремится преобра-

зовать науку и философию, подчинив их этике. Это уже не «при-

мат» этики (как у Канта), а чистая тирания ее. Несмотря на острый и

навязчивый рационализм, глубоко определивший религиозно-фило-

софские построения Толстого, в его «панморализме» есть нечто ир-

рациональное, непреодолимое. Это не простой этический максима-

лизм, а некое самораспятие; Толстой был мучеником своих

собственных идей, терзавших его совесть, разрушавших его жизнь,

его отношения к семье, к близким людям, ко всей «культуре». Это

была настоящая тирания одного духовного начала в отношении ко

всем иным сферам жизни, — ив этом не только своеобразие мысли

творчества Толстого, в этом же и ключ к пониманию того совершен-

но исключительного влияния, какое имел Толстой во всем мире. Его

проповедь потрясала весь мир, влекла к себе, — конечно, не в силу

самих идей (которые редко кем разделялись), не

силу исключитель-

ной искренности и редкой выразительности его писаний, — а в силу

того обаяния, которое исходило от его морального пафоса, от той

жажды подлинного и безусловного добра, которая ни в ком не выс-

тупала с такой глубиной, как у Толстого.

Толстой, конечно,

был

религиозным человеком

своих мораль-

ных исканиях — он жаждал безусловного, а не условного, абсолют-

ного,

а не относительного добра. Будучи «баловнем судьбы», по

выражению одного писателя, изведав все, что может дать жизнь

человеку — радости семейного счастья, славы, социальных преиму-

ществ, радости творчества, — Толстой затосковал о вечном, абсо-

лютном, непреходящем добре. Без такого «вечного добра» жизнь

становилась для него лишенной смысла, — потому-то Толстой стал

проповедником и пророком

возврата

к религиозной

культуре.

В све-

те исканий «безусловного блага» раскрылась перед Толстым вся

зыбкость и потому бессмысленность той безрелигиозной, не свя-

занной с Абсолютом жизни, какой жил

живет мир. Этическая по-

зиция Толстого в этом раскрылась, как искание мистической эти-

ки.

Хотя сам Толстой всюду оперирует с понятием «разумного

Много справедливых замечаний об этом делает Козлов в своей книге (напр., стр. 95, 37,

86 раззип).

379

ЧАСТЬ

сознания»

, хотя

это

извне придает его этике черты рационализма

даже интеллектуализма,

но на

самом деле

он

строит систему имен-

но мистической этики. Основная моральная «заповедь»

, лежащая

в основе конкретной этики

Толстого

— о

«непротивлении злу»,

—

носит совершенно мистический, иррациональный характер. Хотя

Толстой

не

верит

Божество Христа,

но Его

словам Толстой пове-

рил

так,

как

могут верить только те, кто

видит

во

Христе Бога. «Ра-

зумность» этой заповеди, столь явно противоречащей современ-

ной жизни, означала

для

Толстого лишь

то, что

сознание этой

заповеди

предполагает, очевидно, другое понятие, другое измере-

ние разумности, чем

то,

какое

мы

имеем

нашей жизни.

Толстой

сам

признает,

что

«высшая» разумность "отравляет"

нам

жизнь »

. Эта

высшая разумность «всегда хранится

человеке,

как

она хранится

зерне»,

— и

когда

она

пробуждается

человеке,

она начинается прежде всего отрицанием обычной жизни.

«Страш-

но и жутко

отречься

от

видимого

(то

есть обычного.

— В.З.)

пред-

ставления

жизни

отдаться невидимому сознанию

ее, как

страш-

но и жутко было бы ребенку рождаться, если бы он мог чувствовать

свое рождение,

— но

делать нечего, когда

очевидно, что

видимое

представление влечет

жизни,

но

дает жизнь одно невидимое

со-

знание»

Ни в чем так не

выражается мистическая природа этого

«невидимого сознания», этой высшей разумности,

как в имперсо-

нализме, к

которому пришел Толстой

на

этом пути.

Сам

обладая

исключительно яркой индивидуальностью, упорно

настойчиво

следуя

во

всем своему личному сознанию, Толстой приходит

к ка-

тегорическому отвержению личности,

—

и этот имперсонализм ста-

новится

Толстого основой всего

его

учения

его

антропологии,

его философии, культуры и истории, его эстетики, конкретной этики.

Остановимся прежде всего

на

новой антропологии, которую

теперь развивает Толстой.

12.

«Удивительно,

—

пишет Толстой

Дневнике

— как мы

привыкли

иллюзии своей

особенности, отделейности от

мира.

Но

когда поймешь

эту

иллюзию,

то

удивляешься,

как

можно

не видеть того,

что мы — не

часть целого,

лишь временное

про-

странственное проявление чего-то невременного

непростран-

ственного». Сознание нашей отдельности, личное самосознание

точном смысле слова является, по Толстому, связанным лишь

фак-

том нашей телесной отдельности,

— но

сама

эта

сфера телесности

Яснее всего

это

понятие раскрыто

трактате

«О

жизни».

Система «заповедей», лежащих

основе всей проповеди Толстого, наиболее ясно анализи-

рована

работе Козлова

Толстом.

«О

жизни» (Берлинское издание,

1920 г., стр. 368).

1Ыа\,

стр. 401.

См. мой

этюд

Толстом

сборнике «Религия Толстого» (издание «Пути», Москва,

1911).

Дневник (Москва,

1916),

т. I, стр. 137.

380

XIX

ВЕК

с ее множественностью и делимостью

является бытием

призрач-

ным,

нереальным. В феноменалистическом

учении

внешнем

мире

Толстой находился иод сильным влиянием Шопенгауэра, от кото-

рого он взял и его учение о рппаршт тс1шс1иаиот5. Но Толстой

различает в личности ее индивидуальность («животная личность»,

по выражению Толстого

), от личности, живущей «разумным со-

знанием», — однако в этом «высшем» понятии личности Толстой

не отрицает вполне момента своеобразия. «Коренное и особенное

мое

"я"...

мое основное "я" ( «О жизни», гл.

XXVIII)...

независимо

от пространственных и временных условий и вносится нами (?!) в

мир из области внепространственной и вневременной; это то «не-

что»,

состоящее в моем известном, исключительном отношении к

миру, и есть мое настоящее и действительное «я». В каждом чело-

веке раскрывается особое, ему одному свойственное «отношение»

к миру, — и это и есть то, что проявляется в «животной личности»,

как подлинный и последний источник индивидуального своеобра-

зия.

Это учение Толстого очень близко к учению Канта, Шопенгау-

эра об «интеллегибельном характере», — но «характер — не суб-

станция», справедливо замечает по этому поводу Козлов

Во всяком случае, в учении о «разумном сознании» Толстой,

несомненно, несколько двоится между личным и безличным пони-

манием его. С одной стороны, как мы только что видели, «разумное

сознание» есть функция «настоящего и действительного «я», как

носителя своеобразия духовной личности, с другой стороны, ра-

зум или разумное сознание имеет все признаки у Толстого «обще-

мировой, безличной силы», как справедливо отметил Козлов. С од-

ной стороны, в трактате «О жизни» читаем: «не отречься от

личности должно человеку, а отречься от блага личности (гл. XXI),

и даже так: «цель жизни есть бесконечное просветление и едине-

ние существ мира» (гл. XIX), — а единение не есть слияние, оно не

допускает исчезновения личного начала. А с другой стороны, Тол-

стой говорит, как мы уже видели, о «всемирном сознании», кото-

рое у него мыслится очень близко к понятию «трансцендентально-

го субъекта» немецкой философии. «То, что познает, одно везде и

во всем и в самом себе», читаем

Дневнике

, это Бог, — и та... час-

тица Бога, которая и есть наше действительное «я». И далее Тол-

стой спрашивает: «Зачем Бог разделился Сам в Себе?» И отвечает:

«Не знаю». Приведем еще несколько любопытных мест из «Днев-

ника»

: «Если в человеке пробудилось желание блага, то его суще-

ство уже не есть отдельное телесное существо, а это самое созна-

Учение о человеке изложено Толстым в трактате «О жизни».

К о з л о в. 1Ыа., стр. 200.

Дневник, стр. 73, 75, 105.

1Ыа., стр. 28, 33, 58.

381

ЧАСТЬ

нис жизни, желание блага. Желание же блага... есть Бог». «Сущ-

ность жизни не есть его отдельное существо,

Бог, заключенный в

человеке... смысл жизни открывается тогда, когда человек призна-

ет собою свою божественную сущность».

Поэтому

Толстого и нет учения об индивидуальном бессмер-

тии (и тем более неприемлемо для него воскресение, как восстанов-

ление индивидуальности)

, — он учит о бессмертии духовной жиз-

ни (как Фехнер, Вундт), если угодно,

бессмертии человечества

(Толстой говорит, например,

«вечной жизни в человечестве»)

Такова антропология Толстого. Она очень близка

антропо-

логии, например, Киреевского, к учению последнего

«духовном

разуме»,

борьбе

«раздробленностью духа»,

восстановлении

«цельности

человеке. Но

Киреевского нет и тени отрицания

метафизической силы индивидуального человеческого бытия, а его

учение

духовной жизни открыто и прямо примыкает

мистике

Св.

Отцов. Толстой же упрямо называет свое мистическое учение

об «истинной жизни» учением

«разумном сознании» и этим на-

званием освящает и оправдывает свой богословский рационализм.

Он совершенно обходит вопрос, почему в человеке его «разумное

сознание» затирается и затемняется сознанием мнимой своей обо-

собленности, почему «разумное сознание» раскрывается для нас

лишь через страдания, почему то самое разумное сознание, кото-

рое есть источник всякого света в душе

% хотя и зовет человека

благу, в то же время говорит нам, что это неосуществимо: «Един-

ственное благо, которое открывается человеку разумным сознани-

ем,

им же и закрывается»

. Выше мы приводили слова Толстого,

что «высшая разумность отравляет нам жизнь»...

Ключ к этим противоречиям и недомолвкам у Толстого лежит,

конечно, в его религиозном сознании

: он ступил на путь религи-

озной мистики, но не хотел признавать мистический характер пе-

реживаний. Он принял учение Христа, но для него Христос не Бог,

а между тем он следовал Христу, именно как Богу, он до глубины

души воспринял слова Христа

путях жизни. Это странное соче-

тание мистической взволнованности

очень плоским и убогим ра-

ционализмом, сочетание горячей, страстной

искренней предан-

ности Христу

отрицанием

Нем надземного, Божественного

начала вскрывает внутреннюю дисгармонию

Толстом. Справед-

Как известно,

своем изложении Евангелия, Толстой выбрасывает все места, говорящие

воскресении Спасителя.

Толстой склонен иногда присваивать «человечеству», как целому, особое бытие (см. фило-

софию истории

«Войне

мире», ср. также «Дневник», стр.

169).

«Наше знание

мире

вытекает

из нашего стремления

благу»,

то

есть из «разумного

сознания»

(«О

жизни»,

гл. XIII).

«О

жизни»,

гл. XVIII.

Это очень хорошо показано Маклаков ым

его прекрасных этюдах

Толстом (Париж,

1929).

382

XIX

ВЕК

ЛИБО было сказано однажды,

что

своим учением «Толстой разошелся

не только

Церковью,

но еще

больше разошелся

миром»

. Рас-

хождение Толстого

Церковью

все же

было роковым недоразуме-

нием,

так как

Толстой

был

горячим

искренним последователем

Христа,

а его

отрицание догматики, отрицание Божества Христа

воскресения Христа было связано

рационализмом, внутренне

со-

вершенно несогласуемым

с его

мистическим опытом. Разрыв

же с

миром,

секулярной культурой

был у

Толстого подлинным

глу-

боким,

ни на

каком недоразумении

не

основанным.

13.

Действительно, вся философия культуры, как ее строит Тол-

стой, есть беспощадное, категорическое,

не

допускающее никаких

компромиссов отвержение системы секулярной культуры. Толстой

со своим мистическим имманентизмом совершенно

не

приемлет

се-

кулярного имманентизма. Государство, экономический строй, соци-

альные отношения, судебные установления

— все это в

свете рели-

гиозных взглядов Толстого лишено всякого смысла и обоснования.

Толстой приходит

мистическому анархизму.

Но

особенно остро

и сурово проводит свои разрушительные идеи Толстой

отноше-

нии к воспитанию, к семейной жизни, к сфере эстетики и науки:

его

этицизм здесь тираничен

до

крайности.

Что

касается эволюции

пе-

дагогических идей Толстого (которые

мы

здесь излагать

не бу-

дем)

то от

первоначального отрицания права воспитывать детей,

от педагогического анархизма Толстой

под

конец перешел

противоположной программе

— не

религиозного воспитания «во-

обще»,

навязывания детям того учения, которое

он сам

пропове-

довал. Ригористический негативизм Толстого

отношении

семье

хорошо всем известен

по его

«Крейцеровой сонате» и особенно

по

ее послесловию.

Что же

касается отношения Толстого

красоте,

то здесь особенно проявилась внутренняя нетерпимость, свойствен-

ная

его

этицизму. Впрочем, надо сказать,

что

Толстой здесь каса-

ется действительно острой и трудной проблемы, которая давно

за-

нимала русскую мысль.

Под

влиянием немецкой романтики,

но

вместе

с тем в

соответствии

глубокими особенностями русской

души,

у нас с

конца

XVIII

века началось,

XIX

веке расцвело,

как

мы увидели, течение эстетического гуманизма, жившее верой

во

внутреннее единство красоты

добра, единство эстетической

моральной сферы

человеке.

Все

русское «шиллерианство», столь

глубоко и широко вошедшее в русское творчество, было проникну-

то этой идеей.

Но уже у

Гоголя впервые ставится тема

внутрен-

ней разнородности эстетической

моральной сферы;

их

единство

здесь оказывается лишь мечтой,

ибо

действительность чужда

эс-

Маклаков, стр.

27.

См. мой очерк «Русская педагогика

в.» (§ 5—7).

Записки Рус. научн. инст.

Белграде.

Вып.

9 (1933).

383