Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

Глава IX

Полупозитивизм в русской философии XIX века.

К.Д. Кавелин, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский,

Н.К. Кареев

1. Русский секуляризм во второй половине XIX века достигает

своего высшего напряжения и творческого влияния, — но в то же

время сам он испытывает и чрезвычайный внутренний кризис. Не

отказываясь от основной задачи создания цельного мировоззре-

ния вне Церкви и вне ее коренного различения Царствия Божия и

царства мира сего, — русский секуляризм сам оказывается до

край-

ности насыщенным религиозными исканиями. Даже русский ниги-

лизм с его буйствующей стихией носит религиозную окраску; даже

в тех течениях, которые принципиально исповедуют материализм,

религиозные устремления выступают с полной силой (и это верно

не только для XIX века, но верно до наших дней). Но с особенной

отчетливостью прорастание религиозных исканий внутри секуля-

ристических течений сказывается в целом ряде ярких, почти всегда

очень талантливых построений, которые, по основной двойствен-

ности, мы характеризуем, как полу позитивизм. Они все, с большей

или меньшей ясностью, ориентируются на науку и ее позитивисти-

ческие тенденции, они воодушевлены идеей «земной веси», по сло-

ву Герцена, то есть движутся в линиях религиозного имманентиз-

ма и потому почти всегда антиметафизичны, очень часто они прямо

опираются на Конта и его последователей. Борьба с метафизичес-

ким идеализмом, упоение научным духом, безоговорочное испове-

дание научного релятивизма не мешают, однако, тому, что рядом с

этим, часто

очень сознательном противоставлении научному духу,

моральное сознание заявляет свои права на абсолютное и безус-

ловное значение. Вся сила религиозного одушевления, часто мис-

тического пламенения находит для себя возможность проявления

в этом «панморализме», в этом страстном, всепоглощающем

вдох-

новляющем, победном явлении морального энтузиазма. Пафос сво-

боды отбрасывает далеко идею необходимости, лежащую в основе

научного постижения мира; апофеоз личности, ее абсолютной цен-

334

XIX

ВЕК

ности не считается

подчиненностью личности неумолимым силам

природы. Это странное сочетание бескрылого позитивизма и вдох-

новенного этического энтузиазма сознается очень часто

полной

силой, но философствующая мысль готова примириться

таким

внутренним диссонансом, — но лишь бы не уйти от секуляризма.

Внутренний драматизм создается и поддерживается этой внутрен-

ней несвободой духа, кующего самому себе цепи, боящегося'Церк-

ви,

в то же время одушевленного темами христианства, и только

ими,

и только для них горящего творческим огнем. Мы увидим

ряде глав разнообразие индивидуальных построений всего этого

течения, роковая внутренняя узость которого мешает столь мно-

гим мыслителям этой эпохи освободиться от «духа века сего».

Мы остановимся прежде всего на К.Д. Кавелине,

котором

впервые

полной отчетливостью выступили черты «полупозити-

визма». Они, собственно, уже проявились

достаточной ясностью

у Герцена, но Герцен был все же очень связан

идеализмом, а в его

трагическом построении не было того «сциентизма», который так

много фальши внес

искания русских мыслителей. Творчество

К.Д. Кавелина в области философии было невелико, но оно лучше

других вводит в диалектику «полупозитивизма».

2. Константин Дмитриевич Кавелин

(1818—1885)

поступил

(17-ти лет) в Московский университет и был в юные годы близок к

Киреевскому и его родным, — но в то же время он был близок и к

Белинскому, который был его домашним учителем. Влияние Белин-

ского было решающим, и Кавелин на всю жизнь остался «запад-

ником». Чуть-чуть позже он сближается

Грановским и Герце-

ном,

пишет ряд замечательных статей по истории России, где уже

выступает характерная для него защита идеи личности. Он стано-

вится профессором в Петербурге и скоро был приглашен в препо-

даватели Наследнику; связи его

высшими кругами особенно ок-

репли при Александре И, когда подготовлялось освобождение

крестьян.

Кавелин был одним из самых видных и достойных представи-

телей русской интеллигенции

, в частности, русского либерализма.

К философии он долгое время, казалось, не имел отношения, но уже

в начале 60-х годов он выступил с рядом этюдов, которые были по-

том собраны в две книги: «Задачи психологии» и «Задачи этики»

О первой книге мы уже имели случай упоминать, когда излагали

идеи Ю.Ф. Самарина, который вступил

Кавелиным в научную по-

лемику.

Философская позиция Кавелина определялась характерной уже

в конце 40-х годов реакцией против «отвлеченного» идеализма не-

См.

статью

А. Ф.

Кони

Кавелине (Соч. Кавелина,

т. III).

Философские произведения Кавелина собраны

в III

томе его сочинений (Петербург,

1899).

335

ЧАСТЬ II

мецкой философии

решительным поворотом

«точному» знанию,

к исследованию фактов. Кавелин не примыкает к Конту, но общий

дух позитивизма всецело владеет им. Ему особенно импонирует

принципиальный релятивизм, — он, можно сказать, на каждом шагу

уверяет себя и читателя в том, что «в мире нет безусловных начал

или принципов — все в нем условно и относительно»

. Строгая и

подлинная необходимость «верна лишь в отвлеченном мышле-

нии»,

— пишет он, — в мышлении же конкретном, обращенном к

реальности, нет места «безусловной» необходимости^. Как очень

осторожный мыслитель, Кавелин против категорических утверж-

дений научного позитивизма

; у него даже вырываются такие фра-

зы:

«Единичный человек и природа — реальности, но, как они от-

носятся между собой, — окружено непроницаемой тайной. Еще

таинственнее те высшие силы, которые управляют судьбами еди-

ничного человека и всего мира»

Эта осторожность в отношении категорических суждений о

мире и человеке очень характерна вообще для полупозитивизма.

Борясь с «метафизическими миражами»

, Кавелин хочет твердо

держаться фактов, — и он особенно верит в психологию, как на-

уку, верит в то, что она снимет постепенно покров тайны, покры-

вающий человека. Конечно, для Кавелина очень типичен его ан-

тропоцентризм, — его интересует человек, и только человек. Он

наивен в своей несколько патетической вере в психологию, и, ко-

нечно, он не избег опасности «психологизма». Однако существен-

но для всей философской позиции Кавелина то, что он решитель-

но признает реальность творческого начала в личности*;

«самопроизвольность и свобода есть несомненный психический

факт», — заявляет он

. Но, конечно, и свобода в человеке услов-

на:

«Как нет ни безусловной необходимости в жизни, так нет и

безусловной самопроизвольности»

. Сознание свободы тем менее

должно быть отодвигаемо или умаляемо во имя необходимости,

царящей в природе, что сама «объективность» мира является мни-

мой,

ее источник лежит в психической жизни человека

. «Знание

возникает из человека, существует лишь в нем и для него. Пытать-

ся объяснить, а тем более выводить психическую жизнь из физи-

ческой

наоборот — значит попадать

заколдованный круг»

*. Для

Соч., т. III, стр. 881.

1Ыа\, стр. 641.

Ср. 1Ыс1., стр. 631.

« 1Ыа., стр. 929.

Ша., стр. 568.

1Ыа\, стр. 893, 982.

1Ыа., стр.919.

Ша., стр. 920.

Ша., стр. 1016.

Ша., стр. 407.

336

XIX

ВЕК

Кавелина так же неприемлем материализм,

как

и спиритуализм, —

бытие в его подлинной реальности остается эмпирически двой-

ственным: «Психическая

материальная жизнь — на одной общей

почве»

Этой почвой является именно внутренний мир человека,

и потому «одна лишь психология может разрешить задачу, на ко-

торую не дает ответа ни философия, ни естествознание»

. Каве-

лин готов идти до конца в этих утверждениях (близких к гносео-

логической позиции Маха), — для него теряет смысл различение

субъективного и объективного мира: «Мир внешних реальностей

есть продолжение личного, индивидуального, субъективного

мира» .

Эта философская позиция освобождает Кавелина от того сле-

пого поклонения естествознанию, которое занимает столь значи-

тельное место в основных установках позитивизма. Для Кавелина

открывается вся неустранимость и субъективная правда этической

сферы человека. Правда, он наивно верит в «научное обоснование

этики»

на том основании, что ныне, благодаря успехам психоло-

гии,

«доступны исследованию самые сокровенные тайны бытия»,

но фактически он нисколько не стеснен «научным исследованием»

фактов этической жизни. Его очень высокое этическое вдохнове-

ние по существу самостоятельно и независимо. Его подчинение

науке не идет дальше признания того, что «свобода возможна в

человеке лишь при определенных условиях, что она не есть нечто

само по себе безусловное»

, но, сделав эту оговорку, Кавелин за-

тем уже свободно и смело строит этику идеалистического харак-

тера.

«Источник и причина идеальных стремлений человека, — ус-

покаивает свою «научную» осторожность Кавелин,— есть его

сознание... оно имеет ведь дело не с реальными фактами, а с нашим

внутренним состоянием». Этический идеализм будто бы достаточ-

но обосновывается таким указанием... «Настоящая суть этики, —

читаем в одном месте у Кавелина

, — субъективные идеалы, кото-

рые она ставит сознательной жизни и деятельности человека». То,

что эти идеалы — «субъективны», это — реверанс в сторону науч-

ности, но право этического сознания ставить человеку свои задачи

(независимо от внешней необходимости) для Кавелина бесспорно.

«Нравственное развитие и деятельность составляют такую же на-

стоящую практическую потребность людей, как и все другие сто-

роны развития и деятельности»

Соч., т. III, стр. 467.

1Ыс1., стр. 637.

1Ыа., стр. 935.

1Ы4, стр. 991.

1Ыа., стр. 920.

1Ыо\, стр.961.

1Ыа., стр. 982.

337

22 Зеньковский В. В.

ЧАСТЬ II

Если, с одной стороны, этика у Кавелина является «гигиеной

духа», определяется «законами» психики, то, с другой стороны,

Кавелин высоко ставит этическое вдохновение, чистоту и бла-

городство морального сознания. На первом месте для него стоит

«стремление

истине, правде

душевной красоте »

; кстати сказать,

эстетический мотив, отвращение к пошлости и грубости определя-

ют стиль его эстетического гуманизма. Однажды он писал: «Мы не

боимся больше вторжения диких орд, но варварство подкрадыва-

ется к нам в нашем нравственном растлении... Дерево (культуры)

цветет, а корни его гниют».

Строгая моральная оценка действительности у Кавелина никак

не может быть выведена из его «научной» этики, — на самом деле

эта оценка вытекает у Кавелина из чисто морального идеализма, то

есть не связана ни по существу, ни в своем генезисе с его мнимо-

научным построением этики.

3. Переходим к изучению философского творчества П.Л. Лав-

рова.

П.Л. Лаврову очень не повезло на русской почве. Высылка в

Вологду, бегство его за границу, где скоро он стал во главе рево-

люционного издательства, членство

«Интернационале», — все это

долго делало самое имя его в России запретным. Важнейшие про-

изведения Лаврова, если появлялись в России, то лишь под разны-

ми чужими именами. Полное собрание его сочинений впервые ста-

ло выходить в свет уже после революции 1917 года... Даже

биографии Лаврова более или менее солидной не существует до

сих пор. Философская оценка Лаврова очень долго была тоже не-

благоприятной для него, многим его творчество представлялось

совершенно неоригинальным, эклектическим. Только с появлени-

ем большого сборника о Лаврове (Петербург,

1922),

где ряд авто-

ров дали превосходные статьи о философии Лаврова, мнение о нем

стало медленно изменяться. Однако и до сих пор его творчество в

целом остается неизученным.

Лавров развивался в тех же приблизительно духовных услови-

ях, как и Чернышевский, — и для Лаврова, как и для Чернышевско-

го,

основным и определяющим принципом познания и творчества

была «научность», научный критицизм. Но Чернышевский очень

рано ушел в публицистику, которая усилила в нем элементы острой

поспешной критики современности, отодвинув в сторону его (бес-

спорное) философское дарование. В Лаврове же его яркая револю-

ционная деятельность нисколько не понижала его научной осто-

рожности и вдумчивости. Лавров, несомненно, был подлинным

философом, но его со всех сторон стесняла не публицистика, а имен-

но его ученость, — притом ученым был он настоящим, с огромной

Соч.,

т. III, стр. 961.

338

XIX

ВЕК

эрудицией

разносторонними интересами.

Его

можно сближать

Г. Спенсером,

В.

Вундтом*

по

широте синтеза

основательности

его познаний,

— но

его

«полупозитивизме» очень определенно

выступает

и его

философский дар, стесненный,

но не

подавленный

поклонением науке.

Что касается биографии Лаврова

то,

как уже было упомяну-

то,

она

остается доныне неразработанной. Остановимся

на

наибо-

лее важных событиях

его

жизни.

Петр Лаврович Лавров

(1823—1909)

родился

семье богатого

русского помещика. Отец

его

был военным и сына тоже направил

военную школу

—

молодой Лавров поступил в Артиллерийское

во-

енное училище.

Уже в эти

ранние годы (Лавров окончил военное

училище 19-ти лет)

он

отличался исключительной эрудицией;

в это

время интересы

его

склонялись преимущественно

изучению

ма-

тематики

естествознания,

но он

тщательно изучал и историю

на-

учной мысли.

1844

году (21-го года) Лавров стал преподавателем

математики в Артиллерийском училище,

через несколько лет стал

профессором математики

Артиллерийской академии. Научные

исторические занятия были глубоко связаны

Лаврова

мораль-

ными исканиями

—

в этом отношении Лавров, разделяя общую рус-

ским философам моральную установку, занимает одно

из

самых

видных мест

истории русских этических исканий.

Нет

сомнения,

что

духовном созревании Лаврова сыграло большую роль влия-

ние Герцена

;

во

всяком случае, Лавров близок

Герцену

целом

ряде

его

основных идей (хотя Лаврову совершенно была чужда

трагическая историософия Герцена). Принципиальный

психоло-

гический примат этики

Лаврова оставался

всю его

жизнь

и со-

ставлял подлинный фундамент

его

секуляризма, резко

система-

тически выраженного Лавровым

Философские интересы очень рано проявились

Лаврова

как

раз

связи

изучением истории науки. Лавров всецело был захва-

чен общей атмосферой позитивизма, царившей

Европе

конца

40-х годов,

но он

основательно изучал

немецкую идеалистичес-

Главный материал —

это

автобиография Лаврова (Вестник Европы,

1910 г., № 9). См.

также «Материалы

для

биографии

П.Л.

Лаврова»,

под

редакцией

П.

Витязева, Петроград,

1921;

Колубовский. Материалы

для

истории философии

России («Вопросы филос.

психол.»,

1898).

Сочинения Лаврова издавались после революции,

но,

по-видимому,

не все

было издано

(см. Иванов-Разумник «Русская литература

от

70-х годов»),

6-е

издание «Истории русской

общественной мысли» (Берлин,

1923, стр. 414). В

книге Иванова-Разумника дана довольно подроб-

ная библиография работ

Лаврове. Отметим здесь прежде всего упомянутый

тексте сборник

«П.Л. Лавров» (Петербург,

1922, стр. 512) со

статьями Радлова, Мокиевского, Шпета,

Кареева

и др., М

г у к. Ор. ск. В.

II,

5. 132—149; К а м к о в,

Историко-философские

воззрения Лаврова,

1917.

Лучше всего

это

отмечено

Ш п

о м в его статье «Антропологизм Лаврова в свете истории

философии» (Сборник «П.Л. Лавров», стр.

100,

раззш.). См. также в книге Маззагук.

1Ыс1.

В.

II,

8. 144 (Ср.

сборник «Лавров»,

стр. 344).

См. особенно четкие формулы у Лаврова, напр.,

«Опыте истории мысли»,

т. I,

ч.

(«Задачи

истории мысли»), Женева,

1894, стр.

22*

339

ЧАСТЬ II

кую философию, памятником чего являются прежде всего его ста-

тьи о Гегеле . Очень спорным является вопрос, какое из влияний

было решающим в философском развитии Лаврова. Сам Лавров в

своей автобиографии говорит о серьезном влиянии на него Прота-

гора, Конта, Фейербаха и А. Ланге* — но при изучении его взгля-

дов становится ясным, что велико было влияние еще ряда филосо-

фов — прежде всего Канта, затем Курно**, Ампера

, Спенсера,

Маркса. Как видим, это все столь различные авторы, что, очевид-

но,

перед нами или просто эклектик, или же, наоборот, человек с

собственным оригинальным синтезом. В реальности именно послед-

него не приходится сомневаться, но где искать центра и руководя-

щей основы оригинальных построений Лаврова, — это не легко

установить. Но к этому мы еще вернемся позже.

Лавров был да и всю жизнь оставался ученым, но его живые

симпатии к «прогрессивным» течениям в русской леизни фатально

толкали его на сближение с русскими революционными движения-

ми.

Любопытно отметить, что Лавров все время печатал свои ста-

тьи не в органах русского радикализма, а в журналах более уме-

ренных, чисто либеральных. С Чернышевским, вождем русского

радикализма, у него не было близости, несмотря на чрезвычайное

сходство их во многих пунктах. Но Лавров держался несколько в

стороне от Чернышевского, вообще радикального направления

;

тем не менее он был арестован в 1866 году (в связи с покушением

Каракозова,

которому, впрочем, он не имел никакого отношения)

и был сослан в Вологодскую губернию. В 1870 году Лавров, поте-

рявший надежду на освобождение, бежал за границу

, по-прежне-

му стремясь только к научной работе, которая была совершенно

невозможна для него в условиях ссылки

. За границей он действи-

тельно до конца дней интенсивно занимался научной работой, но

очень рано втянулся и в революционную деятельность. Дело в том,

что во время пребывания в Вологодской губернии Лавров написал

«Исторические письма» (вышедшие в свет под псевдонимом Мир-

това),

которые имели (неожиданное для самого Лаврова) громад-

Статьи «Гегелизм» и «Практическая философия Гегеля» (Библ. для чтения, 1858, V, IX и

1859, III, V).

О влиянии последних двух философов см. в указанной статье Шпета. Ор. ск., стр. 100.

О рационализме Лаврова, приближающем его к Курно, ср. замечания Маззагук.

1Ы<1.

5. 137.

Лавров сам признавал себя учеником Маркса (Автобиография, Вестн. Евр. 1910, XI, стр. 90).

Ср.

«Материалы для биографии...», стр. 17.

По-видимому, Лавров не состоял членом революционного общества «Земля и воля», в чем

его подозревали власти. См. «Материалы...», стр. 80, примеч. 4. На замечании у полиции Лавров был

уже с 1861 г. (см. 1Ыс1., стр. 84).

См. «Материалы...», стр. 89.

См. очень существенные подробности об этом в статье Витязева «Лавров в

1870—73

г.»

(«Материалы»),

См.

чрезвычайно важное для биографии Лаврова его письмо

сыну («Материалы...», стр. 34—

340

XIX

ВЕК

ное влияние на радикальную русскую молодежь

. И вот,

1872 году,

группа почитателей Лаврова послала к нему в Париж своих пред-

ставителей с просьбой и предложением издавать заграничный жур-

нал и руководить социально-революционным движением. Лавров,

до того времени воздерживавшийся от прямого участия в револю-

ционном движении (он все надеялся получить возможность вер-

нуться в Россию для спокойной научной работы), под влиянием раз-

личных обстоятельств, принял предложение молодежи, основал

журнал «Вперед»

тем навсегда закрыл для себя возможность воз-

вращения в Россию

. Он, впрочем, продолжал печататься в Рос-

сии,

но всегда под чужим именем. Участие в Интернационале, ак-

тивное участие в революционной работе делали самое имя Лаврова

запретным для упоминания в русской печати, — и многочисленные

произведения Лаврова чисто научного характера оставались для

широких кругов русского общества неизвестными или забытыми...

В 1900 году Лавров скончался.

4. Переходя к изложению построений Лаврова, прежде всего

еще раз подчеркнем, что Лаврова никак нельзя считать эклектиком;

то обстоятельство, что в его взглядах отразилось влияние Канта и

позитивистов, Курно и Фейербаха, означает лишь широту его «кри-

тического реализма». Вообще исходное убеждение Лаврова опре-

делялось его верой в науку, его критицизмом, его отрицанием мета-

физики. Вся эпоха Лаврова жила теми же умонастроениями; Лавров

без колебаний и сомнений присоединяется к тому духу секуляриз-

ма,

которым был насыщен XIX век. Эта основная секулярная уста-

новка оставалась у Лаврова до конца дней

, — он остался верен

своему критическому рационализму. Позитивизм (как искание ис-

тины лишь в пределах опыта), углубленный построениями Канта,

Курно, предопределил всю работу мысли Лаврова и наложил свою

печать на его духовные искания. Но была у Лаврова одна сфера, в

которой он не знал границ или стеснений, в которой его внутрен-

няя работа шла свободно, независимо от его теоретических по-

строений, — это была сфера этики. Если можно сказать, что в Лав-

рове был настоящий пафос познания, критического исследования,

то с не меньшей силой, с истинным вдохновением в нем пылал эти-

ческий пафос. Это была натура исключительной преданности иде-

алу; справедливо было однажды сказано о нем

, что «сознание

нравственного долга сохраняло у него идеальную высоту религиоз-

Эти «Исторические письма» для ряда поколений были своего рода Евангелием.

Все это очень подробно исследовано в указанной выше статье Витязева («Материалы...»).

Биограф Лаврова отмечает, однако, что смерть подруги жизни Лаврова (г-жи Чаплициной),

на некоторое время поколебала равновесие его духа; больше всего взволновала его проблема бес-

смертия человеческого духа — но через некоторое время старый рационализм вновь овладел

им.

См.

статью Витязева в «Материалах...», стр. 21.

См. небольшой сборник «Памяти П.Л. Лаврова» (Женева,

1900),

стр. 29.

341

ЧАСТЬ II

ного культа до последней минуты жизни». Здесь мы имеем нечто

большее, чем тот гуманизм, который нам уже много раз встречал-

ся,

как основное содержание русского секуляризма. В Лаврове (как

отчасти, но не с такой силой, в Михайловском) есть и нечто близ-

кое к «панморализму» Л. Толстого. Уже у Герцена независимость

и самобытность морального вдохновения полагают границы пози-

тивистической установке ума; ту же черту мы отмечали и у Черны-

шевского. Но у Лаврова с особенной ясностью выступает примат

этики, — и отсюда, и только отсюда, надо выводить его антрополо-

гизм (в котором сам Лавров видел самую характерную черту его

системы).

В одной из самых ранних его философских статей — «Три

беседы о современном значении философии» — это выступает с

полной ясностью; другие статьи того же времени все построены в

тех же тонах.

«Философия, — читаем в одной из статей

, — есть понимание

всего сущего, как единства, и воплощение этого понимания в худо-

жественных образах и нравственных действиях». В этой формуле

сразу ясно, что этическая (и эстетическая) сфера

здесь ставятся

рядом с познанием, как самостоятельная область духа. Мы уви-

дим дальше, что этические мотивы в известном смысле предопре-

деляют все основные построения Лаврова. Но сейчас подчеркнем,

что ни гносеология, которой отводил Лавров первое место в систе-

ме философских изысканий, ни критическая история разума (что

было возлюбленнейшей темой научных исследований Лаврова) не

закрывали для него темы «воплощения» нравственных движений.

Лавров поэтому считает основным и исходным понятие «цельного

человека», что и определяет его «антропологизм». Эта идея «цель-

ного человека» формально сближает Лаврова с Хомяковым, Кире-

евским, но у этих мыслителей она имеет совсем не тот смысл, что у

Лаврова. Во всяком случае, Лавров рано сознает своеобразие эти-

ческой жизни

, сознает и то, что только наличность этического

идеала освещает нам ход истории. В этой независимости этичес-

кой сферы, неразложимой, невыводимой из «фактов», заключает-

ся «полупозитивизм» Лаврова.

Но обратимся к более систематическому анализу его взглядов.

5. Сам Лавров выразил исходную позицию философского ан-

тропологизма в следующих трех принципах: 1) действительность

личного сознания, иначе говоря, «личный принцип действительно-

сти

»;

2) принцип реализма; «все, что

мы

сознаем, не находя противо-

Три беседы... (цитирую по журналу «Отеч. записки», 1861, I, стр. 141).

Было бы интересно заняться анализом эстетических высказываний Лаврова, в изобилии

разбросанных у него повсюду, но решающее значение в формировании системы Лаврова имели,

конечно, этические мотивы.

Это с полной ясностью выступает в этюдах Лаврова «Очерки вопросов политической фило-

софии» и «Современные учения о нравственности».

342

XIX

ВЕК

рения при этом сознании ни в самом понятии сознаваемого, ни в

группировке вновь сознаваемого с прежним сознанием,

представ-

ляет нам реальное бытие», и 3) скептический (в отношении к мета-

физике) принцип: «процесс сознания (сам по себе) не дает возмож-

ности решить, есть ли он сам результат реального бытия, или

реальное бытие есть его продукт»

. Но тут же Лавров делает ха-

рактерное добавление: в практической философии (то есть в эти-

ке) «скептическое начало не имеет места». «Отсутствие скепти-

ческого принципа в построении практической философии придает

ей особую прочность

независимость

от

метафизических теорий...

В этом выражается независимость личности... Личность сознает

себя свободной, желающей для себя и ответственной перед собой.

Это — личный принцип свободы»

Заметим тут же, что Лавров считает вопрос о свободе воли

(в метафизической постановке) неразрешимые, но с тем большей

силой утверждает он реальность сознания свободы. «Нельзя уст-

ранить в человеке, — говорит он

, — явления самообязательнос-

ти,

суда над собой... Я исхожу из факта сознания свободы, факта

создания идеалов и на основании этих фактов я строю связную си-

стему нравственных процессов».

конечном итоге, после этого фун-

даментального добавления к утверждению имманентизма в позна-

нии,

вырастает имманентизм

этике. Этика сохраняет

для

Лаврова

всю свою значимость, независимо от вопроса о «метафизической»

реальности свободы, — и это не есть плоский психологизм у Лав-

рова, а именно его антропологизм

. Только весь человек в целом

явлении его жизни — истинный предмет философии, утверждает

Лавров; а в цельной жизни личности ее творчество, всегда имею-

щее какие-либо цели, занимает выдающееся место. Мы только что

видели, что для Лаврова к сфере этики неприложим скептический

принцип. И если человек «есть единство бытия и идеала», если в

отношении к познанию нельзя забывать о «скептическом принци-

пе»,

то в этом цельном единстве человека центр тяжести, очевид-

но,

заключается именно в его этической сфере. «Философствовать,

это — развивать в себе человека, как единое стройное существо», —

говорит в одном месте Лавров, — и понятно, что прочным основа-

нием такого развития является наличность морального сознания,

Статьи по философии. Вып. II, стр. 64—68.

1Ыа., стр. 69.

Ответ Страхову. Отеч. зап. 1860. XII, стр. 102. Нельзя поэтому говорить, как это находим

у Радлова (Лавров в русской философии. Сборник «П.Л. Лавров», стр. 7), что Лавров считал

свободу иллюзией. Это неверно — для Лаврова вопрос о

метафизике

свободы был неразрешим

(и только!), а психологическая реальность свободы для него самый важный и незыблемый факт.

1Ыа., стр. 107.

Антропологизм Лаврова наиболее правильно освещен в статье Шпета (в сборнике

«П.Л.Лавров»).

343