Тузов Д.О. Теория недействительности сделок. Опыт российского права в контексте европейской правовой традиции

Подождите немного. Документ загружается.

конкретный субъект, чьими действиями происходит устранение эффекта сделки. Согласно

этой классификации порочность может быть: (1) такой, "что правовой эффект, возникший

из юридической сделки, является внутренне бессильным", или (2) такой, "что можно

требовать его устранения". Первый случай имеет место, когда праву, основанному на

сделке, противостоит эксцепция, так что данное право неосуществимо против воли того,

кому последняя предоставлена. В этом случае позиция заинтересованного лица является

пассивной (в том смысле, что он выступает в роли ответчика). Во второй же ситуации

речь идет уже об активной, инициативной роли заинтересованного в отмене сделки

субъекта, причем в зависимости от того, чьими действиями производится устранение

эффекта, имеет место дальнейшее разграничение случаев, когда оно должно произойти (a)

"благодаря судье" (in integrum restitutio, bonorum possessio contra tabulas, querela inofficiosi

testamenti) и (b) "посредством деятельности того, в чью пользу юридический эффект

наступил или существует в настоящее время" (actio doli, actio quod metus causa <141>). К

этой классификации Виндшейд добавляет еще одну классификационную рубрику,

основанную уже на ином критерии, а именно на порядке (судебном или внесудебном)

устранения последствий сделки: "можно также вообразить, что оно может реализоваться

посредством простого заявления того, кто находит себя обремененным наступившим

правовым эффектом" <142>.

--------------------------------

<140> Windscheid B. Op. cit. § 82. S. 248 f.

<141> По-видимому, эти actiones рассматриваются Виндшейдом как имеющие

реституторную оговорку.

<142> Windscheid B. Op. cit. § 82. S. 248.

В связи с установленным разграничением ничтожности и оспоримости по признаку

необходимости реакции заинтересованного лица Савиньи, а затем и Виндшейд

критиковали весьма распространенное тогда, особенно в области процессуального и

брачного права, мнение, согласно которому во многих и важных случаях лицо, понесшее

ущерб в связи с ничтожной сделкой, имеет право ее оспорить и отменить, и с этой целью

ему предоставлен специальный иск под именем querela nullitatis <143>, от предъявления

которого зависит само существование ничтожности. "В действительности же, однако, -

возражает Савиньи, - не является ни необходимым, ни возможным, чтобы то, что сразу же

ничтожно, а следовательно, не существует, аннулировалось лишь посредством иска. <...>

Во всех этих случаях не существует ничего юридически действительного; нет

необходимости в иске, чтобы рассеять пустую видимость, и нет никакой надобности в

воле или деятельности лица..." <144>. Даже в тех редчайших случаях, когда римское

право дает примеры так называемой относительной ничтожности, не существует, по

мнению Савиньи, какого-либо специального иска, querela nullitatis, и "будет достаточен

всегда обычный договорный иск, а ничтожность будет рассматриваться лишь как

некоторое основание, которое должно влиять на действие такого иска" <145>.

--------------------------------

<143> Querela nullitatis (лат.) - жалоба (иск) о ничтожности.

<144> Savigny F.C. Op. cit. Bd IV. § 202. S. 540.

<145> Ibid. S. 542. Ср. с уже цитированным замечанием Граденвитца: "Случаи, в

которых можно было бы требовать ликвидации ничтожного... обязательства, в пандектном

праве отсутствуют" (Gradenwitz O. Op. cit. S. 303).

В целом разделяя эту критику, Виндшейд все же допускает иск о ничтожности,

который, однако, по его мнению, "имеет смысл лишь как преюдициальный иск, т.е. как

иск, направленный на установление ничтожности", на ее констатацию как уже

существующего факта, не являясь при этом ее условием <146>. Из данного положения

логически вытекало и то, что погашение указанного иска давностью никак не влияет на

ничтожность сделки: последняя как была, так и остается ничтожной, без присущего ей

эффекта: Quod ab initio vitiosum est, non potest tractu temporis convalescere <147>.

--------------------------------

<146> Windscheid B. Op. cit. S. 249, Fn. 6. Ср.: Барон Ю. Система римского

гражданского права: В 6 кн. СПб., 2005. С. 194: "Иска о признании ничтожности (так наз.

querela nullitatis) не требуется, поэтому источники римского права о нем и не упоминают;

но он может быть полезным, чтобы раз и навсегда прекратить все споры о ничтожности

или действительности сделки".

<147> D. 50, 17, 29: "То, что изначально порочно, не может быть исцелено течением

времени".

Эта максима рассматривалась как имеющая значение общего правила, согласно

которому ничтожность неисцелима. Однако, по признанию Савиньи, данному правилу

известны отдельные исключения, прямо допускаемые в "наших источниках" <148>. Что

же касается устранения дефектов оспоримых сделок, которое собственно исцелением не

является, а представляет скорее отказ управомоченного лица от своего права на защиту и

использования соответствующих средств, то оно возможно во всяком случае <149>.

--------------------------------

<148> Savigny F.C. Op. cit. Bd IV. § 203. S. 555 f. См. также: Windscheid B. Op. cit. §

83. S. 254 ff.; Барон Ю. Указ. соч. С. 195.

<149> Savigny F.C. Op. cit. Bd IV. § 203. S. 559 f.

Устанавливая сферу действия ничтожности, Савиньи обращался к известному

делению римских законов на leges imperfectae, не предусматривающие никакой санкции за

их нарушение, leges minus quam perfectae, карающие за несоблюдение запрета штрафом,

но не устанавливающие в то же время ничтожности сделки, и, наконец, leges perfectae,

объявляющие совершенную в противоречии с ними сделку ничтожной. Задаваясь

вопросом, о каких последствиях должна идти речь, если закон запрещает какую-нибудь

сделку, не выражая точным образом последствия нарушения ("могло бы, например,

утверждаться, что тяжкое последствие ничтожности должно допускаться лишь в случае,

когда оно прямо предписано законом"), Савиньи приводит постклассический источник -

Конституцию Феодосия II 439 г. (C. 1, 14, 5), предписывающую, что из любого

законодательного запрета сама по себе происходит ничтожность запрещенного акта,

безразлично, выражено ли или нет такое последствие в законе. Исходя из этого, Савиньи

выводит правило: "всякий запретительный закон должен всегда рассматриваться как lex

perfecta", делая, однако, оговорку, что "в этом предписании, по внешности совершенно

общем, должно подразумеваться естественное исключение", когда тот же запретительный

закон прямо предписывает "последствие, отличное от ничтожности и такое, которое не

может сочетаться с ней" <150>. Таким последствием, в частности, является оспоримость

сделки.

--------------------------------

<150> Ibid. S. 550 f. При этом вполне сочетается с ничтожностью штраф, поэтому

если закон устанавливает штраф за нарушение, из этого еще нельзя выводить, что имеется

указанное исключение и ничтожность не наступает (Ibid. S. 552).

Разграничение ничтожности и оспоримости, равно как и основные его пункты,

получило поддержку большинства пандектистов. Анализируя состояние учения о

порочности сделок в германской юриспруденции конца XIX в., Людвиг Миттайс называл

в качестве обычно указываемых в литературе характерных различий между ними

следующие:

"1. Ничтожность сделки должна приниматься судьей ex officio, оспоримость - лишь

на основании ходатайства стороны об этом <151>;

--------------------------------

<151> Как единственного, кто сомневался по поводу этого признака, Миттайс

называл Беккера.

2. Ссылаться на ничтожность может каждый, ссылаться же на оспоримость может

только лишь определенное управомоченное лицо <152>;

--------------------------------

<152> Этот признак оспаривал, по словам автора, лишь Шлоссман.

3. Ничтожность действует ex tunc, оспоримость - ex nunc <153>;

--------------------------------

<153> То есть ничтожность действует с обратной силой, а оспоримость - на будущее

время. Данное различие Миттайс характеризовал как наиболее спорное в доктрине, не

поддерживаемое, в частности, Виндшейдом и Келером.

4. Ничтожность принципиально неисцелима, оспоримость в принципе исцелима;

5. Иск о ничтожности сам по себе немыслим, в то время как право оспаривания

зачастую должно быть реализовано специальными правовыми средствами или в течение

короткого срока" <154>.

--------------------------------

<154> Mitteis L. Op. cit. S. 106.

И хотя сам Миттайс на основе анализа конкретных нормативных данных приходил к

выводу, что в действительности одновременно все пять признаков соединяются только в

понятии ничтожности <155>, опровергая применительно к оспоримости правильность

третьего из них <156> и универсальность второго и пятого, общий его вывод был

однозначно в пользу выделения и разграничения двух форм порочности: "В соответствии

с верным пониманием нужно противопоставить понятию чистой ничтожности

(Nichtigkeit) <157> сделку саму по себе существующую, но способную к аннулированию"

<158>.

--------------------------------

<155> "...Понятие ничтожности задано, собственно, уже логикой, и в той мере, в

какой его принимают логически, не подлежит никакому сомнению, что пять

приписываемых ему атрибутов имманентны ему" (Ibid. S. 107).

<156> Он указывал на его неадекватность существующим правовым реалиям

вследствие проводившегося в пандектистике различия между двумя формами

оспоримости: ресциссиями, уничтожающими саму сделку и действующими ex tunc, и

ревокациями, аннулирующими лишь последствия сделки и действующими ex nunc. Такая

неоднородность оспоримости не позволяла, по мнению Миттайса, отграничить ее от

ничтожности по рассматриваемому признаку (см.: Ibid. S. 109 f., 113).

<157> В которое он не включал, однако, относительную ничтожность, о которой см.

ниже, § 23, сн. 256; § 24.

<158> Mitteis L. Op. cit. S. 114.

Так на разнородном и противоречивом материале римских юридических источников

пандектисты выстроили новое здание - рациональное учение о ничтожности и

оспоримости, стройную теорию, вполне пригодную решать стоявшие в то время перед

правом задачи. Однако, по убеждению Савиньи, которое вряд ли безоговорочно разделил

бы современный романист, это было лишь результатом точной интерпретации

источников, систематизацией и классификацией действительно существовавших

правовых реалий <159>: "Римские юрисконсульты, - отмечал он, - имеют обыкновение

говорить с большой уверенностью о противоположности между ничтожностью и

оспоримостью, и редок случай, когда оставалось бы неясным применение той или другой

концепции; даже их технические выражения при их наиболее важном применении

являются точными и недвусмысленными, хотя в некоторых случаях и имеется

неопределенность терминологии" <160>. На самом же деле, как отмечает современный

исследователь вопроса, Массимо Брутти, пандектное понятие Anfechtbarkeit выражало

попытку перевести ряд нормативных решений, порожденных дуализмом цивильного и

преторского права, в понятийные термины, свойственные унитарному правопорядку,

связывая с конкретной возможностью устранить эффект фактического состава

квалификацию этого последнего как порочного и представляя, таким образом,

оспоримость как некоторое качество сделки <161>.

--------------------------------

<159> Впрочем, по вопросу о том, насколько противоположение ничтожности и

оспоримости соответствует римским источникам, не было согласия даже среди

пандектистов. Такое соответствие категорически отрицал, например, Шлоссман,

утверждая, что указанные категории не могут иметь для римского права "материального

значения", т.е. описывать реальные ситуации (Schlossmann S. Op. cit. S. 9). Он

подчеркивал, что случаи, к которым доктрина относит термин Anfechtbarkeit, объясняются

лишь в связи с характерным для классического права дуализмом ius civile и ius

honorarium, а следовательно, между тем, что называют ничтожностью и оспоримостью

применительно к римскому праву, имеется лишь формальное различие (Ibid. S. 28).

Критически относился к рассматриваемому противопоставлению и Граденвитц. Он

отмечал некорректность обозначения термином "оспоримость" того юридического

состояния, когда должник имеет право на эксцепцию, ибо "посредством просьбы об

exceptio, насколько подобная просьба вообще необходима... ответчик оспаривает не

действительное обязательство, а просит претора, чтобы до судьи дошла не та инструкция,

которая заставляла бы его позволить состояться присуждению из недействительного

обязательства. Ответчик не говорит претору: прекрати обязательство, из которого я до сих

пор был обязан, а он говорит: воспрепятствуй тому, чтобы я ex jure Quiritium был

присужден к тому, чего я не обязан jure praetorio" (Gradenwitz O. Op. cit. S. 311 s.). Кроме

того, по мнению Граденвитца, противоположение двух форм порочности в современном

праве необходимо основывать на том, должны ли пороки сделки приниматься во

внимание судьей ex officio или же только по ходатайству стороны. "Однако... для этого

ничего не следует заимствовать из римского права, так как officium iudicis подразумевает

те факты, которые судья должен был принимать во внимание без ходатайства со стороны

магистрата. В сегодняшнем праве под ex officio понимают такие подлежащие учету

факты, которые судья должен принимать в расчет без ходатайства стороны" (Ibid. S. 325).

"Претор же давал указания не только по ходатайству стороны, но и в силу его officii, partes

praetoris" (Ibid. S. 328). См. также ibid. S. 313.

<160> Savigny F.C. Op. cit. Bd IV. § 203. S. 538.

<161> Brutti M. Op. cit. P. 565. Именно с этой идеей оспоримости, отмечает автор, и

полемизировал Шлоссман.

§ 20. Распространение пандектного учения

В то время как немецкая пандектистика разрабатывала учение о ничтожности и

оспоримости, в других странах складывались предпосылки для его восприятия,

выражающиеся главным образом в потребностях юридической практики и научной

систематики. Однако в некоторых из них существовали для этого уже и определенные

законодательные предпосылки. Так, французский Code civil 1804 г. хотя формально и не

знал соответствующего деления, используя лишь категорию ничтожности (nullite), все же

иногда различал случаи, когда ничтожность наступает ipso iure, а когда для этого

необходим иск заинтересованного лица. Например, согласно art. 1117 этого Кодекса

"соглашение, заключенное вследствие заблуждения, насилия или обмана, не является

ничтожным в силу самого закона; оно дает лишь основание для иска о ничтожности...".

Однако в целом какой-либо ясности в данном вопросе все равно не было: достаточно

сказать, что art. 1234 того же Кодекса поместил недействительность договора как таковую

в перечень оснований прекращения обязательств, что вызвало вполне естественную

критику в доктрине <162>.

--------------------------------

<162> См., напр.: Годэмэ Е. Общая теория обязательств. М.: Юриздат МЮ, 1948. С.

169 и сл.

Равным образом не разграничивал категории ничтожности и оспоримости

итальянский Codice civile 1865 г., созданный по образцу французского ГК, некоторое

время даже непосредственно применявшегося на территории Италии <163>. Этот Кодекс,

подобно вдохновившей его "наполеоновской" модели, использовал лишь категорию

ничтожности, законодательная концепция которой оказалась, впрочем, слишком сырой,

ибо доктрина не приложила руку к ее выработке <164>. Терминология, используемая

итальянским законодательством, а также сложившейся на его основе доктриной и

судебной практикой, была далека от совершенства: сходные и даже идентичные ситуации

обозначались разными терминами без какого бы то ни было различия между ними:

ничтожность (nullita), юридическое несуществование (inesistenza giuridica),

недействительность (inefficacia), порочность (invalidita), оспоримость или аннулируемость

(impugnabilita, annullabilita) и т.д. <165>, что так же, как и во французской доктрине,

вызывало нарекания специалистов <166>.

--------------------------------

<163> По некоторым оценкам, модель ГК 1865 г. не только скопировала систему

французского кодекса, но часто была почти дословным его переводом (см.: Ferri G.B. Il

negozio giuridico. 2a ed. Padova: Cedam, 2004. P. 275).

<164> См.: Sacco R. Nullita e annullabilita (Diritto civile) // Novissimo Digesto Italiano.

T. XI. Torino, 1965. P. 464.

<165> См.: De Ruggiero R. Istituzioni di diritto civile. Vol. I. Messina-Milano, 1939. P.

288 s.

<166> Ibidem. См. также: Coviello N. Op. cit. P. 313. Известный итальянский юрист,

Витторио Шалойя, отмечая произвольность используемой в данной области

терминологии, указывал, что "каждый автор следует той (терминологии. - Д.Т.), которую

считает наилучшей" (Scialoja V. Negozi giuridici. Corso di diritto romano. Roma, 1938. P.

233).

Аналогичной была ситуация и в русском законодательстве, которое, подобно

австрийскому, французскому, итальянскому и некоторым другим, не содержало общих

положений о недействительности, упоминая о ней только применительно к отдельным

видам сделок, и не знало различия между ничтожностью и оспоримостью, используя без

особого разбора то выражение "недействительность", то - "ничтожность" <167>. Лишь в

отношении принуждения к совершению сделки Свод законов (ст. 703 т. X, ч. 1) содержал

указание, что потерпевший должен заявить о случившемся окольным людям или местной

полиции в тот же день и потом не позже недели просить о производстве исследования.

Однако данное положение едва ли вписывалось в концепцию оспаривания. Последствия

его невыполнения не были определены ни в указанной статье, ни в ее источнике - ст. 251

гл. X Уложения царя Алексея Михайловича (Соборного уложения 1649 г.): последняя

была посвящена в основном установлению мер публичного наказания виновных. Весьма

спорным был и вопрос о юридическом значении предусмотренного этими нормами срока

<168>.

--------------------------------

<167> См.: Васьковский Е.В. Учебник гражданского права. М.: Статут, 2003 [по изд.

1894 г.]. § 15. С. 176. Например, согласно ст. 1529 т. X, ч. 1, Свода законов "договор

недействителен и обязательство ничтожно, если побудительная причина к заключению

оного есть достижение цели, законами запрещенной...".

<168> См.: Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М.: Спарк,

1995 [по изд. 1907 г.]. С. 115.

Подобный законодательный подход, впрочем, вполне естественный в то время, когда

само учение о ничтожности и оспоримости не получило еще четкого доктринального

выражения, не отвечал потребности учитывать неодинаковое влияние на сделку

различных пороков ее состава - потребности, которую со временем стали отчетливо

ощущать доктрина и судебная практика. Так, составители проекта русского Гражданского

уложения, обосновывая заимствование в отношении пороков воли законодательного

решения, содержащегося в art. 1117 французского Code civil, указывали в объяснениях к

Проекту: "Каждый взрослый человек есть существо разумное и свободное, поэтому и

действия его считаются, по общему правилу, рассудительными и свободными; нельзя

объявлять их в силу самого закона недействительными под предлогом принуждения,

ошибки или обмана: эти недостатки свободы и рассудительности, еще со времен римских

юристов, дают потерпевшей стороне только право оспаривать сделку... Признавать все

подобные сделки ничтожными в силу закона, независимо от спора заинтересованных лиц,

было бы не согласно с общими началами права и с потребностями делового оборота"

<169>. Практическими соображениями, и прежде всего потребностью в большей

гарантированности торговли, "чтобы вера в действительность сделки не потрясалась

слишком часто и легко" <170>, обосновывали оспоримость указанных сделок и многие

другие авторы. Так, по мнению немецкого юриста Бурхарди, если смотреть непредвзято

на реальность жизни, то система ничтожности сделки, опороченной metus или dolus,

является hochst unpraktisch <171>, <172>.

--------------------------------

<169> Гражданское уложение. Книга пятая. Обязательства: Проект Высочайше

учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения. Том

первый. Ст. 1 - 276 с объяснениями. СПб., 1899. С. 82.

<170> См.: Sanfilippo C. Op. cit. P. 34.

<171> Hochst unpraktisch (нем.) - верхом непрактичности.

<172> Burchardi G.C. Die Lehre von der Wiedereinsetzung in den vorigen Stand.

Gottingen, 1831. S. 357 (цит. по: Sanfilippo C. Op. cit. P. 34).

Таким образом, доктрина и практика, не довольствуясь установлениями - зачастую

непоследовательными, неясными и противоречивыми, - которые предоставляло в их

распоряжение действующее законодательство, искали иные критерии, апеллирующие к

здравому смыслу, логике, истории права, практическим, в том числе хозяйственным,

нуждам, привлекая для их обоснования также цивилистические концепции, выработанные

зарубежной юриспруденцией. А поскольку в XIX веке в этом направлении бесспорно

лидировала Германия с ее пандектной школой, уже создавшей в виде стройного,

законченного учения то, чего так настоятельно требовали современные правовые реалии,

в юриспруденции и судебной практике многих европейских стран постепенно получили

признание отточенные пандектистикой категории ничтожности и оспоримости и

концепция их четкого разграничения <173>.

--------------------------------

<173> Применительно к итальянскому праву см.: Bianca C.M. Op. cit. P. 644.

Во Франции данное разграничение выразилось в противопоставлении абсолютной

ничтожности (nullite absolue) и ничтожности относительной (nullite relative), полностью

соответствующих категориям ничтожности и оспоримости, принятым в других странах.

Впрочем, иногда эта противоположность выражается в терминах nullite de droit

(ничтожность по праву) и annulabilite (оспоримость или, буквально, "аннулируемость");

иногда используются также предикаты nul (ничтожный) и annulable (оспоримый,

аннулируемый). Так, уже вскоре после выхода в свет IV тома "Системы" Савиньи (1841),

содержащего трактат о ничтожности и оспоримости, Демоломб проводил разграничение

между "браком "ничтожным", или несуществующим, и браком существующим, но только

"оспоримым" <174>. Надо, однако, признать, что во Франции классическое учение

ожидала наименее счастливая судьба. Как отмечает Родольфо Сакко, в то время как в

Италии при помощи "германской дихотомии" разрабатывались и закреплялись категории

ничтожности и оспоримости, французские цивилисты, основываясь на кодексе,

аналогичном итальянскому 1865 г., действовали в прямо противоположном направлении,

критикуя и постепенно отвергая "классическую" систематику, базирующуюся на

разграничении абсолютной ничтожности (или ничтожности-несуществования) и

ничтожности относительной, чтобы пересмотреть затем отдельные фигуры порочности

вне всякой связи с какими-либо общими категориями <175>. Крайние выводы, к которым

привел этот критический процесс, можно наблюдать в атомистической теории Рене Жапьо

(Japiot) и выдвинутой позднее на все той же критической волне концепции Годэмэ

(Gaudemet), о которых речь еще впереди <176>.

--------------------------------

<174> "J'admets d'abord la distinction entre le mariage 'nul' ou non existant et le mariage

existant, mais seulement 'annulable'" (Demolombe J.Ch.F. Cours de Code civil. II. Bruxelles,

1847. P. 138 s., nt. 240). Ср. его же: "ce pretendu mariage ne serait pas seulement annulable, il

serait nul comme le neant" ("этот мнимый брак будет не только аннулируемым, он будет

ничтожным как несуществующий); "contre le mariage 'nul' je n'ai pas besoin d'un texte: la loi

n'annule pas le neant" ("против "ничтожного" брака я не нуждаюсь в тексте [т.е. в прямом

указании закона. - Д.Т.]: закон не отменяет то, чего не существует") (Ibid. P. 8 s., nt. 11;

140, nt. 242; 189, nt. 335).

<175> См.: Sacco R. Op. cit. P. 464.

<176> См. ниже, § 23. Впрочем, как указывают сами французские авторы, во

Франции, несмотря на указанную критику, классическое деление все же "сохраняется в

силе" (см., напр.: Жюллио де ла Морандьер Л. Гражданское право Франции. Т. 1. М., 1958.

С. 96).

Напротив, в лице итальянской правовой доктрины и судебной практики,

действующих, казалось бы, в сходных условиях, на базе гражданского кодекса, почти

идентичного французскому, пандектное учение обрело одного из своих самых ревностных

и последовательных сторонников. Тот факт, что "дихотомия германского происхождения"

снискала столь широкое признание в итальянской юриспруденции, исторически

объясняется тем общим успехом, которым пользовались в Италии конца XIX - начала XX

века научные разработки пандектной школы <177>. Благодаря ученым-романистам

итальянская цивилистика все более приспосабливалась "думать" по-немецки и в такой

перспективе читать гражданский кодекс французского происхождения, начиная постигать

его многочисленные несоответствия <178>. И как однажды заметил выдающийся

итальянский цивилист, один из ведущих составителей нового ГК Италии, профессор

Филиппо Вассалли, в том, что она "сформировалась по большей части не на тексте нашего

кодекса и его архетипа - кодекса французского", была, конечно же, ее "вина, но,

возможно, блаженная вина" <179>.

--------------------------------

<177> См.: Sacco R. Op. cit. P. 464.

<178> Ferri G.B. Op. cit. P. 275.

<179> Vassalli F. Arte e vita nel diritto civile // Vassalli F. Studi giuridici. Vol. II. Milano,

1960. P. 406.

Так под сильным влиянием рационалистической правовой культуры пандектистики

на кодекс "наполеоновской" модели наслоилась чуждая ему доктринальная концепция,

различающая среди форм порочности сделок ничтожность (nullita) <180>, действующую

ipso iure, и оспоримость (annullabilita <181>), дающую заинтересованному лицу

возможность уничтожить правовые последствия акта <182>. Однако основной причиной

привлекательности и стойкости этой конструкции - причиной, имеющей, как

представляется, универсальное значение, не ограниченное рамками лишь итальянского

права, - было, по мнению Р. Сакко, то, что вокруг главной идеи противопоставления

указанных форм, согласно которой ничтожность действует ope legis <183>, а для

аннулирования оспоримой сделки необходима инициатива заинтересованного лица, она

выстраивала как неизбежное следствие целый ряд иных элементов, дифференцирующих

эти две категории, а именно: (1) погашение иска об аннулировании давностью и

неподверженность давности иска о ничтожности; (2) ограничение легитимации на

аннулирование оспоримой сделки узким кругом заинтересованных лиц и отсутствие

такого ограничения для объявления сделки ничтожной; (3) возможность объявления

сделки ничтожной по инициативе самого суда (ex officio) и невозможность аннулирования

таким образом оспоримой сделки; (4) исцелимость оспоримого акта и неисцелимость акта

ничтожного. Строгая логическая связь, установленная между этими различиями, давала

правоприменителю не только возможность четкого (и этим еще более привлекательного)

разграничения двух форм порочности, но и значительные герменевтические средства для

восполнения пробелов Гражданского кодекса 1865 г. <184>.

--------------------------------

<180> Иногда также употребляется плеонастический термин "радикальная

ничтожность" (nullita radicale) (см., напр.: Trabucchi A. Op. cit. P. 189).

<181> Дословно - "возможность аннулирования", "аннулируемость".

<182> См.: Sacco R. Op. cit. P. 464.

<183> Ope legis (лат.) - силой закона.

<184> См.: Sacco R. Op. cit. P. 464.

Пример Италии интересен, с другой стороны, тем, что в общем-то сходными были

условия восприятия пандектного учения и в России. Основным актом, регулирующим

частные отношения, был т. X, ч. 1, Свода законов Российской империи, при составлении

которого Сперанский, как хорошо известно, вдохновлялся принципами французского

законодательства, и прежде всего Кодекса Наполеона, аналог которого затем был принят и

в Италии. Это обусловило известную близость российского и итальянского гражданского

законодательства <185>. Влияние пандектистики на русскую правовую доктрину и

судебную практику конца XIX - начала XX в. также было весьма сильным, достаточно

вспомнить, что большинство учебников русского гражданского права строилось именно

по пандектной системе, выделяя в общей части учение о сделке - самое знаменитое

творение немецкой пандектистики, неизвестное русскому законодательству <186>.

Совпадали, во всяком случае отчасти, и причины такого влияния: в учебном плане

русских юридических факультетов римское право занимало такое же место, как и

гражданское право, а наиболее известные русские цивилисты были самыми выдающимися

в России романистами; Правительствующий Сенат в своем толковании - а фактически

создании - частноправовых норм также опирался на римские правовые идеи, поэтому и

практикующие юристы, чтобы быть компетентными в ведении гражданских дел, более

нуждались в знании римского права, чем устаревшего и полного пробелов русского

законодательства <187>. Так же, как и в Италии, учение о ничтожности и оспоримости не

имело в России никакой легальной основы, и тем не менее оно было принято русской

цивилистикой безоговорочно, без обычных в таких ситуациях колебаний и споров о

допустимости переноса в национальную правовую систему чуждой ей юридической

конструкции иностранного происхождения <188>. Изложение пандектного учения о

ничтожности и оспоримости (или опровержимости, как ее часто называли русские

юристы) присутствует во всех учебниках русского гражданского права <189> в качестве

совершенно естественной, органической части этого последнего, в связи с чем здесь нет

необходимости прибегать к цитированию. Достаточно указать, что уже в одном из первых

в России лекционном курсе Мейера, составленном в середине XIX в., когда учение о

сделке в русской цивилистике еще только формировалось, разграничение между

ничтожностью и оспоримостью проводится с кристальной чистотой и предельной

четкостью <190>.

--------------------------------

<185> Как отмечал сенатор Зарудный во введении к русскому переводу итальянского

ГК 1865 г., "в сущности такая же система, с некоторыми только видоизменениями,

принята и в изложении наших гражданских законов" (Зарудный С.И. Гражданское

уложение Итальянского королевства и русские гражданские законы. Опыт сравнительного

изучения системы законодательств. СПб., 1869. С. XVIII). По мнению акад. А.Н.

Медушевского, "этим объяснялся особый интерес в России именно к итальянскому

Гражданскому уложению, перевод которого был осуществлен практически сразу же после

его принятия в Италии... и как раз в момент оживления дискуссии о реформировании

российского гражданского законодательства (1869 г.). Этим же объясняется и попытка

С.И. Зарудного, являвшегося активным деятелем и автором концепции российских

кодификационных работ, сопоставить нормы нового итальянского Кодекса с

соответствующими нормами Гражданских законов России" (Медушевский А.Н. Проект

Гражданского уложения Российской империи в сравнительном освещении // ЦивИс. Вып.

II (2005). С. 167).

<186> Об "огромном влиянии, оказанном германской доктриной на формирование

русских юристов той эпохи" и о "величайшем авторитете, которым пользовались

параграфы BGB у составителей русских законов" см.: Sacco R. Il sustrato romanistico del

diritto civile dei Paesi socialisti // RDC. 1969. Pt. I. P. 124 (в русском переводе: Сакко Р.

Романистический субстрат гражданского права социалистических стран // ЦивИс. Вып. III

[2006]. М., 2007. С. 214).

<187> См.: Иоффе О.С. Россия досоветская, советская, постсоветская [гл. I.

Досоветская Россия] // ЦивИс. Вып. II (2005). С. 319.

<188> По крайней мере, мне не приходилось встречать в русской дореволюционной

литературе каких-либо дискуссий по поводу теоретической обоснованности и

практической целесообразности классического деления порочных сделок на ничтожные и

оспоримые. Редкие критические замечания касались лишь терминологии.

<189> См., напр.: Шершеневич Г.Ф. Указ. соч. С. 126 и сл.; Васьковский Е.В. Указ.

соч. С. 174 - 177.

<190> См.: Мейер Д.И. Указ. соч. С. 203 и сл.

Но имеется и существенное различие между итальянской и русской доктринальной

"рецепцией" рассматриваемого пандектного учения. Если в Италии оно получило

тщательнейшую и всестороннюю теоретическую разработку, то ни в дореволюционной,

ни в Советской России ему не было посвящено ни одной монографии <191>. С этим, по-

видимому, связано и то, что в русской судебной практике, представленной решениями

Кассационного департамента Правительствующего Сената, а затем постановлениями

Верховных Судов РСФСР и СССР, редко можно встретить ясные формулировки

относительно разграничения ничтожности и оспоримости, хотя само это разграничение,

безусловно, проводилось и на практике.

--------------------------------

<191> Я не упоминаю достаточно туманную трактовку этого вопроса в монографии

Н. Растеряева "Недействительность юридических сделок по русскому праву. Часть общая

и особенная: Догматическое исследование" (СПб., 1900), по сути единственном в русской

дореволюционной библиографии специальном исследовании на данную тему.

Применительно к советской цивилистике можно заметить, что, например, в обширной

(312 с.) монографии В.П. Шахматова "Составы противоправных сделок и обусловленные

ими последствия" (Томск, 1967), последней в советской литературе фундаментальной

работе, посвященной проблематике недействительных сделок, учению о ничтожности и

оспоримости уделено только две страницы (с. 147 и 148).

Бесспорные достоинства пандектного учения гарантировали ему быстрое

распространение и, как следствие, законодательное признание. В самой Германии оно

получило легальное закрепление уже в XIX в., сначала в Саксонском гражданском

уложении 1863 г., а затем и в общегерманском BGB 1896 г. Согласно последнему "сделка,

которая нарушает установленный законом запрет, ничтожна, если иное не следует из

закона" (§ 134); "если оспоримая сделка оспорена, то она рассматривается как ничтожная

с самого начала" (§ 142).

Что касается стран романской правовой семьи, то уже итало-французский проект

Кодекса об обязательствах и договорах 1927 г., хотя и склоняясь все еще к систематике

Code Napoleon, четко разграничивал "условия, необходимые для существования договора"

(art. 10), и основания, по которым он "может быть аннулирован" (art. 11) <192>, причем

эти условия и основания во многом совпадали с основаниями соответственно

ничтожности и оспоримости в ныне действующем итальянском праве <193>. Если во

Франции данный проект остался нереализованным, то в Италии его положения были

широко использованы при составлении ныне действующего Гражданского кодекса 1942

г., в котором рациональное противопоставление ничтожности и оспоримости, уже

воспринятое итальянской доктриной и правоприменительной практикой, получило как

никогда четкое, почти математически точное выражение, превосходящее по строгости и

ясности формулировок даже германский "оригинал". На это указывает и сама систематика

законодательного материала в Codice civile, где ничтожности и оспоримости отведены

специальные главы: гл. 11 "О ничтожности договора" и гл. 12 "Об оспоримости договора",

входящие в титул II "О договорах вообще" книги четвертой "Об обязательствах". Как

отметил в связи с этим один из современников кодекса, Альфредо Феделе, "новое

итальянское позитивное право... недвусмысленно, без тени сомнений освещает различие

между ничтожностью и оспоримостью" <194>. Вследствие этого даже итальянские

научные школы, порвавшие с пандектной традицией, поддержали незыблемым как само

разграничение ничтожности и оспоримости, так и внутреннее единство каждой из этих

двух категорий <195>.

--------------------------------

<192> См.: Progetto di Codice delle obbligazioni e dei contratti: Testo definitivo

approvato a Parigi nell'Ottobre 1927 - Anno VI. - Projet de Code des obligations et des contrats:

Texte definitif approuve a Paris en Octobre 1927. Roma: Provveditorato Generale dello Stato

Libreria, 1928 - Anno VI. P. 100 s.

<193> См.: Ferri G.B. Op. cit. P. 268 s., nt. 5.

<194> Fedele A. Op. cit. P. 23, nota.

<195> См.: Sacco R. Nullita e annullabilita. P. 464.

В России первая попытка провести законодательное различие между ничтожностью

и оспоримостью была предпринята еще на рубеже веков - в проекте русского

Гражданского уложения <196>, которому, однако, так и не суждено было стать

действующим законом. Рассматриваемые категории были восприняты Проектом

вследствие мощного влияния, оказанного на него немецкой пандектистикой - "как

опосредованного, через те "научные исследования национального права в догматическом

и историческом аспектах", которые составители определяют как "действенное подспорье"

в их работе; так и непосредственного, выраженного в явном подражании формам и

содержанию BGB" <197>.

--------------------------------