Toronto Slavic Annual No 1, 2003
Подождите немного. Документ загружается.
Николай Лебедев — пионер волошиноведения
109
15 Имеется в виду выставка «Художники РСФСР за 15 лет. 19171932», от
крывшаяся в Ленинграде 13 ноября 1932 г. ; на ней были представлены
портреты Волошина работы Г. С. Верейского (1924), К. Е. Костенко
(два — 1927 и 1928), Б. М. Кустодиева (1924), а также картина К. С. Пет
роваВодкина «Землетрясение в Крыму» (Каталог юбилейной выстав
ки. Художники РСФСР за 15 лет. — Л. : ГРМ. 1932. С. 2930, 49, 5455, 76).
В Москве выставка открылась 27 июня 1933 г., вместо 357 художников,
в ней участвовало 269 художников. Каталог выставки (графика) вышел
в Москве в 1934 году: портретов Волошина на ней, действительно, нет.
16 Сухотин Павел Сергеевич (18841935) — поэт, автор книг «Астры» (М.,
1909), «Глухая крапива» (М., 1925) и др. У И. Н. Розанова датой его смер
ти указан 1933 г. (Библиотека русской поэзии И. Н. Розанова. — М.:
«Книга». 1975. С. 205).
17 Распалась цепь времен — слова Гамлета из драмы В. Шекспира.
18 Ефремов Юрий Константинович (19131999) — впоследствии географ,
поэт; директор Музея земли в здании МГУ. Приезжал в Коктебель так
же в 1956 и 1976 гг.; 17 ноября 1977 г. писал мне, что Н. Лебедев был
двухметрового роста и по развитию намного превосходил своих од
нокурсников.
19 Сопоставление «человек — чело века» неоднократно приводится в прозе
А. Белого (но отсутствует в его стихах). Скорее всего данное стихотво
рение принадлежит самому Лебедеву.
20 В «Литературной газете» от 15 мая 1936 г. была статья «Эмиль Верхарн»
литературоведа и этнолога Константина Григорьевича Локса (1889
1956), с отзывом на книгу Э. Верхарна «Лирика и поэмы» (М., 1935).
21 Воскресенская Нина А. была в Коктебеле в июле 1936 г. ; в архиве
М. С. Волошиной сохранилось два ее письма. Сведений о времени ее
пребывания при Волошине не обнаружено.
22 В. П. Волков. С. 127128.
23 Из стихотворения Волошина «В вагоне» (1901).
24 Поступальский Игорь Стефанович (19071990) — литературовед, кри
тик, поэт. Речь идет о его статье «Поэзия Валерия Брюсова» в книге:
Валерий Брюсов. Избранные статьи (М.Л. : «Academia». 1933. С. 115
116) — где Поступальский также привел цитату из поэмы «Космос» и
дал в примечании краткую справку о поэте.
25 В. П. Волков. Судьбы трех учеников В. И. Вернадского. — Памяти пер
вых российских биогеохимиков. М. : «Наука». 1994. С. 5).
26 Там же. С. 6; В. П. Волков. С. 127.
© Vadim Perel’muter, 2003
Вадим Перельмутер
Три коктебельца: Георгий Шенгели,
Сергей Соловьев, Марк Тарловский
НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО
У Георгия Шенгели — странная судь
ба. Хотя его литературная репутация
словно бы противится такому эпитету.
Его знали все — или почти все, —
имевшие хоть какоето отношение к ли
тературе. И очень мало кто мог бы ска
зать, что знает его.
Есть схематический «чернобелый»
портрет Шенгели, где оттенки кажутся не
существенными, даже мешающими эф
фектной определенности облика. Он сам
«лепил» этот облик, обозначая дистанцию
видимости, ни шагом ближе. И преуспел.
Потому взгляды скользили по поверхно
сти, удовлетворяясь сходством «оригина
ла» с умозрительным, вычитанным из сти
хов и статей представлением о нем.
Про обманчивость внешних впечат
лений знают все. Насколько можно су
дить, в этом случае она мало кого сму
тила. Поводы усомниться в том, что
Шенгели именно таков, каким хочет
выглядеть, были — от них отмахнулись.
Между тем, стоило приглядеться — в
стройной схеме обнаружились бы темноты и трещины.
В буддийской притче слепые спорят, толкуя между собой, как выглядит слон: те,
кто ощупывали ноги, убеждены, что он похож на столбы, а трогавшие хвост утвер
ждают, что это — веревка. Примерно такая роль выпала абсолютному большин
ству современников — по отношению к Шенгели.
Прозрачная логика поступков и слов, отмеченная всеми без изъятия способ
ность ясно мыслить и внятно излагать — и привычножестко, с отрочества, смиря
емый темперамент, тщательно скрываемые, загоняемые внутрь бури переживаний,
чем острее, тем глубже, подрывая рано износившееся сердце.
Георгий Шенгели.
Фото М. С. Наппельбаума. 1920)е гг.
Три коктебельца: Г. Шенгели, С. Соловьев, М. Тарловский
111
Разнообразносмелые эксперименты с формой стиха — и пристальное, под
робное вглядывание в связи смысла со звуком и ритмом, поверка практики мате
матически выверенной теорией.
Пережитые в юности приязнь Бурлюка и скандальношумный успех совмест
ного с Северянином поэзотурне по России — и решительное отдаление от аван
гардного крыла Серебряного века как раз в самый «невыгодный» для этого момент,
в первой половине двадцатых годов.
Дружба с Северянином — и с Мандельштамом. Многолетнее общение с Воло
шиным — и с Ахматовой.
Фантастическая работоспособность — и продуктивность — в поэзии, теории
стиха, стихотворном переводе — и неизданность большей и лучшей части сделан
ного. Семнадцать поэтических книжек за четверть века, с 1914го по 1939й год, —
и лишь переводы в последние семнадцать лет жизни. Много больше половины сти
хотворений и поэм он так и не увидел опубликованными. И чем дальше, тем более,
так скажем, сдержанно относился к сделанному…
Репутация складывалось из того, что имелось в распоряжении ее создателей.
А было у них удручающе недостаточно. Цепочка получилась прерывистой — в ней
не хватает звеньев. Правда, и того, что есть, довольно, чтобы имя поэта не затеря
лось: в небедной именами русской поэзии ХХ века это совсем непросто.
Впрочем, и посмертная судьба Шенгели — сродни прижизненной. На протяже
нии почти сорока лет время от времени проскальзывал в печать стишокдругой.
А в «специальных» рубриках и изданиях публиковались и публикуются то мини
атюрные новеллы, «по случаю» возникшие в середине сороковых годов, когда по
эту — для заработка — пришлось некоторое время пробыть судебным репорте
ром, то черновые «наброски к биографии», хотя в архиве хранятся отнюдь не на
броски. Таким образом создается иллюзия: классик, неизвестное наследие которого,
что называется, «по сусекам наскребают».
А в этом — ни малейшей нужды. Потому что у классика ненапечатанного —
только выбирай.
По сию пору не изданы:
· четыре поэмы,
· беллетризованные мемуары «Черный погон»,
· неоконченный роман «Жизнь Адрика Маллисино»,
· несколько отличных переводов из Бодлера,
· четыре десятка рубайят Хайяма,
· семисотстраничный трактат «Русское стихосложение»,
· несколько завершенных теоретических работ, в частности, «Свободный стих»,
· дневники и записные книжки,
· за малым исключением, переписка.
Не разысканы:
· «Стихи о Гумилеве»,
· поэмы «В дежурке» и «Каменный гусь» (упомянуты в «автобиблиографии» Шенгели).
Не собрано:
· изрядное число стихов, распыленных в периодике рубежа десятыхдвадцатых годов.
Здесь поискать — есть вероятность, что отыщутся недостающие звенья. Если,
конечно, есть желание лучше услышать и понять, быть может, самого двойствен
ного из поэтов уже минувшего столетья.
Природа этой двойственности — непрерывность диалога с самим собой, обо
значенного Кржижановским как «разговор двух разговоров», pro et contra, ищешь
ответ — находишь вопрос.
112
Вадим Перельмутер
От задуманной мемуарной книги «Элизиум теней» сохранилось лишь несколь
ко набросков да перечень имен персонажей, коими намеревался он заселить стра
ницы. Сложная система оппозиций: Бальмонт — Бунин, Дорошевич — Олеша, Ман
дельштам — Брюсов, Ахматова — Цветаева, Ходасевич — Гастев, Маяковский — Куз
мин…
Или, например, так — в стихах:
Сегодня дождь бормочет и лукавит,
Отсчитывает чтото на листве,
Постукивает ноготком в окошко,
И мысли черные стекают в душу
Из черного и мокрого окна…
Тут, Моцартову следуя рецепту,
Свечу зажег я, в зубы вдвинул трубку,
Откупорил шампанского бутылку
И перечел «Женитьбу Фигаро».
Уличать в неточности, — значит, попасть в небрежно замаскированную ловуш
ку. Шенгели прекрасно знает, что «рецепт» вовсе не «Моцартовский», что это Саль
ери вспоминает, как «говаривал» ему Бомарше. Смещение, совмещение едва ли слу
чайно: палимпсест дважды использованного фотокадра чувства, где сквозь Моцар
та просвечивает Сальери…
Октябрь двадцать седьмого. Оглушающая и ослепляющая, фанфарнофанфарон
ная подготовка к первому юбилею новой власти. Поводов для «черных мыслей»
предостаточно…
Десять лет спустя:
…Так прозрачна тишина,
Так мягка, душой владея…
Но досаден у окна
Пьяный профиль Амедея.
Этот «гуляка праздный» раздражает, призрачно застит свет, искушает возмож
ностью иной жизни, уже упущенной. Стихи так и озаглавлены — «Соблазн».
И еще через полдесятка лет проскользнет, как бы между прочим, — отстранен
но, в третьем лице, — стих:
…Он с музой сам неоткровенен был…
Все это выглядит элегическим отзвуком многолетних занятий пушкинистикой,
не более того. Однако — по сути — варьирование темы, так сказать, заявленной
чуть ли не в начале литературного пути. Вот только «заявка» лет восемьдесят счи
талась утраченной.
Двадцать седьмого апреля 1919 года Шенгели писал Волошину из Одессы: «Я
работаю напряженно, перевел пьесу Клоделя «La ville», написал два учебника по
стихосложению и скоро издаю трактат о стихе. Написал трагедию в стихах «Саль
ери», пишу еще одну. Написал ряд стихотворений, исследую великолепный, доселе
оплеванный стих Кантемира. Преподаю в цехе, и у многих из моих учеников есть
ученики свои, так что учение о форме находит внемлющих»…
Перевод пьесы не найден, возможно, был сделан для постановки в какомто из
многих возникавшихисчезавших тогда театров, с ним и затерялся след. Прочее —
более или менее известно. «Трактат о русском стихе» впервые издан в Одессе в
Три коктебельца: Г. Шенгели, С. Соловьев, М. Тарловский
113
1921 году. Первое издание «Практического стиховедения» — 1923 год, Москва. «Еще
одна… трагедия в стихах», — очевидно, драматическая поэма «Нечаев», вышедшая в
1920м, опять же, в Одессе. Большинство стихотворений вошло во второе издание
«Раковины» (М., 1922). И только о «Сальери» — единственное упоминание. Ни в
одной из дальнейших «автобиблиографий» поэма даже не названа. Судя по этому,
Шенгели считал ее потерянной — безвозвратно.
Обнаружилась она осенью 2001 года, как водится, случайно — и там, где искать
не виделось смысла. В архиве ИМЛИ (ф. 190, оп. 1, е. х. 2), где фонда Шенгели нет,
а «материалы» долгое время не были «расписаны по именам», пока не начался вы
пуск архивного каталога.
В авторскую машинопись книги драматических поэм, кроме «Сальери», вклю
чены «Нечаев» и пока не изданный «Доктор Гильотен». Хранилась она, вернее, за
терялась, среди бумаг Госиздата, куда, судя по штампу на титульном листе, была
сдана 14 апреля 1923 года.
Можно предположить, что — вместе с вышедшей годом раньше в том же изда
тельстве второй «Раковиной» — «Драматические поэмы» должны были с достаточ
ной, на взгляд автора, полнотою представить публике поэта, окончательно пере
бравшегося в столицу, осевшего в ней. Хронологически самая ранняя вещь — «Са
льери» — книгу завершала. Проследив работу Шенгели над композицией вышедших
книг, можно сделать вывод, что именно этой поэме он придавал таким образом
особенную весомость.
Внутреннее раздвоение на моцартианство и сальеризм он ощутил очень рано:
еще в гимназии заметил , что пушкинский ямб «расходится» с определением сего
размера, данным в учебнике, — и принялся исследовать эти «расхождения». В сем
надцатом, вскоре после знакомства с Шенгели, Волошин характеризует его в письме
как талантливого поэта — и серьезнейшего теоретика стиха.
Поверять «алгеброй гармонию» было органической потребностью. И увлека
тельным делом.
Но легко ли: чувствовать себя Моцартом, а сознавать — Сальери!
Ощущение «самозванства» на этом пиру избранных, куда явился после них, —
кому из поэтов не знакомо? Его и Пушкин не миновал — после Данте, Шекспира,
Гёте, Байрона: «Нас мало избранных»… Временами томился сомнениями: не опоз
дал ли на пир?..
В начале ХХ века, когда впервые в истории русской поэзии развернулась про
фессиональная работа над поэтической формой, этот лейтмотив «Моцарта и Са
льери» простотаки обречен был возникнуть. Для публики он наиболее отчетливо
воплотился в столкновении вдохновенного Бальмонта и ученого Брюсова. Для
поэтов — в собственной внутренней противоречивости.
Вот — один из стихотворных автопортретов Шенгели: Одесса, Воронцовский
дворец, год 1920й:
Носящий баки (Пушкину вослед)
Здесь к символу камина стал поэт
И думает, жуя ломоть ячменный,
Что стих его — планету оплеснул
И, подавляя голос папских булл,
Как брат грозы, стремится по вселенной!
Но… уже написаны — и напечатаны — «Два «Памятника». Сравнительный раз
бор озаглавленных этим именем стихотворений Пушкина и Брюсова». В восем
надцатом. Перед тем как началась работа над «Сальери».
114
Вадим Перельмутер
Никакой «состязательности» с Пушкиным — разве что вполне естественная
формальная перекличка. Поступок отчаянный, ведь сопоставлять будут неизбеж
но. Тот же белый пятистопник, всего трое действующих лиц. Эпизодическое: вмес
то слепого скрипача — Изора, у Пушкина лишь упоминаемая.
Отличия: «восстановлено» игнорированное Пушкиным классическое правило
трех единств; вместо двух картин — три, потому текст Шенгели примерно вдвое
длиннее.
И, главное, иной поворот темы: ни зависти, ни тайного убийства, ни «гения и
злодейства». Ни в чем таком нет нужды.
Разыгрывается «поединок роковой» — своего рода дуэль, в которой на стороне
Сальери — «суицидальные» склонности художника, постоянный риск напряжен
ного пребывания между Эросом и Танатосом, где срыв за предел жизни мстится
прорывом в бессмертие. И надо только с толком использовать этого верного со
юзника.
Не потому ли в истории среди завзятых дуэлистов так много творческих лич
ностей: Сирано, Галуа, Марло, Верлен и Рембо, Пушкин, Лермонтов, — только нач
ни перечислять… Да и в русском символизме — не без дуэлей…
То же — среди самоубийц.
Шенгели чувство то было знакомо не понаслышке. Приступы накатывали не
раз — разделенные годами, десятилетиями, — и он словно бы заклинал их стиха
ми.
В двадцать восемь лет:
Над моей кроватью сонной,
После долгихдолгих лет,
Снова сталью вороненой
Голубеет пистолет…
В тридцать два:
…Но, если нож вонзен с ухваткою апашей, —
Самоубийство тоже здесь.
В пятьдесят четыре:
Из всех падений одно — последнее —
Полетом будет, полетом ввысь!..
Но прочь с балкона: с подобной бреднею
Шалить опасно. Поберегись.
…Но можно понять и так, что Сальери убивает Моцарта… в себе…
При чтении поэмытрагедии, в размышлениях о ней пушкинские ассоциации
неотвратимы. Кабы автор полагал иное — едва ли стал бы сочинять. «Там есть один
мотив» — тот самый, который длится и сквозит в стихах Шенгели, до самых по
здних.
Три коктебельца: Г. Шенгели, С. Соловьев, М. Тарловский
115
Георгий Шенгели
Сальери
Драматическая поэма
Сцена первая
Кабинет Сальери
САЛЬЕРИ (рассматривая миниатюру):
Вот — как живой он! Каждая черта
Тончайше выписана пряной кистью.
Взгляд беспредметный хризолитных глаз,
Рот фавна и девичий подбородок,
И медный нимб мечтающих кудрей.
И голова на золотистом фоне —
Лик Бальдера на пламени зари.
Искусный постарался живописец…
Поэт! Поэт! Манерный и условный,
каким себе его толпа рисует.
И все ж под этим округленным лбом —
Неисчерпаемая россыпь мысли,
Голконда красок! И в какие ритмы
Он замыкает звонкие слова!
И, как наследник царского богатства,
Что ни движеньем пальца не добыто,
Он золото несчетно рассыпает.
Цветам, закатам, девушке влюбленной
Он слово низвергает Ниагарой, —
А каждая отдельная черта
Могла б великих оживить героев,
Могла бы взвить грохочущие толпы,
Расплющить в лист короны и тиары,
Могла бы прозвучать о судьбах мира,
О юности, о дряхлости земли.
Но что ему все это? Как Исав,
Он расточает право первородства
За звонкие бубенчики певца,
Бродячего пустого менестреля…
116
Вадим Перельмутер
Что мне? Ведь я, сознав пути и силы,
Ярму свою подставил шею. Стал я
Каменотесом непокорных слов.
Я выверил и вычеканил плиты,
Я рассчитал борьбу противовесов,
Я вычислил дугу подпружных арок, —
И циркулю доступны моему
Луксора груз и кружево Альгамбры.
Я прошагал по острым ступеням,
Что от Гомера возбегают к Данту,
От всех скорбей собрал драконьи зубы
И, душу взбороздив железным плугом,
Железные посеял семена.
И дали всход! Взросли мои когорты,
И их веду стеной несокрушимой
На приступ всех запретов и твердынь!
Кремли мои на высотах воздвиглись,
Послушно конунги мне присягнули,
И тога Цезаря мне суждена!
Но вот является певец беспечный,
Орфея правнук, и поет, как флейта,
И камни слушают! А я стою
Беспомощным царем Иерихона,
Внимая рокот иерейских труб.
Я не завидую. Я ненавижу.
Все напряжение любви и воли
В бесплодную уходит пустоту.
Шатается самодержавье слова,
Подпорка за подпоркой упадает,
Доселе укрепленные везде, —
И в каждом друге прозреваю Брута…
Я предлагал ему дуумвират,
Я отдавал ему гегемонию,
чтоб только он не отлетал в просторы
И лиру переплавил на кирку.
Но он лишь посмотрел как сквозь меня
И брызнул мне в лицо бездумным смехом:
»Зачем мне Академия и вечность?
Я буду петь, а строить можешь ты».
О, ненавижу!
(Бросает миниатюру на пол и ударяет каблуком.
Входит Изора)
Три коктебельца: Г. Шенгели, С. Соловьев, М. Тарловский
117
ИЗОРА: Здравствуйте, Сальери.
САЛЬЕРИ: Изора, — вы? Я занят.
ИЗОРА: Неужели?
Для знаменитого поэта, право,
В свирепых монологах упражняться —
Занятие не из совсем обычных.
САЛЬЕРИ: Вы слышали?
ИЗОРА: Последние слова.
Да на кого вы ополчились так?
Не критик ли обидел вас?
САЛЬЕРИ: Изора!
Вы знаете, я не люблю…
ИЗОРА (замечая миниатюру):
Что это?
(Одновременно с Сальери наклоняется к миниатюре)
САЛЬЕРИ: Оставьте же!
ИЗОРА: Сальери! Я — хочу!
Ах, вот кто это. Наш прекрасный Моцарт.
Так Моцарта вы проклинали? Да?
САЛЬЕРИ: О нет. Ни на мгновение. За что?
Он друг мой. Он мой брат.
ИЗОРА: Брат? Авель?
Что ж, — должен все Сальери испытать,
Все драмы пережить, о коих в книгах
Рассказано. Ах, кстати: вы еще
Не знаете? Ведь Моцарт возвратился.
САЛЬЕРИ: Вернулся? Моцарт? Да когда же?
ИЗОРА: Нынче.
Я и несла вам радостную весть.
САЛЬЕРИ: Проклятие!
ИЗОРА: Сальери, объяснитесь.
Я вижу: ваша ярость не на шутку.
Но почему? Он пламенный поэт.
Его стихи и вашим не уступят.
Он так певуч! Так жарок! Так свободен!
САЛЬЕРИ: Он сокрушает божество мое!
ИЗОРА: А кто же это божество, Сальери?
САЛЬЕРИ: Вы знаете.
ИЗОРА: Но он усердный жрец.
Тогда как вы — лишь пастор. Да, да, да!
Вы холодны, как сталь. А он — улыбка.
Он — ландыш, иволга.
118
Вадим Перельмутер
САЛЬЕРИ: Изора!
ИЗОРА: Что?
САЛЬЕРИ: Да, он поэт. Но милостию Бога.
Тогда как я — поэт моею волей!
Что более достойно человека?
Он — выскочка. Без почвы, без корней.
Он промелькнет, как метеор по небу,
Как зайчик по паркету. И не будет
Ни света, ни тепла. А мы должны
Себя собрать в один костер гигантский.
Мы огненным крещением ожечь
Должны весь мир, томительный и косный,
Должны расколдовать немую землю,
Вложить в уста ей огненосный гимн.
Уста ее — упорны. Шаг за шагом,
Карабкаясь и обрывая ногти,
Ее сухие губы разжимаем!
А Моцарт ваш. Свободный серафим!
Что расколдовывать ему? В просторах
Он плавает и песни о свободе
Ненужно льет обильною струей.
А люди! Вечные рабы! Как жадно
Они внимают песне о свободе
И тянутся за жалкой погремушкой!
И некому мне будет передать
Мой циркуль и отвес, мою работу,
И дивный храм останется в лесах!
ИЗОРА: Вы тронули меня, Сальери. Я
От вас такой не ожидала страсти.
Я вижу: подлинно обожжены вы…
Заставьте Моцарта умолкнуть.
САЛЬЕРИ: Как?
Он не творить не сможет.
ИЗОРА: Так… убейте.
САЛЬЕРИ: Убить? Как быстро это вы решили.
О нет, Изора, я не верю вам.
Вы Моцарта так любите. К тому же
У вас в глазах колеблется усмешка.
ИЗОРА: Вы наблюдательны. Ну, хорошо.
Я буду с вами искренна, Сальери.
Не подобает мне лгать перед тем,
Кто… Мне чужда поэзии судьба.