Смирнов И.П. Олитературенное время. (Гипо)теория литературных жанров

Подождите немного. Документ загружается.

II.

СИСТЕМА ФОЛЬКЛОРНЫХ ЖАНРОВ

преобладает в сказках разного рода. Так, в волшебной сказке роль ге-

роя из посюсторонней действительности принимает на себя по кон-

трасту его инобытийный помощник; они, однако, и подобны друг

другу, поскольку первый отчужден от семьи или от социума так же,

как второй вообще чужд человеческому миру. В сценах битвы герой

волшебной сказки берет верх над нездешними силами, пользуясь не-

здешним же, чудесным оружием

,51

В контрадикторных метафорах данное и новое, вытесняемое и вы-

тесняющее максимально дистанцированы друг от друга, не имеют

общего признака. Замещение случается здесь в форме прыжка. Про-

должение су оститу ирования, образующее цепочечную, многошаго-

вую метафору, оказывается невозможным, ибо или-или-отношение

исключает гомологию (говоря попросту, разрыв несовместим с на-

следованием). Текст, в котором господствует этот троп, обречен на

краткость. Именно на контрадикторной метафоре зиждется жанр на-

родной лирической песни.

3.1.2. В наиболее простых и наиболее распространенных своих

манифестациях лирическая песня распадается на две ситуации, в ко-

торых конечная полностью отменяет начальную. Так, в песне № 388

из собрания А. И. Соболевского

152

(«Ты, пчела ли моя, пчелонька...»)»

как и во многих иных образцах фольклорной лирики, неудачный

брак героини со стариком без всякого перехода и мотивировки пре-

вращается в счастливую внебрачную связь с молодым (замечу

кстати, что в песенном фольклоре нередок и обратный ход собы-

тий

—

ср. хотя бы «По синю морю корабль плывет...» (№ 220): логи-

ка тропа преобладает в народном искусстве над аксиологией):

Ты,

пчела ли моя, пчелонька, Пчелка сера, синекрылень-

кая,

Пчела по полю полетывала, Ко сырой земле припа-

дывала. Ах вы, нянюшки, вы, мамушки мои! Вы возьми-

те часту борону, Расчешите седу бороду, Что его-то

стару голову, У моего у стара мужа. У моего у постыло-

го!

Он не садит на коленочки меня, Не обнимает своей

правою рукой, Не целует во сахарныя уста! //

Ты,

пчела

ли,

моя пчелонька, Пчела сера, синекрыленькая, Пчела

по полю полетывала, Ко сырой земле припадывала. Ах

вы,

нянюшки, вы, мамушки! Вы подите во зеленый сад

гулять! Вы возьмите частый рыбий гребешок, Расчеши-

См.

о родстве сказочного Ивана и Змея: В. Я. Пропп, Исторические корни волшеб-

ной сказки, Ленинград 1946,254 ел.

А. И. Соболевский, Великорусские народные песни, тт. 1—7, Санкт-Петербург 1895-

1902.

В дальнейшем ссылки на это издание

— в

тексте главы.

•80*

Лирическая песня и частушка

те м л аду голову, Что его-то кудри черныя, Моего ли дру-

га милаго! Он посадит на коленочки меня, Он обоймет

своей правою рукой, Поцелует во сахарныя уста!

В основе этого текста лежит негативная транзитивность: если

(х [муж] R [конъюнкция] у [страдающая женщина]), то (non-y [ра-

достная женщина] R

[любовник]). Конечно же, «я» остается в нега-

тивной аналогии самим собой, но только по объему, не по содержа-

нию его значения. Удвоенное обращение к «пчеле» и к «нянюшкам»

делает первую и вторую части песни лишь формально когерентны-

ми,

компенсируя строгую смысловую противопоставленность семей-

ных обстоятельств и жизни героини с «милым другом». Посредники

между отправным и финальным состояниями, изображенными

здесь, никак не влияют на скачок от данного к новому; посредниче-

ство десемантизируется. Фольклорную лирику правомерно расцени-

вать как жанр, специализирующийся на полемике с медиацией (см.

также § И.3.1.3), столь важной для примордиальной культуры. Буду-

чи формализованной, связность в контрадикторно-метафорическом

тексте выражается в различных параллелизмах, в которых фолькло-

ристика по почину А. Н. Веселовского («Психологический паралле-

лизм и его формы в отражении поэтического стиля») усматривает

сущность народной лирики. Под моим углом зрения они свойствен-

ны

—

в разных проявлениях

—

любому художественному

тексту.

на-

родной лирике они усилены, подчеркнуты, являя собой средство,

спасающее сообщение от разложения на несочлененные отрывки.

Параллелизмы создают здесь симулякр связного сообщения, диск-

ретного на смысловом уровне.

Контрадикторная метафора обнаруживает себя в народной лири-

ческой песне в многообразных обличьях. Некая ситуация в этом

жанре не только аннулирует предшествовавшую, но и сама может

выступать в качестве нулевой, лишь желаемой, не маркированной

как факт. В песне «Не во времячко-то Белы снеги выпали...» (№ 70)

Маша косит

сено,

подрастает, становится невестой

—

отец не пускает

дочь в слободу, расположенную за рекой. Преобразование жизни

с родителями в жизнь

мужем было бы контрарной метафорой. Кон-

традикторная же сталкивает отцовский дом с незаполненным мес-

том, с не досягаемой для Маши слободой (переезд через реку, конеч-

но же, подразумевает брак).

Отцовский запрет либо создает в песне область нереализуемого

желания, либо нарушается в ней: «Я не слушаю отца, а потешу мо-

лодца!» (№ 72). Подчеркну, что и при ломке запрета другая (моло-

дая) семья в песне не возникает. Табу, как хорошо известно, наруша-

ется также в волшебной сказке (в силу чего оба жанра преодолевают

• 81 •

II.

СИСТЕМА ФОЛЬКЛОРНЫХ ЖАНРОВ

мифоритуальную культуру). Но в сказке из несоблюдения табу кон-

трарно следует восстановление или улучшение того состояния, кото-

рое предшествовало запрету. В фольклорной лирике бунт против ро-

дительской воли завершает собой текст. Многие песни допустимо

интерпретировать как осколки волшебной сказки.

В психологическом аспекте интересен тот тип народно-лириче-

ского творчества, который следовало бы назвать антинарцисстским.

О нем дают представление песни № 217, 218 (ср. № 219 ел.), варь-

ирующие желание молодой женщины, глядящейся в зеркало, «уба-

вить красоту», чтобы не достаться старому мужу. Или-или-отноше-

ние,

которое обычно бывает внешним для фольклорного лирического

субъекта, может, однако, и овнутриваться им, ведя его к автодеструк-

ции, к самоотречению, вынуждая его совершать акт кенозиса. (На-

родная лирика знакомит нас и с мужским антинарциссизмом). С про-

тивохарактерами мы встречаемся и в других жанрах фольклора.

Допустим, былина о победе отца над сыном антиэдипальна. В вол-

шебной сказке садистскому избиению мужчиной женщины подво-

дит итог их счастливый брак. В эротическом варианте этого жанра

кастрация мужчины временна и опять же заканчивается браком про-

тивоборствующих сторон. Фольклор не бесхарактерен, как дофольк-

лорная культура, но имеет дело с негативными психотипами, урав-

нивает психотипы, отрицая каждый из них.

Одна из разновидностей контрадикторной метафоры

—

ирония

,г>

В иронии эксплицитное значение находится в строгой дизъюнкции

с имплицитным, как, скажем, в одной из печерских песен

\ где под

природным имеется в виду человеческое: «Селезня я любила, Моло-

дого хвалила, На базар я водила, Картуз новый купила». В процити-

рованном тексте отсутствует типичная для народной лирики двух-

частная композиция, раз замещение по контрасту имеет здесь не

синтагматический, а парадигматический характер; развертывание

этой песни тавтологично, исчерпывается перечислением различных

атрибутов мужского туалета, покупаемых героиней на базаре. Они,

понятно, метонимичны (являя собой сложение частей), но за этим

поверхностным уровнем стоит ироническая метафора (селезень вме-

сто мужчины; понятно, что у контрастирующих элементов есть об-

щий признак).

Дальнейшее обсуждение семантических типов фольклорной лири-

ки увело

бы

меня далеко за рамки этой

главы.

Точно

так

же

я оставляю

153

Ср. расходящуюся с моей трактовку иронии в фольклорной песне: В. И. Еремина,

Поэтический строй русской народной лирики, Ленинград 1978,148—149.

154

Песни Печоры, изд. подготовили Н. П. Колпакова, Ф. В. Соколов, Б. М. Доброволь-

ский,

Москва, Ленинград 1963, № 263.

•82·

Лирическая песня и частушка

открытым вопрос о том, имеют ли два главных способа трансляции

народных песен (хороводно-игровых и голосовых) семантическую

обусловленность.

3.1.3.

Песенный мир значений в глубине своей негативен: его

специфика заключена прежде всего в том, что медиаторы разного

плана

—

пространственные, временные и прочие

—

оказываются

в нем дисфункциональными и пейоративными.

Пороговое пространство родного дома, утрачивающее положи-

тельное содержание, оппозитивно в песне «Ах, вы сени мои, сени но-

вые мои..> (№ 72) внешнему (пивоварне), которому это ценностное

содержание предстоит обрести: «Уж знать что мне по сеничкам не

хаживати, Мне мила дружка за рученьку на важивати! Выходила мо-

лода за новыя ворота... Пивовар пиво варит, зелено вино курит, Зеле-

но вино курит, красных девушек манит». В промежуточное, медии-

рующее пространство (у ворот) песня помещает мужа, нелюбезного

героине (Jsfe 418): «Тебе мягкая постеля

—

белая пороша, А высокое

изголовье

—

подворотня». Темпоральное посредующее звено часто

вообще опускается народной лирикой, как показывает разобранная

выше песня «Ты, пчела моя, пчелонька...», ничего не говорящая о со-

бытиях, которые произошли в промежутке между семейной неуда-

чей героини и ее благополучным выходом из этого положения. Уда-

ляя со сцены старого мужа, этот текст, как и другие аналогичные,

направляет острие отрицания на посредника между жизнью и смер-

тью.

Явление, совмещающее в себе разные времена (снегопад в пору

косьбы), предвещает в упоминавшейся песне № 70 недолю. Нетерпи-

мое отношение контрадикторной метафоры к медиаторам объясняет,

почему она выражает себя в лирической речи: в отличие от повество-

вания лирика не предоставляет места посреднику между изображен-

ным миром и воспринимающим его сознанием, т. е. рассказчику.

Не излагаемая рассказчиком, переживаемая в момент испол-

нения песни, история в фольклорной лирике не отчуждена от себя.

История в этом жанре не нуждается в историке. В песенных текстах

она предстает не как то, что было или будет, но как то, что есть, как

присутствие. Будучи сугубым присутствием, она

—

коррелятивно

с этим

—

минимальна по объему (песня информирует слушателей

только об одном изменении некоего состояния дел) и максимальна

по содержанию (коль скоро в итоге этого изменения данное превра-

щается в то, что его исключает). В песне зачинается революционное

сознание, которое, достигнув зрелости, будет с эмфазой возвращать-

ся к песне, к своему эстетическому истоку. Фактическая история

вырастает из эстетики, из автономизации воображаемого. Песня не

случайно исходит по преимуществу из женской и разбойной среды...

• 83»

II.

СИСТЕМА ФОЛЬКЛОРНЫХ ЖАНРОВ

В актуализации истории, в революционности заинтересованы лица,

не обладающие властью над социокультурой, дискриминируемые ею

по половому признаку

155

или предпочитающие участию в ее власти

самовластие, т. е. выбирающие, если верить Канту, Зло. В песне нет

инобытия в его наличности, как и в «сниженном» повествователь-

ном

—

сказочном и былевом

—

фольклоре. Но по иной причине, чем

там.

Именно по той, что для актуально-исторического песенного ми-

ровидения не приемлемо присутствие-в-отсутствии.

3.1.4.

Три ведущих жанра фольклора, о которых шла речь, соот-

носятся друг с другом по следующей схеме:

— сказка = (контрарная) метафора + повествование + проза

— былина = метонимия + повествование + стихи

— песня - (контрадикторная) метафора + лирика + стихи

Приведенная схема демонстрирует, что среди этих словесно-смыс-

ловых классов нет жанра-медиатора, который объединил бы в себе

конститутивные качества сразу двух иных жанров. Историо- resp.

жанрообразование предоставляет конкурентам в стартовой позиции

равные

шансы,

не даря

ни одному из соперников той привилегии, ко-

торая могла бы возникнуть из его double bind. Логика истории

—

«пусть борются». При этом из любого жанра проложен путь

осталь-

ные (например, из песни

— в

стихотворную же былину и в метафори-

ческую же сказку). Исторический субъект утверждает, что связность

несходных смысловых миров может обойтись без мифологической

медиации. Лирическая песня, тропическая природа которой не тер-

пит медиации, выкристаллизовывается в особый жанр, несмотря на

то,

что она метафорична, как и сказка, дабы быть тем третьим

жан-

ровой системе фольклора, каковое обеспечивает сближение поляр-

ностей без посредничества между ними. История программирует

себя

так,

что изменчивость всего не отменяет пересечения со всем от-

дельного.

3.2.1.

Хотя частушечное творчество продолжает быть продук-

тивным и по сию пору, логико-семантически оно равно по возрасту

лирической песне, которую оно редуцирует и пародирует

—

во мно-

гих случаях неприлично

15Г)

. Серьезная неудовлетворенность героини

лирической песни браком оборачивается в частушке половой рас-

пущенностью, промискуитетом (= еще один тип сексуального пове-

Ср.

к апормативной направленности женского «истерического» творчества на раз-

ных этапах истории (маскулинизированной) соцнокультуры: Christina von Braun,

Nicht ich (Logik, Lüge, Libido), Frankfurt am Main 1985.

О похабных частушках как «снижающих» лирический фольклор см.: О. В. Смо-

лицкая, Семантика мата и проблема семантического ядра частушки.

—

В: Русская

альтернативная поэзия XX века, Москва 1989, 52 ел.

•84*

Лирическая песня и частушка

дения, разнящийся и со сказочной перверсией, и с былинной не-

верностью

семье).

Частушка удерживает в себе даже дофольклорную

архаику, например, культ рода, доводя его, впрочем, до абсурда, до

шутовства над покойником: «На могилушку ходила, / Родну матуш-

ку будила: / Вставай, маминька моя, / Под венец везут меня»

,57

В двухэлементных частушках контрадикторная метафора дана

в синтагматике, в наглядности

—

ср. хотя бы: «Ходит курочка по

улочке, / Повесивши носок, / Пели девочки припевочки, / Хороший

голосок»

(Mb

2268). Однако для частушки весьма обычна и одноэле-

ментная композиция, в случае которой замещение некоего целого

полной противоположностью рисуется как наступающее, но еще не

наступившее, что типично, в частности, для рекрутского частушеч-

ного фольклора (где удаление из крестьянского быта в рекрутчину

—

будущее): «Запрягай-ка, батька, бурку, / Я поеду в дальню турку, /

Я таку войну сострою, / Всю Туретчину разрою» (№ 421).

Что касается двусоставных частушек, то в них общее основание

для метафорического переноса иногда вовсе отсутствует; несклад-

ность указывает на смысловой предел, на крайнюю возможность

жанра: «В огороде на гряде/ Выростала мята./ За то меня милый

любит, / Что я толстопята» (№ 3881). Рифма нужна там, где боль-

ше нечем объединять реалии. Рифмован

—

гипоуниверсум. Все же

в большинстве своем частушки добавляют к чистому противополо-

жению некую импликативную связь, на что обратил в свое время

внимание Н. С. Трубецкой

,58

. Так, в частушке № 3889 (беру ее на-

угад):

«На горе арбуз, / Под горой рассада, / Тридцать лет не женат, /

Экая досада!»,

—

из оппозиции зрелость («арбуз») vs. незрелость

(«рассада») выводим мотив холостого состояния героя. Частушка

бывает, таким образом, когерентной как текст (на уровне признаков

вбираемых ею в себя явлений), притом что она разрывает рисуемую

реальность. В задачу частушки входит отыскание сравниваемости

несравнимых предметов. Частушка предвосхищает барочное остро-

умие (acumen)

159

3.2.2. Частушка не останавливается в редукционизме, ощутимом

и в прочих «низких» жанрах фольклора, например в «скоромной»

сказке, на полпути. Частушечное сокращение обговариваемого до-

стигает сингулярности при использовании конкретного фактическо-

,S7

Ε. Η. Елсонская, Сборник великорусских частушек, Москва 1914, № 3583. В даль-

нейшем ссылки на это издание

—

в тексте главы.

,S8

Η. С. Трубецкой. О метрике частушки (1927). - В: Н. CT, Избранные труды по

филологии, Москва 1987,388—389.

,Я1

См. о нем особенно: Renate Lachmann, Die Zerstörung der schönen Rede. Rhetorische

Tradition und Konzepte des Poetischen, München 1994, 135 ff.

•85·

II.

СИСТЕМА ФОЛЬКЛОРНЫХ ЖАНРОВ

го имени

—

человека или его местожительства. Свой редукционизм

частушка делает слышимым и грамматикализованным (выраженным

в деминутивах, заполняющих ее), конституирующим миниатюризо-

ванный, детализованный мир: «Две березки

—

не лесок, / Мой-от

милый не высок, / Невысок, убористый, / Веселый, разговористый»

(Jsfe 3634). Свою действительность частушка склонна рисовать не-

достаточной, убывающей, разрушаемой: «Тятя, мама, не перечь, /

Разворочаю всю печь, / Сворочу по кирпичу, / Сам в окошко выско-

чу» (№ 2228).

Только история (ограничение, налагаемое на всобщность) и ре-

дукционистична. В частушке редукционизм, присущий истории, пе-

реходит в крайность. Гуссерль потребовал от исторического субъекта,

чтобы тот отдал себе отчет в способности быть редукционистом. По-

стисторизм (постмодернизм) не считал мир редуцируемым

ЖАНРЫ КАК ЯЗЫК.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

4.1.

Претензия жанра быть всем, вопреки своей частности, обя-

зывает фольклор порождать особый паремийный язык.

Пословицы и поговорки и метафоричны («Город

—

царство, а де-

ревня

—

рай»

161

= посюсторонняя реалия («город», «деревня») экви-

валентна здесь сверхчувственному («рай»)), и метонимичны, как бы

ни подчеркивал Аристотель в «Риторике» только их метафоризм

(«Где жить, там и слыть» = перенос по контексту). Я не буду входить

в подробней разбор этого фольклора, хорошо исследованного. Са-

мым существенным результатом этих штудий было обнаружение

того факта, что народная мудрость всегда имеет в запасе два проти-

воположных ответа на одну и ту же жизненную ситуацию

1Г

. Паре-

мии освобождают нас даже от нас самих (парируя себя без нашего в

том участия). У амбивалентных пословиц и поговорок нет кантов-

ского нравственного императива. Исторически релятивизуя мораль,

они обслуживают любую ситуацию, в которую мы можем попасть.

Признавая и то, и другое, пословичный фольклор семантически кон-

тинуален

163

ничего не исключает.

160

Ср., например: John Dupré, The Disorder of Things. Mctaphisical Foundations of the

Disunity of the Science, Cambridge с. a. 1993.

161

Я беру пословичный фольклор из: В. И.Даль, Пословицы русского народа (1853),

Москва 1957.

,62

ГЛ. Пермяков, Пословицы и поговорки пародов Востока, Москва 1979,21 ел.

163

Ю. И. Левин, Провербиальное пространство.

—

В: Паремиологические исследова-

ния,

под ред. Г. Л. Псрмякова, Москва 1984,108 ел.

•86*

4. Жанры как язык. Вместо заключения

История создает не только жанр,

т.

е. умноженный мир, но

доба-

вочный язык, эстетизированный в пословицах-поговорках. Будучи

метаязыком (первым в истории языка), пословичный фольклор опи-

сывает и концептуализует также самого себя, становится метамета-

словом, в своем возникновении, в зачаточном состоянии

—

нередко

самоумаляющим: «Эта притча короче носа птичья». Пословицы-по-

говорки моделируют бытие возвращающимся, но в расхождении

с ритуалом

—

возвращающимся то так, то иначе, на разные

лады.

Па-

ремия возобновляет мир, но не как ритуальный макрокосмос, а в его

микрокосмизме и случайности.

4.2.

Загадки строят другой язык

\ как и пословицы-поговорки,

однако не за счет неисключения, а как раз по противоположному

принципу. Явный термин загадки эксклюзивен по отношению к ее

скрытому термину

165

. В загадке: «Скатерть бела весь свет одела» (из

собрания Д. Н. Садовникова (1876), Москва 1959),

—

изделие чело-

веческих рук («скатерть») исключает природное явление («снег») по

общему для обоих признаку (белизны). Одинаково с пословицами-

поговорками загадка использует и метафоры, и метонимии. Приве-

денная иллюстрация самоочевидно метафорична. О том, что загадка

может быть и метонимичной даст представление следующий пример

(из той же коллекции, что и предыдущий): «Среди Волги люди сто-

ят» (отгадка требует здесь замены слова «Волга» его частью

—

бук-

вой «л»). Загадка дополняет пословично-поговорочный фольклор

языком для посвященных. Она разрушает Dichtung ради Wahrheit

1ßC

Последняя и есть тайна для тропического мышления. Суть отгадки

в том, чтобы отменить троп, которым является загадка, найти вещь

по переносному значению. Эстетическое, являющее себя в жанре, от-

меняющем данный нам в чувствовании мир, отменяет и самое себя

—

в жанре загадки.

История как троп (всего)

—

загадочна.

164

К соотношению загадки и естественного языка

ср.:

М. С. Волоцкая, А. В. Головаче-

ва,

Языковая картина мира и картина мира в текстах загадок.

—

В: Малые формы

фольклора. Сборник статей памяти Г. Л. Пермякова, под ред. Вяч. Вс. Иванова,

Москва 1995,218-244.

165

См. также: И. П. Смирнов, Литературный текст и тайна (К проблеме когнитивной

поэтики). - Wiener Slazâslischer Almanack, Bd. 21, Wien 1998, 287 ff.

,G6

«Schoner Anschein» не составляет всей сущности народного искусства вопреки

тому, что дума;! о нем И. Г. Гердер («Ursachen des gesunken Geschmacks bei den ver-

schiedenen Völkern...» (1778); цит по: Herder, Ein Lesebuch für unsere

Zeit,

Berlin, Wei-

mar 1989,92-93).

Ill

а) ЛИТЕРАТУРА И САКРАЛЬНОЕ:

ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

АГИОГРАФИИ

Мы изошли на, Боже,

этот тихий мост.

Александр Введенский.

Воспитание

души

ДВУСОСТАВНАЯ ЦЕЛОСТНОСТЬ

1.1.1. Ходячее мнение, в соответствии с которым житийная лите-

ратура строго подчиняется канону, не выдерживает проверки матери-

алом. Оно основано на представлении о том, что legendae sanctorum

являют собой «простую форму», в которой историко-биографиче-

ские факты получают актуализацию, но которая сама по себе остается

одной и той же в средневековой культуре, выдвигающей на передний

план следование образцам. С этой точки зрения, занятой Йоллесом,

«легенде вовсе неизвестно "историческое"...»

167

. Между тем агиогра-

фия, взятая в широком объеме, не редуцируема к жесткой повество-

вательной схеме. Очень часто житийный сюжет начинает свое раз-

вертывание с отречения будущего святого от семьи, например,

с борьбы Феодосия Печерского против матери (т. е. против языче-

ского рода). Но этот мотив может и отсутствовать (как, допустим,

в ряде княжеских житий), и замещаться прямо противоположным

(Епифаний Премудрый рассказывает о том, как юный Сергий Радо-

нежский посвящает себя служению семье

—

безупречно праведной,

хотя он и мечтает об уходе в монастырь)

,68

. Точно так же imitatio

André

Jolies,

op.

cit. (23-61), 40.

Можно

думать,

что

борьба

родом, бывшая актуальной для ранней агиофафин. во-

обще выпала н XV—XVI вв. ни ноля прения писателей. В. Яблонский утверждал,

что «типичный праведник Пахомия Серба обязательно происходит

и.}

семьи благо-

•88*

Двусоставная целостность

Christi

—

важный составной элемент многих агиографических тек-

стов

,G!)

как тех, что изображают добровольную мученическую смерть

героя,

так и тех, что ведут речь о кенозисе (которому предается, ска-

жем,

юродствующий Авраамий Смоленский). Однако подражание

Христу страстотерпцев и себя уничижающих подвижников не со-

ставляет обязательного хода в динамике агиографического сюжета.

Анонимный создатель жития Александра Невского окружает благо-

верного князя отнюдь не евангельскими, а по преимуществу ветхоза-

ветными ассоциациями. Семиотический подвиг Стефана епископа

Пермского, давшего алфавит зырянам, вообще беспрецедентен, со-

гласно Епифанию Премудрому

170

, так же как и вся миссионерская

деятельность просветителя, протекавшая в местах, куда не ступала

нога апостолов. Жития должны, казалось бы, по самому определе-

нию этого жанра, излагать биографические данные по возможности

полно. Так оно и происходит

большинстве случаев. И все же агио-

графическое сочинение не всегда поставляет нам сведения о святом,

начиная с его рождения. История Михаила Клопского строится in

abrupto

—

читатель ничего не узнает о детстве (и лишь задним чис-

лом информируется о происхождении) этого юродивого, внезапно

появляющегося в монастыре св. Троицы на реке Веряже

,71

. В той же

повести (в первой, по

Л.

А. Дмитриеву, редакции), как и

некоторых

чести

вых

родителей» (В. Яблонский, Пахомий Серб и его агиографические писания.

Биографический и библиографически-литературный очерк, Санкт-Петербург 1908,

235).

Это не совсем верно. В Пахомиевом житии Кирилла Белозерского преподоб-

ный .'пинается в детстве отца и матери (действительно нагнанных «благочести-

выми») и воспитывается затем могущественным дядей, который пытается помешать

племяннику уйти в монастырь. Позднесрсдневсковая агиография не отказывается,

таким образом, от осуждения рода, хотя и смягчает свое выступление против него

так, что подменяет родную семью приемной. Одним словом, вариативность в пони-

мании житийной литературой семейной жизни имеет не только диахроническую

природу, входит в самое жанровость агиографических текстов.

189

См подробно: Татьяна Руди, Imitatio Christi. - Die Welt der Sloven, 2003, XLVIII-1,

123-134.

170

Что не исключает опоры автора при описании этого творческого акта на разнооб-

разные прстсксты - см. о них: Roman Jakobson, The Kernel of Comparative Slavic

Literature (1953). - In: R. Ja., Selected Wriängs, Vol. VI: Early Slavic Paths and Cross-

roads.

Part One. Comparative Slavic Studies - the Cyrillo-Mcthodian Tradition, Berlin

e. a. 1985, 47-48; Μ. Φ. Антонова, Кирилл Туровский и Еиифапий Премудрый. -

ТОДРЛ,

т. XXXVI, Ленинград 1981,226;

Г.

М. Прохоров, Сочинения Дионисия Арео-

нагита в славянской рукописной традиции (кодикологическне наблюдения). -

В:

Русская и армянская средневековые литературы, под ред. Д. С. Лихачева, Ле-

нинград 1982,83-94.

171

См. подробно: Л. А. Дмитриев, Повести о житии Михаила Клопского, Москва, Ле-

нинград 1958, 35-37, 54-55. Точно так же читатель остается в неведении о юных

годах Савватия Соловецкого.

•89*