Смирнов И.П. Олитературенное время. (Гипо)теория литературных жанров

Подождите немного. Документ загружается.

VII.

А) РОМАН И ЛИТЕРАТУРА

Пономаревой и женился на Софье Салтыковой). Ранняя смерть 06-

ломова (он и в этом совпадает со своим прототипом) означает для

Гончарова слом культурной парадигмы, прощание с романтизмом.

В своей как избыточности, так и экономности романный текст миме-

тически и абстрактен, переворачивая большие пласты истории,

и крайне конкретен, точечен, индивидуализуя время.

2.2.3.

Разведывающий будущее, роман выдвигает

инобытии на

передний план темпоральное измерение. Мир по ту сторону своей

наличности, делаясь романным, подчиняется времени. В отличие от

прошлого и настоящего грядущее неверифицируемо, хотя, как

и они, безусловно, существует. Отсюда две конститутивные черты

трансцендентной действительности

романе. Во-первых, она

— в

сво-

ей экзистентности

—

достижима при жизни человека, из сегодняшне-

го

дня (пусть герой умирает, но он успевает

романе стать сопричаст-

ным будущему как родитель или как производитель долгосрочных

ценностей). Роман (даже и религиозный) очеловечивает инобы-

тие

341

Во-вторых, то, что прогнозирует роман, не имеет свойства

ультимативной, т. е. проверенной, истины. Романное будущее неко-

торым образом открыто, не завершено. Поэтому, например, в пове-

ствованиях апокалиптического толка суд, вершимый людьми, непра-

веден, так что требуется пересмотр вынесенного им приговора

(«Братья Карамазовы», «Воскресение», «Процесс» Кафки и т. п.).

Тогда же, когда роман устанавливает не подлежащую сомнению ис-

тину, как в детективном повествовании, он сериализуется, восста-

навливается

тем же главным персонажем (сыщиком) еще

еще раз,

как если бы не был доведен до конца. Тривиальный роман ответвля-

Рсне Жирар выдвинул такую, зависящую от идей Лукача, концепцию романа, со-

гласно которой этот жанр, теряя из виду высшую, божественную потусторонность,

с неизбежностью вынуждается предоставить доминантность фигуре посредника

между субъектом и объектом желания (René Girard, Mensonge romantique et vérité

romanesque, Paris 1961). Но роман вовсе не просто негативен в своем взгляде на

трансцендентность высшего («вертикальной)») порядка, которую он конструктив-

но замещает инобытием в историческом времени. Отодвигая настоящее (т. с. мо-

мент темпоральной медиации) в прошлое, роман регулярно устраняет из своего ак-

туального поля зрения и посредника, персонифицирующего современность. Таков,

к примеру, Лопухов в «Что делать?» Чернышевского: избавив Веру Павловну от

прозябания в родительской семье, этот персонаж затем совершает мнимое само-

убийство, чтобы уступить свое (промежуточное) место Кирсанову, принимающему

на себя в романс функцию человека будущего. Самоубийством кончает и универ-

сальный посредник в «Бесах», Ставрогин, который у Достоевского медиирует между

«почвенником» Шатовым, атеистом Кирилловым, революционным авантюристом

Петром Верховенским и уголовником Федькой Каторжным. Формы преодоления

медиации в романе крайне пластичны и прихотливы, но их обсуждение не входит

в мою задачу.

• 190 •

Современность, уходящая в прошлое

ется от высокого романного искусства как нарратив, претендующий

на полноту истины и вынужденный из-за этого самоповторяться.

Что касается лучших образцов жанра, то роман моделирует инобы-

тие в виде «месторазвития», в качестве обладающего креативной по-

тенцией

342

Признавая справедливость многочисленных интерпретаций ро-

мана под мифопоэтическим углом зрения

343

, не следует забывать,

что архетипичность вообще свойственна литературе. Все же роман

связан с мифоритуальным прошлым интимнее, чем остальные жанры

художественной словесности. Он не только младше эпоса, но и в ка-

ком-то смысле «старше» его, будучи, подобно мифу, явлением дис-

курсивного синкретизма. Миф находит новую жизнь в романе, ибо

в обоих случаях изображаемое обладает необходимым, но недоста-

точным основанием, должно быть вопреки своей недоказуемости.

Роман распадается на подтипы, во многом следуя за членением ми-

форитуальной культуры. Так, семейные хроники восходят к культу

предков, робинзонады (Дефо, Жюля Верна)

—

к мифам о происхож-

дении первоорудий и первопоселений, романы путешествий

—

к ар-

хаическим территориально-географическим рассказам и т. п. Это

типологическое наследование конкретизируется в отдельных роман-

ных текстах: допустим, скупка Чичиковым мертвых душ реактуали-

зует миф о собирании частей тела убитого бога (Озириса и

др.),

а по-

доплеку «Преступления и наказания» составляет орфический спуск

в преисподню. Главное несходство императивных гипотез, явленных

в мифе и в романе, в том, что они приурочены к противоположным

временам. Если миф строит предположение о генезисе всего, об

инобытийности, предшествовавшей бытию, порождающей и объяс-

няющей его, о прошлом как будущем мира, то роман (в том числе

и исторический) устремлен только в грядущее, освобождаемое от

анахроничности, от неадекватной перестановки вспять, в самое нача-

ло на хроногенетической оси. Роман демистифицирует, расколдовы-

вает миф, делает его приемлемым для ratio, почему и безостановочно

работает с мифом.

К пачииатслыюсти υ романе ср.: Edward W. Said, Beginnings. Intention and Method,

New York 1975,82 ff.

См., например: Ε. Μ. Мелстинский, Поэтика мифа, Москва 1976, 277-372 (здесь

же литература вопроса); ср.: Е. М. Мелетинский, Введение в историческую поэтику

эпоса и романа, Москва 1986.

• 191 •

VII.

В) ГОСРОМАН

b) ГОСРОМАН

ЛИТЕРАТУРА CONTRA ФИЛОСОФИЯ

1.0. Научная модель обладает тем большей разрешающей силой,

чем дифференцированнее она освещает свой предмет. Нарастание

различающей способности происходит внутри какой-либо области

знания в процессе истории

—

по мере того, как последующая модель

отличает себя от предшествующей, увеличивая тем самым число диа-

хронических разграничений и проективно творя более детальный,

чем ранее, образ концептуализуемого явления. Философия прогрес-

са Спенсера, усматривавшего таковой в росте дифференциаций, если

и не универсально правдоподобна, приложима все же к интеллекту-

альному труду Гегель, основоположник длительной традиции в изу-

чении романа, довольствовался тем, что подразделил его только на два

типа: в «буржуазной эпопее» торжествует либо «проза», либо «по-

эзия». В позднегегельянской теории Бахтина обсуждается уже мно-

жество суброманных образований в соответствии

их хронотопами

:ш

Параллельный литературе, роман, как никакой иной жанр, требу-

ет не суммарного, а подробного подхода к себе. Отражая литературу,

роман воссоздает (разумеется, с модификациями) ее жанровый со-

став и распадается, сообразно с этим, на семейства текстов, являющих

собой quasi-жанры. Нам известны и роман-эпопея, и роман в стихах,

и житийный роман (вроде сразу сакрального и кощунственного

«Сашки Жегулева» Леонида Андреева), и новеллистический

—

обыч-

но плутовской

—

роман (в котором отдельные новеллистические со-

бытия и замкнуты в себе, и разомкнуты в будущее, выстраиваясь

в кумулятивное повествование; они объединены при этом не ситуа-

цией рассказывания, как в «Тысяче и одной ночи» и т. п., но по ак-

тантному содержанию, составляя цепь приключений одного и того

же героя)

345

. Романные quasi-жанры возникают и за счет того, что

Процесс гносеологической дифференциации не обходится, как и любой иной, беи

диалектики, которая делает все более детализирующееся знание расплывчатым:

у Kaiiya типология романа и вовсе уходит в бесконечность (op. cit. 46—69).

В своей quasi-жанровости романы расширяют осваиваемые ими малые и ограни-

ченные пространства социальной коммуникации до размеров больших миров, воз-

водят эти участки в ранг программирующих типовые особенности внутрироман-

пых парадигм. Так возникают салопные романы («Человек без свойств» Музиля),

региональные романы (например, Фолкнера), столичные романы (петербургский

и парижский тексты) и т. п. Протяженные нарративы этого сорта спроецированы

на очерковую литературу.

• 192 •

7. Литература contra философия

вбирают в себя разные нелитературные дискурсы, среди прочего так-

же политфилософию. Ниже я рассмотрю развившийся на ее основе

госроман, называемый в некоторых своих вариантах еще институци-

ональным романом.

1.1.1. Роман о верховной власти, возникший в эпоху Ренессанса

(«Гаргантюа и Пантагрюэль»), и политфилософский дискурс, сло-

жившийся много раньше, уже в античности, подходят к проблеме го-

сударства неодинаковым образом и конкурируют друг

другом.

Политфилософия держится на противопоставлении некоей об-

щезначимой, всеприменимой формы правления и такого состояния

человеческих дел, при котором власть имеет частноопределенный

характер. Умозрение моделирует, далее, полноценное государство

либо как связывающее всех членов общества договорным отношени-

ем (Гоббс, Локк, Руссо и др.), либо как силу, которую нельзя пре-

взойти, которая достигла своего максимума (будь то власть филосо-

фов у Платона; служащих Богу священников у Фомы Аквинского;

князя, готового устранить противника, у Макиавелли; труженика-

продуцента, нового демиурга у Гегеля и Маркса; лиц, попирающих

правовую норму, объявляющих чрезвычайное положение, у Карла

Шмитта и т. п.)

346

. Точно так же двояко рассматривает спекулятив-

ное мышление недолжную власть. Она изображается то в качестве

самоволия индивидов, уничтожающих друг друга (Гоббс, Локк, Ге-

гель),

то в качестве недостаточного этатизма, легко уступающего

свое место иному, столь же дефицитарному (таковы в «Политейе»

демократия, аристократия, олигархия и тирания).

В свой черед госроман, преломляя общероманную интенцию, со-

средоточен на вопросе о том, следует ли обществу быть подчинен-

ным утилитаризму или ему надлежит стремиться к некоторого рода

эстетической, в себе имеющей свое оправдание организации (притом

что самоценность может толковаться писателями с большим разбро-

сом мнений). Однако роман, согласно сказанному в предыдущей гла-

ве,

не удовлетворяется ни тем, ни другим в чистом виде. Госроман

по-разному намечает выход из разыгрывающейся в нем коллизии и

тем самым (каков бы ни был ее результат) размещает свою политику

по ту сторону конститутивных для него форм этатизма, покоящихся

либо на практическом разуме, либо на эстетическом (или подобном

ему) воображении, т. е. становится трансэтатическим текстом. Ут-

верждая себя в метаполитической сфере, роман, имеющий дело с го-

сударством, абсолютизирует собственную власть, превосходящую

ту, что институционализована в изображаемом им обществе. Борю-

О двух видах универсализации власти в политфилософии см. подробно: И. П. Смир-

нов,

Социоанрия революции, Санкт-Петербург 2003,162 ел.

• 193 •

VII.

В) ГОСРОМАН

щийся за господство над словесным творчеством, роман

—

по анало-

гии

—

констатирует в рисуемой им современности нестабильность

государственного устройства, взывающую к пересмотру политики

как

таковой. В некотором смысле госроман

—

квинтэссенция власто-

любивого романного жанра.

1.1.2.

Нужно, впрочем, учитывать, что жанровое задание, кото-

рое ставит перед собой любой

роман,

не

что

иное,

как

апория:

он пре-

одолевает литературность, не покидая ее пределов (т. е. становится

гиперфикцией). Поэтому нейтрализация противоположности между

двумя способами правления, которые занимают госроман, не своди-

ма

какой-либо одной доктрине, носит поисковый характер и очень

часто консервирует в, так сказать, недоснятом виде отправную для

романного искусства оппозицию praxis vs. poiesis. Эта неполнота

нейтрализующих поляризацию усилий может выражаться

том, что

текст оценивает негативно одну государственность, которая, однако,

укореняется им в референтной среде, и идеализирует другую, долж-

ную,

но не присутствующую в реальности. Так, «Легенда о великом

инквизиторе» соотносит между собой утилитаризм, доминирующий

сюжетно-семантически, и эстетизм, имеющий аксиологическое пре-

имущество. Правитель Севильи, поднявший «знамя хлеба земно-

го»

347

не теряет свою властную позицию даже несмотря на Второе

пришествие Христа (путь которого народ устилает цветами; «спасе-

ние» и «красота» вообще уравниваются Достоевским). Но, разуме-

ется,

автор «Братьев Карамазовых» отнюдь не на стороне того, кто

манипулирует массами, обеспечивая их материальными благами. Бе-

зоговорочно позитивен для Достоевского Сын Божий, даровавший

людям свободу воли (т. е. автономию, сопоставимую с самодостаточ-

ностью эстетического начала) и поместивший их в царство «необы-

чайного, гадательного и неопределенного» (14, 232)

—

явно литера-

турное, текстовое по своим конститутивным свойствам. Христос

исчезает из Севильи

—

в борьбе земного и божественного пока еще

нет победителя, за исключением самого романа, который обнаружи-

вает трансэтатизм в том, что не впускает в свой референтный мир

даже и благую власть. Сходно: в финале романа Замятина «Мы»

взбунтовавшемуся конструктору космического корабля хирургиче-

ским путем удаляют мозговой центр творческого воображения, что

читатель принужден воспринимать как трагическое событие и как,

может быть, лишь временный успех сугубо функционального, на-

сквозь рационализованного социального порядка (это утопическое

общество возникает после пищевой революции, уходя, стало быть,

347

Φ. Μ Достоевский, Поли. собр. соч. в 30-ти mm, т. 14, Ленинград 1976, 232. В даль-

нейшем ссылки на это издание см. и корпусе главы с указанием тома и страницы.

• 194 •

Литература

contra

философия

корнями в реальность, показанную в «Легенде...», а не только отсы-

лая к «The Food of the Gods» Уэллса). Как и Достоевский, Замятин

выносит социальный порядок, которому он сочувствует, за пределы

текста

348

1.1.3.

Итак, во внутренних конфликтах, специфицирующих по-

литфилософию, с одной стороны, и госроман

—

с другой, участвуют

неодинаковые возможные миры. (Именно столкновение каких-либо

смысловых универсумов определяет собой своеобразие всякого дис-

курса

349

.) Художественный текст отрывается от философии, обсуж-

дающей, каким должно быть государство, за счет того, что предлага-

ет собственное толкование разработанных в ней моделей. Стратегия

госромана состоит

том, что он принимает те или иные политфило-

софские тезисы, дабы затем, персонифицируя их, возвыситься над

ними, внести сюда антитезу полезное vs. прекрасное (самоценное),

без которой не обходится это большое повествование начиная с Воз-

рождения. Роман выдвигает свои версии нефикциональных дискур-

сов:

то историографии (исторический роман), то социологического

исследования (скажем, французский «натурализм», продолженный

в наши дни Уэльбеком), то естественно-научных дисциплин (science-

fiction) и

т.

д. Госроман подражает спекулятивной речи об отправле-

нии державной власти и одновременно ревизует оригинал, наделяет

его не свойственным тому содержанием.

Возьму

для

иллюстрации опять «Братьев Карамазовых». Русский

госроман зародился в романтизме (первыми экспериментами такого

рода были, в частности, «Димитрий Самозванец» (1830) Булгарина

и «Ледяной дом» (1835) Лажечникова)

350

. Но

обход первоисточни-

Может показаться, что основание в высшей степени гармоничной Тслсмской оби-

тели в повествовании о Гаргантюа противоречит тому, что творилось о неодноз-

начности как утилитарной, так и ->стстизированной государственности в романе.

Нужно, однако, не забывать, что главы о Телсмс заключаются стихотворным тек-

стом («Enigme en prophétie»), отрицающим человеческую способность к предвиде-

нию и предсказывающим всемирный потоп-пожар, финальный мировой хаос (по-

сле которого спасутся лишь избранные).

349

Нельзя не согласиться с Луманном в том, что дискурсы обладают коммуникатив-

ной властью постольку, поскольку они ограничивают «селективные возможности»

адресата посредством своего «бинарного схематизма» и наложения «негативной

санкции»,

—

повторю уже приводившийся в первой главе

пример:

юридическая речь

сводит разнообразие человеческих поступков к правовым и дсвиаптпым (Niklas

Luhmann,

op.

cit., 11 fO- Но для меня коммуникативная власть лишь нроизводнаот

антропологической - альтернативной природной среде - и потому выстраиваю-

щей разные дискурсивные (искусственные) миры значений.

™ Архимедовым пунктом отталкивания для раннего |*осромана была «История государ-

ства Российского» Карамзина, по, говоря о генезисе этого жанра, стоит учитывать

и сатирически-утопическую литературу XVIII в. (особенно «Путешествие

землю

• 195 •

VII.

В) ГОСРОМАН

ков именно «Легенда о великом инквизиторе» дала энергию после-

довавшему в XX в. чрезвычайно интенсивному развитию отече-

ственного госромана. В монастырском эпизоде, предшествующем из-

ложению «Легенды...», ее автор, Иван, полемизируя с лаицизмом,

противопоставляет таковому две взаимоисключающие точки зрения

на нераздельное существование религиозных и правительственных

институций. Он отвергает церковь, становящуюся государством,

и ратует (темо-рематически переставив термы в контрарных выска-

зываниях) за то, чтобы «обратить... древнее языческое государство в

церковь» (14, 58). Формулируя первое из этих положений, Иван

опирается в конечном счете на Фому Аквинского («De regimine prin-

cipum», 1265), который легитимировал теократию тем доводом, что

клир приближает управляемую так страну к небесам. Второй проект,

вызвавший авторитетное одобрение у монахов («буди, буди!»), вос-

ходит к Гоббсову «Левиафану» (1651)

\ где государство, отменяю-

щее status naturalis, все же не полностью превозмогает первобытное

право сильного, коль скоро ведет войны и подвержено внутренним

потрясениям, и потому требует совершенствования, которое дости-

жимо при том условии, что монарх («the Civil Soveraign») будет по-

средничать между Богом и подданными, сделавшись также главой

Церкви (как «one chief Pastor»). Повторяя идеи, заимствованные из

политфилософии resp. политтеологии, Достоевский, с другой сторо-

ны,

романизирует их. Иван проводит в «Легенде...» критику огосу-

дарствленной римско-католической церкви как такого учреждения,

которое решает за человека, в чем его выгода, лишая его самосто-

ятельности, изымая из ситуации вольного выбора. Теократия Акви-

ната выступает в «Братьях Карамазовых» в чуждом ей обличье

—

в виде власти, функционализирующей людей («...мы заставим их ра-

ботать...» (14, 236) и т. п.). Реинтерпретации подвергается в «Брать-

ях Карамазовых» и мысль Гоббса о том, что лучшей формой правле-

ния является оцерковленный этатизм. Церковь, покушающаяся

в лице Великого инквизитора на мирскую власть, страшится возвра-

щения Христа на землю, противится парусин, каковую, в противовес

Офирскую» Щербатова), как это сделано и: Leonid Heller, Michel Niqueux, Histoire

de l'utopie en Russie, Paris 1995, 65, 83 ff. Чрезвычайно интересно, что в романтизме

же распространяются новеллы о бедных чиновниках: короткий парратив, отграни-

чивая себя от крупноформатного, поднимает тему безвластной бюрократии как раз

тогда, когда его жанровый соперник берется судить о государственных мужах и де-

лах.

•

131

О воздействии учения Гоббса па Достоевского, начиная с «Крокодила», см. подроб-

но:

И. П. Смирнов, Раман таил «Доктор Живаго*, Москва 1996,163 ел. Будет умест-

но заметить, что иолитфилософские претексты «Легенды...» и сопряженных с ней

отрывков «Братьев Карамазовых» я разбираю сейчас лишь в малых извлечениях.

• 196 •

• 1. Литература contra философия •

этому, предвосхищает государство, намеревающееся быть религиоз-

ным центром жизни. «А Christian Common-Wealth» в «Левиафане»

также приготовляет людей к новому приходу Спасителя. Достоев-

ский и Гоббс во многом совпадают и в своих рассуждениях об экс-

коммуницировании преступников в период приближения Царства

Божия. Но у Гоббса вовсе не было установки эстетизировать то буду-

щее,

которое обещает общество-церковь, как это сделано в «Братьях

Карамазовых», где помещик Миусов следующими словами коммен-

тирует положительную программу Ивана: «...это, стало быть, осу-

ществление какого-то идеала, бесконечно далекого, во втором при-

шествии... Прекрасная утопическая мечта...» (14, 58; курсив мой.

—

И. С).

Госроман достиг в России своей зрелости у Достоевского

352

по-

стольку, поскольку вдогонку за философией, но и семантически обо-

гащая ее, выдвинул образ оптимальной

—

относительной, но вместе

с тем и абсолютной

—

власти: еще человеческой и уже богочелове-

ческой, апокалиптической, на что не могли не откликнуться

—

как на

дерзкий вызов соревновательному уму

—

позднейшие повествовате-

ли,

сконцентрировавшие внимание на деятельности правящих учреж-

дений. Государство, растворяющееся в Церкви, гасит противостояние

целесообразного и в себе имеющего цель (божественного) и делает

шаг в сторону той эстетически совершенной действительности, в ко-

торой будет царить вернувшийся к людям Христос. Отсюда для

романа открывается возможность оспорить любой реальный поли-

тический строй. Госроман внес значительный вклад в тот культурно-

идеологический процесс, по ходу которого литература стала в России

инофициальной авторитетной инстанцией, альтернативной монар-

хическому режиму.

1.2.1. Перевод представлений об этатизме с философского языка

на романный дает в итоге два направления в развитии госромана.

Художественно отмеченное повествование воплощает отвлечен-

ную мысль в отдельной личности, в носителе данного принципа (до-

пустим, в фигуре Великого инквизитора) и добавляет к этой этопо-

ейе гетеродискурсивное преобразование философского претекста.

Телесность & радикальная трансформируемое™ некоего концепта =

карнавальность. Одна из двух версий госромана

—

карнавальная

(будь то произведения Рабле, Свифта или «История одного города»

J52

В «Братьях Карамазовых» эксплицитный текст о государстве составляет, собствен-

но,

часть произведения. Но, как мне кажется, можно и всю смысловую конструк-

цию этого романа толковать как аллегорию, освещающую проблемы русской госу-

дарственности на примере семьи. Обоснование этого мнения выходит, однако, за

пределы статьи.

• 197 •

VII.

В) ГОСРОМАН

Салтыкова-Щедрина). В этом случае государственная деятельность

показывается как переходящая в собственное Другое, каковым мо-

жет быть и праздничное развлечение знати (сценами торжеств, устро-

енных в Летнем саду в честь изваяния Венеры, открывается роман

Мережковского «Петр и Алексей»), и работа двойного агента

—

«своего» как в тайной полиции, так и среди революционеров (таков

Липпанченко в «Петербурге» Андрея Белого), и ротация руководя-

щих кадров (районный пропагандист Воропаев из «Счастья» Пав-

ленко предлагает время от времени отправлять московскую номен-

клатуру на периферию

—

и тот же самый проект вынашивает в этом

тексте Сталин).

Много позднее, чем карнавальная редакция, сложившаяся в XVI в.,

формируется вторая, так сказать, технологическая версия госромана.

Метаморфозы идей, совершающиеся при посредничестве тела, дают

писателю, поглощенному этими процессами, возможность видеть во

власть имущих лиц с двойными

—

скрытыми и явными

—

намерени-

ями, рассекречивать тайные механизмы политической игры, сосредо-

точиваться на методах господствоваиия, на производстве правления.

В русском культурном обиходе техногосроман занял подчиненное

положение (если не считать самого последнего времени, о чем

—

ни-

же).

Толстовское «Воскресение», как было отмечено, демаскирует

функционирование разных учреждений, но этическая проблематика

явно доминирует в этом произведении над государственной. На За-

паде же роман о рычагах институционализованной власти стал осо-

бенно распространенным после Великой депрессии конца 1920-х гг.

(достаточно назвать такие тексты, как «All the King's Men» (1946)

Роберта Пенна Уоррена или «Коридоры власти» (1964) Чарлза Пер-

си Сноу). Что касается отечественной культуры, то в ней даже речь

о приемах, о modus operandi господствоваиия нередко оказывается

карнавализованной: когда Великий инквизитор рассказывает Хрис-

ту о том, как держать народ в повиновении, он постулирует, по мет-

кому замечанию Эллиса Сандоша, «trinity of evil»

451

, пародирует

Троицу: «чудо, тайна, авторитет» <- Сын Божий, Дух Святой, Бог-

Отец

г>

". Было бы излишне говорить о том, что оба романных типа то

tru

Ellis Sandoz, Political Apocalypse. A Study of Dostoievsky's Grand Inquisitor, Baton

Rouge, Louisiana 1971,136.

Пожалуй, заслуживает упоминания и то, что такой текст, как «Повесть непогашен-

ном лупы», который мог бы ралоблачнтьспособы, нсноль:ишапныс Сталиным при

устранении с командных полиции вождей революции и Гражданской воины, на

деле имеет мало общего с технологическим госроманом. Фрунзе (командарм Гаи-

рилон) гибнет на операционном столе в тексте Пильняка не по тон причине, что

после смерти Ленина в Кремле разгорается борьба :ia класть, но по той, что Спиши

(«негорбмтпися человек») посылает военачальника под хирургический нож, мало

• 198 •

Литература contra философия

и дело взаимопересекаются, так что карнавальность и технологизм

добиваются в отдельных текстах лишь релятивного преимущества.

В свете уже развернутых соображений преобладание в России

карнавального госромана над технологическим объясняется тем, что

здесь именно литература была апокалиптическим собственным Дру-

гим официальной власти. В таких обстоятельствах карнавальному

госроману противостоял ближайшим образом не его технологиче-

ский вариант, а роман о революционерах (чья работа могла оцени-

ваться и отрицательно, как в «Бесах» Достоевского или в «Романе

царевиче» 3. Гиппиус, и позитивно, как, например, в «Что делать?»

или в «The Career of Nihilist» («Андрей Кожухов») Стенняка-Крав-

чинского)

Г)Г

\ В антигосударственном романе карнавальный порыв,

ставящий под сомнение авторитеты, исходит от лиц, находящихся

вне институционального поля, часто поднимается снизу Что до гос-

романа, то он прослеживает внутренний кризис верховной власти

(например, династический или вызванный интригами среди правя-

щей элиты). Желанный для госромана трансэтатизм может рассмат-

риваться в разных текстах и как уже достигнутый, и как лишь маяча-

щий на их горизонте. В любом случае, однако, кризис власти здесь

преодолим (император Петр, против которого плетется заговор, по-

беждает у Мережковского своих противников; у Замятина «Едино-

му государству» удается усмирить конструктора космического ко-

рабля, сочувствующего повстанцам; Сталин в «Счастье» выступает

гарантом того, что управленческий аппарат не оторвется от народ-

ных масс, и т.

д.

356

Если политфилософия отвергает недостаточную

власть, то госроман в полемике с этим не усматривает в ее нехватке

смертельной опасности для правящего режима (и позитивирует вре-

менную власть государства-церкви в преддверии окончательного со-

териологического акта). В своей борьбе с политфилософией госро-

ду мам об отдельных людях, занимаясь лишь решением больших интернациональ-

ных и внутриполитических проблем. Перед нами рассказ о трагической ошибке

начал 1>стмуюшсго лица. в которой тот раскаивается, и о мазохистской готовности

Гаврилова принять к исполнению приказ. который приведет em к верной смерти

(образцом для Пильняка был. несомненно. «Шоколад» Тарасова-Родионова - текст,

в котором берет старт советский мазохизм). О фактической подоплеке «Повеет

непогашенной луны» см. подробно: Виктор Тополянскии. ВажОи β :шкоие Очерки

физиологии власти, Москва 1996,95 ел.

,г>

Показательно, что Ален Свииджвуд в монографии о романс и революции опериро-

вал по преимуществу русским материалом: Alan Swingcwood. The \

ore.l and Revo-

lution, London, Basingstoke 1975. Эта работа представляет собой социологически

запоздалую попытку объяснить жанр под углом зрения классовой борьбы: обсуж-

дение революционного романа не вмешается, однако, в границы данной главы.

•

,5Ь

«Петербург» Андрея Белого, в равной степени и госуда|>ствеппый. π антигосудар-

ственный роман.

—

цезура в этой серии, о чем мне еще придется поуцюбно говорить

• 199 •