Симон Андре, Моруа Андре. О тех, кто предал Францию

Подождите немного. Документ загружается.

С приближением весны отовсюду поползли слухи о не-

избежном столкновении. Малейший инцидент мог повлечь

за собой серьезнейшие последствия. Хотя не было ника-

ких сомнений в том, что большинство французского наро-

да настроено против фашистов, Лаваль и пальцем не по-

шевелил, чтобы прекратить демонстрации, военизированные

шествия и пробные мобилизации «Боевых крестов». В этой

атмосфере нервного напряжения и беспокойства, предве-

щавших попытку переворота и уличные бои, Лаваль отпра-

вился в Женеву.

Предстояла ассамблея Лиги наций. На горизонте сгу-

щались зловещие грозовые тучи. Муссолини закончил или

почти закончил приготовления к завоеванию Абиссинии.

Впервые со времени возникновения Лиги наций крупная

европейская держава намеревалась совершить акт агрес-

сии против государства, состоящего членом лиги. Выйдет

ли лига живой из этого испытания — самого серьезного из

всех, какие она знала? Одержит ли верх принцип коллек-

тивной безопасности, проповедуемый членами лиги в тече-

ние многих лет?

Лаваля сопровождали министр без портфеля Эдуард

Эррио и Поль-Бонкур, и тот, и другой — горячие сторон-

ники Лиги наций и коллективной безопасности. Точно

сторожевые псы, они не спускали глаз с Лаваля, чтобы он

не вздумал поддержать итальянскую агрессию.

Лаваль, по соображениям внутренней политики, соб-

рался занять прямо противоположную позицию. Ожида-

емое нашествие на Абиссинию раскололо Францию на два

непримиримых лагеря. С одной стороны, был Народный

фронт, решительно требовавший отпора агрессии; с дру-

гой — французская реакция, выступавшая за соглашение

с диктаторами. Французские правые партии шли в поход с

воплями, что левые начали идеологическую кампанию, ко-

торая неминуемо приведет к войне. Лаваль надеялся, опе-

рируя этим лозунгом, благополучно дожить со своим ка-

бинетом до выборов 1936 года.

Во время этой кампании французские правые партии

заняли резко антибританскую позицию. Газеты, известные

своими связями с Лавалем, ежедневно открывали ураган-

ный огонь по Великобритании. Их нападки напоминали по

ожесточенности дни Фашоды в 1898 году, когда Англия и

Франция были на волосок от войны. Фашистский ежене-

дельник «Гренгуар» поместил наделавшую много шуму

статью Анри Беро, в которой говорилось: «Англия Должна

быть низведена на положение раба... Придет день, когда

мир будет достаточно силен и мудр, чтобы обратить в раб-

ство тирана, пользующегося репутацией непобедимости.

Только согласие между континентальными державами мо-

жет спасти Европу и с нею весь мир. Кто знает? Быть мо-

жет, этот день уже близок».

Это писалось в 1935 году. В свете позднейших собы-

тий статья Беро приобретает особое значение. А тогда

каждое слово в этой статье было оплачено чистым золо-

том. В течение долгого времени «Гренгуар» регулярно по-

лучал субсидии от Муссолини. Один из высших чинов-

ников с Кэ д'Орсэ говорил мне, что во время абис-

синского конфликта агенты Муссолини роздали фран-

цузским газетам и различным фашистским организа-

циям во Франции больше ста тридцати пяти миллионов

франков.

Английское министерство иностранных дел ответило на

эту антианглийскую кампанию кампанией против Лаваля.

Как выразился тогда в телеграмме корреспондент одной

из американских газет, «в Уайтхолле утвердилось мнение,

что Лаваль сам недалеко ушел от фашизма».

В начале октября итальянские войска вторглись в

Абиссинию. Лига наций приняла постановление о ряде

санкций против Италии. Лаваль три месяца всячески инт-

риговал и маневрировал против эффективного применения

санкций. «Санкции означают войну», — кричали французам

руководящие правые газеты. Мишенью особенно бешеных

нападок они избрали единственную меру, которая могла

изменить ход итало-абиссинской войны, — нефтяные санк-

ции. Как только возобновлялся разговор о нефтяных санк-

циях, итальянский посол Черутти наносил визит Лавалю.

И всякий раз после его визита как бы сами собой распро-

странялись слухи о том, что, по словам Черутти, Италия

ответит на применение нефтяных санкций объявлением

войны. Лаваль и его газетные прихвостни продолжали этот

шантаж угрозой войны до тех пор, пока победа Италии

не была окончательно обеспечена.

Левые обвиняли Лаваля в том, что он продал Абисси-

нию еще во время своей получасовой беседы с Муссолини

в Риме. Он упорно отвергал это обвинение. «Ни в состо-

явшемся соглашении, ни в переговорах, которые предшест-

вовали ему или следовали за ним, не было ничего, что

могло бы поощрить Италию к войне», — сказал он в речи,

произнесенной в палате депутатов.

Лаваль отправил даже специального посланца в Рим —

просить, чтобы Муссолини снабдил его документальным

подтверждением того, что в римских переговорах Франция

в его лице не приняла на себя никаких обязательств по

абиссинскому вопросу. Письмо от Муссолини не заставило

себя долго ждать. Но оно было так неудовлетворительно,

что Лаваль не дерзнул опубликовать его.

Правду о римских переговорах раскрыли два ближай-

ших сотрудника Муссолини — маршал де Боно и Роберто

Фариначчи. Маршал, который предводительствовал италь-

янскими войсками в Абиссинии на первой стадии войны,

писал в своей книге об абиссинской кампании «Год шест-

надцатый»: «Около этого времени (в январе 1935 года) в

Риме происходили переговоры с Лавалем, которые дали

нам основание рассчитывать, что в случае, если нам при-

дется предпринять операции в Восточной Африке, Фран-

ция не будет чинить нам никаких препятствий».

Роберто Фариначчи, бывший генеральный секретарь

фашистской партии, заявил в «Лаворо фашиста», что во

время как римских, так и стрезских переговоров, Лаваль

предоставил Муссолини полную свободу действий в Абис-

синии.

Таким образом, лавалевские опровержения имели не

больше цены, чем клочок бумаги.

Сенатские выборы в октябре 1935 года показали яв-

ный сдвиг влево. Впервые в верхнюю палату Третьей рес-

публики вступили два сенатора-коммуниста. В те же са-

мые дни обе конфедерации труда, реформистская и уни-

тарная, слились в одну организацию, насчитывающую пол-

тора миллиона членов. Массы определенно левели. Если

правые хотели остановить этот поворот влево, то нельзя

было больше терять времени.

31 октября наша газета получила сведения, согласно

которым полковник де ла Рок сообщил Лавалю, что его

организация закончила приготовления к путчу. На сове-

щании со своими союзниками де ла Рок заявил, что на

этот раз ничто его не остановит. Теперь, когда во главе

правительства стоит решительный и твердый Лаваль, а не

тряпка Думерг, успех переворота обеспечен.

В третий раз за два года Париж был на волосок от

жестокого и кровавого мятежа. Найденные впоследствии

документы показывают, что полковник де ла Рок действи-

тельно завершил все приготовления, вплоть до мельчайших

подробностей. Опираясь на армию и на поддержку Лава-

ля, он имел очень большие шансы на успех. Враждеб-

ные ему массы были невооружены. Он рассчитывал сло-

мить их сопротивление в Париже в течение четырех-пяти

дней.

Но ему не пришлось начать бой. В последний момент

Лаваль отменил выступление. В первых числах ноября Ла-

валь провел целую ночь у себя в кабинете, совещаясь со

своими ближайшими сподвижниками: делать прыжок в не-

известность или нет? На столе у него лежала кипа доне-

сений со всех концов страны. Эти донесения показывали,

что идея Народного фронта прочно утвердилась в среде ра-

бочего класса и значительной части мелкой буржуазии. Ге-

неральная конфедерация труда, а также социалистическая

и коммунистическая партии обратились к своим сторонни-

кам с призывом быть готовыми к нападению врага. Отве-

том на всякую атаку было бы немедленное объявление все-

общей забастовки. При тогдашнем настроении рабочих за-

бастовка, по всей вероятности, была бы полной — на все

сто процентов. Имелись также признаки брожения в ар-

мии. Большинство офицеров сочувствовало «Боевым кре-

стам» и другим фашистским лигам, но рядовые солдаты

были настроены иначе. Их симпатии определялись теми

настроениями, которые господствовали у них дома — в их

родных городах и деревнях. Это были по большей части

сыновья крестьян, а родители твердили им, что экономиче-

ская, в частности сельскохозяйственная, политика Лаваля

не улучшила, а ухудшила положение в деревне.

Вот почему, несмотря на то, что, по мнению полковни-

ка де ла Рока, все преимущества были на его стороне,

Лаваль протрубил отбой. Годовщина «дня перемирия» про-

шла в крайне напряженной атмосфере, но без каких-либо

серьезных инцидентов. Фашистские организации проиграли

еще один раз.

Считаясь с настроением избирателей, конгресс радикал-

социалистов решительно высказался в пользу «мощного

сплочения всех сил страны, твердо намеренных преградить

путь врагам республики». Казалось, что кабинет Лаваля

погиб.

Но его спас сюрприз, преподнесенный Лавалем палате

депутатов. Во время горячих дебатов баскский депутат

Жан Ибарнегарэ, парламентский представитель «Боевых

крестов», выступил с заявлением, что его организация го-

това разоружиться, если то же самое сделают военизиро-

ванные организации левых. Этот жест был рассчитан очень

удачно. Все ожидали, что Ибарнегарэ набросится на ле-

вых с безудержной, яростной бранью. Это была его обыч-

ная манера. Вместо того он выступил с совершенно нео-

жиданным предложением о перемирии.

Тотчас же после его речи Леон Блюм от имени социа-

листов и Морис Торез от имени коммунистов заявили о

своем согласии на это предложение. Они действовали

без всякой хитрости, без всякой задней мысли. У

левых не было никакого оружия и никаких военизирован-

ных организаций. Что же касается «Боевых крестов», то

они, разумеется, и не подумали сдать свое оружие вла-

стям. Но театральный маневр Ибарнегарэ влил новую

жизнь в лавалевский кабинет.

Перепалка между Англией и Францией по вопросу об

Абиссинии вступила тем временем в новую фазу. Обе дер-

жавы старались свалить друг на друга ответственность за

банкротство Лиги наций. Лондон поставил Лавалю вопрос

в упор: может ли английский флот, если он подвергнется

нападению в Средиземном море, рассчитывать на помощь

французского флота? Ответ Лаваля был «слишком много-

словным, чтобы его можно было принять за «да». Но в

то же время его нельзя было толковать как «нет».

Эта дипломатическая игра закончилась после парла-

ментских выборов в Англии. Лондон обратился к Лавалю

с предложением, чтобы обе демократические державы За-

пада наметили план посредничества с целью прекращения

итало-абиссинской войны. Но этот план, по существу, пол-

ностью отдавал Абиссинию на произвол Муссолини. Боль-

шая часть Абиссинии должна была отойти к Италии, а в

остальных районах Италия получала экономические пре-

имущества. Это давало Муссолини возможность проглотить

остатки Абиссинии, когда ему заблагорассудится.

План разрабатывался под покровом тайны. Нельзя бы-

ло разглашать ничего, пока Муссолини не даст письменно-

го согласия, ибо тогда и негусу Хайле Селассие, который

попадет под жесточайшее давление, не останется ничего

другого, как принять предложенный план.

Предполагалось опубликовать план только после того,

как на него согласятся обе стороны. А тогда, сколько бы

ни возмущалось общественное мнение, сделка будет осу-

ществлена.

Хор был до такой степени уверен в успехе, что поехал

отдыхать в Швейцарию. Лаваль сидел в Париже, с нетер-

пением ожидая ответа из Рима.

Но все тщательные расчеты были опрокинуты двумя

французскими журналистами. Пертинакс и Женевьева Та¬

буи опубликовали план Хора—Лаваля до ответа Муссолини.

Лаваль утверждал, что они получили информацию от од-

ного из высших чиновников французского министерства

иностранных дел. В журналистских кругах считали, что

секрет сознательно выдал один из собственных министров

Лаваля. Ходили также слухи, что Муссолини сам позволил

этим сведениям просочиться в печать. Таким путем он хо-

тел отомстить за санкции, которые крайне раздражали его, хо-

тя они и были неэффективными и применялись весьма слабо.

Но так или иначе, опубликованный в газетах план вы-

звал бурю негодования.

Лаваль покинул палату с улыбкой на устах. Он наскреб

жалкое большинство в двадцать голосов. «Ну и хватит,

чтобы продержаться до выборов», — сказал он мне в кулу-

арах.

Но не прошло и месяца, как кабинет Лаваля пал; это

было в январе 1936 года. Подчиняясь настроениям, охва-

тившим страну, Эррио вышел в отставку. Это решило судь-

бу правительства Пьера Лаваля.

ДВА ЭДУАРДА

Кабинет Лаваля был четвертым кабинетом, который

Эдуард Эррио взорвал в течение своей политической карь-

еры.

Во всех четырех Эррио представлял партию радикал-

социалистов. Я должен еще раз подчеркнуть, что эта осто-

рожная партия, сидящая между двух стульев, отнюдь не

является ни радикальной, ни социалистической. Подобно

самому Эррио, радикализм состарился, скрипит и любит

комфорт.

В декабре 1935 года, когда сэр Сэмюэль Хор попал в

Англии под жестокий обстрел и вышел в отставку, Эррио

сложил с себя обязанности председателя радикал-социа¬

листской партии — пост, который он занимал много лет

подряд. Эррио не был особенным поклонником Народного

фронта. В последнюю годовщину взятия Бастилии лион-

ские радикал-социалисты не демонстрировали бок о бок с

социалистами и коммунистами. Эррио, мэр города Лиона,

предпочел, чтобы они держались особняком. А теперь он

чувствовал, что настал момент, когда председательский

пост в партии должен перейти к Эдуарду Даладье, лидеру

того крыла радикал-социалистов, которое тяготело к На-

родному фронту.

Даладье был учеником Эррио, сначала на школьной

скамье, а потом и в политике. Но примерно в 1928 году их

пути разошлись. Даладье, снедаемый честолюбием, сбросил

с себя опеку: он желал сам сделаться лидером партии. Ко-

гда он впервые стал премьером, Эррио отнесся к этому в

высшей степени критически.

Соперничество между обоими лидерами оказало боль-

шое влияние на судьбу французской радикал-социалист¬

ской партии. Начиная с 1933 года, Даладье и Эррио, как

правило, занимали противоположные позиции по всем во-

просам — шла ли речь о внутренней или о внешней поли-

тике. Даладье, вернувшегося после короткого ухода на

сцену, февральские беспорядки толкнули влево. Он сде-

лался признанным глашатаем Народного фронта у ради-

кал-социалистов. «В случае тревоги идите налево!» — такое

был его лозунг. Впрочем, впоследствии он сделал вольт и

круто повернул в обратную сторону. Но тогда налево под

влиянием событий пошел Эррио. В течение целого года ка-

залось, что эти два деятеля обменялись политическими

плащами.

Критические месяцы, пережитые Францией, показали

полнейшую несостоятельность обоих лидеров в момент кри-

зиса. У этих двух людей, столь различных по характеру,

по всему их облику и по складу ума, была одна общая

роковая черта: безволие. Оба они были радикал-социа-

листами. И это в конечном счете говорит о них больше,

чем самая подробная биография или психологический этюд.

Во внешнем облике двух друзей-врагов едва ли можно

найти что-либо общее.

Эррио родился в семье армейского офицера. Но в его

наружности нет ничего, напоминающего солдата. У него

массивная голова и массивный живот; глазки маленькие,

но взгляд острый и проницательный. Голос Эррио знает

все тембры, регистры и полутона. По ораторскому таланту

он не уступает никому из парламентских деятелей новей-

шей истории Франции. Когда Эррио всходит на трибуну

конгресса радикал-социалистской партии, он может заста-

вить слушателей плакать или корчиться от смеха, может

зажечь их огнем энтузиазма. В течение пятнадцати лет

он в буквальном и переносном смысле, как башня, возвы-

шался над конклавом своих партийных коллег. Он мог по-

вернуть их направо или налево — по своему усмотрению

А когда его красноречие давало осечку, он ощетинивался

и угрожал отставкой. Радикал-социалистский конгресс

без очередного заявления Эррио об отставке считался

скучным. В палате депутатов его прозвали «тенором

демократии» — в знак восхищения и сардонической на-

смешки.

Эррио окончил с высшим отличием «Эколь нормаль»,

из которой вышли многие представители французской по-

литики и культуры. Он с большим успехом занимался пре-

подавательской деятельностью. Но политика привлекала

его с ранних лет, и вскоре он стал своим человеком на

политической арене. Задолго до 1914 года он был избран

мэром Лиона, третьего по величине города Франции и

центра ее шелковой промышленности. Совсем молодым че-

ловеком он был избран в сенат. Аристид Бриан взял его

в качестве министра общественных работ в свой кабинет,

образованный во время мировой войны. После войны Эр-

рио изменил сенату ради палаты депутатов. Победа «лево-

го блока» на выборах 1924 года вознесла его на вершину

власти в качестве премьера. Ему пришлось тогда скрестить

шпагу с финансовыми магнатами Франции. Они опрокину-

ли его правительство. Он вступил в правительство Пуанка-

ре, которое сменило его собственный кабинет и приняло

резко выраженную правую программу. В 1932 году, после

еще более решительной победы блока, состоявшего из его

партии и социалистов, он второй раз занял пост премьера.

После семи месяцев всяких дрязг его кабинет пал. Приняв

участие в министерской комбинации Думерга, он снова

поддержал своим авторитетом правительство с явно анти-

либеральными, антидемократическими тенденциями.

Эррио мерещилась либеральная Европа, сплотившаяся

в Лиге наций вокруг английской и французской демокра-

тий. Он надеялся осуществить этот идеал при помощи кам-

пании в пользу разоружения и уступок германской Вей-

марской республике. Но он прекрасно понимал, какую

опасность для Франции представляет рост реакционных и

ультранационалистских сил в Германии. Еще тогда, когда

Франция была первой военной державой европейского

континента и ее экономическая мощь была прочно ограж-

дена от возможных посягательств со стороны соперников,

Эррио терзал страх при мысли о падении рождаемости во

Франции и о грандиозных военных и промышленных воз-

можностях Германии. Он стремился противопоставить этим

опасностям соглашение с СССР и более тесное сближение

с США. Он видел Францию в роли стража либеральных

принципов в Европе, связанного союзом с Англией и под-

держиваемого с флангов потенциальными союзниками в

лице СССР и США.

Ради этой концепции — либерализм, разоружение и

французская безопасность — Эррио не щадил трудов. Но

его сила воли далеко не соответствовала широкому и про-

ницательному уму. При первом же сопротивлении у него

опускались руки. Он мог бы пробиться сквозь «золотую

стену»; мог бы ослабить петлю плутократии, душившую

французскую политическую жизнь.

Его противники не стеснялись пускать против него в

ход все, что могло бы восстановить против него общест-

венное мнение. У Эррио нехватало духу ответить тем же:

он уступал. Он не решался призвать на помощь внепарла-

ментские силы — рабочий класс Франции и демократически

настроенную мелкую буржуазию, стоявшую за его спиной.

Он довольствовался словесными обличениями и в страст-

ных филиппиках укорял обладателей золотых мешков в

том, что они парализуют действия всякого работоспособ-

ного французского правительства. Но вместо того чтобы

сражаться с этими своими противниками всеми имеющимися

в его распоряжении средствами, он вступал с ними в ком-

промиссы. Он клеймил плутов и взяточников, но чувство-

вал себя неспособным бороться с злоупотреблениями. Его

имя ни разу не было замешано в какой-либо скандал или

сомнительную историю. Но сам он брал под свою защиту

многих коллег по партии, которые, как ему прекрасно бы-

ло известно, пользовались депутатским званием для уст-

ройства личных дел.

Он твердо верил в коллективную безопасность. Но он

хранил молчание, когда руководящие деятели его партии,

Даладье и Боннэ, пускали ее ко дну. Он говорил мне,

что, по его убеждению, победа республиканского прави-

тельства в Испании имеет жизненно важное значение для

национальных интересов Франции. В частных разговорах

он ожесточенно клеймил политику невмешательства, а в

то же время он не отказывал в своем молчаливом бла-

гословении кабинетам, проводившим эту политику. Он за-

ложил основание для франко-советского пакта о взаим-

ной помощи. Но когда Даладье и Боннэ превратили

пакт в клочок бумаги, он позорно капитулировал перед

«реалистами». Были моменты, когда один жест Эррио,

одно его слово, простой публичный выкрик против зло-

вещих махинаций «пятой колонны» мог бы повлиять,

хотя бы временно, на курс французской политики. Жест

оставался несделанным; слово оставалось непроизнесен-

ным.

Эррио любил, слишком сильно любил легкую приволь-

ную жизнь Третьей республики. Литератор и знаток ис-

кусства, он писал хорошие книги о Бетховене, о мадам

Рекамье, о прекрасном городе Лионе и... о прекрасной

французской демократии!

Эррио любит поесть, как другие любят выпить. Мне

часто казалось, что Эррио в состоянии опьянеть от еды.

Он особенно бывал в ударе после изысканной и в то же

время обильной трапезы в духе лучших традиций фран-

цузской кухни. Его речь сверкала тогда, как фейерверк.

Он развивал свои планы с непоколебимой авторитетностью

и страстным убеждением. Собеседники, как зачарованные,

прислушивались к модуляциям его голоса.

В чем была главная беда Эррио? Эррио всегда оста-

вался заядлым пессимистом. Он сказал мне однажды, что

не верит в возможность решительного изменения фран-

цузской политики. Свою собственную слабость он при-

нимал за национальное свойство. Его личное обаяние,

авторитет и блестящая культура скрывали за собой пу-

стоту безверия и пессимизма. Он не принадлежал к лаге-

рю «умиротворителей». Он был противником фашизма. Но

его колебания, его любовь к комфорту, к легкой жизни,

его стремление всегда итти по линии наименьшего сопро-

тивления, его разъедающий пессимизм и, наконец, недо-

статок мужества в решающие минуты — все это в нема-