Сидихменов В.Я. Маньчжурские правители Китая
Подождите немного. Документ загружается.
тревожных дней князь Дуань и сановник Лань пришли просить меня
обнародовать указ, согласно которому ихэтуаням приказывалось уничтожить
прежде всего иностранцев в посольском квартале, а затем всех остальных
иностранцев. Я возмутилась и отказалась подписать этот указ. Мы долго
говорили по этому поводу, и князь Дуань настаивал на подписании такого
указа незамедлительно, так как ихэтуани буквально на следующий день
намеревались обстрелять посольский квартал. Я приказала выдворить его из
дворца, и он предупредил меня: «Если вы откажитесь обнародовать такой
указ, я сам издам его. Я сделаю это помимо вашей воли». Он это сделал и
несет ответственность за гибель многих людей, но не мог полностью
выполнить свой план, потому что иностранные войска приближались к
Пекину».
Так Цыси на склоне лет пыталась переложить ответственность за
антииностранные выступления в Пекине на князя Дуаня и ихэтуаней, а самой
остаться в стороне.
* * *
...На политической карте мира встречаются небольшие пункты,
которые в силу определенных событий длительное время приковывают к
себе всеобщее внимание. На рубеже XIX и XX вв. таким пунктом стал
китайский военный форт (он же морская гавань) Дагу, расположенный
вблизи главных центров антииностранных волнений — Тяньцзиня и Пекина.
Дагу находился на территории столичной провинции Чжили, у устья
реки Бэйхэ — самой большой реки, впадающей в Чжилийский залив,
названный европейцами Печилийским. Теперь его называют Бохайским
заливом. Провинция Чжили (нынешнее название — Хэбэй) называлась
столичной потому, что на ее территории расположена столица Китая —
Пекин, соединенный с городом Тяньцзинем Великим каналом, а также
железнодорожной линией.
Устье реки Бэйхэ носило общее название Дагу. Восточный городок с
пристанями и железнодорожной станцией, расположенный на левом берегу
реки, называется Тангу, а западный городок с заводами и мастерскими на
правом берегу реки — Сигу.
На отлогих берегах Бэйхэ при впадении в Чжилийский залив были
сооружены земляные и каменные укрепления, поэтому Дагу считался
одновременно и портом и фортом, оберегавшим с моря крупный торговый и
промышленный центр Тяньцзинь. Между Дагу и Тяньцзинем осуществлялась
оживленная связь по железной дороге и реке.
В июне 1900 г. иностранные военные корабли стали сосредоточиваться
перед фортами Дагу. Маньчжурское командование, видя угрозу иностранной
агрессии, стало укреплять форты, минировать подходы к устью реки Бэйхэ и
усиливать свои гарнизоны.
Используя навязанные Китаю неравноправные кабальные договоры,
иностранные державы захватили в Тяньцзине лучшие участки земли и
создали на них базы своей экспансии в виде так называемых концессий. В
Тяньцзине насчитывалось восемь иностранных концессий: английская,
французская, японская, германская, итальянская, австрийская, бельгийская и
русская. Занимаемая иностранцами часть Тяньцзиня составляла более
четверти городской территории.
Свидетель событий в Тяньцзине русский корреспондент Дмитрий
Янчевецкий так описал обстановку в городе тех тревожных дней: «Грозовая
туча уже нависла над Тяньцзинем. Тяньцзинь пустеет. Напуганные слухами о
неистовствах боксеров и об их скором нападении на город, встревоженные
боевым видом Тяньцзиня, движением войск и бегством китайцев из
европейских концессий, европейские семьи одна за другой покидали город и
спешили уехать по железной дороге, пока она еще не разрушена, в Тангу, а
оттуда на пароходе — в Шанхай, а из Шанхая — за границу.
Красивые улицы Тяньцзиня пустынны и запущенны. Тысячи рикш,
которые прежде стояли на всех перекрестках и как комары налетали на
пассажиров, желавших поехать, бесследно пропали. На улицах можно
встретить только военных разных наций».
Тяньцзинь превратился в арену ожесточенных и кровопролитных
схваток между китайцами и иностранцами. 12 июня 1900 г. ихэтуани решили
дать бой «заморским дьяволам». Чтобы воодушевить участников боя, ночью
в одном из городских храмов был устроен сбор. И вот как, по свидетельству
очевидца, этот сбор выглядел.
Ихэтуани держали в руках зажженные красные бумажные фонари на
палках. Их головы были обмотаны красными повязками, под которыми
виднелись свернутые косы. На груди каждого висел красный платок с
написанными таинственными иероглифами. Красный кушак, свернутый
веревкой, с заткнутым большим кривым ножом, туго сжимал худощавое
смуглое тело. На их ногах были широкие синие шаровары, перехваченные у
щиколоток красными тесемками.
В глубине Храма духа огня на помосте находился бог войны
Гуаньлаое. С длинной седой бородой и нахмуренными мохнатыми бровями
он сидел в пышном одеянии. В тускло-желтом сумраке алтаря сверкали
золотая парча его халата и позолоченные священные надписи, развешанные
под потолком, на стенах и деревянных колоннах. Курительные палочки,
воткнутые в золу курильницы, обдавали фимиамом лик бога.
Тихо и мрачно было в глубине храма, но во дворе толпа гудела и
волновалась, становилась на колени и совершала земные поклоны.
Старый монах с высохшим восковым лицом, изрезанным морщинами,
стоял посреди толпы перед жертвенником, над которым из зажженной
курильницы вились струйки дыма. Монотонным голосом он читал молитву.
Ему вторили стоящие рядом в просторных халатах с безжизненными лицами
монахи, нараспев тянувшие заунывную молитву и одновременно бившие в
медный колокол и деревянный барабан. Толпа горячо молилась.
Один из вожаков восставших поднялся на паперть храма и обратился к
собравшимся со словами:
— Сегодня настала первая ночь крови и мести, указанная великим
божеством войны. В эту ночь мы должны поразить иностранных дьяволов
первым решительным и могучим ударом нашего чудесного кулака. Полвека
иностранные дьяволы, словно ножами, врезались в нашу землю своими
железными дорогами, высасывали нашу кровь. Полвека они расхищали
плоды наших полей, золото и богатство, вонзали свои когти в наши земли —
Цзяочжоу, Люйшунькоу и Вэйхайвэй.
Ныне их железные дороги уже разрушены, а столбы для быстрой
передачи известий вырыты. Настал час великого возмездия. Десять тысяч
китайских семейств, изменивших вере предков, вырезаны. Теперь очередь за
теми изменниками, которые живут в городе Тяньцзине.
Сделав небольшую паузу, оратор возбужденным взором обвел
притихшую толпу, озаренную тусклым светом фонарей, и его громкий с
надрывом голос прозвучал словно набат:
— Ни одному изменнику и ни одному заморскому дьяволу не давать
пощады. Пусть небо накалится от пожаров, пусть земля побагровеет от
крови! И пусть все заморские дьяволы задохнутся от дыма их собственных
пылающих дьявольских храмов! Помните, чем больше вы прольете
вражеской крови, тем больше небо прольет своего благодатного дождя.
Подвергайте изменников самым ужасным наказаниям, и ни одного сердца
заморского дьявола не оставляйте невырезанным!
Свою возбужденную речь оратор закончил такими словами:
— Мы должны перебить иностранные войска, пришедшие сюда.
Сегодня на берегу реки Бэйхэ мы начнем с того, что сожжем дотла большой
собор католиков. Уничтожим всех известных вам изменников, чтобы они не
смогли помочь иностранным дьяволам. Ровно в полночь мы соберемся на
могилах наших предков перед вокзалом и дружно нападем на иностранных
солдат, охраняющих вокзал, перережем их, сожжем вокзал и по деревянному
мосту ворвемся в Цзычжулин, где живут французы, спалим все французские
храмы и дома, а затем перебьем всех иностранцев и тех китайцев, которых
мы найдем у них.
Вдруг за оградой храма раздался звон конских копыт. Всадники
соскочили с коней и быстро вошли во двор. Толпа расступилась на две
стороны, и послышались крики:
— Дайте дорогу! Дайте дорогу! Приехал почтенный Чжан!
Один из «предводителей ихэтуаней, Чжан, быстро прошел вперед и
стал на ступеньке храма. Он был одет во все красное: красная чалма на
голове, красная шелковая кофта, красные шаровары; пояс, подвязки и
надетые поверх шароваров набедренники имели нашитый иероглиф
«счастье». На его груди был вышит таинственный знак, под ним скрывалась
ладанка с зашитыми в ней тремя корешками имбиря, 21 зерном черного
гороха и 21 зерном красного перца. В руках он держал длинное копье с
красной кистью под острием. За поясом торчали нож и две кривые сабли, а за
плечами висел колчан с луком и стрелами.
Сделав три поклона богу войны, Чжан повернулся к толпе и начал
говорить. Он еще не успел отдышаться от быстрой езды, но его зычный,
отрывистый голос среди наступившей тишины слышал каждый во дворе
храма.
— Внимательно слушайте то, что я вам скажу. Моими устами говорит
небо, дарующее счастье и богатство и охраняющее ихэтуаней. Иностранные
дьяволы возмутили мир и благоденствие народа Срединного государства.
Они побуждают народ следовать их учению, отвернуться от неба, не
почитать наших божеств и забыть предков. Заморские дьяволы порождены
не человеческим родом. Если вы не верите, взгляните на них пристально: их
глаза светлые, как у всех дьяволов. Небо, возмущенное их преступлениями,
не посылает нам дождя и уже третий год жжет и сушит землю. Иностранные
храмы сдавили небеса и теснят духов. Божества в гневе, духи в негодовании.
Ныне божества и духи сходят с гор, чтобы спасти нашу веру. Пойте наши
молитвы и повторяйте волшебные слова. Возжигайте желтые молитвенные
бумажки и воскуривайте курительные палочки. Вызывайте из пещер божеств
и духов! И тогда они выйдут и помогут нам.
Если вы будете верны вашему сердцу, как вы верны небу и земле,
будете чисты сердцем, как чист горный источник, будете верить в наше дело
всем вашим сердцем, то станете неуязвимы и бессмертны. Знайте же это!
После такой речи Чжан сделал паузу и, обращаясь к толпе, воскликнул:
— У всех ли на груди есть спасительные амулеты?
Толпа вздрогнула, и послышался общий крик:
— У всех, у всех!
Чжан вновь обратился к толпе:
— У всех ли зажжены красные фонари?
— У всех, у всех! — зашумела толпа и подняла их вверх.
— У всех ли хорошо отточены ножи, сабли и копья? — кричал Чжан,
размахивая своим длинным копьем.
— У всех, у всех! — закричала толпа еще громче и потрясала над
головами оружием.
— Монахи, совершите последнюю молитву и призовите духов! —
крикнул предводитель ихэтуаней.
Мгновенно застучали барабаны и колотушки, зазвенели медные
тарелки, загудел колокол. Монахи, а за ними и вся толпа стала петь хором:
Небо, раствори небесные врата!
Земля, раствори земные врата!
Пусть сойдут сонмы небесных духов.
Свет красного фонаря,
Будь нашим проводником и охранителем...
Лаое, Гуаньлаое!
Спаси нас и сохрани
От огня заморских пушек!
После молитвы из боковой кельи храма появились мальчики и девочки
с красными повязками на голове и в длинных красных одеждах. Дети упали
ниц перед жертвенником посреди двора — так началось вызывание духов.
Еще громче застучали колотушки и барабаны, еще звонче забил колокол.
Еще неистовее стала молиться толпа.
Мальчики и девочки с выпученными глазами и с пеной у рта
поднимались с плит, на которых стояли на коленях, и начинали безумно
прыгать вокруг жертвенника; затем снова падали на землю и простирались
без движения, испускали сквозь стиснутые зубы пену и издавали глухое
хрипение.
— Огненный дух спустился! — раздался крик.
— Спустился! Спустился! Спустился! — вторила толпа.
Подняв фонари и размахивая мечами и копьями, толпа вышла со двора
храма на улицу, неся впереди детей, совершенно обессилевших от моления.
Возбужденные исполненным ритуалом и готовые биться с «иностранными
дьяволами» и их приспешниками смертным боем, ихэтуани то и дело
выкрикивали:
— Хун дэн чжао! (Пусть светит красный фонарь!)
— И саор гуан! (Сметем всех помелом!)
— Ша янгуйцзы! (Смерть заморским дьяволам!) После ухода толпы во
дворе храма вновь наступила тишина, она нарушалась лишь громкой
молитвой монаха:
— О Великий старец! Десять тысяч лет ты взираешь из недр вечности
на нашу землю, по которой когда-то сам ходил. Сохрани наш народ в годину
смуты и тревог! Спаси ихэтуаней и помоги им свершить великое дело.
Великий старец неподвижно сидел на помосте и, думая свою
вековечную думу, не знающую земных ничтожных тревог и волнений,
безмолвствовал.
Уверенные, что дух вселился в их плоть, ихэтуани приступили к
действиям. В ночь на 2 июня 1900 г. недалеко от железнодорожного вокзала
Тяньцзиня засверкали красные фонари — отличительный знак ихэтуаней.
Очевидец этого события вспоминал: «Точно огненный дракон, вереница
бесчисленных красных огней показалась из китайской части города; то
останавливаясь, то извиваясь и собираясь в круги, то рассыпаясь, исчезая и
снова светясь, приближалась она к городскому железнодорожному вокзалу.
Все поле искрилось, но это были не синие пугливые болотные огни, а
красные угрожающие фонари ихэтуаней».
Ихэтуани решили в течение трех месяцев уничтожить всех
иностранцев в Тяньцзине. Христианским церквам в этом городе был
предъявлен ультиматум: «Доводим до сведения всех христианских церквей:
даем вам срок в одну недолю, в течение которой весь персонал церкви
должен выехать. Во всех церквах обитают духи нашего общества. Если вы
осмелитесь не выполнить этого, мы будем вынуждены применить силу,
уничтожить и сжечь все ваши строения. Тогда сожалеть будет уже поздно».
Боевые действия развернулись вокруг железнодорожного вокзала
Тяньцзиня. Укрытая в фортах китайская батарея открыла огонь прежде всего
по французской концессии, французскому консульству и католическому
монастырю.
16 июня 1900 г. союзные войска направили губернатору Чжилийской
провинции Юй Лу и коменданту крепости Дагу генералу Ло Жунгуаню
ультиматум о сдаче всех фортов: двух — на левом берегу и двух — на
правом берегу Бэйхэ. Командование фортов отказалось принять ультиматум,
и союзные войска 17 июня 1900 г. открыли ожесточенный огонь по
китайским батареям.
Форт Дагу обороняли 2 тысячи китайских солдат, вооруженных
современной военной техникой. Защитники форта имели 13 кораблей, в том
числе пять сравнительно новых, закупленных за границей.
Бои за форты длились шесть часов и носили ожесточенный характер:
более половины китайских солдат погибло. Очевидец штурма Дагу
вспоминает: «Штурм сопровождался страшным кровопролитием. Орудия
были разбиты; напившаяся кровью земля покрыта трупами людей и
животных». Оставшиеся в живых солдаты и офицеры бежали из Дагу по
направлению к Тяньцзиню.
Город Тяньцзинь с миллионным населением был окружен стенами,
построенными еще в середине XIX в. для защиты от тайпинского восстания.
Стены замыкали населенный китайцами район, известный под названием
Старый город. К юго-востоку от него находились иностранные сеттльменты
и концессии: большая французская концессия вдоль южного берега Бэйхэ,
английская концессия и немецкий сеттльмент,
30 июня 1900 г. союзные войска после штурма фортов Дагу повели
наступление на защитников Тяньцзиня: правительственные войска и
ихэтуани укрепились в Старом городе и вдоль реки Бэйхэ. Они разрушили
железную дорогу, открыли шлюзы, чем вызвали наводнение, ихэтуани
устраивали засады, однако это не остановило агрессоров.
Население города опустело почти наполовину: многие бежали, многие
были убиты. Остатки правительственных войск и ихэтуани отступили в
сторону Пекина.
Командиры правительственных войск во время боевых действий с
иностранцами посылали вперед ихэтуаней, а если последние отступали, то
гибли от пуль правительственных солдат.
Войска генерала Не Шичэна получили приказ атаковать сеттльмент в
Тяньцзине. Не Шичэн относился враждебно к ихэтуаням и в то же самое
время вынужден был прибегать к их помощи.
С каким коварством использовались ихэтуани, можно судить по
следующему описанию очевидца: «Во время совместной атаки на сеттльмент
правительственные войска шли сзади, а ихэтуани — впереди. Иностранцы
открыли по ним огонь. На рассвете, после подсчета, оказалось более 2 тысяч
убитых ихэтуаней, а правительственные войска отделались немногими
ранеными. Шедших с мечами впереди ихэтуаней встречал ружейный и
орудийный огонь иностранных войск, а с тыла по ним стреляли из винтовок
солдаты правительственных войск. Поэтому в ту ночь огромные потери
ихэтуаней были не только делом рук иностранных войск».
Вскоре, 9 июля, войска генерала Не Шичэна потерпели поражение, а он
сам был убит. Его заменил Сун Цин, также враждебно относившийся к
ихэтуаням. 13 июля союзная армия начала артиллерийский обстрел
Тяньцзиня, и именно в это время Сун Цин организовал массовое истребление
ихэтуаней.
Военные действия между союзными войсками и ихэтуанями, носившие
кровопролитный характер, развернулись в Старом городе: в ход были
пущены штыки, приклады, ножи, все виды холодного оружия. Стычки
озарялись пламенем горящих домов. Мужчины, женщины, дети, охваченные
паникой, с криками и воплями метались из одной улицы в другую. Многие
были затоптаны насмерть обезумевшей толпой.
Очевидец писал: «Трупы убитых покрывали все улицы города. Не
осталось ни одного целого здания».
Д. Янчевецкий, свидетель этих военных действий, увидел на одной из
улиц Тяньцзиня окровавленного убитого русского солдата. Взволнованный
увиденным, он свои мысли выразил такими словами: «Что же это? Первая
жертва? Первая капля невинной крови? Что же это такое? Настоящая война с
регулярными войсками, с ружьями, пушками, ранеными и убитыми?
Жестокость и кровопролитие, не знающие ни жалости, ни снисхождения. Но
чем виноват этот солдатик, которого за тридевять земель пригнали из родной
деревни, везли по жарким южным морям, держали в суровом Порт-Артуре и
прислали сюда усмирять мятежников, которых он в глаза не видел и о
которых слышал разве только в сказках? Что он сделал боксерам и что они
сделали ему? Чувствуют ли в деревне его батька и матка, что их родимый
уже сложил свою буйную головушку и лежит, раскинувшись, на горячем
китайском песке, не приласканный и не оплаканный».
После падения Тяньцзиня вдовствующая императрица Цыси 8 июля
1900 г. назначила Ли Хунчжана наместником провинции Чжили и
одновременно верховным правителем Северного Китая.
Ли Хунчжан считался одним из ведущих лидеров «проиностранной»
группировки в маньчжурском правительстве. И хотя Цыси не разделяла его
проиностранных взглядов, она не могла с ним не считаться: он располагал
военной силой и на него делали ставку иностранные агрессоры. «Ли