Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

этих лиг слишком часто начинают ссориться друг с другом.

Сегодняшнее собрание интересует меня как раз потому,

что я надеюсь увидеть в вашем лице людей опасных. Его пре-

подобие Кэмпбелл охарактеризовал вас как религиозных людей.

А если вы и впрямь религиозные люди, значит, вы люди по-на-

стоящему опасные, ибо из опыта общения с участниками различ-

ных прогрессивных движений мне известно, что единственно

опасными людьми являются люди религиозные. Я был участ-

ником движений, которые, как вам известно, достигали в не-

которых отношениях чрезвычайно высокого интеллектуального

уровня. Они, например, могли представить трудящимся нашей

страны убедительнейшие доказательства того, что всякий раз,

когда те зарабатывают фунт, кто-то крадет у них десять шиллин-

гов. Было время — ближе к середине прошлого века, — когда

многие большие умы, в частности Карл Маркс, по-настоящему

верили в то, что стоит только довести это интеллектуальное до-

казательство факта кражи до сознания трудящихся Европы, как

они соединятся, восстанут против этого грабежа и покончат с

ним. Надо полагать, я и сам питал кое-какие надежды на это в

ту пору — тогда я, похоже, вел более интеллектуально активную

жизнь, чем в последние годы; однако я на собственном опыте

убедился, что ни один человек не станет возражать против того,

что у него крадут десять шиллингов из фунта, если его вполне

устраивают остающиеся десять шиллингов.

По зрелом размышлении я прихожу к выводу, что, хотя

издатели газет, по всей вероятности, всегда зарабатывали на

мне больше денег, чем считали нужным отдавать мне, этот

факт ничуть меня не угнетает и даже не портит моих отношений

с газетными издателями. Чисто денежная сторона по-настоящему

меня не трогает. Я всегда считал, что определенному человече-

скому типу — коммерсанту, дельцу — надо иметь очень много

денег — в сущности, намного-намного больше денег, чем имею

я, — ведь, сдается, это, и только это, доставляет ему наслаж-

дение. У меня же совсем другая трудность в жизни: деньги для

меня скорее помеха. Я хочу, чтобы наступил коммунизм, при

котором вовсе не будет денег. Я вообще никогда не мог понять,

зачем деловым людям набивать карманы медяками и произ-

водить всевозможные смехотворные подсчеты, чтобы пре-

дусмотреть средние расходы дня. Однако не буду слишком

далеко забегать вперед, даже выступая перед вами. Вернемся к

тому, о чем у нас шла речь: о многообещающем характере вашей

лиги как организации религиозной. Позвольте мне обратиться

к еще более далекому прошлому, лежащему за пределами

тридцатилетия, в течение которого я выступаю перед прогрес-

сивными лигами. Позвольте мне обратиться к моему собствен-

ному детству.

К тому же, выступая в Сити-Темпл, я не могу побороть

370

непреодолимое искушение рассказать богохульную исто-

рию; это будет не только крайне богохульная, но и вполне прав-

дивая история, которая обладает определенной иллюстративной

ценностью. Итак, постарайтесь вообразить меня этаким любо-

пытным мальчуганом — ушки у него на макушке — среди

домашних, коих Гилберт К. Честертон назвал "узколобыми пу-

ританами". Так вот, мне припомнилось, как в один прекрасный

день трое таких "узколобых пуритан" вели в моем присутствии

очень жаркий, как им казалось, спор на религиозную тему. Это

были мой отец, мой дядя со стороны матери и один наш гость.

Предметом спора было воскрешение Лазаря. Только один из

спорщиков высказывал точку зрения, которая являлась по по-

нятиям того времени христианской. Я бы назвал эту точку

зрения менее обязывающе — евангельской. Согласно ей, воскре-

шение Лазаря произошло точь-в-точь так, как это описано в Еван-

гелии. Я не стал бы возражать против того, чтобы эту точку зре-

ния называли христианской, если бы она не была связана с чрез-

вычайно распространенным тогда среди верующих людей мне-

нием, согласно которому Иисус достоин восхищения и поклоне-

ния как раз из-за того, что он умел воскрешать людей из мерт-

вых. Вероятно, причина, почему некоторые из них всегда толко-

вали о нем с таким исключительным пиететом, коренилась в

подспудном убеждении, что человек, способный воскрешать

из мертвых, вполне способен, буде явится достаточный повод,

совершить эту операцию в обратном порядке. Как бы то ни

было, один из спорщиков отстаивал эту точку зрения. Другой

спорщик, гость, высказывал сугубо скептический взгляд на эту

историю: он утверждал, что ничего подобного никогда не проис-

ходило, что такие вещи сочиняют обо всех великих учителях че-

ловечества и что легче поверить в выдуманность истории о Ла-

заре, чем в возможность воскрешения людей из мертвых. Одна-

ко третий спорщик, мой дядя по матери, придерживался иного

взгляда: он говорил, что чудо, пользуясь сегодняшней терми-

нологией, было инсценировано. По его версии выходило, что

Иисус сделал Лазаря своим сообщником, то ли щедро ему запла-

тив, то ли уговорив по дружбе притвориться мертвым, а в нуж-

ный момент "ожить".

Теперь вообразите меня, ребенка, который ловит каждое

словечко в этом споре! Я слушал с живейшим интересом, и, дол-

жен вам признаться, мне больше всего пришлась по душе точка

зрения моего дяди. По размышлении вы, наверно, согласитесь

с тем, что для растущего мальчика было естественным и разум-

ным принять именно эту сторону в споре, поскольку версия

дяди апеллировала к чувству юмора, а чувство юмора — очень

полезная и очень человечная вещь. Две же другие версии, из

которых одна апеллировала к нашей крайней доверчивости, а

другая — к крайнему скептицизму, на самом деле не апеллирова-

371

ли ни к чему, что имело бы хоть какую-нибудь истинно

религиозную ценность. Вот почему я беру на себя смелость ут-

верждать, что я поступил правильно, разделив дядину точку зре-

ния как самую, во всяком случае, забавную. Думаю, что вы ус-

мотрите некую надежду на спасение моей души и в том факте,

что одним из самых популярных писателей на библейские сюже-

ты был тогда Марк Твен, а Марк Твен по большей части вышу-

чивал их.

Но я хотел бы перейти теперь к более глубокому смыслу

этой сцены. Никому из трех наших ярых спорщиков даже в

голову не пришло, что спорят-то они о пустяке, не имеющем

абсолютно никакого значения. Им казалось, что они обсуждают

вопрос величайшей важности. Сторонник евангелической версии

считал, что поступиться чудом воскрешения Лазаря значило бы

поступиться христианской верой. Скептик, напротив, полагал,

что доказать лживость истории о воскрешении Лазаря —

значит полностью опровергнуть всю Библию и разделаться с

религией. Ну а что, если бы к ним вошел некто и сказал:

"Джентльмены, к чему тратить столько слов?! Допустим, из

Евангелия исчезла история о воскрешении Лазаря, — чем хуже

стало от этого Евангелие, чем хуже стала христианская вера? До-

пустим даже, что в Евангелии прибавилось еще с полдюжины

воскрешений из мертвых, — упрочилась ли от этого ваша пози-

ция, прибавило ли это кому-нибудь счастья?" Войди к нам тог-

да такой разумный человек, он, по-моему, не мог бы не при-

знать, что на коне оказался только мой дядя: он хотя бы выжал

из этого спора немного грустного смеха — максимум того, что

из него возможно было выжать. Но таков уж был подлинный

дух тогдашней религиозной полемики, в ходе которой почти

всегда сторонники религии обнаруживали свою несостоятель-

ность в куда большей степени, чем сторонники скептицизма.

Если вы обратитесь теперь к религиозным спорам, начав-

шимся в недавнее время — и начатым по большей части Кэмпбел-

лом, — вы обнаружите, что они носят несоизмеримо более про-

свещенный характер, ибо изменились сами исходные убежде-

ния спорящих. Вот, например, на днях один человек развивал

мне свои мысли о ранних христианах и об основателе христианст-

ва. "Послушайте, — говорю ему я, — конечно, я не специалист в

этих вопросах, но вы, сдается мне, толкуете об Иисусе как об

основателе христианства и об апостолах как о ранних христианах.

Однако, если меня правильно информировал один авторитет,

к которому я питаю глубочайшее уважение — он проповедует в

Сити-Темпл, — Иисус не был ранним христианином. Он был

поздним христианином. Его враги, пожалуй, могли бы на-

смехаться над ним как над христианином поры упадка". Так

вот, если люди хорошо усвоят, что Иисус не был родоначальни-

ком движения, о начале которого можно говорить разве что в

372

таком же смысле, в каком мы говорим о начале мира; если лю-

ди резко и решительно поменяют свою прежнюю точку зрения,

увидев теперь в Иисусе вершину, высшее выражение движения,

и начнут затем задумываться над вопросом, почему это

движение переменилось после его смерти, то, значит, у нас най-

дется, о чем всерьез поспорить; значит, это будет спор умов,

а не темпераментов; значит, спорящих можно будет считать

религиозными людьми. И тот факт, что такая перемена в созна-

нии действительно происходит, вселяет в меня некоторую надеж-

ду на то, что из вашей Прогрессивной лиги может получиться

что-то путное.

Ведь, в конце концов, — я перехожу к светской стороне де-

ла — вы переживаете весьма обнадеживающий момент полити-

ческой истории нашей страны. Если бы на завтра назначили все-

общие выборы, случилась бы вот какая удивительная вещь:

впервые на памяти большинства политически активных людей

у нас в стране на выборах решались бы вопросы, до которых

нам действительно есть дело. Не подлежит сомнению, что столь

поразительную политическую новизну нельзя объяснить ника-

кими мало-мальски серьезными изменениями намерений у

наших правителей. Боюсь, она вызвана к жизни единственно

тем фактом, что несколько лет тому назад Джозеф Чемберлен

резко опрокинул весьма респектабельную тележку с яблоками,

именуемую фритредерством; неожиданно развернутая им кам-

пания за протекционистскую тарифную реформу заставила

его противников осознать, что он будет снова и снова побеждать

их на выборах, пока они в конце концов не найдут чего-то реаль-

ного, что отличало бы их от него. И они нашли-таки конкретное

предложение, обозначившее различие между ним и ими. Дело

касается средств повышения государственных доходов. Чембер-

лен убедил страну, что эти деньги можно будет получить от

иностранцев с помощью тарифной реформы. Партии его против-

ников стало ясно, что если они не изыщут возможность заметно

повысить государственные доходы из какого-нибудь другого ис-

точника, тарифная реформа обеспечит им провал на выборах.

Вот тут-то они и стали выступать с такими же речами, с какими

я выступаю все последние тридцать лет. На меня никто не обра-

щал особого внимания, а на министров, подражающих теперь

мне, еще как обращают. Знаете, иной раз бывает, что люди, при-

шедшие в религиозное движение по каким-то сугубо личным и

нерелигиозным мотивам, вскоре начинают проникаться прису-

щим этому движению духом религиозности. Может статься, что

министр, ни разу в жизни не бывавший в Сити-Темпл, ока-

жется сырым дождливым вечером — свой зонт он где-то по-

сеет — перед открытыми дверьми и войдет внутрь с одной-

единственной целью переждать дождь. Но он неминуемо попадет

в сети, расставленные его преподобием Кэмпбеллом, и выйдет

373

отсюда преображенным министром, совсем непохожим на преж-

него себя. Поэтому я возлагаю немалые надежды на то, что мно-

гие и многие из этих политиков, привлеченные на прогрессив-

ное поприще силой привходящих обстоятельств, которые я

только что описал, может быть, сумеют почерпнуть нечто душе-

спасительное в вашем движении.

В заключение скажу: то, что говорил сегодня Кэмпбелл (что

ваше дело — проникать в душу к другим людям), исполнено

большой мудрости. Я состою в одном обществе, оно называется

Фабианским. В некоторых отношениях это слабое и смешное

общество, но оно делает дело — и во многом благодаря тому,

что избежало определенных изначальных ошибок. Другие социа-

листические общества обычно стремились завербовать в свои

ряды всех, за исключением капиталистов. Их программа форму-

лировалась так: "Мы разъясним всему свету наши добрые на-

мерения и нашу здравую экономическую основу, после чего весь

свет вступит в наше общество с уплатой членских взносов в раз-

мере пенни в неделю; затем, когда все общество будет состоять

в нашем обществе, мы-то и станем обществом; мы заберем в

свои руки власть в стране и возвестим о наступлении золотого

века". Но весь свет не шел к ним, и это выбивало у них из-под

ног почву, покуда весь свет оставался в стороне, они относились

к населявшим его людям как к посторонним, тогда как на са-

мом деле посторонними были они сами.

Фабианское общество с самого начала выступало против

этого. Фабианское общество считало, что его голос должен быть

услышан повсеместно, только из этого вовсе не следует, что оно

готово предоставить кому угодно право дудеть в его, фабиант-

скую дудочку. Фабианца никогда не уговаривали вступить в

Фабианское общество — более того, он обычно сталкивался с

известными трудностями, когда впервые обращался с просьбой

о приеме. Но после того, как его принимали, ему предлагали

вступать во все прочие общества на свете, куда он только может

попасть, и оказывать на них свое влияние. Вот так должны по-

ступать и вы. Если вы когда-нибудь начнете вести дела своей

Прогрессивной лиги в духе вражды ко всяческим другим лигам,

исходя из предположения, что все люди, не принадлежащие к

вашей лиге, — язычники и невежды (пусть даже тут вы будете

совершенно правы), ни к чему путному для вас это не приведет,

так что лучше уж вам так не поступать. Поступить же вы долж-

ны вот как: поставить перед человеком, не принимающим от вас

идеал, сформулированный в религиозных категориях — ведь

сделать это сможет не каждый, — простой идеал гражданствен-

ности. Для начала вы должны разъяснить этому человеку, что он

не должен быть бедняком. Никогда не давайте потачки бедня-

кам. Научитесь ненавидеть бедность: если вы этого не сделаете,

бедные вас и слушать не станут.

374

Поверите ли, леди и джентльмены, из всех лекций, которые

я когда-либо прочел в Лондоне, самый большой успех имела

лекция, прочитанная мной по просьбе тех высокомерных людей

из Тойнби-Холл, что покровительственно снисходят с высот уни-

верситетской науки к беднякам, дабы улучшить их участь. Они

предупредили меня, что публика соберется самая что ни на есть

бедная — беднее не сыщешь во всем Уайтчепеле, — и спросили,

готов ли я выступить перед ней. Я сказал: да, готов, и тогда они

поинтересовались темой лекции — они, мол, должны это

записать. Записывайте, говорю: "Бедняки бесполезны, опасны и

подлежат уничтожению". Я выступил перед той бедной публи-

кой, и она была в восторге, устроила мне бурную овацию. Ибо

как раз это она и хотела услышать. Мои слушатели не желали

быть бедняками.

Вот что должны вы говорить рядовому гражданину: "Друг

мой, есть вещи, которые ты обязан делать для своей страны, и

есть вещи, которые ты обязан от нее требовать; и то и другое

одинаково важно. Ты не должен мириться с бедностью — ни своей

собственной, ни чужой. Но при этом ты не должен жить помыс-

лами о деньгах, не должен думать и говорить о деньгах так,

словно это ты собственной персоной можешь их делать.

Гони от себя всякую мысль о том, будто что-то из производимо-

го в мире должно принадлежать тебе, поскольку-де оно произве-

дено только благодаря твоим мозговым извилинам, организа-

торским способностям, изобретательности и таланту. Каждо-

му человеку следует иметь перед собой гражданский идеал:

прежде всего — выполни требования, предъявляемые к тебе

твоей страной, то есть принеси пользу делом своей жизни,

старайся делать его на благо своей страны как только можно

лучше. За отпущенный тебе краткий срок жизни ты должен —

это твой единственный шанс — дать миру все, на что ты спосо-

бен. Помни, есть долги чести, которые необходимо платить.

Так, есть долг за образование и обучение, полученные тобой в

юности, и надо надеяться, что скоро настанет день, когда каждый

человек у нас в стране будет в очень большом долгу по этой час-

ти. Ты должен оплатить этот долг, ты должен содержать себя в

расцвете лет, и ты должен обеспечить собственную старость. Ес-

ли же кто-то не чувствует себя обязанным выплатить эти долги

и вдобавок вложить кое-что сверх того, так, чтобы умереть

не должником своей страны, а оставив ее в долгу перед собой,

то с таким человеком нечего и разговаривать!

Взамен ты должен требовать от своей страны щедрого,

достойного и достаточного вознаграждения за труд. Каждый тру-

дящийся имеет на это право, независимо от характера его труда.

Если уж на то пошло, людей, делающих наименее приятную рабо-

ту, следует компенсировать за испытываемые неудобства".

Обязанность и право требовать, о которых я сейчас говорил

375

вам, всегда являлись традицией честных работников всех

профессий. Эта традиция жива и ждет, чтобы мы обратились к

ней; однако на протяжении всего минувшего столетия мы апел-

лировали к иной традиции — торгашескому инстинкту, застав-

ляющему человека стараться загрести деньги лично для себя,

что всегда означало отобрать как можно больше у других.

Как только вы, перестав апеллировать к низкому инстинкту,

начнете взывать к инстинкту честному и благородному, вы сами

убедитесь, что сотни тысяч людей вокруг вас, которые далеки

от мысли считать себя социалистами или чем-нибудь в этом роде,

обладают этим инстинктом, а от вас они хотят лишь одного:

доказать, что это возможно. Доказывать, что это возможно, и

станет, по-моему, главной вашей задачей; впрочем, я надеюсь,

вы сумеете попутно доказать им, что это делает людей необык-

новенно жизнерадостными и счастливыми. Пусть ваши акти-

висты переймут тактику Армии спасения. Не ходите с постоян-

но опечаленными лицами, выражая сочувствие беднякам и боль-

ным. Встречайте бедность и болезни в штыки; имея дело с че-

ловеком, у которого больна жена или нет денег или еще какая-

нибудь напасть в подобном роде, не говорите ему, что такова уж

воля божья, ибо это будет чудовищным кощунством. Скажите

ему торжественным библейским языком: да, скверная история,

но вы пришли к нему, чтобы постараться поправить дело,

потому что воля божья — это вы и есть. Вот тогда-то вы наста-

вите человека, с которым разговариваете, на путь к пониманию

того, что и его воля — это тоже божья воля.

1909

СЛОВО ДЛЯ ДИСКУССИИ

Я несколько обеспокоен тем, что тут для меня заботливо

приготовили стол, лампу и все прочее, — по-моему, эти вещи не-

уместны при произнесении слова. (Смех.) Меня очень часто про-

сят прочесть лекцию или сказать речь, но, признаться, ни разу

еще ко мне не обращались с официальной просьбой произнести

взволнованное слово (смех), которое, как я понимаю, не

должно быть — это вопрос чести — обдуманным заранее. Мое

слово и впрямь обдумано заранее только в том смысле, что лю-

бое высказывание немолодого джентльмена, прожившего на

свете шестьдесят три года, так или иначе обдумывалось им

раньше. Но, честное слово, сегодня я соблюдаю с вами все

правила игры. Я не принес никаких записей; я никак специаль-

но не готовился. Кажется, я назвал тему, но позабыл название.

(Смех.) Постараюсь сделать все, на что способен при данных

обстоятельствах. Главное — не произнести одну из этих торжест-

венных, сочиненных заблаговременно речей. Их еще называют

"ректорскими". Как вам известно, в университетах, где имеется

ректор, раз в год — либо с другой периодичностью — приглашают

какого-нибудь именитого деятеля выступить с торжественным

обращением. Тот очень тщательно пишет текст в расчете на пуб-

ликацию, и его речь обычно приобретает все признаки — слиш-

ком хорошо известные признаки — речей, очень тщательно на-

писанных в расчете на публикацию.

Вот что, по-моему, в первую очередь должен почувствовать

студент университета, если он не напрасно занимает там место:

мышление — это страсть; мышление — это поистине благород-

нейшая из страстей, самая отрадная и самая долговечная. Навер-

но, каждый студент в этом университете, который ставит перед

собой высокие идеалы, почти во все моменты жизни — слушает

ли он музыку, танцует ли под джаз (так, кажется, это называет-

ся?!), ухаживает ли, наконец, за девушкой (смех) — все равно

испытывает такое чувство, что было бы куда более приятным и

377

полезным времяпрепровождением, более счастливым и, позволь-

те заметить, более страстным, если бы он мог удалиться под сень

ближайшей рощицы и предаться размышлениям, ну, скажем, о

свойствах чисел. (Смех.) Я говорю это вовсе не в шутку. Я выс-

казываю мысль, которую меня подмывало высказать чуть ли не

на протяжении всей моей жизни.

Не знаю, была ли когда-нибудь наша страна особо предан-

ной радетельницей интеллектуальных занятий, но на моем веку

она явно отвернулась от них и по большей части пренебрегала

ими. Дошло до того, что слово "страсть" стало употребляться

почти исключительно для обозначения вполне заурядных чувст-

венных удовольствий. А некоторые слова вообще выходят из

употребления. Например, в дни моей молодости — ведь я в дей-

ствительности родился в семнадцатом веке (смех) — правда,

правда, кроме шуток. Дело в том, что я ирландец (смех); ро-

дился я в 1856 году, а это то же самое, что родиться в семнад-

цатом веке, с большой примесью шестнадцатого. (Смех.) Мой

отец жил в таком же доме, в каком жил некогда Сэмюэл Пепис.

И санитарные условия там были такие же. И обстановка пример-

но такая же. Единственным мало-мальски современным удоб-

ством в доме отца был газ, но лучше бы его и не было. (Смех.)

Во всех же прочих отношениях это был семнадцатый век. Я

пользовался щипцами, которыми снимали нагар со свечей. Я

знаю, почему ими пользовались. Я помню те свечи, для кото-

рых требовались щипцы. Мне понятно известное изречение

Карла V. Почти каждому из вас оно наверняка кажется зага-

дочным. Может, помните, в присутствии Карла V разгорелся

спор о том, что следует считать высшим испытанием храбрости

мужчины; спор этот вели солдаты — люди, которые, как и мно-

гие из вас в недавнем прошлом, дрались на войне. Карл V, тоже

понюхавший пороха, сказал, что настоящий храбрец — тот, кто

пальцами снимает нагар со свечи. Я не раз видел, как это дела-

ли мои собственные соотечественники. А у меня никогда не

хватало храбрости проделать то же. Этого испытания я не выдер-

жал.

Впрочем, я говорю это лишь для того, чтобы проиллюстри-

ровать тот факт, что могу вернуться в восемнадцатое и семнад-

цатое столетия, когда люди не употребляли слово "страсть" в

вульгарном и тривиальном смысле, в каком они употребляют

его теперь. Тогда одним из самых употребительных слов было

слово "величие", и оно обозначало заветный идеал. Говоря об

Искусстве и Науке, люди того времени всегда говорили о благо-

родных, возвышенных свершениях, и само собой разумелось,

что великое — это цель, к которой надлежит стремиться. Ныне

все это ушло. В свое время я наслушался всяческих поношений

и даже обвинений в том, что-де моя личность страдает серьезней-

шими изъянами, и все это из-за того, что я, в общем-то, счел необ-

378

ходимым — раз уж мне хочется заинтересовать себя или попы-

таться заинтересовать других — взывать к определенным качест-

вам мысли, а не к определенным банальным качествам чувства.

Лично я убежден в том, что важнейшей фигурой, от которой бу-

дут зависеть судьбы мира, станет мыслитель. Только это должен

быть подлинный мыслитель.

На моей памяти произрос тип человеческой личности, кото-

рый следует сурово критиковать и изживать. Этакий романтик,

витающий в эмпиреях. Он отличался поистине безграничным лег-

коверием: был способен поверить чему угодно, лишь бы это бы-

ло до смешного невероятно, и притом неизменно именовал

себя человеком науки. (Смех.) В свое время этот тип довольно

широко внедрился в Юниверсити-колледж, и, возможно, неко-

торые его традиции существуют и по сей день. Но, по-моему, вам

предстоит в будущем отвернуться от науки в том популярном

значении, которое это слово приобрело в девятнадцатом веке,

т. е. в таком же сниженном популярном значении, какое приоб-

рело в девятнадцатом веке слово "страсть". Наука по большей

части сводилась к сбору фактов — изучению фактов. Великий

ученый был в ту пору просто-напросто натуралистом, коллек-

ционером. Он всегда приходит намного позже ученого высшего

типа, который, так сказать, знает интуитивно. Что обычно

происходит при обнаружении какого-либо важного для познания

Вселенной факта? За дело берется человек великих научных спо-

собностей и объявляет об этом как о чем-то совершенно очевид-

ном для него и им наблюдаемом, а затем, по прошествии долго-

го периода времени, когда никто не интересуется этим

открытием и не вникает в его суть, появляется целая плеяда

усерднейших тружеников от науки — на мой взгляд, это не боль-

ше как натуралисты — и принимается собирать великое мно-

жество фактов, а после того, как собрано великое множество

фактов в подтверждение научной истины, высказанной ученым-

провидцем, да будет мне позволено так его назвать, они, как

правило, присваивают себе честь открытия и утверждают, что

его невозможно было сделать никаким другим путем.

Возьмем знакомый пример — Леонардо да Винчи. Художник,

инженер и разносторонний ученый (живопись, кстати, тоже нау-

ка), он упомянул как о чем-то вполне для него очевидном, что

Земля — это одна из лун Солнца. Ну, и никто, по-моему, не об-

ратил на это особого внимания. Впоследствии явился джентль-

мен по имени Галилео и, проведя массу интересных наблюде-

ний и экспериментов, завоевал репутацию человека,

доказавшего это открытие. А ученый — я отдаю себе отчет в

том, что начал употреблять это словцо в несколько пренебрежи-

тельном смысле, но не знаю, как бы я стал различать разные ти-

пы ученых, — так вот, ученый считает, что наука, тот свод знаний,

что зовется наукой, состоит из положений, которые удалось до-

379