Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО

Я не провожу различия между литературой и искусством.

Литература — это одна из форм искусства, а все искусство еди-

но. Старое представление, что искусство — штука греховная, до-

жило до наших дней, и есть церковные общины, для которых об-

суждать искусство в кругу серьезных, основательных людей —

едва ли не такой же тяжкий грех, как предоставить мне пропо-

ведническую кафедру для беседы об искусстве. Несколько лет

тому назад я написал пьесу, которая носит название "Майор

Барбара". И знаете, чем я особенно горжусь в связи с этой пье-

сой? Я уговорил кое-кого из выдающихся членов Армии спасе-

ния пойти в театр — впервые в жизни! — и посмотреть эту вещь.

И они остались довольны. Дело в том, что я пытался тогда убе-

дить руководство Армии спасения использовать поразительно

большое количество талантливых артистов среди ее членов,

которые раскрывают свои способности, театрализуя некоторые

песнопения во время молитвенных собраний. Вот я и попытал-

ся убедить их сознательно заняться постановкой театральных

зрелищ и предложил второй акт моей пьесы — обращение греш-

ника членом Армии спасения в качестве образчика того, что

можно было бы сделать. Наиболее искренние и религиозные лю-

ди в Армии спасения отнеслись к моей идее очень сочувствен-

но, но, подозреваю, им помешали осуществить ее другие люди,

без одобрения которых они никак не смогли бы обойтись и ко-

торые, придерживаясь довольно странных взглядов на искусст-

во, встретили в штыки саму мысль о том, что члены Армии

спасения будут представлять на сцене вымышленные события,

а не истинную правду в буквальном смысле слова. Наверное,

они полагали, что сочинить рассказ или написать драму — значит

солгать: притвориться, будто произошло нечто такое, чего на са-

мом деле никогда не было.

Теперь я хочу рассмотреть вопрос, повинно ли искусство в

грехе лжи. Способно ли искусство обосновать свое притязание

361

на то, что оно есть метод вдохновенного откровения? Ибо ис-

кусство, и прежде всего искусство литературы, претендует —

особенно в нашей стране, но в той или иной мере повсюду в хри-

стианском мире — на право считаться методом вдохновенного

откровения. Великое множество христиан у нас в стране убеж-

дено, что бог, пожелав открыться людям, написал не оперу, не

симфонию, не картину — он написал книгу. Фактически даже ряд

книг, которые соединены в одном томе, называемом Библией.

С этой точки зрения Библия есть произведение искусства — заме-

чательного, тонкого, прекрасного искусства. А в какой степени

доказуемо это утверждение? В какой степени, в частности, под-

дается доказательству то, что и искусство литературы является

методом вдохновенного откровения? Это возвращает нас к той

трудности, с которой столкнулась Армия спасения. Ведь если

подойти к Библии с критерием, который предлагалось приме-

нить к пьесе "Майор Барбара" — доподлинны ли приводимые

сведения, соответствуют ли они тому, что имело место на самом

деле, — т.е. если судить о боговдохновенной истине на основе

подобного критерия, Библия не выдержит критики: ее утверж-

дения невозможно будет подтвердить. На самом же деле истин-

ность вдохновенного откровения, истинность всякого искусства

поверяется совсем другим критерием, и я сейчас поясню вам это.

Если у вас спросят: "Соответствует ли истине Почтовый спра-

вочник?", все вы ответите: "Да". Если опять-таки у вас спросят:

"Соответствует ли истине Нагорная проповедь?" — вы, вероятно,

ответите "да" или "нет", в зависимости от ваших убеждений. Но

ведь второй вопрос, звучащий как будто бы сходно, в корне

отличен от первого: это вещи разного плана. Возьмем другой

пример. Предположим, его преподобие Кэмпбелл выйдет сегод-

ня вечером из Сити-Темпл, к нему подойдет человек и спросит:

"Как ближе пройти на станцию Олдерсгейт-стрит?" И едва только

он откроет рот для ответа, как другой человек спросит у него:

"Как мне поступать, чтобы спастись?" И тот и другой спрашивают

"как?", но предполагают получить принципиально разные ответы.

Первый просит лишь дать ему точную информацию; второй же,

по существу, взыскует откровения. Точную информацию можно

получить чуть ли не от каждого, но, если вы ищете откровения,

вам надлежит обратиться к вдохновенному оратору, писателю,

композитору, живописцу. Чтобы яснее показать вам различие

между творением великого художника и обычным сообщением

информации, я заставлю вас чуточку поскучать, но ведь вы,

наверно, — я хотел сказать "привыкли к этому", но нет: вы

единственная религиозная община в Лондоне, не имеющая

привычки скучать. [Шоу далее зачитывает из свежего номера

газеты "Таймс" не связанные между собой сообщения, содержа-

щие точную информацию, мимоходом поясняя, что, хотя он де-

лает это с умным видом, он мало что понимает из прочитанного.]

362

Когда на вас вываливают массу отобранных наугад раз-

розненных фактов, вы ничего из них не сможете вывести — ни

религию, ни политику, ни экономику.

Вот вы встали на Холборн-Вайадакт и сделали моменталь-

ный снимок того, что происходит у вас перед глазами; вы полу-

чили точную, поверхностную картину, но ничего не узнали о

Холборн-Вайадакт в сколько-нибудь духовном или истинном

смысле. Если же, напротив, другой человек, вместо того чтобы

сказать: "По улице снуют взад и вперед мужчины и женщины",

скажет: "Я вижу лестницу от неба до земли и ангелов, идущих

вверх и вниз", вы не только найдете такого человека куда более

интересным, но и, осмелюсь утверждать, обнаружите в основе

того, что он сказал, чистую правду, нечто такое, что можно из-

влечь для себя; возможно, вы почувствуете, что этот человек

способен поведать вам вещи, которые станут для вас откровени-

ем. Когда автор пишет драму, или книгу, или проповедь или об-

ращается к какой-либо другой форме искусства, вот что он, в

сущности, делает: переводит события, происходящие в жизни

случайно, бессвязно, хаотично, в иную плоскость и перестраивает

их таким образом, чтобы раскрыть их существенные и духов-

ные связи друг с другом. Отбросив все, что не имеет отношения

к делу, он должен связать значащие факты цепями логической

мысли, перебросить между ними, фигурально выражаясь, мости-

ки чувства, выстроив своего рода лестницу; вложить все это в

связной форме вам в голову и наделить вас интеллектуальным,

политическим, социальным или религиозным пониманием.

Итак, буквально говоря, творчество художника — это созида-

ние сознания. Кэмпбелл, например, должен не только печься о

спасении вашей души; это было бы куда как просто, если душа

у вас есть; действительная трудность его работы — это ваять ва-

шу душу, а делать это он может только одним путем: рисуя

перед вами картину мира и объясняя ее значение, вследствие

чего вы становитесь не только обладателем точных сведений,

но и личностью в самом высоком смысле слова, то есть отчасти

и поэтом, человеком, способным воспринимать искусство.

Тут некоторые люди искусства с возмущением вопросили

бы меня: "Уж не утверждаете ли вы, что искусство должно быть

дидактичным?!" Да, утверждаю! Я прямо говорю: всякое ис-

кусство в истоке своем дидактично, а порождает искусство од-

на-единственная вещь — потребность поучать. И еще я говорю —

не с вульгарным намерением оскорбить, а в самом серьезном

библейском смысле слова, — что глупец тот, кто верит в искус-

ство ради искусства, так как он обрекает себя на вечные муки.

Человек может быть глупцом и вместе с тем точным наблюдате-

лем, даже художником большого таланта. Например, Теккерей

был более зорким наблюдателем, чем Диккенс, но он уступал

Диккенсу в способности верно судить обо всем. С суждениями

363

Диккенса, который был великим человеком и великим худож-

ником, почти всегда соглашаешься, но Теккерея постоянно ло-

вишь на том, что он упорно восхищается не тем, чем надо,

ибо он не освободил свою душу от ложного, социального крите-

рия оценок. Или сравните неодарвинистов с таким писателем,

как Сэмюэл Батлер, и вы увидите, что люди могут быть заме-

чательными естествоиспытателями, покуда дело касается наблю-

дения и классификации природных явлений, но совершенно ни-

кудышными философами. Чарлз Дарвин не был дарвинистом в

том смысле, в каком называют себя дарвинистами некоторые

его последователи, особенно Вейсман: они взяли все научные

знания, добытые Дарвином, пополнили их и опустили фаталисти-

ческую концепцию мироздания. Они объясняют все сущее

бездушной игрой случая и стремятся уверить нас в том, что все,

что произошло в мире, все равно произошло бы, если бы такой

вещи, как сознание, не существовало вовсе.

А Сэмюэл Батлер был великим художником, но живо ин-

тересовался также наукой, и его философия разительно отлича-

лась от философии современных дарвинистов. Для того чтобы

создать произведение искусства, необходимо приложить громад-

ный и даже мучительно тяжкий труд, и никакие чисто денежные

стимулы не заставят художника взвалить его себе на плечи. Да

таких стимулов фактически и не существует, потому что худож-

ник, создающий подлинно новаторское и оригинальное произве-

дение искусства, получает больше тумаков, чем пятаков. Стран-

ная вещь: когда новаторское произведение искусства впервые

предстает на суд публики, оно не оставляет людей равнодушны-

ми — оно приводит их в яростное и неистовое негодование!

Такова была судьба едва ли не всех великих произведений, де-

лавших новую эпоху в искусстве. Они стоили их авторам

нечеловеческих усилий, и — подчеркиваю — ничто на свете

не заставило бы человека взять на себя такую задачу, кроме

одного — необходимости пророчествовать, поучать. Иначе

говоря, он подвигнется на это только тогда, когда, пользуясь

библейским выражением, слово в сердце его как бы горящий

огонь, заключенный в костях его, и он истомился, удерживая

его

, — ничто, кроме этого, не заставит художника предпринять

громадный труд для того, чтобы сказать новое слово в

искусстве и обратиться с ним к миру.

А великие художники, чтобы быть выслушанными, долж-

ны, между прочим, завлекать своих слушателей; мысль, кото-

рую они хотят сообщить, должна быть облечена в почти сверхъ-

естественно прекрасные одежды. Вот почему тот, кто хочет вы-

разить себя через литературу, употребляет великие усилия на то,

Перефразированная цитата из Библии; см.: Книга Пророка Иеремии,

гл.

20,

ст. 9.

364

чтобы овладеть словом и научиться превращать слова в музы-

ку. Он становится блистательным стилистом — его красноре-

чие действует на вас, как музыка. Его произведение нельзя читать

так, как читают столбцы "Таймс", содержащие лишь точную ин-

формацию; оно каким-то странным образом воздействует на ва-

ши чувства и воображение: вы ощущаете, что оно содержит важ-

ное, настоятельное обращение к вам, обращение, которое берет

за душу, доходит вам до самого сердца, пусть даже вы не вполне

понимаете его содержание. Оно потрясает вас и доставляет вам

необычайную радость. Великий композитор, который может

сказать что-то новое в музыке, должен каким-то образом найти

новые способы выражения, новые звуковые сочетания. После

того как Бетховен создал свои симфонии и открыл новые чары

в звуке, после того как его идеи восторжествовали в борьбе с

традиционным неприятием нового и люди научились пони-

мать его новую прекрасную музыку, явилась череда компо-

зиторов, которые на самом деле вовсе и не художники, потому

что они не творцы, а всего только кондитеры. Так, вслед за

Бахом и Бетховеном является Шуберт, который пишет такие

милые, восхитительные песни и симфонии, но только вот из-

готовлены они целиком из сахара; есть люди, которые предпочи-

тают кондитерские изделия хлебу жизни, но это до поры до вре-

мени. Только творения великих мастеров остаются жить в ве-

ках. После кондитера, чьи произведения не оригинальны, а

производны, вторичны, на сцене появляется популяризатор, и

нам приходится признать, что средний человек не всегда спосо-

бен воспринять идеи непосредственно от великих умов. Если вы

хотите завоевать умы и сердца приверженцев старых и косных

форм религиозной веры, которые я назвал бы безверием, вам

понадобятся не только великие духовные наставники и вся

немецкая школа библейской критики, вам понадобится также

посредник — такой, как Мэтью Арнолд. Лично я никогда не мог

читать писания Арнолда на религиозные темы, но другие нахо-

дят их полезными. Я поделюсь с вами маленьким личным наблю-

дением, о котором попрошу вас никому не рассказывать. Как

вы знаете, в карьере миссис Анни Безант был период, когда пос-

ле увлечения одной довольно-таки материалистической школой

научной мысли она вдруг стала теософкой. Ее обратила в свою

веру мадам Блаватская. А в течение нескольких лет до этого

мне случилось работать вместе с миссис Безант в рамках социа-

листического движения. И вот что самое любопытное: то, что ей

внушила мадам Блаватская, я твердил ей годами, однако мне

миссис Безант так и не поверила, а мадам Блаватской поверила

сразу. Когда это говорил я, она принимала мои слова за шутку

или за некий заскок в мыслях — ведь никогда не поймешь, что

У этих ирландцев на уме.

Огромное количество людей, которым с младых ногтей

365

разъясняли в проповедях Библию, совершенно не способно

почерпнуть из этой книги какие бы то ни было из содержащихся

там истин. Многие из них должны были отложить Библию и уз-

навать эти истины из других источников — из литературы и ис-

кусства светского содержания (хотя никакое искусство не бы-

вает по-настоящему светским в смысле прямой противополож-

ности религиозному): они должны были узнавать эти истины

из таких источников, которые, по их разумению, не имели аб-

солютно никакого отношения к религии и даже были враждеб-

ны ей, и только потом, усвоив это из постороннего источника,

они возвращались к Библии и обнаруживали в ней эти истины,

которые все время содержались там.

Возьмем, например, изображение Христа в живописи. На по-

лотнах старой нидерландской школы, на картинах Ван Эйка в

частности, Христос изображен таким, каким он был в действи-

тельности — трудящимся человеком; однако с годами образ

Христа утрачивает свою простоту, и публика настаивает, чтобы

его изображали этаким современным джентльменом в краси-

вом одеянии.

Искусство способно раскрывать истину, но искусство спо-

собно и лгать. Вдохновение художника может быть не только

божественным, но и сатанинским, и одна из величайших опаснос-

тей нынешнего века состоит в том, что искусство используют

для распространения лжи вместо правды. В сущности, идет по-

стоянная борьба между теми, кто использует искусство для ут-

верждения правды, и теми, кто использует его для проповеди

лжи. Наполеон был, на свой манер, великим художником: он со-

знательно воздействовал на воображение французов, более то-

го, всего человечества, средствами искусства, преследуя цели,

которые в конце концов стали безусловно преступными. В на-

стоящее время литература и ораторское искусство в значитель-

ной мере используются в целях вовлечения Англии в войну с

Германией — это одно из гнуснейших преступлений, которые

только можно себе вообразить. Отсюда мораль: всячески остере-

гайтесь подобных вещей. Многие произведения литературы сеют

зло. Библия не есть нечто, навеки ушедшее: каждый день соз-

даются новые Библии, истинные и лживые. Некоторые легко-

верные готовы проглотить как божественное откровение любую

чушь, если там, образно говоря, фигурирует слово "Месопота-

мия". Какое справедливое наказание тем, кто столько лет вну-

шал нам, что Библию надлежит воспринимать, так сказать, с

закрытыми глазами и открытым ртом! Они буквально заталки-

вали нам Библию в глотку — к сожалению. Библия, восприня-

тая таким способом, плохо усваивается. — но при этом

совершенно не принимали в расчет, что создают опасный пре-

цедент, формируют привычку, в силу которой другие люди тоже

станут заталкивать нам в глотку свои патентованные средства.

366

Остерегайтесь обожествлять искусство, не поклоняйтесь ему

в духе, который может быть выражен словами: "Это абсолют-

ная, вдохновенная истина, и мы сожжем всякого, кто посмеет

усомниться в ней". Этим духом насквозь пропитано идолопо-

клонское преклонение перед Библией, когда люди готовы по-

слать на костер всех, кто не верит, что притча о рае на земле яв-

ляется точной записью фактических событий; когда в дни мое-

го детства в витринах магазинов выставлялись томики Еван-

гелия, пробитые пулей, с пояснительной подписью, что, мол,

свершилось чудо и солдаты, шедшие в бой с этими Евангелиями

в карманах, были спасены от смерти. Это такое же явное идо-

лопоклонство, как идолопоклонство дикаря из Океании.

Другой пример идолопоклонства в искусстве — то изображение

Христа, что дает настоятель Кентерберийского собора Фаррар

на страницах своего "Жизнеописания Христа", особенно если

сравнить его с Христом в изображении Кэмпбелла.

Признаться, Кэмпбелл заставил меня уверовать в Христа.

"Жизнеописание Христа" настоятеля Фаррара произвело на ме-

ня — разумеется, это уже личная моя идиосинкразия — такое от-

талкивающее впечатление, что, честное слово, я больше не мог

уже верить ни в какого Христа вообще: слишком уж обес-

кураживающей, слишком уж невыносимой была бы вера в этого

конкретного Христа. Впрочем, многим другим людям книга на-

стоятеля Фаррара как раз помогала поверить в Христа, в его

реальность. Просто я оказался совершенно невосприимчи-

вым к такому подходу, и, по правде говоря, я надолго разу-

верился в том, что Христос действительно существовал как ре-

альный человек; я воспринимал его как художественный

вымысел. Я говорил: читая послания апостолов, видишь, что это

исторические документы: когда же читаешь Евангелия, видишь,

что это художественный вымысел, произведения искусства. Как

я только что объяснил, из того, что некая вещь не соответствует

истине в буквальном смысле, еще никак не следует, что она лож-

на в смысле нравственном; наоборот, как раз по этой причине

она может стать высшим откровением. Но я утратил всякую ве-

ру в то, что за этим стоят какие бы то ни было реальные факты.

А Кэмпбелл обрисовал мне достоверного Христа; он вос-

создал для меня Христа, реконструировал окружавшую Христа

обстановку, побудил меня посмотреть на исторического Иису-

са совершенно иными глазами. Он отобрал значимые факты тем

способом, который я вам описал, и предложил моему вниманию

нечто заслуживающее доверия. Мало того, он предложил моему

вниманию нечто интересное. И, главное, он предложил моему вни-

манию что-то такое, во что я хотел поверить и во что я. в общем-

го, вполне согласен поверить. Я сказал себе: вот, наконец, что-то

настоящее, во что может поверить образованный человек, жи-

вущий в двадцатом веке: вот он, бог-сын, чьи идеи достойны

367

рассмотрения; вот он. бот-сын, чьи многие и многие идеи снова

выходят на авансцену после того, как их на долгие века затопил

великий потоп самозваного "христианства", которое на деле

было откровенным безверием, откровенным торгашеством.

Настоятель Фаррар сумел нарисовать и сделать реальным опре-

деленный образ, который отвечал потребностям некоторых

людей; с другой стороны, художник иного типа способен явить

нам иной образ и немедленно заставить поверить в него человека,

которого не могли убедить другие. Итак, перед нами две фигу-

ры Христа, до крайности несхожие, и вместе с тем мы вполне

допускаем, что между людьми, верующими в Христа, каким его

изображает настоятель Фаррар, и людьми, верующими в Христа,

каким его представляет Кэмпбелл, возможно весьма гармонич-

ное сотрудничество. Для меня это две совершенно разные

концепции, но я не утверждаю, что одна из них ложная; каждая

служит раскрытию определенного склада ума и характера.

Выскажу мое сугубо личное убеждение; именно потому, что

Кэмпбелл преодолел в себе священника и стал вдохновенным

художником, на него распространились привилегии художника —

умение вселить любовь и избежать одиозной священнической

сварливости.

1908

ИДЕАЛ ГРАЖДАНСТВЕННОСТИ

Видимо, я выступил перед большим количеством многообе-

щающих прогрессивных лиг, чем любой другой человек в Лон-

доне. За последние тридцать лет я выступил, наверное, перед

каждой из них, но, насколько я помню, никогда прежде мне не

приходилось обращаться к членам прогрессивной лиги с кафед-

ры в Сити-Темпл. Некоторое время я оглядывал ваше заме-

чательное собрание, и мне пришло на память — по контрасту

другое собрание; из всех собраний, на которых я перебы-

вал в Лондоне, оно, пожалуй, было самым непохожим на сегод-

няшнее. Происходило оно в бедной, обшарпанной комнатен-

ке в рабочем районе поблизости от Тоттнем-Корт-Роуд. При-

сутствовало человек двадцать энтузиастов, не больше, но наст-

роены они были очень по-боевому — настолько по-боевому, что

даже отказались выбрать председателя собрания, потому что это

значило бы облечь его властью, а они собирались уничтожить вся-

кую власть. Это были редкостно мягкие по натуре люди, и по-

этому, как почти все редкостно мягкие люди, они называли

себя анархистами. Загвоздка с ними была в том, что на са-

мом деле они не являлись такими уж опасными людьми —

все, кроме одного. Среди них там находился один молодой че-

ловек, пионер по духу и мягкая, кроткая личность, — вот он был

действительно опасен, так как обзавелся начиненной динамитом

бомбой, на которой и просидел все то время, что я выступал пе-

ред ними. В тот момент я не подозревал об этом иначе я бы не

распинался с таким полнейшим самообладанием. Спрашивается,

для кого был опасен этот единственно опасный человек на том

собрании? Через пару дней он отправился со своей бомбой в

Гринвич-парк и взорвал себя — неумышленно. Точно так же по-

ступают многие прогрессивные лиги, хотя они и не взрывают

себя столь решительным способом. О чем можно почти что пожа-

леть. Сами посудите: не будучи действительно опасными людьми

и не находя эффективного средства поссориться с миром, члены

24—01033

369