Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

вобрачных сюда, в Айот, и угощал их сегодня обедом и чаем.

Ты просто обязана согласиться принять тут, за городом, Корну-

оллис-Уэста. У него есть собака по кличке Беппо, огромный

черный охотничий пес, который умеет играть в прятки,

понимает, когда исполняет команды, где "лево" и где "право",

сдирает — если ему прикажут — с людей шляпы и к тому же

ведет себя как серьезный и почтенный синьор. По-моему, ты была

бы не прочь пригласить обоих погостить у нас с месяц, при усло-

вии что и Беппо приедет тоже. Они были очень милы и очень

счастливы. Со мной они обращаются как с любимым дядюшкой.

Пока еще не видел рецензий, кроме немногих в воскрес-

ных газетах. Из одной из них я узнал, что после того, как спус-

тился занавес, раздавались свистки и шиканье. Она-то говорит,

что это освистывали Три поклонники Баркера и Шоу, возмущен-

ные его исполнением, но я что-то сомневаюсь. Не уверен я, что

эта пьеса может иметь успех. Сенсация по поводу бранного слов-

ца, добротная фарсовая основа первых трех актов да игра

миссис Кэмпбелл в двух последних актах, может быть, спасут

положение, но ни под каким видом не соглашусь я посмотреть

спектакль еще раз. Мисс Эрнита Лассел, только что вернувшаяся

с американских гастролей "Сердцееда", нанесла мне визит и в

пух и прах разбранила меня за то, что я расстилался перед вра-

гом театра, как она называет Три. И она не так уж не права.

Следующие два дня я буду колесить на автомобиле в поис-

ках Уэббов. Может быть, сумею послать тебе по почте кое-какие

вырезки из газет и журналов с отзывами о пьесе. Надеюсь, ког-

да ты пересекала Атлантику, погода в открытом море была луч-

ше. Спокойной ночи, с нежной любовью

Дж. Б. Ш.

68.

ШАРЛОТТЕ Ф. ШОУ

Гостиница "Мэльен Спаут". Гоутленд. Йоркшир

Воскресный день. 19 апреля 1914 г.

...Послал тебе скучные пачки газетных вырезок, из кото-

рых ты увидишь, что бранное словцо Элизы начисто вытеснило

из общественного сознания все социально-политические вопро-

сы. Банальность побила все рекорды. Три жалуется в письмах

на то, что спектакль слишком затянут: мол, миссис Кэмпбелл

недостаточно быстро меняет свои туалеты. Миссис Кэмпбелл же

пишет, что Три делает полуминутные паузы между словами,

а когда жует яблоко в четвертом акте, то откусывает его в пять

минут раз. Я посоветовал Три поменьше смешить публику и,

310

между прочим, высказал ему начистоту (он сам напросился)

мое мнение относительно его шансов создать в "Театре Его Ве-

личества" современный драматический репертуар. Я заверил его

в том, что, хотя он человек редкостный, один на тысячу, играет он

в моей пьесе из рук вон плохо и лучше, чтобы он отказался от роли

Хигинса, как только отыграет спектакль в нынешнем сезоне.

Из-за болезни Килсби [люмбаго] автомобиль, как видно,

останется безнадзорным. Оставить прикованного к постели Кил-

сби в Файли наедине с мыслями о своих несчастьях показалось

мне просто бесчеловечным, и я попытался заинтересовать его

Диккенсом — дал ему "Николаса Никльби". Он сразу же зачи-

тался и постоянно читает с тех пор. Любовь к чтению погубит в

нем автомеханика. Он, наверно, станет теперь читать и перечи-

тывать всего Диккенса и забросит свой сад, автомобиль и все,

чему он раньше посвящал свое время.

Я получил письмо от Родена, к которому обратились из Ве-

ны с просьбой сделать копию моего бюста и который, кажется,

никак не может решить, соглашаться или нет...

Грамматика поставила в Риме "Поживем — увидим" — с

огромным успехом, как уверяет Агрести. Надо дать ей для по-

становки "Пигмалиона".

Завтра я отвезу Уэббов в Йорк, откуда они поедут поездом

в Лондон, а я отправлюсь на автомобиле в Айот. Что произой-

дет потом, не знаю... Если Килсби по-прежнему будет страдать

прострелом, это затруднит дальнейшие путешествия. Сегодня

мне пришлось — чтобы у него завелся мотор — толкать машину

под гору. Мы чуть не застряли на ужасном подъеме по выезде

из Сансенда, а когда он соскочил на землю и нагнулся, чтобы

подложить клин под колесо, его так скрутило, что он едва не

отдал богу душу.

Между прочим, эти прогулки с Уэббами вдоль берега моря

и по вересковым равнинам оказались для меня куда полезней

бешеной гонки по Франции со скоростью 150 миль за день. Сейчас

я чувствую себя много лучше, чем в момент твоего отъезда.

Тебе придется читать это с лупой.

Вы с Леной все еще разговариваете друг с другом или рас-

сорились и прекратили знакомство?

Дж. Б. Ш.

69.

МЭТЬЮ ЭДВАРДУ МАКНАЛТИ

Айот Сент-Лоренс. Уэлвин

9 июня 1914 г.

Посылаю Вам официальную записку относительно 50 фун-

тов стерлингов на предмет несчастных случаев.

311

Да, Стрелок великолепен. Стрелок — это я. Когда я сказал

об этом Хэгги, актеру, сыгравшему его (притом чертовски

здорово), он уверил меня, что это вылитый он. Стрелок — не-

имущий представитель средних слоев общества.

Что касается сценической техники, то такая вещь и сущест-

вует и не существует. Мне она далась так естественно, что я до-

гадался о ее существовании только тогда, когда столкнулся

с людьми, у которых ее не было. Есть несколько видов сцениче-

ской техники: техника исполнения, техника диалога, техника

построения и так далее. Случается, что человек превосходно

владеет одним или несколькими видами техники, но слабоват в

других, или даже так: владеет одними приемами той или иной

сценической техники — особенно исполнительской — и не вла-

деет другими. Мои собственные достижения по части техники

иной раз пагубно сказываются на спектаклях по моим пьесам.

Видя, что каждое слово в них — эффект, актеры начинают играть

не ради исполнения пьесы, а ради сценических эффектов. Аль-

фой и омегой театра является искусство заставить публику пове-

рить, что на сцене происходят реальные события с реальными

людьми. Но актер, будь то мужчина или женщина, хочет, чтобы

публика верила, что она видит великолепную демонстрацию ис-

полнительского мастерства великого артиста, и, когда попытка

продемонстрировать такое мастерство проваливается, результат

плачевен: нет ни великой игры, ни самой пьесы, ибо публика не

увлечена игрой и не верит в реальность происходящего. Для ак-

тера-звезды роль — это всего лишь cheval de bataille

, а пьеса

существует только как подставка для посадки на коня и как

арена. Вот почему сравнительно скромные актеры, которые не

смеют надеяться на успех вне рамок пьесы, сплошь и рядом иг-

рают куда лучше, чем "звездные" составы.

У нынешних актеров на удивление мало того, что я называю

положительным мастерством, и поразительно развита способ-

ность к внушению. Вы можете написать пьесу, героиня которой,

как вы заверите публику, является наичудеснейшим на свете

созданием, с самыми утонченными мыслями и в высшей степени

благородным характером. Ваша трудность, возможно, будет со-

стоять в том, что, когда дойдет до дела, вы не сможете приду-

мать ни единой реплики и ни единого поступка, которые удиви-

ли бы вас, исходи они от вашей судомойки или от вашей тетуш-

ки. Неважно: ваша актриса за 200 фунтов стерлингов в неделю

сделает все это за вас. Она станет произносить тот вздор, что вы

сочините, с таким видом, и между репликами изображать нечто

такое невыразимое, и блистать такими красивыми туалетами,

и двигаться по сцене так загадочно-пленительно, что публика

добавит в воображении больше, чем мог бы написать сам Шекс-

Боевой конь (франц.).

312

пир. Это искусство внушения развилось до ненормальной

степени на почве пустоты и механичности "хорошо сделанной

пьесы" французской школы. И, может быть, вам захочется ска-

зать: "Если уж эта женщина создала такую чудесную роль бук-

вально из ничего, то каких же высот достигла бы она, дай я ей

достаточно материала?!" Но сделай вы это, вас постигло бы глу-

бокое разочарование. Лично мне приходилось говорить актрисе:

"Внушение здесь не нужно. Мне не надо, чтобы вы что-то там

внушали: я предлагаю вам говорить и делать вполне определен-

ные вещи. Мне не надо, чтобы вы напускали на себя такой вид,

будто можете высказать нечто замечательное, если только вы-

разите свои мысли; я предлагаю вам высказать замечательные

мысли, и вы должны с успехом донести их до публики". И, по-

ставленная в такие условия, актриса зачастую ужасно теряется.

Она жалуется, что в роли у нее слишком много слов. Она пытается

прибегнуть между репликами к своему старому, испытанному

способу внушения, уйти от пьесы, заменить героиню, в которую

она, по вашему замыслу, должна убедительно перевоплотиться,

демонстрацией своих собственных актерских достоинств — таким

образом чем больше ее очарование как модной исполнительницы

главных ролей, тем больше у вас будет с ней хлопот.

Успех "Театра на улице Аббатства" был обусловлен тем об-

стоятельством, что, когда они начинали, никто в труппе не стоил

и двух пенсов в неделю по обычным меркам модных театров,

хотя сейчас некоторые из них способны властно завладеть вни-

манием лондонской публики. Йейтс и леди Грегори безжалост-

но держали их в черном теле, заставляя следовать моей форму-

ле, согласно которой публика должна поверить в реальность пер-

сонажей и происходящего на сцене. Их не обучали никаким та-

ким особым приемам, потому что Йейтс и леди Грегори не знали

никаких приемов и не считали нужным к ним прибегать, исполь-

зуя только то, что могут экспериментальным путем установить

двое людей с хорошей головой и тонким вкусом, верных прин-

ципу добросовестного сценического воспроизведения...

Смею думать, что в лице леди Грегори Вы найдете весьма

полезную помощницу в деле постановки Вашей пьесы. В "Блан-

ко Поснете" она углядела фразу, которая стояла не на месте,

портя всю картину, — я соответственно переписал с полстрани-

цы текста пьесы. К тому же как дама, знающая высший свет,

она может исправить социальные неточности и устранить мелкие

погрешности вкуса — вещи, которые обязательно вылезают,

потому что у каждого есть подобные неосознанные недостат-

ки. С течением времени на все эти промахи Вам укажут, но кри-

тик нужен вначале...

Мне пора заткнуться.

[Всегда Ваш

Дж. Бернард Шоу]

313

70.

МЮРИЕЛ ТРОЛЛОП

Аделфи-Террас, 10

1 июля 1915 г.

Милостивая государыня,

меня несколько ошеломило Ваше письмо, поскольку мне

никогда не приходило в голову, что из моих писаний можно сде-

лать вывод, будто Ваш дедушка изображал Иисуса Христа сно-

бом. Такой вывод просто немыслим для всякого, кто знаком с

его произведениями так же хорошо, как я. Вы заставили меня

на какое-то мгновение в испуге подумать: а не мог ли я ввести

подобным образом в заблуждение людей, не прочитавших ни

строчки из всех его романов? Но по зрелом размышлении я

решил, что этот риск все же не так велик. Ведь я только хотел

сказать, что если считать картину английского мелкопомест-

ного, клерикального и столичного аристократического об-

щества, нарисованную Энтони Троллопом, исключительно до-

стоверной, а она, безусловно, такова и есть, то нельзя не при-

знать, что это общество рисовало себе Иисуса Христа явно эта-

ким божественным снобом.

Всякая моя попытка пояснить смысл сказанного связана с

той трудностью, что мое объяснение, боюсь, только ухудшит де-

ло. Понимаете, сам Энтони Троллоп, по всей очевидности, свято

верил, что изображаемый им общественный строй вечен и имеет

божественное происхождение. Потому-то он и вращался в этом

обществе столь непринужденно и критиковал его с такой полной

свободой и таким сочувственным пониманием. Он считал себя

учеником Теккерея и придерживался таких же, как тот, взгля-

дов. Вы никогда не найдете у него пассажа, написанного в духе

Диккенса, который рассматривал весь этот строй как абсурд-

ное и временное отклонение от истинного пути. Сравнив, ну,

скажем, описание какого-нибудь смешного баронета у Диккенса

и у Энтони Троллопа, Вы убедитесь: Диккенс считает, что

смешон сам титул баронета и что этот человек был бы весьма

добропорядочным малым, не будь он баронетом, тогда как

Троллоп считает, что титул баронета есть нечто важное и незыб-

лемое, а баронет его тем более смешон в силу того, что он недо-

стоин занимаемого им положения. В глазах Теккерея и Тролло-

па сноб — это человек, который важничает не по чину: держится

так, как если бы он занимал более высокую ступень в соци-

альной иерархии, чем занимает в действительности. Но, на мой

взгляд — Вы должны сделать все скидки на то, что это взгляд

сторонника коммунизма, — главным признаком снобизма яв-

ляется вера в вечный и божественный характер самой социаль-

ной иерархии, и в этом смысле Теккерей и Троллоп, надо ска-

314

зать, были великими снобами (употребляя слово "великие" в

комплиментарном смысле) и просто не могли представить себе

богочеловека иначе как своего рода суперснобом.

Не уверен, что мое объяснение сколько-нибудь помогло

делу, но тем больше у меня оснований не предавать его глас-

ности.

Должен Вам сказать, что в молодости я был большой люби-

тель романов Вашего деда и с тех пор всегда считал их не только

превосходным чтением, но и весьма важным явлением в литера-

туре. Глупое провинциальное мнение, будто его великолепная га-

лерея священников представляла собой критический выпад

против церкви, восходит к тому времени, когда — если не счи-

тать немногих довольно едких очерков вроде теккереевского

Чарлза Ханимена — священники изображались в художественной

литературе только в их идеализированном профессиональном

качестве. (Меня и самого-то сочли чуть ли не святотатцем из-за

того, что я вывел на сцене врачей как обычных живых людей,

вместо того чтобы изображать их в виде этаких литературных

двойников врача с одноименной картины Льюка Филдса.) Однако

это недоразумение имело и свою положительную сторону. Оно

побудило моего дядюшку-мореплавателя, который был неиспра-

вимым насмешником над всеми религиозными институтами, по-

купать и проглатывать каждый роман Энтони Троллопа, как

только его без разрешения автора издавали в Америке. По мере

того как он прочитывал эти романы, он контрабандой провозил

их в Ирландию — таким путем они и попадали в мои юношес-

кие руки. Так что, сами видите, нет худа без добра.

Искренне Ваш

Дж. Бернард Шоу

71.

МАКСИМУ ГОРЬКОМУ

[Айот Сент-Лоренс. Уэлвин]

28 декабря 1915 г.

Дорогой Максим Горький,

отвечу на Ваше весьма приятное для меня письмо с полной

откровенностью. Когда Вы пишете, что обращаетесь ко мне как

к человеку, который держится в стороне от разгула страстей,

развязанных этой войной, Вы делаете мне вряд ли заслуженный

комплимент. В Европе есть горстка людей из числа тех, кто спо-

собен возвысить свой голос, людей, которые, подобно Вам и Ро-

мену Роллану, смотрят на этот национально-патриотический

конфликт с состраданием и чувством, сходным с отчаянием вра-

315

ча, видящего, что его друг мечется и бредит в пароксизме лихо-

радки, но не знающего, как его вылечить. Если Вы ставите меня

в один ряд с этими людьми, я не стану отказываться от такой

чести. Но я не смог оставаться в стороне. Слишком уж это

легкая и бесполезная позиция. Если бы мне пришлось жить в

обществе тигров, я должен был бы подходить к государствен-

ным делам с тигриной точки зрения. Поскольку же мне при-

ходится жить в обществе мужчин и женщин, т.е. куда более опас-

ных зверей, чем тигры, я, чтобы не оказаться совершенно не-

нужным и никчемным, вынужден, совершив акт драматического

сопереживания, поставить себя на их место и отнестись к

войне не на манер Моисея, возглашая: господа, вы же братья,

зачем вы творите зло друг другу? — а на манер наших выбор-

ных парламентских государственных деятелей, которые долж-

ны учитывать народные страсти, пускай безрассудные, жестокие

и в конечном счете гибельные, в качестве реальных факторов

существующего положения. Когда весь мир безумствует, прихо-

дится смотреть на безумие как на психическую норму, ибо что

такое в конечном счете психическая норма, как не безумие,

которое принимает весь мир? Мы, оказавшиеся в положении

врача, вынуждены до поры до времени принимать это безумие,

как и все прочее. Мы знаем, что оно пройдет и что вскоре мир,

очнувшись от всего этого бреда, будет с раскаянием взирать на

убитых и раненых и с беспокойством шарить в своих пустых

карманах. Мы не говорим вздора насчет необходимости сражать-

ся до последней капли крови; сокрушить наших врагов, так

чтобы они никогда больше не смогли воевать; наложить на

побежденные и разоренные государства непомерную контрибу-

цию. Но мы должны будем давать своим пациентам врачебные

советы, исходя из предположения, что болезнь будет протекать

как обычно и что, пока она продолжается, нужно научить их

заботиться не о спасении своей души от дьявола, а о спасении

своего тела от ярости других безумцев.

Поэтому не удивляйтесь и не огорчайтесь, если я отвечу Вам

с точки зрения и языком заурядного политика, который, видя,

что его родина подвергается тяжкому военному испытанию,

желает, чтобы его сторона победила или, уж во всяком случае

(поскольку не исключено, что в этой войне никто не победит),

избежала поражения.

Когда началась война, я твердил: "Жаль, что мы не можем

победить без помощи России". А многие русские, наверное,

твердили: "Жаль, что мы не можем победить без помощи этих

западных держав". Ведь война взывает к национальной гордости,

а победу, которую можно одержать только с помощью других

стран, никак нельзя назвать победой национальной. Правда,

английские газеты пишут, а популярные английские политики

говорят в своих речах, будто нынешняя война — это война Анг-

316

лии за свободу во всем мире, которую она ведет при поддержке

немногочисленных вспомогательных контингентов из Франции,

Италии и России; подобным же образом поступают французские

газеты и ораторы и русские газеты и ораторы. Но я-то имел в

виду совсем другое. Ведь я не больше англичанин, чем поляк —

немец или русский. У меня на родине, в Ирландии, считается

патриотичным отзываться об англичанах точь-в-точь так, как те

отзываются сейчас о немцах, и желать победы их врагам. Так по-

чему же тогда я, единственный во всей Англии, открыто заявил,

что было бы хорошо, если бы мы могли разбить немцев и авст-

рияков без помощи "российской всесокрушающей силы"? По-

чему Г. Дж. Уэллс и Стивен Грэм, которые оба влюблены в Рос-

сию, яростно на меня ополчились как на врага их кумира?

Объясняется все очень просто. Не только для Англии, но и

для всех ее союзников, в том числе и для России, чрезвычайно

важно сохранить сочувствие мировой общественности в качест-

ве защитников свободы, сражающихся против деспотизма. От

этого зависит позиция, которую займут Англия и Швеция.

Нравственным средоточием того дела, за которое воюют союз-

ники, является Французская республика с ее традицией Свободы,

Равенства и Братства. Нравственным средоточием нейтрального

мира является республика Соединенных Штатов Америки. Вы

сразу увидите, как компрометирует нас в этих обстоятельствах

союз с Россией. Дело Франции, дело Италии и дело Англии мож-

но, не кривя против истины, представить как дело свободы и де-

мократии, но разве можно, не покривив против истины, выдать

за дело свободы и демократии дело России с ее самодержавием,

с ее бюрократией, с ее стремлением сохранить ту форму личного

деспотического правления, от каковой Англия избавилась

путем революции в семнадцатом веке, Франция — в восемнад-

цатом, а Италия — в девятнадцатом?

Если бы русское правительство проявляло хоть сколько-то

понимания тех трудностей, с которыми мы в результате стал-

киваемся, наше положение было бы все-таки легче. К сожалению,

оно действует прямо противоположным образом. В момент, ког-

да Швеция с ее королевой-немкой [Викторией Баденской] колеб-

лется между франко-британским союзом как авангардом запад-

ной демократии и союзом центральных империй как европей-

ским оплотом против русского деспотизма, российское прави-

тельство вызывающе ставит нас перед лицом своих мер по

упразднению свобод Финляндии. В момент, когда в Англии,

Франции и Бельгии обращаются с самым настойчивым призы-

вом к патриотизму профсоюзов и приглашают социалистов вой-

ти в правительства всех трех стран, российское правительство

сажает в тюрьму Бурцева и подвергает аресту членов Думы —

социалистов, подобно тому как пытался арестовать членов бри-

танской палаты общин Карл I два с половиной столетия назад.

317

В момент, когда мы говорим: наши институты настолько

свободны, что Англия — сущий рай для евреев, особенно немец-

ких, а Франция не менее гостеприимна к ним, чем Америка, тог-

да как Германия печально известна своей Judenhetze

, российское

правительство занимается беспрецедентным преследованием ев-

реев, давая повод видным писателям и ораторам еврейской на-

циональности возбуждать крайнее негодование западных читате-

лей и слушателей рассказами об ужасах этих гонений, в то время

как немцы, понятно, не упускают случая раззвонить об этом во

всех нейтральных странах. И в момент, когда становится яснее

ясного, что центральные империи могут поставить западные дер-

жавы в крайне затруднительное положение, сделав Польшу неза-

висимым королевством, а наш единственный шанс сохранить

сочувствие западной общественности в польском вопросе

состоит в том, чтобы убедить ее, что у Польши больше оснований

связывать свои надежды с Россией, чем с Германией, русские

генералы демонстрируют презрение к западной демократии —

или же неведение о ней, — русифицируя каждую захваченную

ими часть австрийской или германской Польши с жестоким

пренебрежением к национальным чувствам поляков.

Так разве покажется Вам удивительным, что я и другие, кто

понимает всю серьезность момента и необходимость располо-

жить в нашу пользу американское и шведское общественное

мнение, вынуждены пользоваться каждым удобным случаем,

чтобы заявить, что мы, являясь военными союзниками россий-

ского правительства, отнюдь не являемся его соучастниками

по вылазкам против демократии и свободы? А что еще мо-

жем мы сказать? Ничего, кроме того разве, что Россия — это

страна Пушкина и Гоголя, Тургенева и Толстого, Чехова и

Горького, Степняка и Кропоткина и Московского Художест-

венного театра. Но в каком отношении находятся эти великие

люди к российскому правительству? Весь свет убежден, что,

будь на то воля российского правительства, подобных людей

всех до одного сослали бы в Сибирь, запороли, расстреляли или

повесили. Да я и сам не меньше, чем кто-либо, нахожусь под

обаянием русского характера, выражающегося в искусстве Рос-

сии и в личных качествах ее художников. Что до моего собствен-

ного искусства театра, то единственные люди в Европе, с кем

мне чрезвычайно интересно говорить о нем, — это русские. Не-

давно одна русская [Саша Кропоткина], воспитанная в мак-

сималистском революционном духе, с пылким энтузиазмом

заявила мне, что русские возвратят миру его потерянную душу.

Мне ее слова очень понятны и ничуть не кажутся смешными, но

только это не помогает мне, когда речь идет о войне, потому что

эта русская душа страстно восстает против русского правитель-

Травля евреев (нем.).

318

ства; более того, эта необычайная, яркая, насыщенная культура,

которая зовется русской душой и в сравнении с которой все на-

ши западные души кажутся вульгарными, порождена как раз

тем, что для русских закрыты все прочие честные духовные

занятия, кроме занятий искусством и литературой, но даже и

они удушаются цензурой. Все симпатии демократической ду-

ши Запада к русской душе оборачиваются барьерами враждеб-

ности между российским правительством и английским и фран-

цузским народами. Вы не найдете в Англии ни одного чело-

века, который не признал бы, что наши отношения с Россией бы-

ли бы намного проще, будь царизм конституционной монар-

хией вроде английской или итальянской; а многие пошли бы

еще дальше и задались вопросом, не зависит ли будущее положе-

ние России в Европе от ее превращения в федеративную респуб-

лику.

Впрочем, я здесь не обсуждаю различные формы правления,

а просто-напросто констатирую факты, пытаясь убедить пра-

вительство России всемерно расширять в ходе войны либерализм

до тех пределов, какие только допускает его природа, ради ус-

покоения общественного мнения Запада.

Конечно, на это у российского правительства есть совершен-

но очевидный ответ, и его наверняка найдет такой талантливый

дипломат, как Сазонов, который, будучи представителем един-

ственной страны в лагере союзников, рассчитывавшей на приоб-

ретения в результате успешной войны с центральными империя-

ми, дал тем не менее перед началом войны самый разумный и

абсолютно бескорыстный совет, лучший из того, что предлагали

другие государственные деятели Европы, совет, который мог бы

предотвратить войну, сумей Сазонов убедить нашего британско-

го министра иностранных дел последовать ему. Так что, доведи

Вы этот мой призыв до сведения господина Сазонова, он, разу-

меется, скажет: "Раз уж вы, западные демократы, так ревност-

но защищаете от посягательств народные свободы, почему вы не

подаете нам пример их соблюдения? Мы, русские, и не претен-

дуем на демократизм: наш строй — откровенная автократия,

управляющая страной через бюрократический аппарат. Мы не

морочим голову нашим мужикам и сибирским поселенцам пре-

тензиями, будто они могут влиять на европейскую политику,

опуская в урну избирательные бюллетени, после того как выслу-

шают речи партийных политиков, которых они не поняли бы, ес-

ли бы те говорили на языке государственных деятелей, а не на

трескучем жаргоне адвокатов, апеллирующих к страстям и пред-

рассудкам присяжных. Но разве у нас более строгая цензура,

чем в республиканской Франции? Отнюдь! В силу самой

природы нашего государственного строя мы лишены практи-

ческой возможности запрещать распространение новостей в

России так, как оно запрещается во Франции и Англии. У вас в

319