Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

димости ехать на гастроли и зарабатывать тридцать шиллингов

в неделю, но, когда дело идет о том, чтобы получать высокое жа-

лованье и делать все, за что тебе платят деньги, золотого пра-

вила не существует: нет смысла набивать себе цену, чтобы тебя

потом ни в грош не ставили. Всякий раз, когда Вам предлагают

ангажемент, говорите: "Покажите мне пьесу". Мисс Эвелин Мил-

лард так и поступила несколько лет назад, когда ей предложили

ангажемент в "Хеймаркете" на исполнение роли Глории. Ей по-

казали пьесу, и она сказала: "Нет". Так вот, то, что она сказала

"нет", было ошибкой, но она была права, настояв на том, чтобы

ее ознакомили с текстом, и решив лучше отказаться от ангаже-

мента, чем выступить перед публикой в невыигрышной (как ей

казалось) роли.

Я хочу, чтобы Вы предложили имя для Вашей героини в этой

новой пьесе. Имя Лилла меня не вполне устраивает. Условно я

назвал ее Андромедой, но миссис Андромеда Дюбеда — это

слишком длинно. Здесь, в краю короля Артура, имя Гиневра со-

хранилось как Дженнифер, но и оно не вполне подходит. Я ис-

пользовал столько хороших имен, что вынужден выбирать из

более искусственно звучащих.

Получил hochnäsig

письмо от X. Г. Б., в котором он пишет,

что ни при каких обстоятельствах не будет показывать новую пье-

су до января. Но не ясно, что станется с "Джоном Буллем" и

"Сверхчеловеком". А вдруг они перестанут собирать публику?

Возможно, потребуется дать шесть дневных спектаклей новой

пьесы, чтобы поддержать ажиотаж и избежать разорения. Ради

бога, не подписывайте никакого ангажемента, пока мы как сле-

дует не обсудим положение. Я пишу быстро, по акту в неделю,

и точно знаю, что будет дальше; тут мне не придется заполнять

пропасть, как в "Барбаре". Получается просто потрясающе,

буквально каждая реплика.

Он [Баркер], надо полагать, сказал Вам насчет туалетов.

Если их будут шить на Вас, они обойдутся, я думаю, в 100 фун-

тов. Если же на кого-нибудь еще — в 800.

Всегда Ваш

Дж. Б. Ш.

P.S. Мы рассчитываем приехать в город вечером в понедель-

ник, как раз ко времени обеда.

Высокомерное (нем.).

270

45.

Г. К. ЧЕСТЕРТОНУ

Аделфи-Террас, 10

6 сентября 1906 г.

Дорогой Г. К. Ч.!

Так как я завзятый любитель Диккенса, я набросился на

Вашу книгу и прочел ее, как Уэгг читал Гиббона и других авто-

ров: от корки до корки.

Имея в виду второе издание, я позволю себе спешно обра-

тить Ваше внимание на один-два момента.

Прежде всего, на фантастическую, колоссальную и вопию-

щую ошибку в лучших традициях миссис Никльби и Флоры

Финчинг.

В Вашем сознании сложилась ассоциация (вполне обоснован-

ная) между ссорой по поводу решения Диккенса объяснить чи-

тающей публике свои матримониальные затруднения и фирмой

"Брэдбери и Эванс". Сложилась и другая ассоциация (тоже

вполне обоснованная) — между "Б. и Э." и "Панчем". Они были

издателями "Панча". Но с серьезным видом объявить в XX

веке, что Диккенс хотел напечатать свое объяснение в "Панче", —

значит ляпнуть чушь, доведенную до геркулесовых столпов не-

лепости. Факты таковы: "Б. и Э." были издателями "Домашнего

чтения". Они были против того, чтобы Диккенс поместил свое

объяснение в "Д. ч.". Тот настаивал. Они заявили, что в таком

случае им придется забрать у него "Д. ч.". Диккенс, разъяренный,

как лев, которому пригрозила изгнанием вошь на кончике его

хвоста, напечатал-таки свое объяснение, которое сохраняет зна-

чение по сей день, и оповестил своих читателей, что в дальнейшем

они должны спрашивать не "Домашнее чтение", а "Круглый

год". "Домашнее чтение", оставшись без Диккенса, побарахта-

лось несколько недель и испустило дух. "Круглый год", в точ-

но таком же формате, процветал и поставлял немалую часть

той духовной пищи, которой я питался в молодости.

"Большие надежды" были напечатаны в "Круглом годе"

(я был Пипом перед реальностью жизни, когда впервые прочел

их) с несчастливым концом, который, надеюсь, вскоре будет

признан классическим. Впоследствии он был переделан по со-

ветам Литтона и, вероятно, под давлением экономических об-

стоятельств, но первоначальный вариант был-таки напечатан и

стал, как указано выше, литературным фактом.

Умеренность Диккенса в потреблении спиртного следует

истолковывать в соответствии с прежними мерками пассажиров

почтовых карет. Попав в стэплхерстскую железнодорожную

катастрофу (это случилось за несколько лет до его смерти), Дик-

кенс поздравил себя с тем, что при нем оказалось полторы бутыл-

271

ки бренди; он угробил нескольких уцелевших попутчиков лоша-

диными дозами спиртного, которое влил в них в порядке пер-

вой медицинской помощи. Вы только представьте себе, какое

впечатление произвело бы в наши дни на широкую обществен-

ность сообщение о том, что у Гилберта Честертона, ехавшего

в поезде, который потерпел крушение, были с собой полторы

бутылки бренди, взятые им, как обычно, для подкрепления

сил в пути.

Неблагоразумие Диккенса, напечатавшего сентиментальные

признания о своей семейной жизни, о своих горестях и ссорах.

составляет прелюбопытный контраст с его непроницаемой

скрытностью во всем, что касалось его лично, отразившейся в

его опубликованных письмах. Он сообщает своим родным об

официантах, о гостиницах, о стаканчиках крепкого горячитель-

ного, о соседе по каюте, страдающем морской болезнью, но ни-

когда не напишет ни единого по-настоящему интимного, заду-

шевного, исповедального слова. "Дэвид Копперфилд" не удал-

ся ему как автобиография, потому что, когда он начинает писать

о повзрослевшем Дэвиде, обнаруживаешь, что у него нет ни

малейшего намерения рассказать тебе правду — или хоть что-

нибудь — о самом себе. Даже Дэвид-ребенок примечателен боль-

ше своими умолчаниями, нежели откровениями: он на каждом

шагу прибегает к вымыслу. Подлинные автобиографии Диккен-

са — это Кленнем и Пип.

По-моему, вершины в своем творчестве Диккенс достиг

после социального отрезвления, породившего "Тяжелые време-

на". "Крошка Доррит" — колоссальная вещь. Перемена тут от-

части вызвана разочарованием, наступившим после того, как

капиталистическая цивилизация предстала в истинном своем

свете, но отчасти также и тем, что Диккенс обнаружил пропасть,

отделявшую его как гения от широкой публики. О том, что он

не сознавал этого раньше, говорит такой факт: он еще до же-

нитьбы догадался, что его избранница слишком незначительна,

чтобы быть ему хорошей женой, и при всем том настолько не-

верно оценил это различие, что женился на ней, думая как-ни-

будь сгладить его. Когда же положение стало невыносимым,

ему, должно быть, пришлось взглянуть в лицо тому факту, что

помимо "несоответствия характеров" существует еще что-то,

отличающее его от обыкновенных мужчин и женщин. "Крошка

Доррит" написана, как и все его поздние вещи, искренне и не-

много грустно, de haut en bas

. В этих романах Диккенс призна-

ет, что вполне ординарные люди так же гротескны, как Бансби.

Спарклер, одна из самых экстравагантных фантастических фи-

гур, населяющих его книги, — это почти неизмененная фотогра-

фия. Уэгг и Райдерхуд зловещи и внушают ужас в силу того, что

Сверху вниз (франц.).

272

они просто-напросто реальны, тогда как Сквирс и Сайкс — нет. И

обратите внимание: если речи Сквирса и Сайкса написаны со ста-

ранием придать им жизненную достоверность (относительную),

то о речах, которые он вкладывает в уста Уэггу или Райдерхуду,

Спарклеру или тетушке мистера Ф., Диккенс совершенно не

заботится: ведь он знает их как облупленных и прекрасно по-

нимает, что имеет значение, а что нет. Фледжби, Лэмл, Джерри

Кранчер, мальчишка Трэббса, Уопсл и т. д. увидены глазами

мастера. Свивеллер и Манталини — глазами мальчишки Трэббса.

"Эдвин Друд" плох, несмотря на мальчика, швыряющего камни,

Базарда и Ханитандера. Диккенс умер еще до того, как начал

писать этот роман. [Уилки] Коллинз развратил его сюжет-

ностью. И какое филистерство! Полнейший отрыв от великого

гуманистического наследия искусства и философии! Почему бы

не прочесть проповедь об этом?

Дж. Б. Ш.

46.

СЭМЮЭЛУ Л. КЛЕМЕНСУ

Аделфи-Террас, 10

3 июля 1907 г.

Дорогой Марк Твен — чтобы не сказать д-р Клеменс (впрочем,

я всегда считал, что Клеменс — не больше как сырье, это мог

бы быть Ваш брат или Ваш дядя)!

Всего несколько строчек, чтобы извиниться за мое сегод-

няшнее бегство. Было заключено домашнее соглашение насчет

того, что я не должен всецело завладевать Вами, вот я и убрался,

уступив Вас Шарлотте и Максу. Мне было сполна воздано в

кабинете дантиста.

Я хотел спросить у Вас, встречались ли Вы когда-нибудь с

Уильямом Моррисом. Теперь-то я и не стану спрашивать, чтобы

избавить Вас от труда отвечать на мое письмо; отложим это до

той поры, когда я загляну к Вам в Америке. А в голову мне это

пришло вот почему. Как-то раз я присутствовал в доме Морриса

при такой сцене: Моррис с пренебрежением отзывался о Текке-

рее, что вывело из себя одного надменного антидиккенсиста (из

тех, кто считает Диккенса недостаточно джентльменом). С

деланной мягкостью тот спросил, может ли Моррис назвать бо-

лее великого мастера, пишущего по-английски. Моррис, не раз-

думывая, ответил: "Марк Твен". Это чрезвычайно меня порадо-

вало, потому что таково было и мое собственное мнение, а

потом я узнал, что Моррис одержим неизлечимой гекфиннома-

нией. Это тем более примечательно, что Моррис счел бы "Янки

18—01033

273

при дворе короля Артура" богохульством и оторвал бы Вам

голову за один только намек на то, что по части злодейства

современники Жанны д'Арк, возможно, не уступали Вашим

собственным современникам.

Я убежден в том, что будущему историку Америки Ваши

книги будут так же необходимы, как необходимы политиче-

ские памфлеты Вольтера — историку Франции. Говорю Вам

это как автор пьесы ["Другой остров Джона Булля"], в кото-

рой один персонаж, священник, замечает: "Нет на свете шутки

смешнее, чем сказать правду", — Вы помогли мне постичь эту

мудрость.

Всегда Ваш

Дж. Бернард Шоу

47.

Г.ДЖ. УЭЛЛСУ

Хэфод-и-Брин. Ланбедр

14 августа 1907 г.

...Позавчера у меня было интересное приключение. Я заплыл

в море при порядочном волнении; неожиданно начался отлив,

и когда я повернул обратно, то увидел, как берег отодвинулся у

меня на глазах футов на пятьдесят и отодвигается еще на пять-

десят, несмотря на все мои усилия. Вам, конечно, известно, что

в бурном море особенно велики седьмой, восьмой и девятый

валы из каждых десяти. Перед тем как меня понесло в море,

я нырял под эти волны, покуда не устал. Но когда пытаешься

плыть в сторону берега, забываешь подумать о них, и они вдруг

накатывают сзади и захлестывают тебя с головой, так что начи-

наешь задыхаться и захлебываться, а если пробуешь оседлать

гребень волны, что катит к берегу, тебя с непреодолимой силой

тащит в водовороте обратно и накрывает следующей волной.

[Роберт] Лорейн, купавшийся вместе со мной и заплывший

следом за мной в море, разделил мою судьбу. Пять часов (или,

может быть, пять минут) я плыл без малейшей надежды на спа-

сение, просто стараясь подальше оттянуть неприятный момент,

когда я начну тонуть, и видя, как меня относит течением к се-

веру вдоль берега и все дальше в море. Я перестал отчаянно за-

гребать руками, как только убедился, что отлив сильнее меня и

плыть к берегу бесполезно. В голову мне лезли мысли самого

прозаического свойства — я оказался явно не на высоте в драма-

тическом смысле. Главным образом я клял себя за глупость:

зачем я откладывал со дня на день изменение моего устаревшего

уже завещания, которое я привез с собой в Ланбедр специаль-

274

но с этой целью?! Мои дела не приведены в порядок: Шарлотта

овдовеет и так никогда и не разберется с моими переводчиками,

все договоры с которыми в полнейшем беспоряд... черт бы тебя

побрал (это — седьмому валу), надо поднять голову и вдохнуть

воздух, прежде чем накатит восьмой... У, вот он ты, скотина...

теперь девятый — и передышка. Подумать только, как стара-

тельно я нырял под них, когда мы доставали дно! — а теперь даже

не оглядываюсь, услышав шум волны, готовой с ревом обру-

шиться на мой затылок. А где Лорейн? Его тоже унесло? Да, вон

он, борется с волнами, пытается плыть к берегу, но не продви-

гается ни на дюйм; его крутит, как щепку, но в отличие от меня

он не прекращает попыток доплыть. Могу я помочь ему? Боже

ты мой, мне ли сейчас помогать кому бы то ни было?! Снова

седьмой — красноречивое подтверждение. Восьмой — чтобы не

оставалось сомнений. Девятый — менее яростно, и короткое

затишье. Что толку говорить ему, что я держусь из последних

сил, — может, он скажет, что у него дела еще хуже. Лучше сохра-

нять спокойное выражение лица человека, который знает здеш-

ний берег и каждый день плавает вот так ради собственного удо-

вольствия. Могут что-нибудь сделать для нашего спасения люди

на берегу? Ну конечно, нет. Никто из них не знает море так хо-

рошо, как знаю его я, и, раз уж я не могу спасти себя сам, меня

не спасет никто. Лорейну я помочь не могу, а он не может по-

мочь мне. (Такого дурака свалял с этим завещанием!) Все они

там посиживают на камнях или беседуют, собравшись в кружок,

и ничуть не сомневаются в том, что мы наслаждаемся плаванием.

С упоением резвимся в бурунах. Опять седьмой... восьмой...

девятый... Лорейн барахтается в пене — это не вода, а сплошь

пена с прожилками воды, — наверно, совсем выбился из сил, но,

как и я, старательно делает вид, что все в порядке. Я обязан

попытаться спасти его — но что тут сделаешь?! О, тщета благо-

родных намерений и невыразимый укор оценкам своей смелости

и силы, которые делаются в уютной безопасности собственной

постели!.. Седьмой — спасибо, я вполне убежден — но не рань-

ше ли времени ты явился? А, привет — камень! Одно мгнове-

ние — десятую долю секунды — я могу постоять на нем, но это

ощутимая передышка... Черт! Чуть палец на ноге не вывернул о

другой камень или скалу, что бы там ни было, — значит, это та

чертова отмель к северу от пляжа, камни с песком, — снова в

водовороте, снова плыву. Так, достаю до дна (никакого лико-

вания, только огромное физическое облегчение)... а где Лорейн?

Исчез... утонул... Нет, бесполезно: я не могу вернуться и нырять

за ним... Да если бы от моего возвращения в эту пучину зави-

сели судьбы всех царств мира, я не смог бы сделать ни одного

гребка. Наконец-то я достал до дна, и я совершенно разбит,

РАЗБИТ. Разбит, измотан, обессилен.

Я повернулся, чтобы окинуть взглядом море, и увидел Ло-

275

рейна, которого, надо полагать, протащило позади меня дальше,

когда накатили эти последние седьмой — восьмой — девятый

валы. Он брел, спотыкаясь о камни, и вода не доходила ему до

пояса. Поскольку происшествие на этом закончилось, я с обыч-

ной своей бесчеловечной способностью неожиданно переключать

внимание отправился за своими ботинками, которые оставил

напротив того места, где мы вошли в воду. Проходя по возвра-

щении мимо купальной кабинки Лорейна, я небрежно заметил:

"Довольно опасный заплыв". "Да", — сказал Лорейн. Мы до кон-

ца держались так, будто ничего не случилось.

Выводы. Всякий раз, когда вам кажется, что вы на волосок

от гибели, будьте уверены: о приближении смерти говорит вам

воображение, а ваш организм не имеет ни малейшего намерения

умирать. Единственным по-настоящему правдивым литератур-

ным произведением на тему смерти является рассказ американ-

ского солдата, умирающего во время битвы под Геттисбергом.

"Спасли вы свою душу?" — спросил у него полковой священник.

"Разве время сейчас загадывать загадки?" — сказал рассержен-

ный солдат. Если бы кто-нибудь предложил мне тогда провести

дискуссию о религии, о бессмертии души или об этической сто-

роне моей прошлой жизни, я бы собрал последние силы и дал

ему пинка, чтобы не навязывал мне такую бессердечно-фаль-

шивую и неуместную чушь в столь критических обстоятельст-

вах. Ничего подобного ни на миг не приходило мне в голову.

Мои мысли были полностью заняты деловыми хлопотами, кото-

рые причинит моя смерть. Ну и еще я боялся утонуть, боял-

ся не смерти, а неизбежной и неприятной процедуры, чего-то

вроде удаления зуба. Это было единственным личным аспек-

том.

Далее, хотя я опустился до такого состояния абсолютного

эгоизма, которого не испытывал с раннего детства (т.е. когда я

потерял из вида Лорейна и не бросился его спасать), этот край-

ний результат был явно вызван усталостью, а не паникой, ни ма-

лейшего признака которой у меня не было. Вопрос стоял так:

"Неужели ты дашь Лорейну утонуть?" Но ответом на него было:

"Лучше умереть, чем опять бороться с волнами, поднимать со

дна тонну свинца и вытягивать ее на берег". И вместе с тем я не

задыхался, не был даже в растрепанных чувствах. Но я ощущал

смертельную усталость в руках, и, хотя уверенность в безнадеж-

ности попытки спасти его тоже сидела в глубине моего сознания,

главным все же было это ощущение крайнего утомления в ру-

ках, у локтя и в ногах у колена. Впрочем, оно очень быстро про-

шло: после того как я увидел, что Лорейн в безопасности, ус-

талость исчезла. Это было чисто местное переутомление: мои

легкие и сердце работали как часы и испытывали не больше ус-

талости, чем, например, сейчас.

Как я узнал потом, Лорейну пришлось много хуже, чем мне.

276

Хотя пловец я не ахти какой (современный спортсмен, плаваю-

щий в бассейне, и за пловца меня не считал бы), к морю я при-

вычен, купаюсь в нем с мальчишеских лет, и легкие у меня на

редкость хорошие. На поверхности воды я держусь автомати-

чески, качаясь на волнах в любом положении и плывя лишь

тогда, когда мне хочется плавать. Лорейн чувствует себя в воде

не настолько легко и уверенно. Он все время с отчаянной реши-

мостью старался доплыть до мелководья, и большие валы не

только перекатывались через него, устремляясь к берегу, но и

накрывали его с головой, откатываясь назад, чего со мной не

происходило ни разу. Дважды он испытывал такое сильное ис-

кушение прекратить борьбу и пойти ко дну, что устоял только

благодаря упрямому напряжению воли и устремленности к

одной цели — доплыть. Обо мне у него сложилось впечатление,

что я держусь молодцом и что, хотя будет малодушием допус-

тить, чтобы великий мозг Дж. Б. Ш. пропитался соленой водой,

он и сам-то вот-вот начнет пускать пузыри и лучше уж ему

помалкивать. По счастью, это молодой и могучий мужчина; сила

мышц и воля к жизни спасли его. На камнях он, впрочем, здоро-

во порезался в нескольких местах. По его словам, он испытал,

когда спасся, "чувство благодарности". Ни проблеска подобного

чувства не мелькнуло в моей душе. Я осознал безопасность, точ-

но так же как перед этим осознавал опасность, и не испытывал

никаких чувств ни в том, ни в другом случае. Это показывает,

до чего я туп в некоторых отношениях, как Вы сами, несомнен-

но, обнаружили.

Я также делаю вывод — на основании экспериментов, прове-

денных Ирвингом Фишером и Читтенденом в Америке, — что

Лорейн с куда большей легкостью вышел бы из той переделки,

если бы не употреблял в пищу мясо. Но это вопрос спорный.

И все же поразительная разница результатов в пользу вегетариан-

цев, полученная в эксперименте Ирвинга Фишера по измерению

способности держать руки вытянутыми в продолжение длитель-

ного времени, в сопоставлении с тем фактом, что это как раз

тот вид усталости, которую я испытывал, наводит на размыш-

ления. Воздержитесь, Г. Дж., не ешьте мясного.

Только что внимательно перечитал это письмо на пред-

мет устранения любых драматических выдумок. И обнаружил

только одну: выражение "пять часов (или, может быть, пять

минут)". Это напыщенная риторика типа "на мгновение,

показавшееся вечностью". На самом же деле наше чувство

времени, по-моему, оставалось неизменным — в пределах чело-

веческой способности делать автоматическую поправку на со-

стояние тревоги. Когда мы заходили в море, вода покрывала

песок пляжа и доходила до камней над отметкой высшей точ-

ки прилива. Когда мы выбрались на берег, оголилась песчаная

полоса шириною, ну, скажем, в две трети длины Спейд-хауса.

277

Так что рискованная часть купания длилась, по моим расчетам,

больше пяти минут и, вероятно, меньше десяти.

Пока я одевался в купальной кабинке, моему мысленному

взору живо представлялись валы, среди которых я плавал.

Когда я вышел из кабинки и взглянул на реальные волны, они

внушили мне (и Лорейну тоже) невыразимое пренебрежение.

Да это же ничто, сущие пустяки! Слов нет, море немного бурное,

но, боже мой, столько переживаний из-за того, что мы попла-

вали в нем!!! Вздор! Одно воображение... трусость... глупость.

Ну вот, опять меня тащат купаться. К счастью, Шарлотта и

ее сестра не присутствовали при этом происшествии. Они соч-

ли, что погода слишком холодная и ветреная, а море — слишком

бурное, чтобы идти [на пляж].

Всегда Ваш

Дж. Б. Ш.

48.

О. М. ЛЮНЬЕ-ПО

Аделфи-Террас, 10

[Недатировано; прибл. ноябрь 1907 г.]

Дорогой Люнье-По,

Амон прислал мне Ваше возмущенное письмо. Но что толку

писать возмущенные письма мне? Ведь писать — мое métier

описывая свое возмущение, Вы впечатляете меня не больше, чем

впечатлил бы Вас я, вздумай я по-актерски разыграть свое воз-

мущение.

Вы еще не разобрались в ситуации. Я отнюдь не бедный, без-

вестный гений, нуждающийся в помощи défricheur

, — я хищник,

жаждущий пожрать французских артистов и французские теат-

ры, подобно тому как я пожираю артистов и театры в Англии,

Америке, Германии, Австрии и Скандинавии. У меня много де-

нег, а я хочу еще больше. У меня хорошая репутация, а я хочу

еще лучшую. Каждый вечер в театрах играется пять-шесть моих

пьес, а я хочу, чтобы игралось десять. С другой стороны, возь-

мем Вас: у Вас нет за душой ничего, кроме Вашего артистическо-

го таланта и таланта Вашей жены. Ваш театр, "L'Œuvre", — это

лишь звук пустой, фикция. Вы не можете получить пьес у Капю,

Бернстайна и т.п., потому что не выдерживаете конкуренции,

которую составляют Вам Гитри и бульварные театры. Вы пропа-

щая душа без тела. Репутация, которую Вы снискали себе поста-

Ремесло, профессия (франц.).

Здесь: первооткрыватель-интерпретатор (франц.).

278

новками Ибсена и Метерлинка, обрекает Вас всю жизнь знако-

мить парижскую публику с новыми иностранными гениями и

радоваться, когда Вам удается десяток раз заполнить театр (арен-

дованный для этого случая). Все это я знаю. Я сознательно рас-

считывал на слабость Вашего коммерческого положения, а из

Вашей переписки с Амоном я узнал, что Вы не знаете силы моего

положения и, как большинство артистов, не можете тягаться как

делец с хищником-автором и с Société

. Впрочем, я, думается,

мог бы использовать Вас с некоторой выгодой для Вас, рав-

но как и для меня. Вы могли бы хорошо исполнить роль Крофт-

са. Мадам Люнье-По могла бы иметь успех в роли миссис

Уоррен. В случае провала Вы снимете пьесу с репертуара. В слу-

чае успеха я не стану немедленно забирать ее у Вас из сугубой

зловредности, ибо как хищник-акула я отличаюсь не только про-

жорливостью, но и постоянством. У меня имеется не меньше три-

надцати пьес, ни единая из которых не провалилась. Люди с

меньшим престижем, чем у Вас, создавали себе имя в театраль-

но-режиссерских кругах Лондона и Нью-Йорка в силу того, что

ставили только мои пьесы. Благодаря моим вещам "L'Œuvre"

мог бы стать реальностью, а не одним названием. Они могли бы

превратить Вас из руководителя безнадежного предприятия в

режиссера. Они могли бы сделать для мадам Люнье-По то, чего ни-

когда не сделает для нее "Федра". Итак, Вам предоставляется бла-

гоприятная возможность вместе с привилегией писать мне сколь-

ко угодно возмущенных писем. Напишите мне еще одно, а затем —

обдумайте положение. Я покорил Лондон, Берлин, Вену, Нью-

Йорк, Будапешт и Стокгольм, и в свое время я покорю Париж. Не

будет ли для Вас развлечением принять участие в кампании?

Как видите, у меня нет такта, зато у Вас его слишком много,

так что примерное равновесие сохраняется.

Искренне Ваш

[Дж. Бернард Шоу]

49.

Г.ДЖ. УЭЛЛСУ

Адeлфи-Террас, 10

2 марта 1908 г.

Книга ["Война в воздухе"] только что пришла. Просмотрю

ее безотлагательно.

Почему Вы не проконсультировались с опытным воздухо-

плавателем (со мной, например), прежде чем фантазировать о

Общество (франц.). Имеется в виду "Сценическое общество",

279