Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

тель, и вызвала у меня в результате общее переутомление.

Передавайте привет Флоренсу О'Дрисколлу, если снова его

увидите. Память о нем так же свежа, как рыжа его борода.

"Кэшел Байрон", как мне сообщили в октябре, не имеет

успеха. Продано лишь 2500 экземпляров, а следовало продать

минимум 10 000. С тех пор ничего о нем не слыхал. Не могу

больше писать романов: вырос из этого занятия. Следующим

моим литературным детищем — если только у меня найдется для

этого время — станет пьеса. Когда-нибудь я напишу пьесу для

Вас и Дженет Реган — или ее зовут Адой Эчерч? — память у меня

слабовата.

"Тайм" практически находится сейчас в руках Эвелингов,

которые ведут его за Бэкса. Что, если Вам написать статью —

"Наши приключения с "Кукольным домом" в Австралии"? Ее

наверняка можно будет туда пристроить, даже если другие

журналы (которые платят больше — "Тайм" платит авторам по

ставкам, варьирующимся от нуля до пяти шиллингов за страни-

цу) проявили бы по отношению к ней жестокосердие, что,

по-моему, маловероятно.

Пока прощаюсь; пусть никогда не иссякает родник Ва-

шего таланта.

Дж. Б. Ш.

ОСКАРУ УАЙЛЬДУ

Фитцрой-Сквер, 29

28 февраля 1893 г.

Саломея все еще блуждает в своем пурпуровом одеянии в

поисках меня и, боюсь, прибудет форменной изгнанницей,

вся в чернильных клеймах, помятая грубыми руками, бро-

савшими ее в красные тюремные [т.е. почтовые] вагоны, пере-

полненные и грязные... Надеюсь вскоре послать Вам мою

пьесу "Дома вдовца", которую Вы найдете довольно занят-

ной.

УИЛЬЯМУ АРЧЕРУ

Куин-Сквер, 40

Пятница, середина дня [24 марта 1893 г.]

Оставляю Вашу статью, которая, несмотря на ее бесчеловеч-

ность, кажется мне очень неплохой, если не считать одного мо-

210

мента. Сценический успех этих переводных пьес объясняется

тем, что в буржуазной социально-политической действительности

Норвегия является микрокосмом, а Англия — макрокосмом.

Как я Вам не раз говорил, если бы только Вы приобщились к

местной политической кухне, Вы бы сразу поняли, что "Враг

народа" так же задевает чувства в Холборне, как "Кукольный

дом" задевает чувства в Брикстоне и Холлоуэе, которые не ме-

нее ограниченны и провинциальны, чем Норвегия. Девяносто

пять процентов сказанного в ибсеновской пьесе так же верно в

отношении любого английского городка, как и в отношении

Христиании, а остающихся пяти процентов недостаточно для

того, чтобы сделать спектакль хоть сколько-нибудь непонятным.

Вероятно, это в меньшей степени относится к Франции; од-

нако современный торгашеский дух низводит все нации ко

все той же самой буржуазной действительности и поднимает

те же проблемы перед драматургами реалистического (в отли-

чие от романтического) толка. Это делает совершенно беспоч-

венной параллель между Мольером и компанией (в том, что ка-

сается перевода) и Ибсеном, и, по-моему, Ваш долг перед соб-

ственной своей репутацией — показать в статье, что Вы отдаете

себе отчет в существовании такого различия. Даже если не ка-

саться реалистических пьес, драматургия более интернациональ-

на, чем это показало у Вас, ибо большинство сценических

переложений — особенно пользующихся наибольшим успехом —

представляют собой весьма точные переводы. А те, что адап-

тированы сверх всякой меры, терпят провал. [...]

Общий тон статьи исполнен дьявольской недоброжелатель-

ности по отношению к несчастному Скотту и остальным. Может

быть, они этого заслуживают, но, когда состоится юбилейный

шестисотый спектакль "Домов вдовца", Скотт будет отомщен.

Оставляю Вам два корректурных листа, которые отсутст-

вовали в комплекте оттисков "Домов вдовца", посланном мною

раньше. Тут есть два момента, достойных восхищения: во-пер-

вых, хитроумие, с которым я заручился предисловием Уильяма

Арчера, не подвергая себя ни одной из опасностей, погубивших

беднягу Джонса, и, во-вторых, возвышенное предисловие Грей-

на, так ловко ввернувшего, что пьеса "привела в действие ме-

ханизм общественного мнения и КЛАДЕТ КИРПИЧИ" и т. д.

[...]

Не приношу извинений за похищение из "Уорлда" Вашего

материала, так как я строго ограничился лишь той его частью,

которая явно сделана из моей собственной плоти и крови.

Сообщите мне, пожалуйста, собираетесь ли Вы печатать

Гостя" выпусками (или как-нибудь еще), поскольку, как я

вижу, мне придется делать весь том, включая объявления и про-

чее, самому.

Дж. Б. Ш.

211

ДЖЕНЕТ ЭЧЕРЧ

Монмут

4 сентября 1893 г.

Очень рад слышать, что Вы перемените обстановку. А я про-

должаю торчать здесь; места тут кругом удивительно красивые.

Пьеса движется лихо, но свернула в сторону от первоначального

замысла. Я сделал дочку героиней, а мамашу — сугубо предо-

судительной старой шлюхой (не при Вас будь сказано). Великой

сценой станет сокрушение матери дочерью. Я сохраняю старого

распутника, но заставляю его сдерживать себя ввиду постоян-

ного сомнения, не приходится ли героиня ему дочерью. Отец

молодого возлюбленного, неистовый священник, находится в

аналогичном затруднении, так как он тоже старая любовь матери.

Возлюбленный — приятный молодой бездельник, абсолютно

никчемный. Девушка — характер совершенно незаурядный.

Мамаша, которая сама не знает наверняка, кто отец девушки,

держит всех стариков в страхе, сообщая каждому, что отец —

он. Второй акт наполовину закончен и полностью спланирован.

Как движется Ваш вариант?

Дж. Б. Ш.

ДЖ. Т. ГРЕЙНУ

Фитцрой-Сквер, 29

12 декабря 1893 г.

Дорогой Грейн,

Вы просите меня подробней рассказать о пьесе. Так вот,

называется она "Профессия миссис Уоррен". В ней четыре акта

и шесть действующих лиц, из которых ни одно не является вто-

ростепенным. Героиню, Виви Уоррен, будет играть Дженет

Эчерч; героя, Фрэнка Гарднера, — Бернард Гулд; злодея, сэра

Джорджа Крофтса, — Черрингтон, а кто будет играть остальные

три роли, одному богу известно. Самая важная из трех, а по су-

ществу и главная в пьесе — это роль миссис Уоррен, матери Виви

(достаточно зрелого возраста, чтобы иметь дочь лет двадцати

трех), женщины дурной репутации, владелицы двух домов тер-

пимости в Брюсселе и подобных же заведений в других евро-

пейских городах. Исполнять ее должна актриса немалого талан¬

та и наделенная чувством юмора. Еще там есть славный старый

холостяк, Прэд, которого смог бы сыграть всякий, кому по

плечу роль Кейли во "Второй миссис Тэнкерей". А также толс-

212

тый надутый священник, отец героя, довольно неплохая коми-

ческая роль. На нее бы подошел актер вроде Ратленда Барринг-

тона.

Самая большая трудность — это миссис Уоррен. Арчер пред-

лагает мисс Алексис Лейтон, которую я не видел или, во всяком

случае, не помню. Кто-то еще предлагает миссис Бернард Бир.

Самого бы меня устроила миссис Патрик Кэмпбелл. Роль эта

вульгарная, и, если ее вульгарность не будет артистичной вуль-

гарностью тонкой актрисы, а ее аморальность — артистической

аморальностью женщины, пользующейся уважением публики,

этот образ будет невыносимым. У нее там есть две-три легкие и

эффектные комедийные сценки в первом и третьем акте —

поставить их ничего не стоит, какой-нибудь час работы. Во вто-

ром акте у нее имеется очень сильная сцена и еще одна — в чет-

вертом; в обеих этих сценах, идущих под занавес, она делит ус-

пех с героиней, которая и в той, и в другой подает ей реплики.

Эта роль может принести актрисе известность.

Вот если бы раскормить Уэлча до пасторской кондиции, но

при существующем положении вещей роль священника ему ни-

как не подойдет.

По-моему, у пьесы нет ни малейшего шанса получить разре-

шение цензуры на постановку. Как отразится это на наших шан-

сах заполучить театральное помещение? Боюсь, сцена "Опера

комик" недостаточно глубока для одной из сцен во втором

акте.

Искренне Ваш

Дж. Бернард Шоу

Р. ГОЛДИНГУ БРАЙТУ

Фитцрой-Сквер, 29

30 апреля 1894 г.

Милостивый государь,

Ваше письмо только сейчас дошло до меня. Его не пере-

слали из театра, так как каждый день ждали моего прихода.

Нет никакого способа стать театральным критиком. Это

дело случая. Мне, например, ни разу не предлагали подобного

поста, хотя я с большой готовностью занял бы его в любой мо-

мент на протяжении последних восемнадцати лет. Правда, когда

такой случай предоставляется, он предоставляется журналисту.

Ведь редакторы подыскивают кандидата на открывшуюся ва-

кансию из числа людей, уже овладевших журналистской профес-

сией, известных как умелые перья и знакомых с порядками прес-

сы. Если Вы работаете в газете репортером или очеркистом и ув-

213

лечены театром, у Вас, в общем-то, есть возможность сделать

при случае рецензию, когда она позарез нужна, и тем самым за-

рекомендовать себя в глазах редактора в качестве человека с

театральной жилкой. Ну и тогда, если театральный критик

умрет, или перейдет в другую газету, или забросит журналисти-

ку, у Вас появится шанс занять его место, буде Вы проявите

требуемую сноровку. Это обычный путь. Но Вы можете угово-

рить приятеля, начинающего издавать газету или ставшего редак-

тором газеты, без подготовки взять Вас на испытание; однако

это уж целиком зависит от везения — при наличии, конечно,

способности воспользоваться счастливым случаем, когда он под-

вернется. Запомните, для того, чтобы быть критиком, надо не

только чуточку знать свой предмет, но и обладать также лите-

ратурным мастерством, равно как и мастерством профессио-

нального критика: умением анализировать, сопоставлять и т.д.

Я должен был годами оттачивать перо на книжных рецензиях,

репортажах с выставок картин, статьях на социально-полити-

ческие темы, музыкальных обзорах, чтобы подготовить себя к

работе на той должности, которую я сейчас занимаю в редакции

"Уорлд". То, что Вы впервые услыхали обо мне совсем недавно,

еще не дает Вам основания думать, что та репутация, которая у

меня есть, досталась мне легко. Я приехал в Лондон в 1876 го-

ду и с тех самых пор веду борьбу за существование. Даже моя

коротенькая речь с трибуны в "Клубе театралов" была плодом

примерно пятнадцатилетней практики публичных выступлений,

по большей части в самой непрезентабельной обстановке. Я рас-

сказываю Вам об этом, чтобы Вы не подумали, будто трудности,

стоящие перед Вами, — это что-то исключительное и несправед-

ливое, такие мысли могут обескуражить и ожесточить. В Лондо-

не всем начинающим по сорок лет, и у каждого позади двадцать

лет упорной работы в безвестности. Уж поверьте мне, эти двад-

цать лет безвестности — не худшая часть жизни, и Вам, или ко-

му бы то ни было, не надо бояться их.

Я по-прежнему твердо держусь мнения, что человек, в гла-

зах которого театральный спектакль стоит того, чтобы целый

день прождать перед входом в партер, — безумец. Место в пер-

вом ряду партера чего-то стоит, но не таких же жертв! Впрочем,

это только мое личное мнение. Если Вы настолько энтузиаст,

что готовы идти на эти жертвы, я не вправе с Вами спорить.

Все суждения об Ирвинге, Три и "новой школе", которые

Вы приписываете мне, почерпнуты, позвольте Вам заметить,

из газетных статей, написанных людьми, не имеющими никакого

понятия ни обо мне, ни о моих суждениях. Меня больше всего

на свете раздражает весь этот вздор о новых школах, новой

драме и т. д. и т. п. Он причиняет мне много вреда, побуждая

людей истолковывать сугубо драматические пассажи в моих пье-

сах как интерполяции политических взглядов, которых я якобы

214

придерживаюсь. Но даже если бы в пьесе действительно содер-

жались подобные интерполяции, я не признаю за Вами права

нарушать по этой причине тишину и порядок. Если фабианцы

на галерке с удовольствием смотрели мою пьесу — а галерка,

рад Вам сообщить, продолжает с удовольствием смотреть ее и

теперь, когда там больше нет никаких фабианцев, — то зачем

Вам было заходить в своем неодобрении мнимого намека на

королевское семейство так далеко, что они потеряли с Вами тер-

пение? Разве они когда-нибудь мешали Вам наслаждаться патрио-

тическими и верноподданническими рацеями, которыми щедро

приправлены популярные мелодрамы на военные темы? Нам с

Вами наверняка приходилось бывать вместе на премьерах пьес,

содержавших много такого, что противоречило моим полити-

ческим и нравственным убеждениям. Не думаю, чтобы Вы

когда-нибудь видели, как я перебиваю по этому случаю актера

или беспокою моих соседей. Я просто не хожу на пьесы того

сорта, что мне не по нутру.

В заключение позвольте заверить Вас, что я приложил все

старания к тому, чтобы нарисовать Вам подлинную картину то-

го, каков бывает храбрый солдат, знающий свое ремесло, на са-

мом деле. Я искренне хочу, чтобы Вы смогли привести по-

смотреть мою пьесу ветеранов — уж они-то знают, что значит

скакать в атаку на лошади, которая понесла, ждать, когда

интендантство накормит тебя во время боя, или два-три дня

находиться под огнем; уж они бы не приняли мой шоколад

и проч. за глупую шутку, как это делают, по-моему, многие

зрители.

Искренне Ваш

Дж. Бернард Шоу

АЛЬМЕ МАРРЕЙ

Фитцрой-Сквер, 29

11 мая 1894 г.

Дорогая моя мисс Альма Маррей!

Что, что сталось с моей Райной?! Как хватило у Вас духу иг-

рать так для меня — изранить все фибры моего существа?! Куда

делись поэзия, нежность, благородная искренность и волнующий

голос? Куда делась красота мечты о Сергее, чистое сердечное

движение и сочувствие в попытке ободрить иностранца, когда он

отчаивается? То ли Вы стали циником, то ли начитались газет и

уверовали в них, вместо того чтобы верить в свою роль? Я не

нахожу слов, чтобы побольней уколоть Вас: ведь мужчины

215

не могут играть, если Вы их не заставите: это не свойственно

человеческой природе. И полный сегодняшний провал — а это

был полный провал, несмотря на то что публика смеялась шут-

кам, таким же незамысловатым, как когда кто-нибудь плю-

хается на картонку для шляп, — целиком на Вашей совести.

Когда Вы играете как надо, пьеса не может провалиться; когда

же не так, как надо, она не может иметь успех. О, этот первый

акт! Этот чудовищный первый акт! Может ли что-нибудь ис-

купить его? Клянусь, ноги моей никогда больше не будет в теат-

ре. Все мое сердце сплошь утыкано мечами, которые Вы вонзи-

ли в него своими жестокими ручками.

Ваш агонизирующий

Дж. Б. Шоу

10.

ГЕНРИ АРТУРУ ДЖОНСУ

Отель "Уэст-Клифф". Фолкстон

2 декабря 1894 г.

(Ужасно дождливый день)

Мой дорогой Г. А. Дж.,

вот где я, на взморье, закончил одну пьесу и думаю прини-

маться за новую, удобный момент послать Вам обратно мяч.

Все, что Вы говорите, совершенно справедливо — статиче-

ски. А динамически — это в корне неверно. Как и Вы, я пишу

пьесы, потому что мне это нравится и потому что у меня просто

не было такого времени в жизни, когда бы я не придумывал

людей и всяческие сцены. Я не рассказчик: в воображении у

меня возникают картины с действием и диалогом — эти эпизоды

развиваются в силу их собственной жизненности. Уверен, что по

мере того, как я буду продолжать писать пьесы, Вы сами убеди-

тесь: представление обо мне как о доктринере или как о своего

рода театральном Джойсе (известном своими "Научными диа-

логами") ошибочно. Наоборот, я и с традиционной драмой

воюю как раз из-за того, что она доходит в своем доктринерстве

до самой крайней степени догматизма: драматург по рукам и

по ногам связан теориями сценического поведения, так что да-

же не способен четко сформулировать предлагаемое им

традиционно условное решение, а предоставляет смутно дога-

дываться о нем, вследствие чего не может, хоть убей, напи-

сать приличный последний акт. Вот что я обнаружил: когда я

представляю драму чувства в чистом виде, выраженную в остро-

умной манере, она производит прекрасное впечатление, будучи

прочитанной мною для избранных слушателей, сидящих

216

в комнате. Но когда она идет в театре, масса людей, слишком

глупых, чтобы наслаждаться остроумием, и слишком опутанных

условностями, чтобы откликнуться на реальное, в отличие от те-

атрального, чувство, просто не в состоянии увидеть в ней ничего

драматического или забавного; умные же зрители воспринимают

несоответствие между реальным и театральным чувством только

лишь как сатиру на это последнее в гилбертианском духе и, до-

статочно оценив остроумие, жаждут блеснуть своим умом и

провозглашают меня с этой целью чудовищно язвительным

остроумцем с циническим уклоном. Эти умники преобладают

среди зрителей на премьере; соответственно на премьере "Ору-

жия и человека" я испытывал любопытное чувство: налицо,

казалось бы, безумный успех, зал покатывается от хохота, гром

аплодисментов, бесконечные вызовы, опьяненные всем этим ак-

теры и актрисы готовы потерять голову, и только я, один-един-

ственный человек в целом театре, знаю, что все это — ужасный

провал. То же самое происходит теперь в Бостоне, Филадель-

фии и т. д.: от меня в этой постановке не больше, чем от Шекс-

пира в "Катарине и Петруччо" Гаррика. Конечно, иногда я встре-

чаю человека, которого тронула моя пьеса или какая-либо ее

часть, сыгранная хоть сколько-нибудь лучше, чем рождествен-

ский фарс, но что касается широкой публики, которая и поку-

пает билеты в театр, то потребуется еще долгая борьба за нее, в

ходе которой мои пьесы придется ставить вопреки всем эконо-

мическим соображениям, иной раз потому, что в них будут

неотразимо привлекательные роли, иной раз потому, что Пинеро

не успеет закончить к сроку заказанную ему пьесу, иной раз по-

тому, что я не стану требовать аванса, а иной раз потому, что

Природа не захочет полностью подчиняться театральной кассе.

Ну, тут Вы сразу обнаружите ужасную самонадеянность в

моем допущении, что я гений. Но что мне делать — из какого

другого допущения должен я исходить, чтобы вообще писать

пьесы? Обнаружите Вы и еще одно допущение: что публика,

которая и через двадцать лет будет публикой, все-таки разглядит

чувство и реальность там, где сейчас она не видит ничего, кроме

чисто интеллектуальной пикировки и сатиры. Ведь так происхо-

дит всегда. Вы должны помнить мой опыт музыкального крити-

ка. Мне хорошо памятно время, когда даже тонкие музыканты

не могли расслышать ни единой мелодии в "Лоэнгрине", не го-

воря уж о "Мейстерзингерах", а оратория Шпора и Мендельсона

и моцартовская "12-я месса" считались верхом музыкальной

возвышенности и глубины. Публика и сегодня остается такой же

дурой (в известном смысле), какой она была тогда, но теперь

она знает, что произведения Вагнера — это сплошная мелодия,

сплошное чувство, тогда как те другие вещи — на девять десятых

пустая форма. Поэтому я совершенно уверен в том, что, если

мои сочинения хороши (единственное допущение, исходя из

217

которого я могу продолжать сочинять), все чудеса непременно

свершатся и окажется, что мне имело смысл писать пьесу, чтобы

заработать на ней 150 фунтов, или вовсе ничего не заработать и

положить зубы на полку, или занимать у Вас, как у Листа, все

свободные деньги.

А теперь — о политике. Как можете Вы быть всерьез убеж-

дены в ее бесплодности, пока не полюбили ее и не обнаружили,

что эта любовь бездетна? Или пока фактически не поработали на

политическом поприще, пройдя весь курс ученичества начинаю-

щих политиков? Вы должны доверчиво проглотить все полити-

ческие формулы, чтобы узнать их истинный вкус и их действие

на организм. Политика — это такая же составная часть жизни,

как азартная игра или поэзия, и нет ничего поучительней, чем

наблюдать, насколько бессильны вызвать действие политиче-

ские мнения, которых люди придерживаются в мыслях, и на-

сколько сильны и действенны политические предрассудки, жи-

вущие в чувствах людей. Я политик в силу того, что жизнь реа-

лизуется только через энергичное функционирование во всех

направлениях; на трибуне и за столом заседаний я нахожу

благоприятные возможности для того, чтобы вволю поупраж-

нять те свои способности, которые в противном случае атрофи-

ровались бы от неупотребления. Я одержим свойственным

всякому художнику страстным стремлением к яркой, интен-

сивной жизни, широте и разнообразию опыта, и я уже обнару-

живаю, как драматург, что могу сразу добраться до сути дела

там, где писатель с чисто литературными интересами пробав-

ляется бесцветными банальностями.

Ну как, теперь-то Вы начали понимать, о Генри Артур Джонс,

что Вам приходится иметь дело с человеком, который привык

думать о себе как об одном из величайших гениев всех времен —

точь-в-точь как по необходимости думаете о себе Вы сами?

Может быть, мы обманываемся на свой счет, но, если бы мы счи-

тали себя заурядными малыми с проблеском таланта, это был бы

уж полнейший самообман.

Задумывались ли Вы когда-нибудь всерьез о судьбе Диккен-

са? Не кажется ли Вам, что его последние (и самые великие)

произведения были бы гораздо более великими, обладай он

систематическим философским, историческим, экономиче-

ским и, главное, эстетическим образованием Гёте? Согласен, это

трудный вопрос, но, право же, человека такой прекрасной души

можно было бы избавить от обвинения в том, что он филистер,

обжора и высокомерно-невежественный политиканствующий

репортер?

Дж. Бернард Шоу

218

11.

ДЖЕНЕТ ЭЧЕРЧ

Фитцрой-Сквер, 29

20 марта 1895 г.

Вижу, что почта уходит сегодня, а следующая будет через

два дня. Поэтому прерываю работу для "Сэтердей ревью",

чтобы черкнуть Вам несколько слов по поводу одного-двух мо-

ментов, о которых забыл Вам сказать.

Прежде всего, и это самое важное, Вы должны немедлен-

но по получении сего письма послать за парикмахером и

велеть ему обрить Вам голову наголо. Затем раздобудьте кашта-

новый парик, соответствующий естественному цвету Ваших соб-

ственных волос. Кандида с золотистыми волосами маловероят-

на, но Кандида с крашеными золотистыми волосами просто не-

возможна. Кроме того, Ваши волосы не должны ни виться, ни

пушиться. Закажите в фотографическом ателье снимок како-

го-нибудь римского бюста — скажем, Юлии, дочери Августа и

жены Агриппы, из галереи Уффици во Флоренции — и возьмите

его за образец или, вернее, за исходный пункт для себя. Вы

должны носить волосы на прямой пробор и быть мягкой, благо-

разумной, добропорядочной, исполненной достоинства и похо-

дить на мадонну. Если Вы унизитесь до такой вульгарности,

как быть в этой роли хорошенькой женщиной или, того хуже,

женщиной с развязными манерами (как в той роковой сцене

ужина в "Умнице Алисе", явившейся истинной причиной божьего

гнева, который обрушивался на Вас после этого столь долгое вре-

мя), Вы пропали. Вот десять необходимых качеств, которые долж-

ны лежать в основе всего Вашего исполнения: 1 — достоинство, 2 —

достоинство, 3 — достоинство, 4 — достоинство, 5 — достоинство,

6 — достоинство, 7 — достоинство, 8 — достоинство, 9 — достоинст-

во и 10 — достоинство. И малейшая попытка с Вашей стороны

напустить на себя важный вид будет совершенно губительной.

Имейте в виду, Дженет Эчерч, Ваша задача — исполнить роль.

Вам не следует добиваться успеха. Нью-Йорк не должен ничего

заметить; пусть скажет: "Ну да, конечно" — и спокойно идет

домой. Если он закричит: "Ура!", то, значит, Вы просто-напросто

популярная актриса, т. е. такая персона, с какими я совершенно

не желаю знаться. Вы должны строго ограничить себя выполне-

нием своей задачи и делать это пунктуально и прилежно, не

поддаваясь никаким искушениям добиться успеха для себя, для

меня или для пьесы. Провалится пьеса или нет, станут Вами вос-

хищаться или нет — не имеет значения. Достаточно, если Вы за-

воюете уважение публики и Ваших коллег актеров, а Вы не пре-

минете его завоевать, если только будете, не отвлекаясь, делать

свое дело. А не понравится людям "Кандида" — не расстраи-

219