Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

кусил бы тех, кто притворялись светскими людьми. Полковни-

ки, которые развлекали меня, производили вполне благоприят-

ное впечатление. Я считал, что мое общение с генералитетом

ограничится обедом с Хейгом и поездкой вместе с ним на вы-

ставку пиротехники, однако он настоял, чтобы я встретился

с Ролинсоном, длительная беседа с которым состоялась у меня

на следующий день.

Я понимал, что наш разговор должен будет остаться в тай-

не, они же, со своей стороны, попытаются отделаться от меня

маловажными или общеизвестными сведениями. Однако вопре-

ки ожиданиям они держались со мной совершенно искренне.

Хотя они должны были бы знать, что никакая цензура не в силах

заткнуть мне рот, говорили они с такой подкупающей откро-

венностью, что я при всем желании не смог бы сообщить прессе

ни слова о нашей беседе.

Хейг представлялся мне образцом британского джентль-

мена и усердного служаки, которого с детства приучили никогда

и ни в чем не сворачивать с проторенного пути. К нововведениям

он относился недоверчиво, с опаской, считал их в военном от-

ношении ненадежными, зато свято верил в непререкаемость

воинского устава. Вместе с тем это был честнейший и благород-

нейший человек. Когда я наблюдал за ним, мне казалось, что

война продлится еще лет тридцать и он будет безукоризненно

выполнять свои обязанности до тех пор, пока вместо него не

назначат другого главнокомандующего.

Ролинсон, в котором Хейг, судя по всему, души не чаял,

был абсолютно на него не похож, если только два британских

офицера могут быть не похожи друг на друга. Ролинсон не был

догматиком, у него был живой и достаточно гибкий ум. Он был

чистосердечен, держался естественно и не питал штабных иллю-

зий в связи с возникшей на фронте не очень-то обнадеживающей

ситуацией: недавнее наступление на Сомме не только не дало ни-

каких результатов, но и со всей очевидностью доказало, что даже

после мощного артобстрела и минирования губительно бросать

пехоту на колючую проволоку под ураганный пулеметный огонь.

В действующих войсках я ни разу не видел ни одного бес-

толкового офицера: в живых к тому времени остались, как вид-

но, только самые надежные. Мне запомнились серьезные лица

суетливых старых служак, которых я мельком видел в учеб-

ном лагере под Этаплем. Со стороны могло показаться, что они

важничают; на самом же деле они были преисполнены чувством

долга перед родиной. Они все время рвались в штаб со срочными

донесениями, а их подчиненные под любым предлогом стреми-

лись вызвать их оттуда. Они честно делали свое дело и искренне

верили, что вносят посильный вклад в грядущую победу, но,

право же, от них было бы больше толку, останься они в Англии.

В том же Этапле я был свидетелем того, как сержанты обу-

130

чают новобранцев обращаться со штыком; их наставления, по

идее, должны были вызвать у рекрутов кровожадные чувства,

а вызывали лишь добродушные улыбки. Вообще, вид у ново-

бранцев, многие из которых еще не получили форму и носили

очки, был сугубо штатским, отчего военное учение приобретало

характер веселого аттракциона. Меня провели по траншее, где

взорвалась бомба со слезоточивым газом, и я вышел оттуда, ры-

дая навзрыд. В целом же в Этапле было неинтересно, как, впро-

чем, и всюду, где не рвались снаряды.

Я задержался на фронте на один лишний день, чтобы встре-

титься с сэром Олмротом Райтом в Вимре и в Булони. В его

полевом госпитале оперировали где придется и как придется,

однако раненые были так счастливы попасть из холодных

окопов в теплые постели, что, несмотря на жуткие операции, об-

становка в госпитале царила приподнятая. С Райтом было, как

всегда, необыкновенно интересно, но. когда я поздравил его с

успешной обработкой ран физиологическим раствором по его

методу, он посмеялся над моей наивностью: в кровавой мясо-

рубке не до изысканных научных хирургических экспериментов.

Ночь на аэродроме в Робер-Лорен, который показался мне

отличной мишенью для немецких асов, прошла бы без проис-

шествий, если бы командир эскадрильи, показывая мне сигнал

воздушной тревоги, под которым значилось "Гунны!", не нажал

нечаянно на кнопку. Прежде чем он успел объявить, что трево-

га ложная, в воздух поднялся "странствующий рыцарь" и в тече-

ние часа метался по небу в поисках несуществующего врага. К

чести человека одной со мной профессии, должен добавить, что

командир эскадрильи был известным актером. То, что своей

эскадрильей он командовал играючи, не вызывает у меня ника-

ких сомнений. Что такое война для человека, который играет в

современной комедии!

Вернувшись домой и скинув сапоги, я стал думать, как бы

написать в "Дейли кроникл" о своем пребывании на фронте

таким образом, чтобы и военной тайны не выдать, и приуныв-

шего читателя взбодрить. Захлебнувшееся британское наступле-

ние, приведшее к огромным потерям; разрушенные города на

побережье, о героической обороне которых трубили газеты;

смерть английских парней, которых бросили в самое пекло для

поддержки французского наступления, так и несостоявшегося;

разбомбленные города и торпедированные корабли; фургоны

Красного Креста, набитые изуродованными телами; "чистки"

гражданского населения из-за растущей потребности в пушечном

мясе и, как следствие, все менее тщательный медицинский ос-

мотр и все более беспощадный трибунал; а главное,

превращение бездумного патриотического порыва в другую

крайность — в столь же бездумное разочарование — все это впол-

не можно было бы использовать как для пропаганды пацифиз-

131

ма и антиимпериализма, так и в совершенно противоположных

целях. Но ни та, ни другая возможность воздействовать на об-

щественное мнение меня не устраивала.

Своими фронтовыми впечатлениями я поделился с читателя-

ми в трех статьях, опубликованных в "Дейли кроникл". Могу

сказать только, что по отношению к самому себе я был таким

придирчивым цензором, что власти выдвинули всего два возра-

жения. В одном месте меня обязали заменить слово, оказавшее-

ся специальным военным термином. А в другом цензору не по-

нравилось описание немецких военнопленных, из которого яко-

бы следовало, что они занимаются принудительным трудом. В

этом абзаце я заменил буквально пару слов, и все остались до-

вольны. Больше придирок не было.

В качестве постскриптума приведу два документа. Пер-

вый — отчет в "Таймс" о заседании парламента, отрывок из ко-

торого я вырезал себе на память:

МИСТЕР БЕРНАРД ШОУ НА ФРОНТЕ

("Таймс", 9 мая 1917 года)

В ответ на вопрос мистера Ханта (графство Шропшир, Лад-

лоу) мистер Макферсон (Лондон) заявил: "Насколько мне из-

вестно, у нас не только не возбраняется, но и всячески поощряет-

ся выезд на фронт известных писателей и публицистов. Пригла-

шения им выдаются Отделом печати и Генеральным штабом.

Мистер Джордж Бернард Шоу недавно выезжал на француз-

ский фронт, воспользовавшись именно таким приглашением".

Майор Хант, однако, поинтересовался, известно ли уважае-

мому члену парламента, что не кто иной, как мистер Джордж

Бернард Шоу (см. "Сан-Франциско буллетин" от 2 ноября 1914

года), советовал английским солдатам стрелять в своих офице-

ров, и не кажется ли мистеру Макферсону несколько странным,

что такому человеку разрешается выезжать в действующую

армию.

"Этот факт мне неизвестен, — признал мистер Макферсон, —

однако я всегда полагал, что всякий, побывавший на фронте,

возвращается на родину, преисполнившись еще большего рвения

помочь британской армии, чем и гордится". (Аплодисменты.)

Второй документ — официальный ответ Министерства оборо-

ны на запрос мистера Арнольда Уайта, пожелавшего узнать, поче-

му меня выпустили на фронт.

Вот он:

Министерство обороны, 24 марта

Уважаемый сэр,

132

нижеследующим подтверждаю получение Вашего письма от

6 марта 1917 года. Сообщаю, что дело, о котором Вы нас инфор-

мировали, тщательно расследовано, однако ни в чем предосу-

дительном офицер по имени Шоу не замешан.

Готовый к услугам

(по поручению генерал-лейтенанта)

Е. У. Энглхарт

IX. В РОССИИ

Когда Ленин пришел к власти, мистер Уильям Рэндолф

Херст сделал мне очень заманчивое предложение: поехать в

Россию и описать то, что увижу. Тогда, однако, я отказался, так

как прекрасно понимал, что капитализм в России уже разрушен,

а коммунистический рай еще не наступил. В СССР я попал толь-

ко в 1931 году, когда прилив начался опять.

В течение десяти дней мне обеспечили превосходные условия

для жизни и путешествий, и я ни разу не столкнулся с чудовищ-

ной бедностью, царящей в нищих кварталах капиталистических

городов, хотя советское правительство открыто признает свои

ошибки. Мне советовали ехать в Россию в сентябре или в ок-

тябре, но я не послушался и поехал в июле. Это самое жаркое

время, театры и опера закрыты. Когда собираешься в Россию,

друзья уговаривают не ехать. Это опрометчиво, говорят они, вы

умрете с голода. Вас съедят вши. Вас заберут в Чека и расстре-

ляют или, как выражаются сами русские, "ликвидируют". Всех

женщин в вашей группе "национализируют". Вы увидите не то,

что захотите, а то, что вам подсунут, у них это называется "по-

темкинские деревни". Но, несмотря на все уговоры, вы все рав-

но едете, чтобы потом сказать: я поехал туда, куда бы никто,

кроме меня, поехать не осмелился.

В Москву я ехал поездом трое суток, через Брюссель, Бер-

лин и Варшаву. Когда мы въехали в Россию, я заплатил за два

билета, чтобы ко мне никого не подсадили; дело в том, что в

русских спальных вагонах два места, хотя сами купе — для

пассажира моих габаритов по крайней мере — более роскошны

и уютны из-за широкой путевой колеи (в западных узкоколей-

ных поездах Россию не завоюешь).

На границе поезд проезжает под аркой, на которой зна-

чится: "Коммунизм навсегда покончит с границами". Не сомне-

ваюсь, что так оно и будет; пока же этот лозунг напоминает о

том, что пора доставать паспорта. И вот наконец вы в России и

готовитесь к самому худшему.

На самом деле все не так уж плохо. Здешнее время опере-

жает летнее английское (и европейское) на два часа, однако

никто вас не торопит: московский поезд отойдет еще очень не

133

скоро. Вы проходите таможню и объявляете, сколько у вас с

собой денег — больше 30 фунтов или 150 долларов провозить

нельзя. Можно, правда, поменять ваши деньги на рубли, но за

один фунт вы получите всего десять рублей. Затем вы идете в

только что построенный огромный зал ожидания и, к своему

удивлению, обнаруживаете, что его стены увешаны картинами

религиозного содержания, прямо как в Скуола-ди-Сан-Рокко

в Венеции. Под религией, конечно же, я подразумеваю не хрис-

тианство, а марксизм. Если вы англичанин, то в этот момент с

болью в сердце вспоминаете, что, когда Дж. Ф. Уоттс, величайший

из викторианских живописцев, предложил безвозмездно укра-

сить таким же образом лондонский Северо-Западный вокзал,

его предложение было с презрением отвергнуто на том основа-

нии, что в таком зале ожидания будут собираться одни бездель-

ники. Но Советская власть придерживается на этот счет другого

мнения — во всяком случае, советским художникам за такие

картины даже деньги платят.

Поскольку в нашем распоряжении было еще мною времени,

мы прошлись по соседней деревне. Русская деревня так ужасна,

что можно понять коммунистов, которые сжигают ее, как толь-

ко уговаривают жителей вступить в колхоз и жить по-человечес-

ки. Англичане, привыкшие к красоте и уюту сельской жизни,

сделали бы это гораздо раньше. Представьте себе собачью

конуру, как в Бробдинтнеге, из грубого, темного, некрашено-

го дерева. В такой конуре и ютится русский крестьянин. Внутри

громоздкий открытый стенной шкаф, откуда исходит спертый за-

пах, и печь, на которой спят, когда холодно. Много мебели в из-

бе не держат, чтобы оставалось место для домашнего скота, с

помощью которого крестьянин обрабатывает свой клочок зем-

ли. Если вы хорошо одеты, то хозяин будет вам низко кла-

няться — многократно и истово. Если же вы снизойдете до раз-

говора с ним, он схватит вашу руку, запустит ее за окладистую

бороду и начнет осыпать поцелуями, говоря при этом всякие

ласковые слова. Очень может быть, такой крестьянин покажет-

ся вам более симпатичным, чем чисто выбритый колхозный ме-

ханизатор, но совершенно очевидно, что Советская власть дейст-

вует в интересах цивилизации, когда сжигает избу и "ликвиди-

рует" его самого.

Эти конурки разбросаны на большом расстоянии друг от

друга по обеим сторонам широкой грязной дороги. Здесь нет ни

больших домов, ни магазинов, а конурки отличаются лишь но-

мерами и табличками на некоторых из них, где аляповато

изображены топор и ведро, которые означают, что хозяин дома,

вооружившись этими предметами, готов потушить любой пожар

в округе.

Возвращаясь на станцию, мы обогнали несколько изможден-

ных плохо одетых женщин, тащивших тяжелые мешки и имев-

134

ших вид ничуть не более счастливый, чем у всякого европейско-

го крестьянина, которого жизнь превратила во вьючное живот-

ное. Возле самой станции нас ожидал сюрприз. На каком-то сель-

скохозяйственном агрегате неизвестного мне назначения раз-

местилась в два ряда, один под другим, группа девушек. Каж-

дая из них была вооружена длинной лопатой. На ногах у них не

было ни чулок, ни носков, ни обуви, и держались они, в том чис-

ле и самые стеснительные, настолько раскованно, с таким подку-

пающе залихватским видом, что мы тут же остановились и всту-

пили с ними в беседу. Говорила с нами в основном одна девуш-

ка, самая бойкая и находчивая, но дальше примитивных вопро-

сов и односложных ответов наш разговор, к сожалению, так и

не продвинулся: наши идиотские шуточки ставили их в тупик.

Мы выяснили только, что в свой выходной день они вызвались

бесплатно работать на железной дороге, а лопаты им дали для

разгрузки товарных вагонов.

Пока мы болтали и спорили, подошел товарный состав. В

ту же секунду девушки спрыгнули на землю и бросились к поез-

ду с грацией и мощью, которая восхитила бы самого Дягилева.

Это был единственный русский балет, который мы видели в

России, что оказалось большой удачей для коммунистов, ибо,

посмотрев его, мы стали скептически относиться к избитым

нападкам врагов Советской власти, уверявших, что в России

бесплатный труд по выходным дням не добровольный, а при-

нудительный. Какая огромная разница между девушками, кото-

рые бросились разгружать вагоны с лопатами наперевес, и ста-

рорежимными женщинами с мешками!

Итак, еще двенадцать часов в русском поезде, русский обед,

русский завтрак, ночь в русском спальном вагоне — и мы в

Москве. Несмотря на Кремль и величественные соборы, Моск-

ва — город вполне домашний. Уютом отдает даже от ее времен-

ной невзрачности — свежая краска, как видно, пятилетним пла-

ном не предусматривается. В городе переизбыток людей и не-

достаток трамваев; в вагон, рассчитанный на двадцать четыре

человека, втискивается как минимум пятьдесят. Дворцы вы-

мерших миллионеров переполнены (в каждой комнате живет

столько человек, сколько встает кроватей), а вот храмы, как и

в Лондоне, безлюдны; москвичи больше не верят в попов и не

ходят молиться, а церкви сносят — вместо них строятся учрежде-

ния и жилые дома. Уединиться в Москве так же сложно, как в

английской или американской казарме, на военном корабле, в

трущобах или в рабочем квартале. Хотя москвичу могут поза-

видовать те несчастные, которые в Лондоне и в Чикаго, не го-

воря уж о городах победнее, вынуждены отдавать четверть

своей мизерной зарплаты за ночевку в сырых подвалах, я соб-

ственными глазами видел, как в Москве судили человека, ко-

торый "посмел" присвоить целую комнату. Подобной роскоши

135

могут удостоиться лишь те немногие, кто принадлежит к интел-

лектуальному пролетариату...

Впрочем, жилищные проблемы меня лично не касались.

Мой номер-люкс в "Метрополе" состоял из просторной гости-

ной, спальни, ванной комнаты со всеми удобствами и прихожей

с вешалкой для пальто и шляп. В Ленинграде, в гостинице

"Европейская", меня ожидали еще более роскошные апарта-

менты. В Государственном банке меня заверили, что оплатят

мои чеки на любую сумму.

За все десять дней в мою честь ни разу не играл оркестр,

не подымали флагов и даже не выкрикивали приветствий на ули-

це, хотя, надо признать, носились со мной, как с Карлом Марк-

сом, а один раз, когда мне исполнилось семьдесят пять лет,

устроили грандиозный прием (что-то среднее между митингом,

банкетом и концертом) в Дворянском собрании, которое вме-

щает четыре тысячи человек и которое было в тот день перепол-

нено. Речи были короткими. Певица вышла в вечернем платье,

что выглядело невероятным анахронизмом. Зато один из высту-

павших даже не потрудился надеть пиджак, и это совершенно не

бросалось в глаза. Очень живописен был председатель в тяже-

лой черной кожаной куртке и в кепке. Выступал Луначарский.

Он и Литвинов часто сопровождали меня, потому что, как вско-

ре выяснилось, им впервые представилась возможность увидеть

собственными глазами успехи Советской власти. Мне был ока-

зан на редкость сердечный прием, при этом обращались со мной

просто, без церемоний и демагогии, что было особенно приятно.

Больше всего запомнилась встреча со Сталиным. Часовой

в Кремле, спросивший, кто мы такие, был единственным сол-

датом, которого я видел в России. Сталин сыграл свою роль

безупречно, принял нас как старых друзей и дал нам выговорить-

ся. Нас было четверо: лорд Астор с супругой, Филл Керр, лорд

Лотиан, и я. Сопровождали нас Литвинов и еще несколько рус-

ских. По дороге мы миновали ряд кабинетов. В каждом из них

за письменным столом сидел чиновник. И у каждого наверняка

заряженный револьвер в ящике стола, решили мы.

Беседа началась с яростных нападок леди Астор, сообщив-

шей Сталину, что большевики не умеют воспитывать детей.

Сталин сначала несколько опешил, но затем сказал с презри-

тельным жестом:

— У вас, в Англии, детей бьют.

Но леди Астор не унималась, она посоветовала Сталину не

валять дурака (смысл ее слов был именно таким) и послать в

Лондон на стажировку к Маргарет Макмиллан какую-нибудь

толковую женщину. Пусть учится, как надо обращаться с пяти-

летними детьми, одевать их, воспитывать. Сталин тут же запи-

сал адрес детской школы в Дептфорде. Мы решили, что он сде-

лал это из вежливости, однако не успели мы вернуться на роди-

136

ну, как в Лондон приехала толковая женщина, а с ней еще пол-

дюжины таких же. Все они горели желанием поскорее перенять

ценный опыт, и леди Астор ничего не оставалось, как отправить

их в Дептфордский детский лагерь, на который она пожерт-

вовала немалые средства.

Что же касается лорда Астора, то он пытался внушить Ста-

лину, что многие англичане питают к Советской власти самые

теплые чувства и в будущем взаимопонимание между нашими

народами будет, несмотря ни на что, крепнуть. Он так увлекся,

что я вынужден был вмешаться и предупредить Сталина, что

Ллойд Джордж, непримиримый враг большевизма, отнюдь

не одинок. Я спросил Сталина, слышал ли он когда-нибудь про

Оливера Кромвеля и его завет, сохранившийся в припеве

хорошо известной в Ирландии песни:

Верьте в Господа, ребята,

Но порох храните сухим.

Сталин ответил, что порох он непременно будет хранить

сухим, а про Господа промолчал. Тогда я спросил, не соби-

рается ли он пригласить в Москву мистера Черчилля. Когда он

ответил, что будет счастлив видеть мистера Черчилля в Москве,

мне показалось, что в его добродушном голосе появились ядо-

витые нотки.

Я очень позабавил Сталина, откровенно признавшись ему,

что воспринимаю большевизм как религию. Россия — религиоз-

ная страна. Они решили, что мы шутим, когда говорим, что Тре-

тий Интернационал — это Церковь, однако мы и не думали шу-

тить. По своему религиозному воздействию Третий Интернацио-

нал, на мой взгляд, очень похож на Фабианский социализм.

Когда, уже за полночь, мы выходили из Кремля, нам пока-

залось, что аудиенция продолжалась немногим больше получаса.

На самом же деле мы пробыли у Сталина два часа тридцать пять

минут.

Тем туристам, которые, как и я, любят ходить по музеям

и церквам, в Ленинграде и в Москве понравится. Русская рево-

люция, которую мирной уж никак не назовешь, обошлась, как

это ни странно, без вандализма и грабежа. Обойдя бесконечные

картинные галереи и сокровищницы и заключив, что все шедев-

ры искусства спасены, тогда как жизнь людей не ставилась ни во

что, я повернулся к своим сопровождающим и с презрением

сказал:

— Называете себя революционерами, а сами храните это доб-

ро! На Западе его бы растащили или уничтожили до последней

унции золота, до последнего мазка краски. Стыдитесь!

Я сравнивал также совершенно неповрежденные русские

церкви с обезображенными английскими, от которых не оста-

137

лось бы камня на камне, не будь у большинства из нас руки

коротки. При этом наши разрушители соборов были религиоз-

ными фанатиками, а коммунисты относятся к так называемой

религии с нескрываемым презрением.

И все же Церковь — проблема для Советской власти. Три

великолепных храма в Кремле и еще несколько за его преде-

лами сохраняются в качестве музеев и открыты для посещения,

но остальные своим запустением напоминают лондонские церк-

ви, где нередко размещаются магазины и гаражи. Никто в них не

ходит, да и общественное мнение настроено против. Одна такая

московская церковь, огромная, некрасивая, с позолоченным

куполом (меня уверяют, что он из чистого золота, но поверить

в это невозможно), намечена на слом, на ее месте будет воз-

двигнуто какое-то государственное учреждение. Неподалеку

находится небольшая церквушка. Когда я вошел, шла служба. Мо-

лились прихожане с таким рвением, так истово валились на коле-

ни и били поклоны, так набожно подвывали священнику, что в

Вестминстерском аббатстве их сдали бы в полицию и оштрафо-

вали за "непотребное поведение". Но их было очень мало, вместе

со мной максимум человек пятнадцать. Правда, бывает и мень-

ше. (Как-то я заглянул в англиканскую церковь и не поверил

своим глазам: на проповеди пастора присутствовали всего

двое — служка и какая-то набожная дама.) Побывав в церквуш-

ке, я убедился, что пятнадцати прихожан вполне достаточно,

чтобы сохранить храм, и что богослужение является в России

таким же законным, как и в любой другой стране, хотя русские

вожди не притворяются, будто верят в то, во что современные

политики их ранга в принципе верить не могут, и запрещают рели-

гиозное воспитание детей, даже собственных. Вырастут — решат

сами, верить в бога или нет.

Существуют даже так называемые антирелигиозные му-

зеи, которые бы привели в неописуемый восторг Мартина Лю-

тера и всех твердокаменных протестантов от Белфаста до Фила-

дельфии. По сути дела, это исторические музеи, где посетителей

знакомят с кознями духовенства и ужасами религиозных

преследований. Среди экспонатов есть мумии, нечто вроде свя-

тых мощей в церквах Бремена и Дублина. Выставлены они для

того, чтобы продемонстрировать, что ничего чудодейственного

в них нет и что наши с вами тела можно сохранить ничуть не ху-

же, чем тело Сен-Клера Ассизского. Любой русский мальчиш-

ка скажет вам, что бога нет; однако, уяснив себе, что он попрос-

ту повторяет первый догмат англиканского вероисповедания,

вы несколько успокаиваетесь относительно спасения его души.

Как только революция побеждает, начинается истребление

революционеров. Странное в этой связи впечатление произво-

дит Музей революции в Москве, созданный для увековечения

памяти героев и мучеников, пострадавших или погибших в

138

борьбе социализма с капиталистическим империализмом, продол-

жавшейся семьдесят лет, прежде чем пролетариат в России одер-

жал победу в 1917 году. Со многими из них я был лично знаком.

В сюртуках, с длинными бородами, они выглядели ужасно

солидно, а по сравнению с русскими комиссарами — как-то бес-

помощно. Они выступали с речами, писали воззвания, попада-

ли в тюрьмы, их избивала "буржуазная" полиция. А женщины,

существа более практичные, даже убили нескольких тиранов,

которые слишком много себе позволяли. Такой женщиной бы-

ла, к примеру, Спиридонова. Я забыл имя отпетого мерзавца,

которого она застрелила, когда стало совершенно ясно, что его

смерть столь же необходима, как смерть кобры, заползшей в дет-

скую, и что больше никто не берется за это дело. Потом ее му-

чили, избивали до потери сознания; вероятно, решили, что смерть

была бы для нее слишком мягким наказанием. А какая была

женщина! Изящная, стройная, благородная. Одевалась всегда

строго, как будто приглашена на воскресный обед к английско-

му приходскому священнику. Что же должна была она, героиня

революции, дожившая до ее победы, подумать о безжалостном

притеснении революционеров? Мы знаем, как к этому относил-

ся Кропоткин, мягкий, благородный, похожий на Христа

Кропоткин. (Ему бы самому сравнение с Христом не понрави¬

лось.) Я знаю, как относилась к этому дочь Толстого. Она сама

мне рассказывала, во что превратилась богатая земля в резуль-

тате советской экспроприации и преследования кулаков. В ка-

кой упадок и запустение пришли ее родные места, где она роди-

лась и выросла и где трудолюбивый крестьянин собирал бога-

тый, по меркам царского времени, урожай. Ей трудно было

простить это большевикам, и она была абсолютно права, ибо

истребление кулаков, как и преждевременная конфискация

частных магазинов, было грубой антифабианской ошибкой.

Я побывал у Крупской, вдовы Ленина, самой замечательной

вдовы на свете, женщины, которую обожали дети и почитали

ученые. Говорили, что она так резко раскритиковала советские

порядки, что Сталин пригрозил, если это повторится, "назначить"

Ленину другую вдову. И с точки зрения Горького, человека

чуткого, ненавидящего жестокость и несправедливость, подме-

тившего человеческие черты даже в нелюдях, революция тоже не

принесла обещанного счастья, хотя он прощал ей это, как

прощал грехи и похуже.

Преследование интеллигенции в России продолжалось не так

уж долго. Думаю, это было оправдано, пока не стало ясно, что

это совершенно Невыполнимо. Мне уже не раз приходилось

говорить, что, будь я диктатором, я бы первым делом позабо-

тился о том, чтобы людей с университетским образованием

или с умонастроением, которое насаждают и распространяют

у нас университеты, самым безжалостным образом отлучить от

139