Румянцев О.К. (ред.) Судьба европейского проекта времени

Подождите немного. Документ загружается.

262

Время человека

Концепт образца. Предложенное выше разделение смы-

слов «констатации ненормальности» находится в тесной связи

с концептуальной сферой образца. В этом схематическом

обсуждении мы намерены различить (1) пример, (2) шаблон,

(3)эталон.

В первом смысле («что-то не так» или даже «все не так«)

человек не аналитически сравнивает, но как-то сверяет поло-

жение дел с тем, что представляется в качестве образца. Обра-

зец не присутствует при этом в «прописанном» виде; он скорее

приближается к интуитивному образу. То есть «все не так»

значит: «ни с чем не со-образно». Ведь и человек, согласно

Библии, сотворен не по чертежу, но «по образу и подобию».

Разумеется, действия людей сами по себе не вполне совершен-

ны,

рука может и дрогнуть. Тут в основе лежит представление

омере, примерке («семь раз примерь...»). Не шаблон-стандарт,

но пример. И если от меры переходить к измерению, то тут

мера и масштаб ориентируются на человечески-телесную пла-

стику. Локоть и стопа не то же, что идеально-выпрямленный

и абсолютно-твердый отрезок. Да и сама равнина мыслится

в той же пластике, как место жизни (и нечто живое; земля

родная — это и народ); а измеряются расстояния шагами

(другое дело — измерение предметов).

Переходя к области второго типа критики ненормальности

(равнение на норму-норматив), сталкиваемся с неудовлетво-

ренностью не только беспорядком, но и описанным выше по-

ниманием правильности (ладности, гармонии) как со-образно-

сти.

Нужна референция к стандартам, к процедурам унифи-

кации, поскольку каждый мерит на свой аршин. Порядок

надо поддерживать. Образцовое устроение ориентируется

здесь на линейку и артикул, на некие механизмы регуляриза-

ции (прежде всего развившиеся в городской цивилизации).

Регистрация, инвентаризация, стандарт в одежде, стрижке,

поведении, языке, твердый уставной шрифт. Перепись, репре-

зентация человеческой единицы в виде личного дела (анкеты,

досье),

послужного списка и т.п. Всеобщее назначение (или

место) этой единицы — должность, служба. Служба как некое

исправное функционирование, поддерживающего исправ-

ность целого и в иных случаях специально занятое исправле-

нием тех или иных стихийных отклонений. Основное свойство

шаблона — возможность его точного копирования, повторе-

ния. Шаблон существует как деперсонифицированный арте-

факт, «анонимный» представитель некоего тиража, т.е. как

ничем не отмеченный экземпляр (это не то же, что «нумеро-

ванный» экземпляр, и не то же, что пример). Шаблон операцио-

нально включается в разные процедуры, даюпще количествен-

ные результаты. Но понимание нормы, ориентированное на шаб-

лон, есть черта качественная, доминанта определенного стиля

(стандартизация, унификация и т.п.).

Б.Ф. Шифрин. Безвременье, бездорожье (от метафор к феномену) 263

Наконец, коснемся важного понятия эталона. Эталон

идеален и уникален. Он высший представитель некоего каче-

ства (идеально точен, устойчив, константен). Эталон массы

делается из материала высшей пробы, наиболее благородного.

Он мыслится как благо, единство истины, совершенства и до-

бра. Он хранится в некоем особом месте в особых условиях

(как в святилище) и недоступен для простых смертных. Шаб-

лон является лишь некоей профанной проекцией эталона. Од-

нако,

апеллируя к механико-геометрическим образам и кри-

териям, уже и шаблон претендует на идеальность, и человек,

оперирующий циркулем и линейкой, становится полубогом.

Абсолютизация планшета может подвергаться критике со сто-

роны реальной жизни: «гладко было на бумаге, да забыли про

овраги»: эта фраза, вошедшая в фольклор, родилась у Толсто-

го (и возможно, обобщила не только его севастопольский, но

и кавказский опыт). Но процедура все-таки осуществляется,

хотя бы и в два этапа: исследовав местность, ее могут потом

объявить белым местом, сровняв все неровности жизни и под-

готовив чистую площадку. Известна история (или легенда)

о том, как император Николай Первый, не дослушав доклад

о проекте железной дороги, просто наложил линейку на

карту и соединил прямой линией пункт на западе с пунктом

в Сибири.

Шаблон выступает как эталон. Это явная подмена. Но эта

подмена зиждется на том, что обе эти крайние интенции вос-

ходят к еще лишенному каких-либо разделений концепту об-

разца (он же — «образец для подражания»), глубоко укоре-

ненному в нашем мышлении. И вот оказывается, что некие

права выступать от лица Абсолюта могут признаваться за Вер-

ховным Властителем. По отношению к Петру такую точку зре-

ния (высвечивая ее трагическую противоречивость) развивают

и Пушкин (в «Медном всаднике») и Чаадаев (в «Апологии су-

масшедшего»). Мыслить эталон в связи с нормативностью

и шаблоном — это было не единственным способом «явления

эталона» в эпоху Просвещения. Явление эталона народу ими-

тировалось и разнообразием эмблематически-аллегорических

действ и театрализованных празднеств. В дальнейшем этот

тип явления/имитации эталона (с его акцентом на простран-

ство декораций) выродился в показательные учения, балеты

пешего и кавалерийского строя: «Пехотных ратей и коней од-

нообразная красивость»; режиссерским пристрастием к таким

балетам отличались все «Павловичи»

Но о каких абсолютных полномочиях самодержца, далеко

превосходящих полномочия театрального постановщика, шла

выше речь? Власть действует не только в природном простран-

стве,

артикуляция которого всегда сомнительна. Нет, она рав-

няет и выстраивает по ранжиру людей, проводит борозды

и оставляет просеки в человеческом материале. Звучат флей-

264

Время человека

та и барабан, но выясняется, что это не только балет или пока-

зательное выступление. Людей выстраивают в шеренги. Соз-

дается путь не по грунту, но по терниям. Приходится идти

в оцеплении конвоиров, нести крест под крики толп, образую-

щих края дороги, под удары шпицрутенов.

Земля — это люди; битва — это работа на земле, на паш-

не.

«Как пахарь, битва отдыхает». Что такое обочины желез-

ной дороги, прямой дороженьки, как сказал Некрасов? А вот

что:

«а по бокам-то все косточки русские». Те же косточки лег-

ли в основание Петербурга, а не только камень. «С Божией

стихией царям не совладать». Так в поэме (повести?) Пушки-

на говорит царь Александр. Но легендарный основатель новой

столицы, преобразователь, «законодатель» (скорее, давший

России всеобщий дисциплинарный устав), в виде бронзового

кумира возносится над человеческой стихией неколебимо.

Позже этот мотив хождения не по косному, но по живому

будет расширяться, судьба человека будет решаться именно

в этих, из людей же выстроенных проходах и бездорожьях —

в Ходынском поле (где впрямь бежали по головам), в демонст-

рациях, в очередях, в толкучке и давке, на вокзалах, на похо-

ронах вождей. Как же не поэтизировать разливы рек и весен-

нюю распутицу, если это воля, а не пересылка по этапу; как

же не почувствовать тоску Владимирки, не абстрактного трак-

та, но «широкой дороги до сибирских гор».

Стоит отметить, что представление об эталоне в связи

с шаблоном является позднемеханическим упрощением

(то есть понимает простоту в духе механики, с ее чисто геомет-

рическим аскетизмом). Реконструировать сознание, не фунди-

рованное образами и процедурами прошедшей через меха-

нистицизм цивилизации, можно лишь предположительно.

Подобное («фольклорное») сознание не привязано к сфере нор-

мативного-навязанного порядка, можно сказать, от такой рег-

ламентации оно уклоняется. Первая (в нашей схеме) интуи-

ция нормальной жизни (обиход в связи с обычаем) принимает

констатацию «все в порядке» не как сверку с нормативом, но

как ощущение лада. В повседневности этому соответствует

некая естественность смены будней и календарных праздни-

ков.

В этом способе приятия мира задействован и органон (что-

бы не сказать механизм) регуляции, но это не нормативность.

По-видимому, это то, что Д.С. Лихачев описал как этикет

древнерусской жизни. И в таком случае мы имеем не шаблон,

фальшивый в своем отождествлении с эталоном, но нечто, го-

раздо более тонко и духовно соотнесенное и с идеалом, и с гар-

монией-ладом жизни, а именно — канон.

Культ прямолинейности. Шаблон как нечто прикладное

(линейку прикладывают) причастен не к тому, что ценно, но

к тому, что приносит пользу. Но бюрократическая (или поли-

цейская) рутина, шагистика и иная механическая процедур-

Б.Ф. Шифрин. Безвременье, бездорожье (от метафор к феномену) 265

ность могут быть доведены до нечеловеческого совершенства.

Некие автоматизмы оттачиваются в этом случае уже не с мыс-

лью о пользе, но как произведения искусства, преодолеваю-

щие непригодность исходного материала. Или это утопия? Но

это лишь усиливает преданность «идеалу» выравненности,

тем более что он имеет и местный, уездный статус (инструкция

и устав воздействуют не тем, что они спущены с заоблачных

высот, но особой арматурой своих ячеек-артикулов). Нет,

идеально вышколенным может быть уже и взвод, и отделе-

ние.

Какая же тут утопия, в бумагах порядок. Инструкции

просты, но кто-нибудь или что-нибудь всякий раз нарушает

строй! Жизнь сама по себе идет не так, как надо, вкривь и

вкось, дела требуют неусыпного внимания и бдения. Каждую

мелочь приходится наблюдать и исправлять. Недаром было и

слово такое: исправник (начальник уездной полиции). Инс-

трукция, свод правил как предмет поклонения — это фетиш.

Прямолинейность, возведенная в культ, не есть действительно

масштабное зрение. В самом деле, такой тип порядка автомо-

делей, любые два отрезка качественно тождественны и каж-

дый из них противопоставлен чему-то изогнутому, этакому.

Установка придирчивая и нетерпимая: каждая мелочь пред-

стает как отклонение, нарушение порядка, безобразие, свято-

татство. Не говоря уже о чем-то впрямь неординарном. «Что

за фамилия чертова! Как ее ни вывертывай, криво звучит, а не

прямо!»

Одержимость. Борьба с бездорожьем — вид одержимо-

сти,

вообще говоря, организационной, не индивидуальной.

Это одержимость, так сказать, административная, по роду

службы. Проведенное выше рассмотрение отчасти выявляет

факторы, ответственные за этот феномен.

Идея завладевает человеком... Как это возможно? Можно

предположить, что исходным моментом оказывается как раз

«констатация ненормальности». Хочется улучшить или пре-

образовать положение дел, то целое, которое (соответственно

предложенному разделению) получает одно из трех представ-

лений: оно может мыслиться как:

(1) естественность, органичность,

(2) организованность,

(3) ощутимое присутствие идеи, то есть настоятельность

идеала (высшая правильность, идеальный порядок и т.п.).

В первом случае нам видится человеческое существо в ес-

тественном приобщении к широкому единству окружающей

жизни. Во втором видится организация в пространстве нала-

женной коммуникации, с контролируемыми потоками доку-

ментации (запросы, сообщения, распоряжения, рапорты).

Третий случай особый. Идея не имеет своего физического тела,

и, чтобы присутствовать и осуществлять себя, она «вселяется

в»:

использует сознание человека и «культуру».

266

Время человека

Изначальная невоплощенность идеала и есть тот статус

его существования, который делает его довольно-таки воин-

ственным. Он, как вирус, должен занимать души людей. Но

человек уже занят, у него много дел, забот. Этот тезис нетруд-

но расшифровать: Человека и культуру занимает время, ибо

и времени требуется место и способ проявления, прописка,

идентичность (Хайдеггер)

. Вот тут-то

требуется особый

напор, преодоление каких-то служб иммунитета, «борьба

с».

Идея, вместо того чтобы пребывать вне злобы дня (века,

эпохи), выступает как замысел, проект, тема времени, дело

жизни.

Уроки и прогулки

Урок как мера времени. Это значение слова нетрудно

обнаружить, иногда оно приближается к значению «срок»

(урочная работа — выполняемая к определенному сроку).

Школьный урок вполне определен не только как вид занятий,

но и отрезок времени. У него есть и формальные границы —

звонки (в отличие от лекции в университете). Урок именно

и становится некой основной единицей (мерой) времени

в жизни школы. В отличие от «урока», слово «занятие» ни-

каких временных рамок не предполагает.

Но урок — еще и урок жизненный, говорят об уроках про-

шлого, говорят, «это тебе послужит уроком».

Риторическая и диактико-воспитательная тональность —

основная во всех чаадаевских сентенциях на историческую

тему. В этом он следует основному историософскому представ-

лению эпохи Просвещения. История — школа, в ней соверша-

ется воспитание рода человеческого. Тут не просто метафора,

но аналогия как способ мыслить явление в целом и в его чле-

нениях. Особенно важным является представление о ступе-

нях, метафора восхождения, питающая саму «идеологию»

школы. Школьное образование предстает в рационализациях

XVIII века исключительно как развитие разума, вдохновляе-

мое целями культуры, а культура, в свою очередь, оказывает-

ся как бы сценическим действом, представляющим это восхо-

ждение разума. XVII век (Я.А. Коменский) трактовал образо-

вание и просвещение не столь рационально, памятуя

о метафорах (и притчах) созревания (путь зерна) или о Пла-

тоновой метафоре выбеливаемой, окрашиваемой шерсти, за-

тем испытуемой на прочность удержания краски (мужество

воина как прочность убеждений — таков тезис Платона). Поз-

же,

уже в начале XIX века, рациональный (и акцентирующий

культуру) подход к Истории был подвергнут резкой критике

В.

Гумбольдтом

. Уже и переходы со ступени на ступень тре-

буют некоей витальной спонтанности. Природа, порождаю-

щая стихия, вносит в ход исторического развития такие обнов-

ления, которые культурной эволюции и не снились.

Б.Ф. Шифрин. Безвременье, бездорожье (от метафор к феномену) 267

Тот фактор природы, который был тут подчеркнут Гум-

больдтом, отчасти обсуждался и ранее (Руссо, Кант) в терми-

нах «привычки» и «дисциплины». Кант отмечает, что мера

времени, культивируемая школой, не соприродна ребенку,

идет против его естества, поэтому его надо приучать к дисци-

плине, это приучение (вырабатываемая привычка) есть некая

особая функция (задача) воспитания.

Прогулка и разгул. Однако можно ли вполне приручить

природное начало? По-видимому, надо выйти за рамки уроч-

ного времени и за стены школьного помещения. В детских

учреждениях, как и в других воспитательных домах, для этой

цели служат прогулки. Дидактическая стратегия тут извест-

на: если культурно-ценное (имеющее в виду благо: добро, ис-

тину, изящество, совершенство) объединить под именем «по-

лезного», то на другом полюсе остается «приятное» (куда,

таким образом, упаковываются все спонтанно-природные ас-

пекты человека). Прогулка позволяет в известной степени

приручить всю эту (по сути дела, инстинктивную и необуздан-

ную стихию): умеренные игры на свежем воздухе, общение с

природой, столь же поучительной, сколь и приятной, занят-

ной. Досуг, заполненный занятным, есть внеурочный способ

обеспечения занятости ребенка. Как видим, это приручение,

окультуривание, происходит уже на уровне языка. И прежде

всего, в самом слове прогулка, пытающемся обуздать корне-

вой смысл исходного концепта.

Когда рабочий говорит, что механизм гуляет, это означа-

ет — что он разболтан, ходит туда-сюда бесконтрольно. Смысл

слова гулять нам известен. Когда великий князь навестил си-

дящего в крепости В. Раевского, заключенный попросил, что-

бы ему разрешили гулять. Как, оторопел князь: это что? Вино,

женщины? Нет, речь не об этом (не о разгуле), а прогули-

ваться во дворе. Ну, это, конечно, засмеялся Константин

(или Михаил? Я пересказываю по памяти одно из отступлений

Ю.М. Лотмана, сделанное им на лекции, в связи с кишинев-

ским периодом ссылки Пушкина). Аналогичное приручение

имело место и в обрядовой жизни деревни. Гулянья, при всей

дозволяемой (и даже предписываемой) свободе в отношениях

девушек и парней, имели весьма отрегулированные правила

(сценарий) поведения — это отнюдь не разгул.

Осталось напомнить о таком феномене, как прогул. Прогул

с точки зрения школы мыслится как преступление, выход за

рамки огороженного пространства в беспредел. Сейчас каж-

дый такой прогул я вспоминаю, как побег на волю, как некое

счастливое безвременье.

Стилизм. Переход от практик школы к практикам вла-

сти вполне естествен, коль скоро речь идет о русском Просве-

щении, об эпохе Петра в особенности. Риторика власти была

тогда в высокой степени дидактична, а дидактика школы —

268

Время человека

риторична. Власть ставила в качестве одной из важнейших

задач — не только преподавание уроков Служения Отечеству,

но и внедрение форм «приятного/занятного» и одновременно

поучительного досуга, устраивая программно-аллегорические

зрелища фейерверков (иллюминаций), открывая для посети-

телей кунсткамеру и т.п. Правда, с прогулками не все получа-

лось,

и два смысла слова «гулять» не всегда были разведены.

Стилизм — не в самих проектах, не в утопиях, не в том,

что в болото вбили сваи и поставили на нем европейский город.

Стилизм там, где свай не вбивают, а вернее, обходятся бутафо-

рией, сваями из картона. Именно эту бутафорию имели в виду

те,

кто позже заговорили о потемкинских деревнях. Именно

это выставление фасадов, за которыми спрятана жизнь огром-

ной страны, имели в виду и Чаадаев, и Герцен. Фактически о

ней писал уже Радищев. Тезис, что иностранцы наблюдают

Россию из окна кареты, следует дополнить: взгляд на нововве-

дения и на уклад русской жизни с точки зрения «иностранца»,

«глазами европейца» — это именно взгляд русской культуры,

причем не только петровского времени (на это указывает

Б.

Успенский). По сути дела, именно у русских собеседников

заимствовал маркиз Кюстин точку зрения на парадно-воен-

ную балетоманию Николая, в связи с чем он и назвал Петер-

бург «оштукатуренным болотом».

Выражение точное. Власть в Екатерининскую эпоху берет

на себя устроительство досуга, уже ни о какой дидактике не ду-

мая. Она претендует на то пространство, которое остается воль-

ным, ей хочется перейти от прогулок к более раскованным иг-

рам в воздухе. Это уже область, где мог бы разгуляться худож-

ник, сбежавший от обязательности аллегорий и эмблем

(Екатерина Вторая, сама драматург и театрал, жаловалась на

эти надоевшие эмблемы). Власть вовсе и не скрывает, что дерев-

ни не настоящие. Элита знает Дидро и Вольтера так, как их не

знают в Париже. Это не стилизация, это другое. Екатерина пи-

шет Наказ, такой, что он весь наполнен духом вольности и как

бы парит над землей. Но зритель не должен забываться, он дол-

жен вести себя как зритель, иначе — он «бунтовщик похуже

Пугачева». Это особая власть, тут не скажешь, что рыба гниет

с головы. Нет, но голова эта красуется и красуется. Она на сот-

не придворных портретов, — теперь пишут —«художник не-

известен». Но бывает, что известен, и даже очень. Есть знаме-

нитые строки: «Юноше, обдумывающему житье/, решающему,

сделать жизнь с кого?/ Скажу не задумываясь, делай ее/ с то-

варища Дзержинского». Вот такая игра составной рифмой в от-

ношении тов. Дзержинского. Это приятное, а полезное, в жан-

ре

Плутарха для юношества

— сам этот героический образец

для делания жизни. Тынянов сравнил Маяковского с Держави-

ным, но XVIII век нашего века двадцатого оказался куда рито-

ричнее. Вернее же сказать — стиличнее.

Б.Ф. Шифрин. Безвременье, бездорожье (от метафор к феномену) 269

Впрочем, сугубый акцент на стилистическую маркирован-

ность, замена быта «хореографией», это далеко не всегда за-

мысел «начальства->, например, не по его же распоряжению

мы оказались в мире глянцевых обложек... «К нам просвеще-

нье не пристало и нам досталось от него/ жеманство, больше

ничего». Жить приходится на земле. Герцен пишет о том, как

многослоен культурный пласт Европы, как естественно возни-

кают на этой почве представления о правах, учреждения и об-

щественные институции. Впрочем, эта благоустроенность на-

чинает его утомлять. У нее очень долгое и неподконтрольное

нашему напору время. К концу XIX века эта устроенность

утомляет уже многих в Европе. С другой же стороны, подоз-

ревают, что и она ненатуральна, и она только тонкий аполло-

нический слой, под которым кипит лава. Появляются игры

в воздухе там, где человек никакого административного ре-

сурса не имеет, а только обладает пером, способным увлечь

тысячи людей (мы говорим о Ницше).

Вместо заключения: занятие versus забота

Сон, невинная пауза; люди оспаривают сон как занятие,

так сказать, никакое, в виду занятий высоких. «Не спи, не

спи, работай, / Не прерывай труда / Не спи, борись с зевотой,

/ Как летчик, как звезда» (Б. Пастернак). В этот промежуток,

в канун утра, поэтическая стихия высвобождается; но эта пау-

за еще и такое зияние, которое хотят занять собою иные силы,

они как раз принимаются за дело; в такие, отпавшие от време-

ни,

часы отдельный человек или армия людей преступает чер-

ту («Макбет зарезал сон, невинный сон, сон, сматывающий

клубок забот...»).

«Занятия» имеют в качестве центральной семантиче-

ской компоненты «самоотдачу» (предоставление себя, отдачу

себя делу), приближаясь по смыслу к Служению. Следователь-

но,

этот концепт имеет, в ряду своих смысловых интенций,

и интенцию в Абсолют. Не столь явственно, но присутствует

здесь и оттенок принесения в жертву (отказа от всего во имя

дела).

Прославляет,/возвышает человека не его успех как та-

ковой, а степень причастности к Делу. Служение имеет своим

коррелятом Призвание. В реальной жизни тон снижается,

действительностью оказывается служба. Жертвовать собой во

имя службы? Возгонка в абсолют того, что обусловлено налич-

ными (и «конечными») обстоятельствами порой оборачивает-

ся импульсом отрезвления, разоблачения (король голый), дек-

ларацией того, что все не так, что к служению призывает всех

и вся даже и не освященная свыше власть, но инстанция,

фальшивая в своих ссылках на правду.

Итак, безвременье (как декларация и как переживание)

есть осознание кризиса занятости. Это кризис занятости в ее

«оправданности», в ее апелляции к Абсолюту (все равно, на-

270

Время человека

зывать ли его Провидением, Историей, светлым будущим

и т.п.); кризис активности, которая уже не может мыслить

себя как Деятельность, Труд, Служение.

Почему — борьба с бездорожьем, бесхозяйственностью,

безвременьем

Т.П.?

Почему борьба с зевотой (тоже вариантом

хаоса)? Правильнее спросить — в чем тут дело. Дело в том, что

внеслужебное скопление вещей, какие-то кучи безыдейного

материала, вся эта не-занятость в так устроенном мире не

предусмотрена, она, следовательно, мыслится в тех же терми-

нах дела, занятия, но занятия противостоящего, вредитель-

ского (зевота как дьявольское). Чреватое кризисом существо-

вание в отданности занятиям (службе, учебе, «культуре»,

«развлечениям») ищет упрочить себя методом же занятия —

агрессивно. Появляются службы и отдельные деятели, заня-

тые исключительно борьбой с. И этот тип мироустройства сам

себя воспроизводит: борьба с грязью происходит в условиях,

когда люди, тоже занятые делом, не хотят отвлекаться на пус-

тяки; вот они и выкидывают мусор прямо за ворота. Впрочем,

те,

кто берут на себя уборку, могут формулировать это и так,

что их призвание — «забота о».

Ведь и «забота о другом» может превращаться в занятие.

Неопределенность свободы трудно выносить, трудно сущест-

вовать не ангажированно, жить, не отдавая себя в распоряже-

ние внешней силы. Трудно иметь в виду прежде всего пробле-

матичность собственного существования, это требует мужест-

ва, скажем, такой работы с представлениями, когда человек

не отчуждает от себя образ смерти, но, напротив, готов к мыс-

ленному эксперименту примерки его к себе. Об этом пишет

Петрарка, воспроизводя речи Августина, своего воображаемо-

го собеседника: «...пристальным размышлением представлять

себе отдельные члены умирающего, как уже холодеют конеч-

ности, а середина тела еще страдает и обливается предсмерт-

ным потом <...>. Вот что я разумел под словами «глубоко про-

никать» , а не так, как вы, случайно, по привычке произноси-

те слово "смерть"»

Тезис обратим. Человек, чувствуя необходимость чем-ни-

будь занять себя, как раз находит занятие в одном из вариан-

тов «заботы о». Даже и забота о себе приобретает такую интер-

претацию, тем самым радикально искажая действительный

смысл заботы.

6. Речь идет о соотнесении двух концептов не в плоскости

их повседневного бытования, но в их предельных устремлени-

ях: не выходя, однако, за ту память языковой нехватки, кото-

рая открыла нам некогда ценность и незаменимость концепта.

Садовник заботится о ростке двояко: чтобы ему хватало света

и соков земли сейчас и чтобы он мог перенести зиму и расти

естественным образом, в перспективе. Далее этого идти не сто-

ит. Мы не можем при такой установке ссылаться на отдельные

Б.Ф. Шифрин. Безвременье, бездорожье (от метафор к феномену) 271

«контекстные» значения «заботы о». Ситуативно забота о себе

может проявляться в акте очищения, открывая путь к Абсо-

люту. Такой сценарий (упомянутый М. Фуко) мы сейчас в ви-

ду не имеем. И близкий к этому контекст, выражаемый фра-

зами типа «пора подумать о душе» мы тоже не будем обсуж-

дать.

Нам кажется, что и заботу о душевном здоровье не

следует спиритуализировать; ибо потеря слова в его уникаль-

ной ниспосланности (а забота — слово важное) — слишком

дорогая цена.

Тогда придется сказать следующее. «Забота о» по своей

сути не имеет в виду Абсолют. Бог в наших заботах не нуж-

дается.

8. Забота о — остается в пределах конечного бытия. Плохо

ли это? Нет, забота о — удивительный концепт, созидающий.

Точнее — воссоздающий: мир еще не погублен гордыней.

Именно «забота о» воссоздает конечное бытие, именно она-то

адекватно конституирует его в его пределах. Без «заботы о»

мы бы оказались существами, которые понятия не имеют

о своем острове.

9. Допустим, я вынашиваю идею, замысел книги и прочее.

(1) Забочусь о. Но я и (2) занят этим. Первый смысл — конеч-

ный, конституирующий. Второй чреват абсолютизацией. Чре-

ват я сам: в моем душевном составе поселилось нечто иное.

Я занят им. С точки зрения заботы идея занятия и служения

требует контроля, ибо может впадать в беспредел. Такой чело-

век нуждается в своего рода опеке, в особой защите, как нуж-

дается в ней тот, кто подвергается испытанию в ритуалах пе-

рехода, в переломные моменты смены «оболочек жизни»

(линька).

10.

Модель занятия себя в той мере, в какой она ориенти-

рована на экспансию в абсолют, противится заботе о: и о дру-

гих, и о себе. Но проявляться это будет в опускании каких-то

моментов (тоже ведь занятий) как чего-то нестоящего. Чело-

век не замечает, как хлопочут вокруг, меняют лампочки, ра-

зогревает пищу, не нужно, можно и так, холодное, всухомят-

ку. Он в ночном дозоре, он спать не ложится, только свалива-

ется, когда сон одолеет. Из ночи в ночь он борется со сном... Но

ведь сон — первый вид заботы о себе? Нет, для занятого де-

лом это только провал, пауза безвременья.

«Не спи, не спи, художник, / Не предавайся сну. /Ты — веч-

ности заложник. / У времени в плену». Пастернак солидарен

с людьми Служения, с летчиком в ночи. И эта солидарность

есть расширение дела поэзии до космического масштаба.

11.

Забота о себе? Да, потому что кто же еще позаботится обо

мне!

Я отвечаю за эту «машину»; не могу пренебречь своим те-

лом, иначе кому-то придется возиться со мной. Но если я дей-

ствительно занят делом, на такие мелочи времени не остается.

Делом человек захвачен, приведен в статус самозабвения.