Реизов Б.Г. История и теория литературы

Подождите немного. Документ загружается.

и французом по национальности. Во время Французской рево-

люции он странствовал из страны в страну, жил в Женеве, Лионе,

в Англии, Италии, сидел в тюрьме и, наконец, в 1800 г. оконча-

тельно поселился в Женеве и стал постоянным посетителем

Копне, замка Жермены де Сталь. В 1801 г. он напечатал свой

первый труд по политической экономии «Tableau de Tagriculture

toscane», а в 1803 г.

—

«De la richesse commerciale, ou Principe de

Teconomie politique». В 1801 г., когда в Виленском университете

открылась кафедра политической экономии, Сисмонди был при-

глашен на должность профессора этой кафедры. После долгих

колебаний, которые он изложил в двух письмах от 20 апреля

1801 г. (боязнь сурового климата, нежелание расставаться с Же-

невой, где жил его отец, и с Тосканой, где жили его мать и

сестра, трудности получения научной литературы в Вильне, де-

нежные вопросы и т. д.), он отказался от этого предложения и

остался в Женеве. В годы Империи Сисмонди находится в явной

оппозиции, а затем, в период Ста дней, очарованный «Дополни-

тельным актом» Наполеона к конституции, принимает сторону

нового «конституционного» монарха. К этому времени он уже

известен как автор «Истории средневековых итальянских респуб-

лик» и книги «О литературе Южной Европы».

В 1819 г., потрясенный чудовищной эксплуатацией трудя-

щихся масс, Сисмонди написал нашумевший в свое время труд

«Новые принципы политической экономии, или О богатстве в его

отношении к народонаселению», в котором экономические про-

блемы рассматривались иначе, чем в первых его книгах. В. И. Ле-

нин в статье «К характеристике экономического романтизма

(Сисмонди и наши отечественные сисмондисты)»

подверг это

сочинение глубокой критике, вскрыв мелкобуржуазную сущность

его экономического учения. Спасение от торжества крупного ка-

питала Сисмонди, идеализировавший патриархальное крестьян-

ство и хозяйство, видел в мелких формах производства. Так же

как старые формы производства, он идеализировал и средневеко-

вые республики, видя в них единственную свободную форму го-

сударственного устройства и спасительную конституцию.

Франция 90-х гг. XVIII в. пережила много конституций, при-

думанных крупнейшими политическими теоретиками эпохи. Ни

одна из них не оказалась сколько-нибудь прочной, и всё закон-

чилось Восемнадцатым брюмера, заменившим конституции

властью одного человека. Однако мечта о свободе продолжала

жить, а свобода казалась невозможной без конституции. Поэтому

над конституциями продолжали работать как над проблемой

чисто политической. Сисмонди стал заниматься этим вопросом

в 12-летнем возрасте, пока еще как писатель-утопист: в 1785 г.,

за четыре года до Французской революции, он сочинил «Историю

республики Консигаль», имеющей свою конституцию, в основном

Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 2; с. 119—262.

НО

аристократическую, но с некоторыми элементами демокра-

тизма.

Через четырнадцать лет Сисмонди задумал огромный

труд «О конституциях свободных народов», в котором хотел из-

учить конституции всех народов мира и, как видно из названия,

с позиций буржуазно-демократических.

Неудача конституций

за время революции требовали серьезной исторической проверки

конституций свободных народов, а под свободными народами под-

разумевались республики. Сисмонди решил отказаться от чистого

теоретизирования, к чему был склонен, когда писал книгу 1796 г.,

и, ограничив себя только одним историческим периодом, напеча-

тал 16-томную «Историю средневековых итальянских республик»

(1807-1818).

Критерием совершенства конституции или государственного

устройства была для Сисмонди свобода, а формой

—

республика.

Поэтому правительство древних этрусков он признал «правитель-

ством счастья и свободы», а завоевание римлянами Этрурии

-—

гибелью свободы и счастья в Европе. Сисмонди с восторгом го-

ворил о республиках, возникших на месте теперешней Венеции

задолго до вторжения Аттилы: это было нечто вроде земного рая

«золотой век» Овидия.

Несмотря на то что его отец был членом Женевской олигар-

хии, Сисмонди не одобряет олигархию, так как при этой системе

нет должного равенства, но республика знати кажется ему вполне

благополучной, если только нобили не предают свое государство,

как это случилось в Падуе в 1237 г. Флоренция стала «народным

государством», когда в 1250 г. богатейшие купцы города захва-

тили власть в свои руки. Эти «золотые века» были мгновениями

в истории свободы. Повсюду происходили раздоры между знатью

и народом или между богачами и «чомпи». Эти раздоры, «может

быть, лишили города даже всякой свободы», и потому народ не

хотел защищать свою республику, когда она находилась в опас-

ности. В этот «счастливый» период «свободных республик» не

было в Италии ни одной конституции, которую можно было бы

принять за образец. Новые правительства создавались только для

того,

чтобы удовлетворить честолюбию все большего числа от-

дельных лиц. При слабой государственной власти частные лица

вступали в содружества, которые погубили республики и устано-

вили монархию, а подлинно народные конституции приводили

к «беспорядочной свободе», вызывавшей всякие бедствия. Чтобы

основать твердый государственный строй, хотели то укрепить

собственность, то уничтожить ее, а сам Сисмонди, конечно, был

на стороне собственности. Нельзя, считал Сисмонди, допускать

См.: Candaux J.-D. «L'Histoire de la republique de Consigal», premier

ecrit de Sismondi. — In: Atti del Colloquio Internazionale sul Sismondi. Roma,

1973.

— Здесь впервые опубликовано все это сочинение.

Книга была напечатана только в 1965 г.: Sismondi J.-Ch.-L. Recher-

ches sur les constitutions des peuples libres/Texte inedit et introd. par

M. Minerbi. Geneve.

Ill

к управлению низшие классы

—

они в этих делах ничего не по-

нимают, так как никогда ими не занимались. Философы начи-

нают экспериментировать на государстве и проверять на нем

свои опасные теории (Сисмонди имел в виду якобинцев), бога-

тые

—

выжимать из бедняков все соки, а родовитые

—

оскорблять

и попирать их ногами. И знать, и «чернь», и богатые купцы

опасны для общества, когда они стоят у кормила правления или

хотят захватить власть. О «черни», т. е. о чомпи, Сисмонди гово-

рит без раздражения и даже сочувствует им —у него было доб

рое сердце, и видеть бедствия осужденных на нищету и голода-

ние людей было ему мучительно. Но он не одобряет ни их тре-

бований, ни их политической тактики.

Проповедь свободы привела к неожиданным результатам: ока-

залось, что полное равенство невозможно, что благополучие об-

щества в свободных республиках находится в неустойчивом рав-

новесии. Во Флоренции «чрезмерные усилия достичь равенства

всех граждан привели к уничтожению равенства». То же произо-

шло в Генуе: чтобы получить мир, она должна была отказаться

от свободы. Очевидно, якобинская диктатура и империя Напо-

леона подсказывали Сисмонди такие неожиданные для него са-

мого решения.

В последних томах своей книги Сисмонди учитывает полити-

ческий опыт французской Реставрации с ее Хартией и двухпа-

латной системой, а также взгляды французских умеренных либе-

ралов — «доктринеров», создававших свою философию Реставра-

ции. «Чтобы правление в стране было свободное, в ее конститу-

ции должен быть аристократический элемент, потому что свобода

есть равновесие. Этот элемент вносит медлительность и осторож-

ность в решение политических вопросов, не позволяет торопиться

и непродуманно создавать новые законы». Итальянские респуб-

лики и свобода погибли от внутренних раздоров. Патетические

восторги Сисмонди перемежаются сожалениями, и чем яснее ви-

дится крушение республик, тем понятнее становится неизбеж-

ность этого крушения и утверждения тиранов. И Сисмонди при-

ходит к горестной мысли: «Самая мудрая конституция

—

все же

дело рук человеческих; как всякое создание человека, она заклю-

чает в себе зародыши гибели».

Таким образом, конституционализм терпит явное поражение.

Свободная республика разрушается внутренними раздорами, вос-

станиями черни, непригодностью отдельных классов для государ-

ственных дел, честолюбием управляющих. Сисмонди приходит

к мысли о сотрудничестве классов; иначе говоря, он понимает,

что раздоры, борьба за власть есть результат классовой борьбы,

которую он хочет нивелировать посредством сотрудничества.

Так неоспоримые исторические факты оказываются сильнее

миролюбия и кротости автора, и идея классовой борьбы возникает

из анализа свободных республик как неизбежная логическая не-

обходимость. И для самого Сисмонди, и для его читателя стано-

вится очевидным, что сотрудничество классов

—

чистая утопия,.

112

так как само существование классов предполагает неравенство и>

следовательно, классовую борьбу, ясно обнаруживавшуюся в ис-

тории итальянских республик. Ясным становится и вывод, к ко-

торому волей-неволей приходит сам Сисмонди: одними политиче-

скими комбинациями и конституциями нельзя создать свободу и

благополучие, для этого необходимо глубокое изменение социаль-

ной структуры общества.

«История средневековых итальянских республик» подготовила

Сисмонди для проблем политической экономии, привлекавших

в это время всех мыслящих людей Европы. Усомнившись в чи-

стой политике, он изучает проблему классов, решить которую со

своих позиций он не мог ни в экономическом, ни в политическом

плане. В первых томах «Истории итальянских республик» он го-

ворит о свободе так, словно это слово для всех ясно и не заклю-

чает в себе никаких трудностей. Только с XII тома, изучив тра-

гические «приключения» свободы на историческом материале, он

пытается разобраться в самом этом понятии и возвращается

к тому, о чем говорили еще в XVIII в. и особенно во время ре-

волюции. Древние понимали свободу как право участвовать в уп-

равлении государством

—

для них это было понятие политиче-

ское.

Современная или новая свобода

—

это, с одной стороны,

право личной неприкосновенности, право делать все, что не за-

прещено законом, и, с другой — отсутствие каких-либо обязанно-

стей по отношению к обществу. В итальянских республиках, по-

лагает Сисмонди, господствовало понятие политической свободы

и отсутствовало понятие свободы гражданской. «Эта действенная

свобода, — пишет он в XVI томе,

—

состоявшая целиком из госу-

дарственных прерогатив, дававшая, казалось бы, куда меньше

счастья, чем спокойствие подчиненного, имела какие-то особые,

ни с чем не сравнимые черты. Это пьянящий напиток, это боже-

ственный нектар; кто однажды вкусил его, пренебрегает всякой

другой человеческой пищей, но вместе с тем чувствует в себе

новые силы и новую доблесть, все существо его меняется. Садясь

за свой стол, он чувствует себя бессмертным».

Свободу античную, по мнению Сисмонди, нужно сочетать со

свободой новой. Законодатель должен не только обеспечивать

жизнь и собственность граждан, но и развивать их нравственные

качества. Недостаточно успокоить народ и осчастливить его

—

нужно привлечь его к управлению государством, стимулируя его

интерес к общественному благу. Только таким путем народ по-

чувствует свой долг по отношению к обществу и желание этот

долг выполнять.

Участие в управлении государством необходимо в обществен-

ном и, следовательно, в нравственном отношении. «Народы, до-

веденные до положения скота, видят счастье в безделье, в пьяп-

стве и в веселье чисто физиологического характера... Но по мере

того как исчезают препятствия для развития способностей чело-

века, он видит свое счастье в более высоких радостях... Душа

приобретает в его существовании большее значение, она ищет

8 Б. Г. Реизов

113

для себя удовлетворения, она становится более уязвимой и тре-

бовательной и сильнее протестует против оков, которыми хотят

ее опутать. В этом более совершенном состоянии страдание, мо-

жет быть, чувствуется сильнее, но радость более возвышенна;

она более соответствует человеческой природе и цели провидения,

так как оно одарило нас желанием и способностью развиваться

не для того, чтобы искать счастья в состоянии скота».

Огромная «История французов», начатая в 1818 г. и остав-

шаяся незаконченной, печаталась с 1821 по 1842 г. XXIX том

был последним, написанным Сисмонди, XXX том вышел после

его смерти и написан А. Рене. Само название книги подчерки-

вает принципиальную позицию автора: он пишет не историю ко-

ролей, как то делалось в эпоху «королевской» историографии,

а историю французского народа. Это то же, что сделал, может

быть, не без влияния Сисмонди, Н. Полевой, противопоставив

«Истории Государства Российского» Карамзина свою «Историю

русского народа».

Историографическая позиция Сисмонди была приблизительно

та же, что и в «Истории итальянских республик». Он хочет из-

учить влияние деспотизма завоевателей (франков) на благосо-

стояние, счастье и характер населения, пагубное влияние духо-

венства на нравственность народа и ответить на вопрос, каким

образом правительства своей политикой и насилиями уничто-

жили древнюю доблесть, так что французы, по словам одного

современника, стали «подлейшими из всех людей», и почему впо-

следствии (во время революции) пробудилась французская на-

циональная доблесть.

Эта программа напоминает то, что как раз в эти годы делали

Тьерри, Гизо, Барант и их последователи. Однако сходство это

лишь внешнее. Романтическая историография в действительности

сильно отличается и от «Истории итальянских республик», и от

«Истории французов». У Сисмонди материал распределен так же,

как прежде, по царствам и династиям, и главную роль все же

играют короли, министры и полководцы. Нет истории провинций,

местного колорита, драматизма, возникающего при столкновении

свободной воли человека с роковой необходимостью истории. Точ-

нее говоря, это история государственной жизни народа, история

правительств, подавлявших народ и мешавших ему осуществлять

свою роль в развитии цивилизации и в нравственном совершен-

ствовании. Историки нового направления считали последний труд

Сисмонди устарелым и охотно сближали его с историографией

прошлого столетия. Это была ошибка, но она объяснялась жела-

нием утвердить свое понимание задач и методов исторической

науки.

О Сисмонди и современных ему историках см.: Stelling-Michaud S.

Sismondi et les historiens de son temps.

—

nl: Atti der Colloquio Internazio-

nale sul Sismondi. Roma, 1973,

114

В 1811—1812 гг., в самый разгар работы над «Историей италь-

янских республик». Сисмонди стал читать в Женеве лекции

о литературе Южной Европы. Переход от политической истории

к истории литературной был вызван бурными спорами о буду-

щем литературы и о ее роли в развитии нового послереволюцион-

ного общества. В этом споре Сисмонди был на стороне «группы

Коппе», или, вернее, Жермены де Сталь, так как в этот кружок,

собиравшийся в ее замке, входили лица, с которыми хозяйка

замка во многом была не согласна.

Сисмонди хотел объяснить стихийно возникавшую поэтику

каждой национальной литературы, с одной стороны, общими за-

конами, обязательными для всех людей и наций, и с другой

—

определяющим влиянием политики на литературу. Но главной

его задачей было вскрыть связь добродетели и морали с чувством

и воображением, т. е. понять художественное творчество из са-

мого бытия народа и человека.

Из этого положения, сформулированного еще в книге Сталь

«О литературе» (1800), Сисмонди делает важные для себя вы-

воды: современная литература должна соответствовать надобно-

стям новой, возникающей на наших глазах эпохи и способство-

вать ее развитию, предуказанному всем предыдущим ходом евро-

пейской истории. Нужно освободиться от национальных предрас-

судков, наследия пройденных эпох, чтобы создать некое единство

всех европейских литератур.

Но это единство не должно быть единообразием. Сисмонди

понимал, что такое единообразие предполагает насилие, регла-

ментацию и торжество правил, то, с чем он боролся, говоря о пра-

вилах французского классицизма. Он ратовал за самостоятельные

национальные литературы, возникающие из недр народного со-

знания,

—

только такая литература может быть «наивной», сво-

бодной и подлинной.

Гегемония французской культуры, языка и особенно драма-

тургии приводила к единообразию европейских литератур, т. е.

к космополитизму, характерному для рационализма эпохи Про-

свещения. Сисмонди отвергал такой космополитизм

—

не как

соблазн, а как насилие. Европейская литература, слагающаяся

из национальных, народных и подлинных литератур, предпола-

гает нечто другое. Она должна быть интернациональной. В этом

он видел залог развития каждой национальной литературы, ее

самобытности и всеобщности.

Национальную, «наивную» и оригинальную литературу он про-

тивопоставляет подражательной, т. е. фальшивой, созданной

искусственно, ради целей, не имеющих отношения к живому на-

роду, к его вкусам, естественным и потому свойственным всем

людям. Подражательная литература

—

это литература классиче-

ская. Чтобы восстановить литературу подлинную, нужно раскрыть

двери иностранным литературам, которые не подавят, а возродят

французскую в ее своеобразии и народности. Нужно освободить

французскую драматургию от внешнего принуждения, от правил,

115

мешающих движению новых идей, спонтанному художественному

творчеству. Дух анализа, пишет Сисмонди, продолжая мысль,

давно установившуюся в XVIII в., охлаждает воображение и

сердце и не дает простора гению. Наш дух, т. е. дух анализа и

недоверия к чувству, давно уже познал себя, его сила известна,

плоды его деятельности вычислены. Нужно освободиться от реф-

лексии и создавать «наивную» литературу в том смысле, в каком

понимал эту наивность в своем трактате о поэзии Шиллер. «Мы

не вправе ожидать от нашего века произведений, которые можно

было бы назвать вдохновенными, в которых гений, вместо того

чтобы вступать в спор с самим собой, идет прямо к цели, не раз-

думывая о впечатлении, которое произведет, и следуя только

своему собственному превосходству. Мы живем в эпоху анализа и

философии». Под философией Сисмонди имеет в виду все тот же

просветительский рационализм.

Он не противоречит себе, утверждая, что не нужно уничто-

жать и рассматривать как несуществующую всю классическую

систему. «Предрассудки» Корнеля и Расина так же законны, как

и «предрассудки» пли «ошибки» Шекспира. Сисмонди не мог бы,

как Стендаль, предложить такую альтернативу: «Надо ли следо-

вать заблуждениям Расина или заблуждениям Шекспира?».

Не надо следовать никаким заблуждениям, но принять различные

художественные системы, чтобы найти не совсем еще ясную со-

временную истину. Расин в той же мере, что и Шекспир, может

быть назван национальным поэтом— ведь он волнует и трогает

французов так же, как Шекспир

—

англичан. И нужно говорить

не о заблуждениях, а об относительных, т. е. исторических, исти-

нах, потому что абсолютной истины, считал Сисмонди, нет или

пока нет, потому что самое понятие истины исторично и эволю-

ционирует вместе с обществом и людьми. При встрече с писате-

лем английским, французским или испанским не нужно искать

у него ошибки и думать, прав он или не прав. Нужно отдаться

ему, не сопротивляясь чувству ужаса или сострадания, которые

он хочет в нас вызвать,

—

только в таком случае мы поймем дра-

гоценную относительную истину, заключающую в себе частицу

абсолютной, общечеловеческой. Это, конечно, отрицание «хоро-

шего вкуса», о котором так много говорили в эстетике XVIII в.,

иногда исподволь его критикуя и дискредитируя. Нужно обладать

многими вкусами, чтобы постичь и усвоить художественное на-

следие народов мира.

Со свойственной Сисмонди любовью ко всякого рода «кон-

ституциям» он рассматривает каждую национальную литературу

как законченную, самостоятельную, логически конструированную

эстетическую систему. Это было необходимо для того,

чтобы глубже вчувствоваться в каждую данную литературу и не

отвергать непонятную художественную ценность. Но это препят-

ствует ему понять возможность взаимопомощи и взаимопроник-

новения отдельных литератур, а потому он все же видит «ошибку»

Шатобриана, в поэме «Мученики» незаконно сочетавшего две

116

разные поэтики: классическую (языческую) и христианскую. Он

должен был создать целиком и заново христианскую поэтику.

Пытаясь найти в разнообразии национальных культур и лите-

ратур нечто общее и понять это общее как общечеловеческое, ра-

зумное и потому в известном смысле общеобязательное, Сисмонди

все же считает необходимой критику этого наследия. Он крити-

кует Метастазио

—

за то, что тот не изображал исторических нра-

вов,

и Альфьери

—

за его «аскетическую» поэтику, отсутствие

исторических обстоятельств, деталей, реальной атмосферы дей-

ствия. Сисмонди не склонен восхищаться испанской литературой,

которую он называет романтической, потому что она выражает

чувства и нравы средневековья: химерическая честь, ребяческое

фанфаронство, несуразные преувеличения выражают мировоззре-

ние народа, утратившего свободу, а потому и отчетливые пред-

ставления о добродетели.

Политическую целесообразность взглядов и поступков дей-

ствующих лиц Сисмонди считает первой необходимостью искус-

ства. Важнейший критерий для него

—

историческая правда,

правда не только в точности изображаемых событий, но и в их

исторической интерпретации. С тем же критерием Сисмонди под-

ходит и к эстетической позиции писателя, понимая, что правда и

искусство составляют нерасторжимое единство. Эта мысль была

новой и для классиков, и для романтиков.

В драматургии Южной Европы Сисмонди не нашел ни одного

произведения, которое бы вполне его удовлетворяло. Шиллер и

особенно Шекспир привлекли его внимание как создатели под-

линной исторической трагедии, которая уже более полувека счи-

талась самым высоким драматическим жанром. У них он открыл

ту всеобщую поэтику, которая заключает в себе все совершенства

и всю правдивость будущей драмы. В исторической трагедии, ка-

залось Сисмонди, можно было решить все важнейшие вопросы

дня, волновавшие его так же, как Жермену де Сталь и Бенжа-

мена Констана. Но главное преимущество исторической трагедии

в том, что ее могут смотреть на сцене целые толпы зрителей, не

привыкших читать, между тем как число людей, читающих книги*

очень невелико, и к тому же они далеки от простого народа. По-

этому драматический жанр

—

самый демократический. В вопросах

эстетики Сисмонди остался таким же, каким он был во всех дру-

гих вопросах,

—

историком, социологом и борцом за свои либе-

ральные убеждения и демократические симпатии.

Такова общественная и литературная позиция Сисмонди, но

к какому литературному направлению он принадлежал? К клас-

сицизму или к романтизму? Можно было бы причислить его

к тому и к другому направлению, а может быть, к обоим вместе,

потому что некоторые его взгляды похожи на романтические, дру-

гие

—

на классические. Так, он утверждал, что классическая тра-

гедия XVII в., модернизировавшая античность и перекраивавшая

древнегреческих героев в придворных маркизов Людовика XIV,

по духу своему была национальной французской и потому прав-

117

дивой, а это значит, что Сисмонди

—

настоящий классицист. Ве-

личайшим драматургом он считал Шекспира, а это можно рас-

сматривать как неоспоримый признак романтизма, хотя Шекспи-

ром увлекались еще в XVIII в. Он высоко ценил Шиллера, кото-

рого не считал романтиком, и отрицательно относился к Шлегелю

и другим теоретикам немецкого романтизма, так же как к испан-

ской драме Золотого века, а это свидетельствует о том, что роман-

тизма он принять не мог.

Сисмонди вызывал нападки со сторны приверженцев и клас-

сицизма и романтизма. Не понимая его взглядов на общество и

на искусство, его обвиняли в половинчатости, в боязни скомпро-

метировать себя слишком отчетливыми суждениями. Ярые борцы

за романтизм (как, например, Стендаль) эту «неопределенность»

взглядов объясняли неумением разобраться в собственных своих

вкусах: «Отдавал ли он предпочтение Расину или Шекспиру?

Обуреваемый этими сомнениями, он не говорил нам, к какой

партии влечет его сердце; может быть, он не принадлежит ни

к одной партии». Если романтические историки считали его пред-

ставителем старой школы, то старая школа историографии была

раздражена его «романтическим» новаторством. Сисмонди, ве-

роятно, обиделся бы, если бы его зачислили в классики, как оби-

делись бы и те и другие. Стендаль был прав. Сисмонди не при-

надлежал ни к тем, ни к другим. В историческом плане полезнее

было бы рассматривать его как представителя существовавшей

уже в продолжение 10—15 лет «швейцарской школы», или

«группы Коппе», как ее часто называли.

Позиция Жермены де Сталь была ясной в политике, в истории

и в литературе, и Сисмонди в основном разделял ее взгляды. Эту

позицию никак нельзя назвать межеумочной, и о «колебаниях»

Сталь, так же как и Сисмонди, не может быть и речи. Во всех

его сочинениях была поставлена одна задача: из истории давних

и новых времен извлечь неоспоримые законы и руководствоваться

ими, чтобы создать свободную республику и свободную литера-

туру, которая помогла бы взаимопониманию народов, идущих

^к одной благой цели посреди страшных идейных и военных

распрей.

Освобождение от эксплуатации и войн, объединение народов

в некой федерации, о которой Сисмонди мечтал так же, как Сен-

Симон,

—

таковы были его цели и надежды, которые в те времена

могли бы показаться утопическими. Как историк и литературный

критик, он был крупным новатором, хотя методы, которые он

предлагал для мирной ликвидации человеческих бедствий, далеко

не всегда соответствовали возможностям реальной общественной

борьбы.

118

ИСТОРИЯ И ВЫМЫСЕЛ

В РОМАНАХ ВАЛЬТЕРА СКОТТА

Создавая новый тип исторического романа, Вальтер Скотт от-

крыл и особый тип литературного творчества, особый метод ху-

дожественного мышления, оказавший огромное влияние на раз-

витие современной ему художественной и философско-историче-

ской мысли. Романы его были словно ответом на проблемы,

поставленные перед европейским сознанием революционной эпо-

хой, и только этим можно объяснить необычайный успех, кото-

рым пользовалось его творчество в продолжение нескольких деся-

тилетий. Это было открытием, которое, как всякое открытие, гото-

вилось долго и исподволь, трудами поколений, строивших новую

Европу, защищавших ее в непрерывных сражениях и размышляв-

ших о своих победах и ошибках.

И сам Скотт долго вынашивал это открытие, прежде чем оно

совершилось в его романе: он должен был пройти через множе-

ство своих юношеских увлечений, отразившихся в переводах,

драматических опытах и огромных поэмах, которые принесли ему

славу первого поэта.

Анализируя исторический роман, принято было прежде всего

доказывать или отвергать его историческую достоверность. Для

этого обычно отделяют «правду» от «вымысла»

—

то, что автор

взял из «подлинных» документов, от того, что он привнес своего,

в документах отсутствующего. Но произвести такую операцию

над романами Вальтера Скотта по существу невозможно, потому

что правда и вымысел, история и роман составляют в них не-

расторжимое единство. Можно было бы утверждать, что Ричард I

существовал, а шут Вамба, свинопас Гурт, леди Ровена и все

другие были автором вымышлены. Но узнать об этом можно было,

только разрушив роман и из его обломков построив некую аб-

стракцию, на которую сам Скотт как историк и романист был

неспособен.

Во власти этой абстракции были современные Скотту критики

старой классической школы. Они утверждали, что исторический

роман

—

сплошная ложь, тем более опасная, что автор выдает

свои выдумки за подлинную историю, между тем как в любом

романе, не претендующем на звание исторического, выдумка не

скрывается под маской доподлинной правды. Так говорили даже

те,

кто испытал на себе сильнейшее влияние Вальтера Скотта,

—

например, такие французские историки, как Огюстен Тьерри и

его младший современник Жюль Мишле.

Восхищавшиеся Скоттом критики говорили как будто другое.

Они утверждали, что Скотт был не только романистом, но и

историком, что в его романах на равных правах, не мешая друг

ДРУгу, сосуществовали и правда и вымысел и что в этом и заклю-

чалось великое мастерство романиста: он «обманывал» читателя,

заставляя глотать существовавшую в действительности правду,

как ложь, и придуманную им ложь, как никогда не существовав-

119