Реизов Б.Г. История и теория литературы

Подождите немного. Документ загружается.

все это вовлекло в орбиту политической жизни широкие круги

итальянского общества. Падение Империи, падение Мюрата, в ко-

тором многие видели опору итальянского возрождения, вторже-

ние австрийских войск, крушение надежд на национальную не-

зависимость, ряд обманов, предательств, разочарований; поли-

тика Наполеона, политика реставрировавшихся деспотов в Неа-

поле, Пьемонте, Модене, Риме, опыт недавно закончившейся ре-

волюционной эпохи с ее неоспоримыми достижениями и жесто-

кими неудачами, иностранный сапог, так же, как прежде, по-

пирающий родную землю,

—

все это возбуждало политическую

мысль, требовало объяснения в большом историческом плане,

толкало на философско-исторические размышления весьма дей-

ственного и «практического» характера. Буржуазным либералам

во что бы то ни стало нужно было спасти идею развития, чтобы

не впасть в отчаяние. Нужно было показать неизбежность исто-

рического становления и необходимость всех его стадий, чтобы

осмыслить неудачи как поучение и кару и как залог дальней-

ших успехов; необходимо было подвергнуть анализу недавние

события и исторический процесс, объяснить его с позиций «ре-

альной» политики, учитывающей наличные силы и возможности,

и всю «технику» политической борьбы. В связи с этим в бур-

жуазной историографии того времени наметились два направле-

ния. Представители одного направления изучали исторический

процесс в его общих закономерностях, обнаруживающихся в ма-

лейших деталях исторической жизни народов, другие особенна

интересовались техническими проблемами политики, политиче-

скими средствами, при помощи которых могут быть достигнуты

те или иные цели, и условиями, которые позволяют применять

те или иные средства. Первое направление ориентировалось пре-

имущественно на Вико, интерпретированного в духе эволюцион-

ной идеи. Второе опиралось на Макьявелли.

Вслед за Руссо и в противоречии с фактами Альфьери рас-

сматривал книгу Макьявелли «Государь» как «разоблачение» ти-

ранов, как самую яркую республиканскую инвективу против мо-

нархического правления. Трактат Альфьери «О тирании», так же

как все важнейшие его трагедии, возник под прямым влиянием

Макьявелли. Среди борцов за национальное освобождение имя

Макьявелли почиталось как имя величайшего итальянского пат-

риота, а книга его как руководство

—

не для тиранов, а для

тираноборцев. Почитателями его были такие борцы за нацио-

нальное освобождение, как Ломонако, Фосколо, Куоко. В глазах

этих почитателей Макьявелли оказывается противником того,

что получило название макьявеллизма.

Борьба с макьявеллизмом шла в течение трех столетий. Макь-

явелли создал школу, теоретически осмыслив политическую прак-

тику итальянских тирапов XVI в.

—

предателей, убийц, отрави-

телей, состязавшихся между собою в искусстве истреблять про-

тивников любыми средствами. Школа его была довольно значи-

тельна: в той или иной мере к пей относятся Гвиччардини, Фра

<;о

Паоло Сарпи, Парута, Ботеро, Градениго в Италии, Шоппе

в Германии, Гюстав Ноде во Франции и ряд других. Макьявел-

листы оправдывали самые отвратительные государственные пре-

ступления, совершаемые ради укрепления монархии или олигар-

хии. Один из организаторов французского абсолютизма карди-

нал Ришелье в своем «Политическом завещании» формулировал

теорию «государственного интереса», которая во Франции от-

ныне и связывалась с его именем. В интерпретации Ришелье,

теория «государственного интереса» является, в сущности, тем

же макьявеллизмом: она оправдывает всякого рода незаконные

действия власти и «государственные перевороты» пользой, ко-

торую они приносят для государства. Однако польза государства

всегда понималась как польза правящего класса и польза пра-

вителей.

«Первоначально,

—

указывает Маркс, — общество путем про-

стого разделения труда создало себе особые органы для защиты

своих общих интересов. Но со временем эти органы, и главный

из них

—

государственная власть, служа своим особым интере-

сам, из слуг общества превратились в его повелителей».

Этот

процесс неизбежен во всех существовавших до сих пор государ-

ствах. Отсюда и борьба с этой теорией государственного инте-

реса, которую в XVIII и начале XIX в. с такой страстью ведут

прогрессивные писатели Европы. С макьявеллизмом связывали

одно из самых крупных государственных преступлений нового

времени

—

Варфоломеевскую ночь. Об этом говорил еще Воль-

тер,

а М.-Ж. Шенье в трагедии «Карл IX», с которой Манд-

зони был, несомненно, знаком, заставил Екатерину Медичи из-

лагать теорию государственного интереса и оправдывать этой

теорией резню протестантов. Макьявеллизм как идеологическое

обоснование избиений был подчеркнут в драме либерала и ро-

мантика Ш. де Ремюза «Варфоломеевская ночь», написанной

в 1826 г.

Политические деятели начала XIX в. беззастенчиво осуществ-

ляли принципы Макьявелли, а Талейран прославился своими

изречениями и «остротами», с необыкновенным цинизмом обна-

жающими его дипломатическую тактику. В макьявеллизме. об-

виняли и Наполеона, о чем свидетельствует анонимная брошюра

1816 г. под названием «Наполеон и Макьявелли», автором ко-

торой был аббат Гийон.

Но если сторонники реакции, чувствуя, что почва усколь-

зает у них из-под ног, искали спасения в изощренных приемах

лжи, интриг и насилий, то либералы считали нужным бороться

с подобной практикой, апеллируя к абстрактной, общечеловече-

ской нравственности. Ведь история, с их точки зрения, является

развитием высшей справедливости. В историческом процессе по-

лучает свое осуществление нравственная идея и возникает со-

вершенный общественный строй будущего, который воплотит эту

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 199.

высшую нравственность, цель и результат коллективных трудов

человечества. Поэтому не может зло служить добру, предатель-

ство и обман не приведут к торжеству справедливости, и цель

никогда не оправдает средства. История имеет свои законы, ко-

торые не могут быть опровергнуты никакими тиранами и ника-

кими ухищрениями. Тот, кто стоит на пути истории, будет раз-

давлен ее движением. Задача политического деятеля

—

познать

эти законы, обнародовать их, чтобы всякий следовал им созна-

тельно и свободно. Ничего не нужно скрывать и утаивать, так

как правда поможет лучше, чем обман. Поэтому даже самая

совершенная политическая техника, которая, оторвавшись от вы-

сокой нравственной и исторической цели, преследует личную

цель правителя и тянет историю вспять, рано или поздно должна

потерпеть поражение. В этом поражении заключается смысл ие

только нравственный, но и исторический. Значит, противопостав-

лять государственную пользу нравственности, т. е. следовать пра-

вилам, изложенным в книге «Государь», не только безнрав-

ственно, но и бесполезно.

Уверенность в том, что «государственный интерес» в рамках

эксплуататорского государства может быть согласован с законами

подлинной справедливости, основана была на ложном основании:

на иллюзиях буржуазной свободы и равенства, на непонимании

того,

что в буржуазном обществе «государственная польза» есть

всегда польза для господствующего класса, прямо противореча-

щая интересам эксплуатируемых. Однако в начале XIX столе-

тия прогрессивные исторические деятели и мыслители, требуя

подчинения политики законам нравственности, сражались с фео-

дальной реакцией во имя прогресса. Конечно, буржуазные ли-

бералы даже в самый «героический» период их деятельности не

могли быть последовательны, так как постоянно боялись соци-

альной революции и в своих требованиях свободы и равенства

не могли идти до конца. Тем не менее они видели свой долг

в борьбе с макьявеллизмом и шли на нее, полные нравственного

пафоса и пегодования.

Борьба с макьявеллизмом в итальянской художественной ли-

тературе приобретает особенную остроту в XVIII в. Альфьери

в своих трагедиях сражался с этой теорией тирании, рассматри-

вая ее во всех аспектах. Он изучал психологию тирана, его дея-

тельность в семье и государстве, его одиночество и мучения, его

внутреннюю опустошенность, логический путь мысли, толкающий

его на самые ужасные преступления. Особенно пристальному

анализу Альфьери подвергает теорию цели, оправдывающей

средства, так как этой теорией прикрываются тираны ради до-

стижения своих эгоистических замыслов. Всякий тиран утвер-

ждает, что монархическая власть необходима для защиты госу-

дарства и счастья граждан, поэтому для достижения этой власти

любой тиран

—

от Цезаря Борджа до Филиппа И, от Наполеона

до Меттерниха оправдывал всякий деспотический акт, всякое

подавление демократии и свободы. Именно это делает Тимофап,

герой трагедии Лльфьери «Тимолеоп». «Если ты видишь у моего

бедра меч, обагренный кровью, знай, что применять силу побуж-

дает меня не гордый произвол, а слава Коринфа, который дове-

рил мне высшую власть». Стремящийся к самодержавию Тимо-

фан оправдывает свои насилия целью, которую он преследует:

«Что же мне делать, если для того, чтобы сохранить в городе

спокойствие, необходимы такие средства?»

—

восклицает он. «Ко-

ринф и вся Греция увидят, что не всегда преступна бывает

власть одного человека, что государь, даже если оп пришел

к трону через кровь, может облагодетельствовать народ мудрыми

законами» (акт I, сцена I). Все дискуссии между Тимофаном,

опьяненным властью, и добродетельным Тимолеоном, стоящим

на страже республиканской свободы и равенства, имеют своей

целью опровергнуть эту ложную теорию. Тимолеон противопо-

ставляет «государственному интересу», который оказывается ин-

тересом деспота, принцип республиканского долга. Нет, никогда

вероломство и тирания не приводят к благу государства: тиран

всегда стремится только к своему счастью, отождествляя интерес

государства со своими собственными.

Всякая тираноборческая трагедия XVIII в. затрагивает и тео-

рию тирании, изложенную в трактате Макьявелли. Приблизи-

тельно те же мотивы

—

в трагедии И. Пиндемонте «Арминий».

В трагедии Монти «Кай Гракх» народный трибун, по имени

которого названа трагедия, борясь с патрицием и типичным пред-

ставителем макьявеллистической политики Опимием, не хочет

пользоваться террористическими средствами и осуждает Фудъ-

вия, убившего одного из вождей патрицианской реакции. В этой

трагедии, острие которой направлепо против феодальной реак-

ции, поднимавшей голову в последние годы XVIII в., тираном

оказывается уже не один человек, пе монарх, но целый класс,

аристократия, патрициат. То же

—

в ряде трагедий Альфъери,

в которых тираны выходят из патрициата и подавляют народпую

свободу в интересах небольшой кучки аристократов. Таким об-

разом, тираноборчество естественно и неизбежно переходит

в борьбу с аристократической или олигархической республикой,

примером которой в итальянской истории была Венеция.

Политический строй Венеции не менялся в течение веков.

Венеция была исключением среди других итальянских респуб-

лик, в которых совершались непрерывные перевороты, менялись

правительства, приходили к власти различные политические пар-

тии и классы. Система шпионажа, тайных судов, пыток и доно-

сов,

власть, сосредоточенная в руках десяти патрициев, военная

мощь, подчинившая венецианскому «льву» огромные области

Средиземноморья,

—

все это привлекало внимание политиков и

внушало ужас и негодование «свободным мыслителям».

В XVI в. появляется целый ряд итальянских и латинских со-

чинений о политическом строе Венеции: Паоло и Доменико Мо-

розини, Марк-Антонио Сабеллико, Дурантино, Джанотти, Кан-

тарини. Эти сочинения к концу XVI в. приобретают апологети-

ческий характер, так как прославление республиканского строя

Венеции было средством тайной полемики с испанским деспо-

тизмом. Гвиччардини рекомендует флорентинцам организовать

свое правительство наподобие венецианского. Таким образом, эта

^венецианская школа» политиков и историков, прославляющая

строй и метод правления олигархической республики, распро-

страняется далеко за пределы Венеции. Все же в большинстве

своем она состояла из государственных деятелей Венеции и ве-

нецианских аристократов. Пользовался известностью принадле-

жавший к той же школе Паоло Парута, автор сочинения «Рег-

iezione della vita politica» (1599), о котором Мандзони упоми-

нает в «Обрученных» (гл. XXVII). Джованни Ботеро известеп

тем, что ввел в политическую литературу термин «государствен-

ный интерес» в книге под тем же названием («La ragion di

Stato», 1589). Ботеро усматривал в венецианском строе сочета-

ние трех принципов: монархического (пожизненная должность

дожа),

аристократического (Совет десяти) и демократического

(Большой совет), хотя в Венеции в действительности вся власть

принадлежала Совету десяти, а Большой совет не заключал

в себе ничего демократического. Ботеро полемизировал с Макь-

явелли, но, проповедуя практику Венецианской республики,

стоял на той же нравственной позиции. Дон Ферранте, герой

«Обрученных», читал эту книгу и ставил ее так же высоко, как

и «Государя» Макьявелли.

Особенной славой пользовалась книга, долгое время припи-

сывавшаяся Фра Паоло Сарпи, секретарю Венецианской респуб-

лики и ее историографу, но написанная, по-видимому, Градениго.

Она появилась в Венеции в 1681 г. под названием «Opinione del

padre Paolo servita come debba governarsi internamente ed estera-

mente la Repubblica veneziana per havere il perpetuo dominio».

Задача книги, как гласит ее название

—

изучить приемы вну-

тренней и внешней политики, которые могли бы обеспечить Ве-

неции «вечное господство». Это господство гарантируется «пра-

восудием», под которым автор понимает просто средство сохра-

нить власть. Ни о какой справедливости речи нет, так как для

автора самое важное

—

поддержать страх перед аристократами,

любыми мерами подавить и запугать народ, распространить

власть Венеции в колониях, уничтожить Большой совет, который

«всегда немного пахнет народом», и все это проделывать втайне,

посредством всяческих ухищрений и обманов. Чтобы подчинить

себе народ, чтобы «заткнуть ему глотку», нужно «набить ему

рот едой». Аристократов, не входящих в олигархию, нужно со-

держать в бедности, так как они «подобны гадюке, которая в хо-

«Мнение падре Паоло сервиты о том, как должна управляться

внутри и в сношениях с другими государствами Венецианская республика,

чтобы сохранить вечное господство». Во втором издании 1685 г. указано,

что сочинение это «ошибочно приписывается» падре Паоло. Английский

перевод появился уже в 1689 г. На французский язык книга переведепа

аббатом Мари под названием «Государь» и напечатана в Берлине в 1751 г.

лоде не может выпускать свой яд». Граждан Крита нужно

держать, как «диких зверей», унижать* их, приберегая челове-

колюбие для более подходящего случая, чтобы люди эти не

взбунтовались, как каторжники при смягчении режима. Самые

отвратительные стороны макьявеллизма, самые человеконенавист-

нические взгляды, грубый цинизм, явное перерождение теории

«государственного интереса» в теорию интереса олитархов-«хо-

зяев» — таково это руководство для венецианских государствен-

ных инквизиторов, для деятелей венецианской «охранки», ис-

пользовавших все гнусные средства для достижения своих гнус-

ных целей.

Никто не сомневался в том, что советы, преподанные в этой

книге государственным инквизиторам, были обобщением практи-

ческой венецианской политики. Исторические труды, документы

из государственных архивов Венеции, воспоминания и даже апо-

логетические сочинения позволяли проникнуть в тайны этой ти-

ранической республики. Для ума, ищущего в исторических со-

бытиях нравственный смысл, эта долгая цепь преступлений,

обманов и самого жестокого деспотизма казалась достаточным

объяснением и политического упадка Венеции и потери ею само-

стоятельности. Для такого ума оправдание венецианской поли-

тики и венецианского «государственного интереса» было невоз-

можно.

Невозможно оно было и для Мандзони. Философия истории,

вырабатывавшаяся в борьбе с реакцией, нравственная филосо-

фия, требовавшая «категорического» формального повиновения

долгу и отвергавшая макьявеллизм в политической практике

реакционных правительств, романтические литературные теории,

имевшие своей задачей подготовку национального итальянского

«рисорджименто», определили замысел Мандзони,

—

выбор темы

и сюжета, центральные образы трагедии, ее содержание и ее

форму.

Мандзони с тою же страстью, что Альфьери, сражается

с макьявеллизмом. Он понимает, что эта теория служит лишь

силам реакции и связывает ее с темным прошлым Италии. Но

вместе с тем он сражается и с эвдемонической моралью XVIII в.

Ему кажется, что нравственная ценность поступка определяется

не пользой, которую он приносит, но исполнением одного и

того же, всегда равного самому себе формального «долга». Оче-

видно, здесь сказалось влияние всей той идеалистической ли-

тературы, которая более или менее последовательно развивала

кантовские идеи. Она согласовалась с католическими учениями,

которые как раз в это время Мандзони развивал в своем трак-

тате «О католической морали» (1819).

Однако мораль эта, кое-как согласованная с католическими

догмами, служит целям буржуазного либерализма в период его

борьбы с феодальной и монархической реакцией. Мандзони под-

чинил эту мораль задаче всей своей жизни и творчества

—

па-

шюиальной независимости и счастью итальянского народа. По-

этому, борясь с Гельвецием и защищая католичество, принимая

формальный принцип абстрактного «категорического импера-

тива» и разоблачая макьявеллизм, оп в то же время, и прежде

всего, боролся против реакции и поработителей итальянского

народа.

В «Графе Карманьоле» резко противопоставлены две точки

зрения, две системы нравственности: мораль «государственного

интереса» и мораль «категорического императива». Первая пред-

ставлена венецианским Сенатом, и глашатай ее

—

Марино. Дру-

гая

—

графом Карманьолой, и глашатай ее — Марко. И Марино,

и Марко в списке действующих лиц указаны как «вымышлен-

ные» герои («personaggi ideali»).

С первого же акта читатель попадает в атмосферу подозри-

тельности и недоверия. Несколькими штрихами обрисована го-

сударственная машина Венеции, исключающая всякое человече-

ское отношение к человеку, всякое понимание нравственности.

Отныне, говорит дож Карманьоле, «щит Венеции будет простерт

над твоей головою, щит бдительного покровительства и мести».

С самого начала Венеция подозревает и угрожает.

Марино еще более резко выражает недоверие к Карманьоле:

дельные советы, которые граф дает Сенату, кажутся Марино не-

убедительными. Да, нужно воевать, но Карманьола слишком

горд и пылок; с таким справиться так же трудно, как с вра-

жеским войском. Это великий полководец, но станет ли он под-

чиняться указаниям Десяти? И в ответ на эти рассуждения дож

обещает шпионить за полководцем, которому Венеция вручает

свою судьбу: ведь у Венеции есть глаз, чтобы следить за ним,

и невидимая рука, чтобы его поразить.

Тогда выступает Марко: зачем омрачать подозрениями это

прекрасное начало? Нужно думать не о карах, но о похвалах

и наградах. Марко лучший психолог, чем Марино и дож: он

понимает Карманьолу, потому что он так же благороден и по-

тому что он доверяет ему. Таков пролог к дальнейшим событиям

(акт I, сцена 3).

Карманьола с радостью принимает командование армией. Нет

никакого сомнения в том, что он неспособен на измену. Он от-

пускает пленных: «Так сладостно прощать после победы!

—

го-

ворит он комиссарам Венеции. — В сердце, которое бьется под

панцирем, гнев так быстро переходит в дружбу! Не отнимайте

этой благородной награды у тех, кто ради вас рисковал жизнью:

они сегодня великодушны потоку, что вчера они были храбры!».

В ответ на это комиссары твердят слова «государственного ин-

тереса»: «Они сражались за наши деньги, и потому пленные при-

надлежат нам» (акт III, сцена 2).

Участь Карманьолы решена: несколько военных неудач, ко-

торые вызваны вмешательством правительственных комиссаров,

9К

не доверяющих полководцу, кажутся Сенату основанием для того,

чтобы счесть Карманьолу изменником. Между Марино и Марко

происходит разговор, в котором сталкиваются два принципа нрав-

ственности. Марино говорит

государственном интересе, Марко —

о голосе совести. Марко также предан Венеции, но его представ-

ления о пользе родины, по мнению Мандзони, выше, нравствен-

нее,

правильнее, чем представления Марино: «Я друг графа,

в этом меня обвиняют; не отрицаю, я его друг, и благодарю небо

за то, что имею силы признаться в этом... Когда я указал на

то,

что за общественным обвинением скрывается личная вражда,

когда я требовал, чтобы старались только о пользе государства

и о справедливости, тогда я выступал не как друг, а как вер-

ный патриций». Но когда Марко узнал, что Карманьолу хотят

заманить в Венецию обманом и поймать его в ловушку, он по-

чувствовал, как все силы его души восстают против этого: «То

была честь моей родины, которой грозит унижение, крик врагов

и потомства, то был первый порыв негодования, которое преда-

тельство вызывает у того, кто должен предупредить его или

отойти от него... Я верил, что полезным для Венеции может

быть только то, что служит ее чести» (акт IV, сцена 1).

Вот ясная, отчетливо выраженная мысль: нельзя противопо-

ставлять полезное нравственному, потому что только нравствен-

ное может быть полезным. Безнравственные поступки приводят

к гибели того, кто их совершает. Такова основная идея «Графа

Карманьолы», нравственная и политическая одновременно.

Злое дело сделано: невинный человек, жертва интриг и лич-

ной ненависти, завлечен в ловушку и, осужденный неправедным

и тайным судом, казнен. Это носит название «государственного

интереса». Но это принесло Венеции вред. Недоверие, основан-

ное на зависти и полном отсутствии всякого нравственного чув-

ства, прежде всего воспрепятствовало Карманьоле осуществить

свои замыслы и принести Венеции полную победу. Его казнь

лишила Венецию великого и верного полководца. Он не был

предателем: на упрек в том, что он отпустил пленных, Кар-

маньола отвечал: «Эти храбрецы вернулись бы под мои знамена,

и трон Филиппа не был бы теперь занят или был бы занят

другим». «И если эти широкие замыслы еще не осуществлены,

то только потому, что рука, которая должна была это сделать,

не была свободной».

«Крик врагов и потомства», который в глубине своей совести

услышал Марко, впоследствии принесет Венеции еще больший

вред. Карманьола выражает смысл трагедии в своей последней

речи перед Сенатом: «Вы решили казнить меня. Но в то же

время вы предаете себя вечному позору. Ныне знамя льва раз-

вевается далеко за пределами своих древних границ, на баш-

нях, на которых, как известно всей Европе, я его водрузил. Да,

здесь все будет молчать, но вокруг вас, повсюду, куда не до-

стигает немой ужас вашего владычества, будут оценены, будут

записаны неизгладимыми знаками благодеяние и награда. Поду-

7 Б. Г. Реизов

майте о вашей истории, о вашем будущем. В скором времени

наступит день, когда вам опять понадобится полководец: кто за-

хочет прийти к вам? Вы бросили вызов солдатам. Да, сейчас я

нахожусь в вашей власти; но вспомните, что я родом не отсюда,

что я родился среди воинственного и сплоченного народа, при-

выкшего рассматривать честь своего согражданина, как свою соб-

ственную, он не останется равнодушным к этому оскорблению»

(акт V, сцена I).

Идею этого неизбежного исторического и нравственного воз-

мездия высказывает и хор, который возвещает кару, нависшую

над всей Италией,

—

кару за ее братоубийственные войны: «Не-

счастия обрушиваются не только на побежденного. Радость не-

честивца скоро обращается в плач. Вечная кара позволяет ему

совершать свое торжественное шествие, но она отмечает его

своим знаком, она бодрствует и ожидает, и настигает его при

его последнем вздохе». Эта идея возмездия пронизывает всю

драму и составляет нравственный фон, на котором развивается

действие. Вне этой идеи оно оказывается бессмысленным, исто-

рическое поучение исчезает и драма превращается в скудный

содержанием и малоинтересный исторический адекдот.

Венецианскую республику постигла кара: могучее государ-

ство,

распространившее сеть своих торговых контор, свои фло-

тилии и свою инквизицию на весь Левант, захирело и погибло.

Мандзони объясняет это причинами нравственного и политиче-

ского характера, государственным устройством Венеции, ее оли-

гархическим режимом, естественно связанным с жестокой деспо-

тией и с теорией «государственного интереса», неизбежно пре-

вратившегося в интерес реакционного класса. В известной мере

Мандзони был прав, хотя он не видел других важных причин,

а указанные им политические причины склонен был толковать

в нравственном плане.

В черновом наброске драмы, созданном в течение 1816 г.,

эта неправедная, жестокая Венецианская республика очерчена

более полно. В сценах I акта, вычеркнутых из окончательного

текста, мотивы ненависти сенатора Марино к Карманьоле четко

выражены: Венеции приходится прибегнуть к помощи «какого-то

иностранца, сына гнусного пастуха еще более гнусного стада,

который... презирает всех нас» (венецианцев и сенаторов). «Не

столь тяжко потерять какой-нибудь город, как владеть им бла-

годаря Карманьоле». И злостный умысел этой касты аристокра-

тов вскрывается в слова Стефано, единомышленника Марино:

«Друзей, которые теперь его окружают, он вскоре одного за

другим сделает своими врагами; тогда вас будут слушать».

Воспользоваться трудами и талантом Карманьолы и затем,

по миновании надобности, убить его, отмстив за его справедливое

презрение,

—

таков замысел Марино, выполненный тираниче-

ской олигархией.

Manzoni

Л.

Ореге,

t. 3, р.

267—269.

В другой сцене, в которой выступает венецианский народ,

ярко показана ненависть его к аристократам. Один горожанин

говорит, что на Карманьолу, выступающего в поход, возложена

«вся забота о нашем спасении». «О нашем?

—

возражает ему

второй горожанин. — Вернее было бы сказать

—

о спасении Синь-

оров.

Что значим мы теперь, когда всякое государственное дело

стало их личным делом? Какое значение имеет для нас война?

Если она окончится успешно, все будет принадлежать им,

—

слова, и добыча».

Эти горожане отлично понимают, что «государственный ин-

терес» Венеции является интересом господствующей касты.

Философская проблема, поставленная в драме Мандзони, не-

мыслима была вне истории. Действительно, ведь нравственный

смысл человеческого существования либеральные мыслители

послереволюционной эпохи обнаруживали не в личной судьбе, но

в историческом процессе. Судьба отдельного лица недостаточна

и слишком случайна, чтобы можно было уловить в ней нрав-

ственный смысл. Невинно страдающие, жертвы несправедливости

и общественных катаклизмов, все те, кто погиб в великих ре-

волюционных сражениях или в кровопролитнейших войнах на-

полеоновской эпохи, не могут служить доказательством истори-

ческих закономерностей нравственного характера. Эти законо-

мерности обнаруживаются лишь в судьбах народов и государств.

Человечество страдает не напрасно — оно движется вперед, к бо-

лее справедливому и счастливому будущему. Страдание не есть

искупление первородного греха; человечество создано не для

того,

чтобы в вечной беде оплакивать грех праотцов, — эту точку

зрения Жозефа де Местра, ультрароялистов, французской реак-

ционной церкви, Мандзони считает глубоко порочной. Он изби-

рает своим духовником в Париже не Ламенне, в то время уль-

трароялиста, но Грегуара, «цареубийцу» и пылкого либерала.

Он не хочет быть «пророком прошлого», но человеком будущего.

Итальянские критики часто толкуют казнь невиновного графа

Карманьолы как доказательство того, что человечество обречено,

что оно пребывает в неизбывной беде, из которой единственное

спасение

—

смерть. В этом они видят католическую «мораль»

трагедии. Однако Мандзони нельзя ограничить религией и вы-

водить все его творчество из католических догм

—

это было бы

жестоким искажением исторической действительности.

Ne Cristi e sagrestie fanno il Manzoni,

—

писал молодой Кардуччи еще при жизни поэта.

В «Графе

Карманьоле» Мандзони излагал не эту пессимистическую мораль

ортодоксального католицизма, но философию истории современ-

Ibid., p. 281.

«Не распятия и ризницы создают Мандзони» (Carducci G. Ореге. Bo-

logna, 1903, р. 181).