исполнении обрядов, при соблюдении соционормативных правил определяющую роль
может играть преемственность непосредственного опыта, а не знание типологии.
Ближайший опыт старших поколений, живые образчики вещей или норм поведения
составляют традицию, в которой именно типология, а не просто набор отдельных
образцов имеет решающее значение. К тому же традиция как средоточие памяти
культуры, как инструмент культурной преемственности всегда неизмеримо богаче
реального, «видимого» фонда, каким в данный момент располагает коллектив.
То же самое в сущности относится и к собственно фольклорной культуре. Каждое новое
поколение ее хранителей и носителей так или иначе воспринимает тот фонд, которым
владеет предшествующее поколение. Мы бы совершили, однако, ошибку, если бы свели
процесс передачи и усвоения традиции к восприятию разных образцов в их конкретном,
зримом воплощении, навыков исполнительства, функциональных знаний. В
традиционном обществе воспринимается фольклорная культура как специфический
феномен, с характерными для нее творческими закономерностями, жизненными связями,
со своим миром и языком, где тексты неизбежно выступают не как индивидуальные
образчики, подлежащие заучиванию, запоминанию, но как репрезентанты типов, классов,
к тому же находящиеся в перекрещивающихся взаимных связях. Фольклорная культура
живет не просто в поверхностном репертуаре, но в сложном (в том числе имплицитном)
комплексе многообразной типологии, разветвленной семантики, функциональных
возможностей. Одним из проявлений владения этим комплексом выступает
вариативность. Парадокс фольклорной вариативности состоит в том, что, хотя любой
зафиксированный текст эмпирически может быть возведен к некоему своему
непосредственному предшественнику — «источнику», на самом деле текст этот, как и
предшествовавший ему в живом обращении, есть вариант типа, получавшего бессчетное
число раз, на протяжении неопределенного времени и в неопределенных
пространственных границах (и далее готового получать), разнообразную вариативную
реализацию. Проблема заключается в том, чтобы «сложить» тип путем научного анализа.
Понятие типа применимо ко всем разделам и уровням фольклорной культуры. Можно
говорить о типах сюжетов, мотивов, коллизий, образов, стилистических элементов,
формул, функций, исполнительских аспектов и др.
2
Говоря о природе фольклорной (и шире — общей для традиционной культуры)
вариативности, о стимулах, обеспечивающих ее непрерывность и обязательность, мы
прежде всего должны согласиться с тем, что сна есть «частный случай вариативности как
наиболее фундаментального феномена жизни вообще, во всех ее проявлениях» [84, с. 37].
Оправданны в этом смысле попытки взглянуть на явление с общефилософской точки
зрения. «Варьирование как атрибут жизни может быть оценено не только биологически,
но и в известной степени эстетически — как виртуозное проявление бытия» [там же, с.
45]. Нас, однако, интересуют, так сказать, ближайшие мотивы фольклорной
вариативности, непосредственно связанные с природой самого феномена фольклора.
Привычным является рассмотрение вариативности как естественного порождения
устного характера трансмиссии [313, 1987, № 1, р. 8]. Поначалу такой подход кажется
вполне естественным. В самом деле, процесс жизни фольклорных типов легко
представить как непрерывную — в рамках данного этноса или какой-то его ограниченной
сферы — чрезвычайно разветвленную и по существу массовую передачу и массовое
усвоение. При этом сколь бы широкий характер такая трансмиссия не имела, в конечном
счете она сводится к ряду индивидуальных актов — «из уст в уста». Отсюда
привлекательная возможность эмпирического рассмотрения трансмиссии и выведения из
множества единичных фактов общих закономерностей, в которых обнаруживают себя
коллективность устного творчества и определяющая роль таких экстрафольклорных
факторов, как история, социальная среда, быт и т. д., а также роль личного начала. Сюда
же подключаются такие аспекты, как память, психология усвоения, техника