Полосин В.С. Миф, религия, государство

Подождите немного. Документ загружается.

что влечет рациональный и психологический дискомфорт, выражающийся в субъективном ощущении

утраты своей причастности к некоему высшему началу, для верующего - ощущения «Божественности».

Но при желании вернуть такое ощущение механически, без восстановления подлинной

универсальности неизбежна угроза иллюзорной компенсации высокого чувства «обожествлением»

частных, расчлененных компонентов без их включенности в цельность времен и пространств (в

теологии это именуется идолопоклонством). Эта лжебожественность, иллюзорная универсальность,

проецируется во все сферы индивидуального и общественного сознания и деформирует их.

Однако процесс анализа - разделения целого на отдельные составляющие - имеет и обратную сторону:

это обогащение сознания колоссальным опытом творческого поиска, не просто расщепляющего модель

мира и его обитателей в процессе анализа на мельчайшие компоненты: атомы, кванты и монады, не

просто вычленяющего в самом познании самые фантастические абстракции, но и начинающего

созерцать совершенство мироустройства через совершенную логику, простирающуюся до каждого,

даже отдельно взятого компонента бытия. Отсутствие созерцания компенсируется совершенством

логических построений, вбирающих в себя все возможные комбинации и модели.

Кэмпбелл Д. Герой с тысячью лицами. С. '289. Там же. С. 17.

4.2. Миф и компьютер

«В былые времена человек от рождения включался в окружающий его целостный миропорядок,

проникнутый духом религии и определенным образом устремленный к Истине, уяснившейся нам через

Откровение... С тех пор как рухнуло целостное мироощущение и возникло современное общество,

наше отношение к людям и вещам бесконечно усложнилось, все стало проблематичным и недосто-

верным, так что поиски Истины грозят обернуться отчаянием и отказом от нее. Попытка перейти от

всеобщего разложения к заложению основ нового порядка наблюдается повсюду...» - написал Т. Манн

в «Докторе Фаустусе».

Достигнув крайней точки в рациональном исследовании мира по частям, человек приходит к

необходимости синтеза, т. е. воссоздания цельности, а значит, и образности, содержащей в себе в

«свернутом» виде гигантский объем рационального опыта. После «эпохи возвращенного варварства»

(термин Дж. Вико), с XIX века начинается обратное движение к воссозданию мифологического

мировосприятия. Насытившись простотой «народного» языка с его бытовыми абстракциями и

слоговым звукоподражательным условным письмом, сознание человечества стало на новом витке

исторической спирали возвращаться к эпохе героев.

«На втором языке, соответствующем веку героев, по словам египтян, говорили символами: к этим

символам должны быть сведены героические образы, т. е. немые подобия (Гомер называет их

"атцлогса" - "знаки"), посредством которых писали герои. Эти символы должны были быть

метафорами, изображениями, подобиями, сравнениями; позже в артикулированном языке они

составляют все богатство поэтической речи»

. Знаковым сигналом поворота человечества к

героической эре - «завтрашнему великому полдню» (когда солнце божественности стоит прямо над

головой сверхчеловека; в Египте - это бог Ра) - стало творчество Фридриха Ницше, провозгласившего

устами как бы воскресшего пророка Заратустры конец эры рационализма и рациональной (договорной)

государственности:

«Смешение языков в добре и зле: это знамение даю я вам как знамение государства. Поистине, волю к

смерти означает это знамение!.. Туда, где кончается государство, - туда смотрите, братья мои! Разве вы

не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку? - Так говорил Заратустра» .

Первым качественным шагом к возврату в эпоху героев стало появление движущегося изображения -

кинематографа. Называемый поначалу «иллюзионом», он постепенно, с открытием звукового кино, а

затем цвета, стал синтезировать все остальные виды искусства:

Вико Дж. С. 164.

'' Ницше Ф. Т. П. С. 35, 37.

театр, живопись, анимацию, музыку, почти воссоздавая реальность -за вычетом объема и запаха.

Реальность персонажей в плоскостном изображении - сродни иконам. Абстрагирование на экране от

силы земного притяжения, от власти времени, от иных законов материального мира превращает

экранных героев в мифических персонажей: они поражают врагов сотнями, летают по воздуху и всему

космосу, спасают народы и вселенную, демонстрируют рыцарство и благородство. Кроме того, кино не

элитарно, а демократично - оно формирует общественное сознание масс по всему земному шару.

Свободно перенося восприятие зрителя из одного времени в другое, как это делает миф, кино создало

новый тип героя иконно-библейского измерения: величественные фигуры Ленина, Сталина, Гитлера,

Муссолини, Мао, возвышающиеся над восторженными массами, принимающие всенародную любовь и

преданность, как и военные парады - свидетельство их сверхчеловеческого могущества.

Однако кино - это героизм, созерцаемый извне, в нем есть эмоциональное соучастие, доводящее даже

до мистериальных переживаний, пафоса (экстаз при выступлениях сверхчеловека и трагедийность при

его смерти), но все же нет еще личной социальной вовлеченности в эту необиблейскую историю. - Нет

священных символов, есть лишь образы сверхчеловеков; есть созерцание мира вовне, как бы без «я»:

где-то на заэкранном Олимпе активно действует героическая элита, а ей сопереживает в «нижнем

мире» отделенный от нее массовый зритель.

Вторым революционным шагом стало появление во второй половине XX века телевидения, а с ним -

принципиально нового явления - мировой видеокультуры. Видеокультура стала в своем роде неким

созерцанием «во мгновение ока» всего мироздания, технически усиленным средством целостного

познания, хотя еще по-прежнему вовне, без творческой вовлеченности своего «л».

Тем не менее телевидение ознаменовало собой такой этап возвращения мифологического сознания,

когда стало уже возможно говорить о массовом возвращении в эпоху героев, когда наряду с

народными письменами использовались и божественные - иероглифы. Помимо разового внешнего

созерцания движущихся символических образов, телевидение, вошедшее в каждый дом,

демонстрирует объект не только в его актуальности, но и в его вечных измерениях, в контексте всего

мироздания, благодаря чему восстанавливается знание о находящейся за внешностью объекта его

священной, сверхвременной сущности. Тем самым, видеокультура выполняет на новом

диалектическом витке роль первичного, наидревнейшего, но движущегося иероглифа, актуально,

почти ритуально, воспроизводящего всю вселенскую мифологию.

Телевизор стал средством преодоления чувственной ограниченности, выходом за рамки

непосредственного ощущения и кинемато-

графического сопереживания, по сути - храмом, в котором совершается вселенский ритуал познания

сущности бытия через символы, подобия и образы с помощью моделирования зеркального антимира.

Однако момент личного участия еще невелик, сводится лишь к созерцанию заданного кем-то извне и

отличается от кинематографа лишь активизацией функции всеобъемлющего познания объекта. Ви-

деомагнитофон усилил личное участие возможностью по собственной воле путешествовать по

созерцаемым вовне временам и пространствам, существенно приближая зрителя к мифологичности.

Однако по-настоящему революционным, качественным третьим шагом стало внедрение с 1976 года в

массовое употребление персональных компьютеров. Компьютер - технически усиленное средство

познания мира уже не без творческого участия своего «я», а как раз в единстве со своим «я».

Рационализм компьютера, доведенный до апогея, требует свертывания колоссальной, получаемой в

мгновение ока информации и обозначения ее символом; символы компьютера требуют их

систематизации и названий-имен, выходящих за рамки операций самого компьютера. Эти имена-

символы и тяготеют к тому, чтобы стать героическими иероглифами. Их повелители становятся

«самураями компьютерных сетей».

Компьютер можно считать синтезом: во-первых, видеокультуры, воссоздавшей идеографическое

мышление; и во-вторых, воплощением идеи «искусственного интеллекта», как она сформировалась в

арабской исламско-суфийской традиции X - XII веков и была подхвачена в XIII веке католиком Р.

Луллием, создавшим свою «логическую машину». Что касается последнего, то об этом убедительно

написал Ю. Петрунин:

«Особенность арабского (как и древнееврейского) языка состоит в том, что при письме употребляются

только согласные буквы. Это свойство часто использовалось для зашифровки смысла литературных

произведений, особенно в мистической традиции суфизма. Проникновение в скрытый смысл текста

достигается простым комбинированием гласными буквами в различных сочетаниях с начертанными на

бумаге согласными. Отдаленно это напоминает основную идею логической машины: истина

получается и в том, и в другом случае механическим перебором всех возможных вариантов (своего

рода карточной игре - комбинаторике)... Благодаря почти что алгебраическому методу образования

слов из трехбуквенных корней арабский язык отличается очень большой простотой. Для определенных

целей их можно вполне удовлетворительно передать средствами латинского алфавита»

Изучив арабский язык и труды исламских философов, Луллий (возможно, и сам посвященный в

суфийский орден) сконструировал

Петрунин Ю. Ю. С. 59-60.

машину, запоминающую около 18 биллионов различных понятий, «порождающую вечные истины об

универсуме через комбинирование исходных истин (аксиом, посылок)»

. Тем самым, рационализм,

доведенный до своего предела в среде ученых исламской традиции (ибн-Рошд, аль-Араби и др.), был

подхвачен затем в еще не пробудившейся от средневекового варварства христианской Европе, где не

прижился, поскольку воцарившаяся иерократия руками великих и малых инквизиторов выжгла вместе

с еретиками и ученых, и политических противников, и всех, кто не хотел видеть в ней самой бла-

годатного боговоплощения.

В XX веке рационализм обрел новое качество на новом витке исторической спирали, соприкоснувшись

с созерцательными средствами массовой коммуникации древности - электронными иероглифами.

Сконструировав зеркальный антимир, сознание обретает в нем совершенную рефлексию, более того,

обретает способность к собственному волевому действию - к героическим императивам-повелениям

блокам информации и моделям внутри антимира, заключающего в себе совокупный опыт всего

человечества, собранный за всю историю. Это и есть реальное возвращение героического

(символического) языка без магии, возвращение мифического времени, разумеется - в сфере

реальности самого сознания, а не вне его: «В качестве всеобщей формулы мы можем сказать, что

человек, "живущий" в мифе, выходит из профанного хронологического времени и входит во время с

другими свойствами, а именно в "священное время", являющееся одновременно изначальным и неоп-

ределенно часто повторяющимся» (М. Элиаде)

. «В мифическом времени не существует определенного

"сейчас" как настоящего, и оно не течет из прошлого в будущее в том смысле, что прошедшие события

уже не существуют, а будущие события еще не существуют... Прошлое может постоянно повторяться

и возникать в настоящем. Как нечто вечное, оно является... также и будущим» (К. Хюбнер)

И именно компьютер освобождает человека от необходимости огромных и многолетних затрат на

техническое освоение знаний и мастерства, делая все это доступным через владение самим

компьютером. Он как бы продолжает рассудок, превращая его в сверхрассудок, и восполняет память,

превращая ее в суперпамять. Тем самым он воссоздает на новом, совершенном уровне рационально

демистифицированное и демагизированное сознание верховного жреца в единстве всех трех времен,

одинаково доступных компьютерной памяти, причем в масштабах, многократно превышающих

возможности одного, даже самого гениального человека. Включением личного волевого участия он

воссоздает также и демифологизированное сознание древнего царя, что

Петрунин Ю. Ю. С. 59.

Цит. по: Хюбнер К. С. 141.

Хюбнер К. С. 142-143.

и характеризует эпоху героев. Фильмы-действия (action) вытесняют психологические фильмы, а

компьютерные игры становятся орудием воспитания духа сверхчеловека с детства. «Униженного и

оскорбленного», «маленького человека» (архетип многих героев Н. Гоголя и Ф. Достоевского, типажи

неореализма), а равно и шута из народа, для которого средством выживания было сохранение частички

социального оптимизма (архетип Чарли Чаплина), с которым ассоциировал себя зритель классического

кинематографа, сменил архетип, материализованный в ипостасях «бессмертного» Горца, Рембо,

Конана-Варвара, Киборга, Терминатора, Бэтмена, победителей «звездных войн» или просто непо-

бедимого героя-полицейского. Символами современной видео- и компьютерной культуры становятся

именно супермены, т. е. сверхчеловеки, воплощающие в себе «пятый элемент» бытия и,

соответственно, символизируемые пентаграммой - пятиконечной звездой, символом владычества героя

над стихиями.

Зеркальный антимир телевизора и компьютера не является «Зазеркальем» - он есть лишь техническое

функциональное продолжение сознания, как палка или меч в руке есть лишь техническое продолжение

руки с какой-либо заданной функциональной целью. И потому человек за компьютером - не Дон-

Кихот, сражающийся с воображаемыми врагами, а реальный субъект действия - «драконо-борец» и

«победоносец», способный изменять реальную политику и отношение населения к ней, как это делал

на более примитивном уровне герой прошлого, - то есть влиять на критерии и процесс легитимизации

власти вообще. Создание всемирной компьютерной сети и включение в нее жизненно важных

институтов общества и государства позволяют осуществить в принципе полную стыковку мира с его

зеркальным антимиром, перенеся в последний всё общественное сознание и механизмы его

регулирования и оставив материальному миру лишь его природную материальность. Благодаря этому

миф сам по себе стал вновь, как в древности, всеобщим и универсальным средством массовой ком-

муникации, преодолев на новом витке развития национальные, политические и географические

границы. Рекорды популярности среди детских компьютерных игр бьют игры о вполне

правдоподобном создании всемирной империи, предполагающие правильный выбор советов в сферах

экономики, права, политики, идеологии. Дети, которые сейчас, в 90^е годы, еще только играют в эти

игры, скоро станут взрослыми.

4.3. Реклама как новый вид мифотворчества и ритуала

Видеокультура XX века дала общественному сознанию новые качественные возможности

мифотворчества и ритуала - визуальную рекламу, в которой главную роль играет телевизионная.

Реклама в самом широком смысле вбирает в себя и социально-политическую, и торговую рекламу.

Ниже мы остановимся подробнее на конкретных

формах мифологий и ритуалов: религиозных, национальных и политических, включая и рекламу; здесь

же определим саму специфику функционирования нового феномена, ставшего возможным лишь

благодаря электронной визуальной культуре.

Электронные технологии родили, по сути, новое специфическое направление искусства

мифотворчества, однако в основе этого искусства лежат все те же законы мифологического сознания и

познания, о которых речь шла выше. Более того, именно через законы возникновения и существования

классической мифологии возможно понимание, усвоение и владение средствами современной рекламы

во всех сферах общественной жизни.

В рекламе мы имеем ту же структуру, что и в мифе: 1) архетип какой-либо жизненной ситуации

(«если... то...»), 2) содержание эмпирически полученного социального опыта; 3) внешние образы,

функциональная символика которых соотносит эмпирический опыт с соответствующим ему

архетипом. Однако налицо и качественное отличие, вытекающее из произвольности, субъективности

создания рекламы.

В мифе психологическое сопереживание созерцаемой истории заложено изначально, оно является

«повивальной бабкой» при рождении мифа, оно есть необходимое условие для веры в соответствие

иносказательной истории с уже известным результатом реально возникшей жизненной ситуации, в

которой индивид (общество, народ) ищет правильное решение. Сами образы мифа рождаются лишь

при условии вызывания ими данного сопереживания. В рекламе - искусственно построенной на чьем-

то субъективном (не легитимизированном обществом) опыте истории - такое сопереживание у других

членов общества изначально отсутствует, а потому его вызывание является главной целью ритуального

действия самой рекламы. Если данное сопереживание появляется, то индивид поверит показанной ему

истории и примет участие в предложенном ему соответствующем ритуале (голосовании за нужного

кандидата или покупке товара).

«Когда в рекламе говорится, что стиральный порошок "Омо" чистит белье на всю глубину, то тем

самым предполагается, что белье обладает глубиной. Нам такое никогда не приходило в голову, а

вещам это придает особое достоинство, делает их нежными, отзывающимися на заключенную в теле

каждого человека смутную тягу к ласкам. Что же касается пены, то она... является знаком роскоши. В

выделяющемся ее веществе нам чудится некий мощный зачаток, могучая и здоровая основа, богатство

скрытых и кипучих сил. Пена вызывает в душе потребителя приятный образ "воздушной материи"...

даже может быть знаком некой духовности, ведь дух способен извлечь все из ничего»'. Мифом о

рукотворном рае можно, например, считать и рекламу мебели и сантехники.

Барт Р. С. 84.

Весьма остроумным является описание Роланом Бартом и природных свойств пластмассы, символика

которой как бы напрашивается на абсолютизацию и позволяет ей выйти за рамки актуального

восприятия и достичь той универсальности, которая принадлежит области мифа. «Хотя пластмассы и

носят имена древнегреческих пастухов (Полистирен, Фенопласт, Поливинил, Полиэтилен), по сути это

субстанция алхимическая». Для изготовления пластмассы необходимо преображение материи: «на

одном конце машины - сырая, землистая материя, на другом - безукоризненно очеловеченный предмет;

в промежутке же между этими предельными состояниями нет ничего, одно лишь перемещение

вещества, за которым вполглаза следит полубог-полуробот.

Таким образом, пластмасса есть не столько вещество, сколько сама идея его бесконечных

трансформаций; она насквозь пропитана нашей удивленностью чудом. Отсюда наше постоянное

мечтательное изумление перед бесконечной многоликостью материи, когда внезапно обнаруживаются

связи между единичностью причины и множественностью следствий, ибо числом трансформаций

человек меряет собственное могущество, и, следя за превращениями пластмассы, он тем самым как бы

ликующе скользит по поверхности Природы»

Религиозно-мифологический тип поведения выражается также и в чрезвычайном пристрастии к

«культу священной колесницы» - современного автомобиля. «Гностик не ждал с большим нетерпением

откровения оракула, чем поклонник автомобиля ожидает первых сообщений о новых моделях...

Достаточно посетить ежегодный автосалон, чтобы понять - это настоящий религиозный ритуал. Цвета,

освещение, музыка, почтение восхищенных посетителей, присутствие храмовых жриц (манекенщиц),

блеск и роскошь, расточительство, множество народа - все это в иной культуре можно было бы назвать

настоящей литургической службой» (Э. Грили)

. То же самое можно сказать о показах высоких мод и о

конкурсах красоты с той лишь разницей, что они проходят под знаком женского архетипа. Как считает

М. Элиаде, «мифологическое поведение... находит свое выражение и в исходе к "предместьям" (в

России - коттеджам, дачам. — В. П.), что можно истолковать как ностальгию по «первоначальному

совершенству"»'

Современные теоретики политического имиджмейкерства учат: «Думайте о своем имидже как о

рекламе: картинка снаружи, которая рекламирует то, что внутри. Это также и обещание. Обещание

того, что внешний имидж предоставит рекламируемые учения, компетенцию и достоинства.

Установите для себя точно, что именно вы хотите

Там же. С. 212-213.

Цит. по: Элиаде М. Аспекты мифа. С. 185.

Там же.

рассказать людям. Самоимидж предопределяется прошлым опытом и является отражением уровня

нашей сегодняшней символики»

В целом же рекламные мифы заняли свою нишу в массовом сознании благодаря ощущению свободы

выбора, то есть через соответствие желаемому архетипу эпохи героев.

Тем не менее, «если человек, желающий оказать влияние на общественное мнение, злоупотребляет с

этой целью символами, они могут произвести впечатление на массы, если это истинные символы,

однако невозможно знать наперед, будет или нет подсознание масс эмоционально захвачено. Здесь

поведение его совершенно иррационально. Ни один продюсер, например, не может сказать заранее,

станет ли песня хитом, даже если она навевает популярные образы и мелодии. Никакие

преднамеренные попытки оказать влияние на подсознание пока не принесли существенных

результатов. Похоже, что коллективное подсознание сохраняет свою автономность в той же мере, что и

индивидуальное», - пишет К.-Г. Юнг

Механизм создания рекламы как лжемифологии и современного ритуала блестяще показан Роланом

Бартом в его «Мифологиях», правда, следует оговорить, что он относит все мифы к псевдобытию, мы

же делим мифы на необходимые, природные, соответствующие архетипам, заложенным в

нравственном идеале общества, народа, и на искусственно созданные, ложные, не отвечающие

архетипам нравственного идеала. Последние и являются лжемифами, утопиями, призраками.

Современная реклама не обязательно является лжемифологией, это зависит от того, в какой мере и для

чего она стремится отобразить архетипы общественного сознания: если это социальная или просто

добросовестная реклама, автор которой - как поэт или художник - делится с обществом своим

видением социального опыта, стараясь в меру своего таланта типизировать его, - это попытка развития

естественной, природной мифологии. Если же автор охвачен простой, утилитарной целью быстрой

продажи какого-то товара и использует для этого никак не связанный с этим товаром, совершенно

посторонний для него, но «проверенный» в ином контексте положительный фон иносказания, то это

лжемифология, способная дискредитировать либо автора, либо товар, либо используемую в таких

целях мифологию.

Созерцаемый в рекламе иносказательный образ (как и фоновая музыка) должен создать иллюзию

своего соответствия внутреннему личному архетипу зрителя, вызвать через это сопереживание себе, а с

ним и иллюзорное ощущение, что через ритуал совершения рекламируемого действия (покупки,

голосования и т. п.) реально возможно

' Sampson E. The image factor... London, 1994. Цит. по: Почещов Г. Г. С. 315.

Юнг К.-Г. Человек и его символы. С. 219.

стать лично причастным иносказательному фону - героике или хотя бы стабильности бытия

символических образов, как бы лично войти в мир этих демонстрируемых образов. Так например,

когда на фоне Кремля и ночного неба, озаряемого салютом, возвышается рекламируемое итальянское

игристое вино «Мартини Асти», это должно вызвать ощущение соответствия брызг и пузырьков

игристого вина салютам исторических побед. Если такое ощущение возникнет, то всякий человек,

сопереживающий исторической героике и имеющий подсознательное желание быть лично ей

причастным, как бы открывает для себя таковую возможность: ритуалом, хотя бы условно, частично

вводящим в героическую реальность, становится вкушение им брызг и пузырьков «победного» вина -

«причастие победы».

Тем самым, лжемифы рекламы ритуально предлагают человеку непроверенный и «не-

легитимизированный» опыт: если совершишь такое-то действие, то получишь такое-то ощущение

пребывания в стабильности (а иногда и собственной сверхчеловечности) - чуть ли не божественности,

которую лишь в загробной жизни обещает дать религия (это одна из причин, по которой визуальная

реклама, да и вся видеокультура в целом, потеснила массовую религию).

«Иногда, в случаях особенно навязчивого воздействия на аудиторию, манипуляторы общественным

мнением могут добиться временного успеха. Но здесь лишь подавлены подлинные подсознательные

реакции. А как коллективное, так и индивидуальное подавление приводит к одному и тому же

результату - неврастенической диссоциации и психическим расстройствам. Любые попытки подавить

реакции подсознания обречены в конечном счете на провал, поскольку в своей основе они

антагоничны природе инстинктов» (К.-Г. Юнг)

Именно такая массовая диссоциация и происходит в современной России: в форс-мажорных

обстоятельствах августа 1991 года героем-искупителем стал российский демократ-драконоборец,

поразивший с «железного коня» (танка) олицетворение зла - дракона коммунизма. Однако никакой

собственный национальный архетип будущего победивший сверхчеловек-демократ искать не стал, и в

новом государстве началась традиционная для России борьба двух крайностей: механически

привнесенной западной мифологии с мифологией российского самодержавного прошлого (как

национал-патриотической, так и клерикально-теократической, объединившихся друг с другом в общем

неприятии мифологии Запада).

Попытки сформировать в общественном сознании в 1992 - 1993 годах миф о «новом русском» -

респектабельном, свободном, уверенном в себе пользователе рекламируемой продукции - в условиях

отсутствия у большинства населения достатка, то есть реальной возможности выбора, потерпели крах:

иносказательный образ такой

' Там же.

псевдосвободы стал сначала сатирическим, а затем и криминальным. Роль Запада как «крестного отца»

такого «нового русского» вновь возбудила у неимущих ассоциации с мифическим «образом врага».

Отторжение чужеродной западной мифологии в России при отсутствии собственной привело, в свою

очередь, к тому, что уже при учреждении нового государственного строя в декабре 1993 года в

массовом сознании был конституирован мифический архетип и не западной рационально-договорной

демократии, и не исконно русского вечевого народовластия (возрожденного в форме Советов в марте

1917 года, но погубленного после их второго съезда в октябре того же года большевиками), а

Государственной Думы периода кризиса российской государственности и предреволюционной

ситуации. Победа в 1993 году на выборах в эту кризисную Думу православных патриотов Владимира

Жириновского побудила реальных властителей искать противоядие коммунистическому «темному

вчера» в «светлом позавчера», т. е. в религии, причем опять-таки кризисного образца.

Дореволюционная Церковь, по их мнению, должна была легитимизиров.ать православную монархию с

ее социально-принудительными утопиями и дополнить образ «новых русских» позитивным

компонентом их «богоугодности»: снять с них оттенок западничества, сатиричности и уголовности и

тем «облагородить» и легитимизировать в массовом сознании власть сегодняшнюю в ее целом.

Согласно Виктору Пелевину, шумеро-вавилонская мифология естественным образом живет и в

нынешнем российском обществе, где фактически есть советские и российские зиккураты — священные

территории, на которые проецируется небесный мир. Богиня Иш-тар — Царица Небесная в древнем

Вавилоне — могла, как многие языческие боги, умереть, и, чтобы обрести бессмертие, она отделила

смерть от своего естества и придала ей образ собаки. «Между ними сразу же началась война, в которой

долго никто не мог победить. Последняя битва в этой войне произошла прямо над останкинским

прудом... Поэтому считается, что тут священное место»

Однако не только останкинский пруд, но и всю территорию ВДНХ можно рассматривать, как

советский зиккурат: 15 золотых женщин-богинь, персонифицирующих свои народы, окружающие

единый источник животворного духа — главный фонтан, вполне ассоциируются с ипостасями единой

Царицы Небесной, советской Родины-Матери. Иштар, согласно В. Пелевину, воплощается после раз-

деления со своей смертью в невещественном золоте — в средствах массовой информации (отсюда и

пруд рядом с телецентром), а ее ритуальными «мужьями», через которых и совершается ее теофа-ния,

— оказываются современные жрецы-клипмейкеры. Собака-

Пемвин В. С. 287.

смерть также становится некоей духовной сущностью, которая спит где-то в России, но время от

времени просыпается, «и поэтому у нас земля не родит, Ельцин — президент и так далее»

Эти мужья-жрецы творят такую, например рекламу: «Татарский (...) стал на колени, сложил руки на

груди и поднял взгляд в потолок.

— Господи, к Тебе воззвах, — сказал он тихо. — Я так виноват перед Тобою... Я ведь ничего не умею,

кроме как писать плохие слоганы. Но Тебе, Господи, я напишу хороший — честное слово. Они ведь

Тебя совершенно неправильно позиционируют... Вот хотя бы этот последний клип, где собирают

деньги на эту церковь. Там стоит такая бабуля с ящиком, и в него сначала кладут рубль из "запорожца",

а потом сто баксов из "мерседеса"... Надо не так... Нам нужны именно те, кто в "мерседесах", потому

что по отдаче один в "мерседесе", как тысяча в "запорожцах"...

Встав с коленей, Татарский добрел до стола... и записал: Плакат (сюжет клипа): длинный белый

лимузин на фоне храма Христа Спасителя. Его задняя дверца открыта, и из нее бьет свет. Из света

высовывается сандалия, почти касающаяся асфальта, и рука, лежащая на ручке двери. Лика мы не

видим. Только свет, машина, рука и нога. Слоган:

ХРИСТОС СПАСИТЕЛЬ -СОЛИДНЫЙ ГОСПОДЬ ДЛЯ СОЛИДНЫХ ГОСПОД»

«Мир победы - это мир имиджа, в котором победитель может предстать в наилучшем виде, - пишет Г.

Почепцов. - Поэтому в публичной сфере все время идет борьба за роль победителя, за которым тогда

пойдут все остальные. Позитивный имидж становится целью, к которой стремятся все В мире

постоянно растет роль информации, поэтому такая информационная структура, как имидж, неизбежно

будет привлекать все большее внимание как теоретиков, так и практиков»'

Общественное сознание, которое мы определили как ту область личного сознания каждого члена

общества, в которой протекает поток социолизованной (объективированной) информации и осуществ-

ляется массовая коммуникация, является, как и прежде, ареной, на которой совершается великий

ритуал самопознания и самоорганизации человечества посредством воспроизведения коллективной

памяти - общественного подсознания, т. е. мифологии. Но электронная культура качественно изменила

законы и правила совершения этого ритуала: современные теологи и жрецы должны иметь иные

знания и

Там же. С. 288. 'Там же. С. 158- 159.

Почепцов Г. Г. С. 278.

искусство для достижения успеха. Монитор компьютера - икона современного общественного

сознания - вытеснил «плачущую икону» Средневековья, как летающий в компьютерных играх

супермен -летающего верхом на черте средневекового аскета.

Таким образом, реклама в самом широком смысле является новой разновидностью и мифотворчества,

и ритуала: творчества мифа - когда она угадывает существующий в массовом (под)сознании архетип и

подсказывает обществу нужный ему позитивный результат; творчества лжемифа - когда она в

посторонних для интересов общества целях навязывает результат, нужный только ее авторам или

стремящейся к господству элите.

РАЗДЕЛ II НАЦИОНАЛЬНАЯ МИФОЛОГИЯ

ГЛАВА 5. НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ

И было так - потомок, чувствуя славу свою,

держал в сердце своем Русь,

которая есть и пребудет землей нашей.

И ее мы обороняли от врагов,

и умирали за нее,

как день умирает без солнца...

(Велесова книга)

5.1. Структура национального сознания

Народ есть генетически однородное и исторически преемственное сообщество, обладающее

суверенитетом в реализации своего национального идеала и устойчиво осуществляющее функции

хранения, воспроизведения и обособления от других собственной мифологии. Народ сознает себя

одной великой Семьей и интерпретирует свое прошлое, настоящее и будущее в качестве одного

социального субъекта на основе единства исторически сложившейся территории, традиций и языка.

Национальное сознание есть, соответственно, общественное сознание в его обращенности к

собственному единству на основе признания культурной и духовной однородности и трактовки

прошлого, настоящего и будущего народа в качестве одного социального субъекта.

При трансформации общественного сознания в национальное происходит следующее:

1) Представление об абсолютной стабильности трансформируется в образное представление о некоем

запредельном пространстве: «лоне Авраама», «Ирие», «Валгалле», пантеоне Отечества или недо-

сягаемых Небесах, в которых пребывают все предшествующие поколения - предки, пращуры, родичи,

прадеды, возглавляемые отцом-прародителем народа. В религиозно-национальной интерпретации это

может быть отеческое божество или иной запредельный персонаж, выступающий в образе прародителя

и находящийся в небесном

прототипе земного Отечества - «небесном Египте», «небесном Вавилоне», «небесном Иерусалиме» и т.

п.; в этом случае восприятие места земного рождения народа сакрализируется до уровня отображения

небесной Мировой Оси: «центра вселенной», «пупа земли».

2) Совокупный общественный опыт («должное») предстает освященным «свыше» или

абсолютизируется исторической всеохватно-стью, полнотой имеющихся достижений и знаний, уже

очищенных от ошибок и неудач прошлого. Ниша этого абсолютизированного опыта приобретает

условный знак «силы» и могущества народа в единстве времен его исторического и географического

существования, «пассионарной энергии» народа как единого целого, «народного духа», которому не

страшны никакие новые испытания.

Главным для национального сознания является функция хранения совокупного опыта и традиций,

нравственного идеала народа, и эта функция олицетворяется символическим образом одухотворенной

прародительницы — Великой Матери - как бы второй, животворящей земную жизнь ипостаси

Абсолюта. Она фокусирует в себе совокупную национальную мифологию и постоянно воспроизводит

её через рождение детей - национальной элиты.

В силу своей специфики национальное сознание и его мифология трансформирует Мать-Дух, Великую

Мать в образ Родины-Матери, в котором нация видит саму себя как единое целое, как субъект истории,

и отличает себя от других субъектов. Родина-Мать - это архетип и концентрированное выражение

национальной самости и зеркальное отображение, рефлексия национального самосознания. Визуаль-

ные детали ее образа являются обобщенным символическим портретом нации (например, статуя

Свободы в США, Мать-Грузия в Тбили-

си, Родина-Мать на Малаховом кургане). (В политической мифологии образ Матери - это образ

великой державы в единстве ее пространственно-временных, культурно-этнических и хозяйственно-

управленческих измерений.)

3) «Желаемое» в общественном сознании трансформируется в представление об инстанции (команде

или индивидуальном герое), воплощающей в себе человеческую полноту - самость, эталон на

основании полученного свыше (от Абсолюта-«отца») и из самой жизни (от силы-«матери») дара -

харизмы на реализацию «желаемого» по канонам «должного». Персонифицированным выражением

такой самости становится мифический образ сверхчеловека, символического сына небесного

Прародителя и Родины-Матери, - реального человека, наделенного в глазах общественного сознания

чертами, явно превосходящими обычные человеческие возможности, но позволяющими ему от имени

общества и силами всего общества реализовать нравственный идеал народа. (В политической

мифологии это либо сверхчеловек-триумфатор, либо глава государства по должности.)

Совокупность этих трех компонентов национального сознания образует нравственный идеал народа в

зеркальной обращенности к самому себе, в рефлексии, когда народ видит в самом себе единую

большую Семью. Нравственный идеал, воспринимаемый через призму одной Семьи, мы будем

называть национальным идеалом. «Самое древнее из всех обществ и единственное естественное - это

семья... Семья, - как отмечал Жан-Жак Руссо, - это прообраз политических обществ, правитель - это

подобие отца, народ - детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу,

то лишь для своей же пользы»'.

Если национальное сознание - это один из векторов общественного сознания как единого актуального

потока оперативного обмена информацией и коммуникации, то, соответственно, национальная ми-

фология - это «национальное подсознание», это общекультурная мифология народа в ее обращенности

к социальному единству данного народа на основе его происхождения, генетической, культурной и

духовной однородности и исторической преемственности.

Отсюда национальная мифология имеет следующую структуру:

1) архетип Великой Родины-Матери - обобщенный до предельного уровня и абсолютизированный

образ, который символизирует происхождение и предназначение народа и в котором каждый индивид

видит себя как члена макросемьи и узнает свое собственное назначение в истории; этот образ

визуально выражается священным знаком, иероглифом божественного языка - это «тезис»

национальной мифологии;

2) коллективный социальный опыт народа - реальная история социальных групп, образующих

единую макросемью в конкретном

Руссо Ж. -Ж. С. 199.

историческом и географическом пространстве, - история, абсолютизированная (мифологизированная)

до уровня центральной истории мироздания и географического центра вселенной (по аналогии с лич-

ностью, для которой ее заботы и ее семья - естественный центр мироздания), - это «антитезис»

национальной мифологии;

3) система иносказательных образов (мифология), функциональная символика которых позволяет по

эталону вечного предназначения народа (образ Родины-Матери) раскодировать мифологизированный

коллективный опыт («должное») и соотносить с ним всякое «желаемое» народом «здесь и сейчас», -

это «синтез» национальной мифологии.

Соответственно, для устойчивого сохранения своей суверенной внутренней социальной организации и

внешнего суверенитета народ должен создать институты легитимного принуждения. Нация есть народ

(или сообщество народов), сознающий себя одним субъектом социального действия и сохраняющий

свой политический суверенитет через деятельность институтов легитимного принуждения - госу-

дарства и через установление для всех своих членов, особого над этнического, политического статуса -

гражданства.

5.2. Образ Родины-Матери

В знаменитой библейской истории о царе Соломоне (3 Цар. 3: 16— 28) повествуется, как, получив от

Бога дар премудрости, он рассудил спор двух женщин, одна из которых заспала своего грудного мла-

денца и тайком похитила у другой матери ее дитя, подложив ей своего мертвого. Чтобы определить

истинную мать, Соломон постановил: разрубить живого младенца пополам и отдать каждой матери по

половине. Ложная мать в смятении согласилась, а подлинная мать в ужасе отказалась от своего ребенка

в пользу обманщицы - лишь бы малыш остался жив, после чего мудрый царь и вернул ей ее сына. - Это

историческая парадигма, ставшая мис£юм. Подобно этому и для Матери-Родины благо и жизнь ее сына

дороже всего, так что она готова скорее терпеть разлуку со своим сыном - его жизнь в рассеянии, в

эмиграции, лишь бы он был жив и помнил свою мать. Это и есть образ и архетип подлинной и великой

Родины-Матери.

Функции символического образа Родины-Матери как фактора общественного сознания - в

установлении эмпирически не очевидных границ нации, в которой все ее члены осознают друг друга

родственниками, подобно малой семье. Аналогия с малой семьей и рождает образ великой Семьи,

границы дома которой и являются естественными границами нации. «Мифическое отношение к нации

имеет место тогда, когда... она представляется как действующая одновременно и тождественно во всех

своих детях», т. е. выступает в образе Великой Матери по отношению ко всем, кто осознает себя ее

детьми;

причем, «каждый отдельный человек в соответствии со своей принадлежностью к ней является ее

персонификацией. Именно из этого проистекает широко распространенная тенденция представлять на-

цию в человеческом облике: немцев как Михель, французов - как Жан и т. д.» (К. Хюбнер)'.

Критерием правильного отождествления является сознание родственности не столько по генетической

однородности - «крови», сколько по единству семейной традиции на конкретной территории -«почве»,

что в конечном счете зависит от миропонимания и воли большинства членов общества.

Если для человека братом является его брат по природе, по рождению от той же матери, то это

природный национализм. Но великая Родина-Мать - это социализованная традиция, и все, даже

«приемные» дети, принявшие эту традицию как свою, социально как бы родились от нее, стали ее

детьми.

Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь,

и слово Перуниоы там обретешь:

«То не кто иной - русский воин,

вовсе он не варяг, не грек,

он славянского славного рода,

он пришел сюда, воспевая

Сва — Матерь нашу...»

И Сварог небесный промолвит:

«Ты ступай-ка, сын мой, до красы той вечной!

Там увидишь ты деда и бабку.

О как будет им радостно, весело

вдруг увидеть тебя!

До сего дня лили слезы они,

а теперь они смогут возрадоваться

о твоей вечной жизни до конца веков!» —

так в мифопоэтической форме выражена идея сверхвременной родственности в «Велесовой книге».

Как объект духовной любви, когда нет генетической однородности, Родина — не только Мать, но и

духовная невеста или «сестра-жена». Древний Египет (женского рода), согласно национально-

политической мифологии, был дочерью Бога и сестрой-женой первого из египтян - фараона, сына

Божьего. Гениально просто такое сочетание крови и почвы было выражено в современной советской

песне: «Как невесту, Родину мы любим, бережем, как ласковую мать». Яркий пример действенности

такой любви явил в XX веке еврейский народ, сумевший феноменальным образом сознавать себя

одной нацией - независимо от места нахождения, от количества ге-

' Хюбнер К. С. 327-328. ' Велесова книга. С. 13.

нов и от степени (и даже наличия) личной религиозности — и сумевший не только сохранить себя как

единый субъект, но даже, находясь в рассеянии по всему миру, воссоздать свое национальное государство.

Если человек считает своими братьями людей не по такому архетипу, а по каким-либо иным возникшим в

жизни интересам: религиозным, экономическим, политическим и проч., то об объединяющем национальном

сознании можно забыть. - Так интернациональные империи, манившие «земным раем» рейнджеров со всего

света, процветали, пока в них сохранялось национальное ядро, но после его распада - исчезновения архетипа

национальной Великой Матери путем подмены его какой-нибудь социально-конфессиональной утопией -

распадались с трагическими последствиями для миллионов людей.

Естественность и чистота от корпоративных, разделяющих нацию трактовок возможна только тогда, когда

ребенок является главной целью и смыслом жизни Матери, т. е. когда благо отдельной личности является

главной целью и смыслом бытия нации. Как подлинная мать живет ради блага своих детей и готова

пожертвовать собой ради их свободы, блага, счастья, так и целью и критерием национального развития

должно быть осознание высшей ценности личности, ее достоинства и прав, ее приоритета перед любыми

социальными и религиозно-мировоззренческими конструкциями. Мать любит своих детей независимо от их

философских или теологических предпочтений. Дети нации могут сплотиться в единую семью только тогда,

когда все они будут видеть любящую их всех и жертвующую ради них всех без исключения Родину-Мать.

Родина должна быть для верующих священным, религиозным образом (иероглифом), внешне выражающим

архетип нации и концентрирующим в себе всю природную национальную мифологию. Этот образ и станет

для массового сознания общенациональной, над-конфессиональной иконой, демонстрирующей «вчера»,

«сегодня» и «завтра» нации в их единстве. В Римской империи таким образом была волчица-мачеха,

выкормившая младенцев, основавших затем великий город (колониальная сущность этой империи была, тем

самым, изначально заложена в символике - мачеха вместо матери). В IV — V веках образ мачехи-волчицы

был вытеснен священным образом Святой Девы Мариам из Иудеи, провозглашенной в V веке земной

матерью воплотившегося Бога и небесной матерью всех римских граждан.

Ее образ в языческой империи стал, разумеется, не таким, каким его воспринимала иудейская и

иудеохристианская традиция, - он был существенно эллинизирован, синкретизирован с другими религиоз-

ными архетипами Великой Матери и инкорпорирован в эллинское и римское национальное сознание вместе

с историей христианства пер-

вых трех веков. Эта история творилась уже не в Израиле и не иудеями, а греческими и римскими

национальными святыми - гражданами Римской империи, и мифологизировалась эта история затем ее на-

циональными элитами: священнослужителями, историками и философами. Тем самым, и в Римском, и в

новом государстве эллинов -Византии - сформировалась новая религия, которая, хотя и уходила корнями в

Израиль, стала во многом национальной и проповедовалась на родном языке, а ее героями были люди своей

национальности. По аналогии с понятием новой столицы - «Нового Рима», Константинополя - легко

появился и термин «новый, духовный Израиль», так что небесный прототип исторического Израиля как бы

нашел свое новое земное отображение в Византии.

Данное обстоятельство весьма важно для понимания невозможности установления реальной, а не

иллюзорно-утопической исторической преемственности Византии с Россией, ибо для России - сколько бы

она ни именовала себя «третьим Римом» - история новозаветного христианства уже не могла стать

национальной, а объявить историю самой России новой духовной религиозной историей новозаветного

христианства возможно было бы только в одном случае - если по-протестантски отвергнуть всю римскую и

византийскую истории как искажение учения Иисуса, к чему реальная Россия - в междоусобных войнах, без

богословских школ и традиций - была не готова. Поэтому идиома «третий Рим» осталась лишь символом

несения некой эстафетной палочки, полученной от «второго Рима», символом, не имеющим никакого

положительного отношения к собственной национальной идентификации. (Византизм мог временно

способствовать идентификации русских в противовес «татарам» лишь в краткий период возрастания

Москвы в составе Золотой Орды до окончательного утверждения в ней новой столицы «Белого царства»,

однако уже после взятия «белым царем» Казани национальное сознание перестало быть тождественным

моноконфессиональному сознанию.)

Для французов Жанна д'Арк стала мифическим воплощением Родины-Матери, поднявшей своих чад на

священную войну и победу. Образ Родины-Матери, зовущей на борьбу с врагом в Великую Отечественную

войну, был мифическим, священным (как была названа и сама эта война) для всех народов не только в

границах СССР, но и бывшей Российской империи, и благодаря этой естественной мифичности он

действительно сплотил всю нацию и в метрополии, и на окраинах, и в рассеянии. Запечатленный в камне на

берегах Волги, этот образ стал вечной памятью о покровительстве Небес целому народу, отстоявшему и

утвердившему данную ему свыше Правду в конкретный исторический период.

Однако необходим постоянный, не только для войны, но и для мира, священный образ Родины, как он

существует в Америке, где Родина-Мать встречает каждого прибывающего с моря странника,

держа в руке символ «американской мечты» - факел свободы, так что каждый признающий в ней свою

Мать действительно становится ее сыном. При этом важно помнить, что нация не существует вне

сознания сама по себе, что она существует лишь в умах людей, но и в этом качестве она есть

реальность, которая оказывает обратное мощнейшее влияние на эти умы и на социальное поведение

людей, более того - является системообразующим, центростремительным началом жизни социума,

рождающим суверенный субъект истории и политики. Образ Родины-Матери - главный гарант

недопущения подмены образа нации каким-либо философским или религиозным идеалом, который

сразу разделит родственников на «своих» и «чужих» по мировоззренческому признаку.

ГЛАВА 6. НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ

Вспомним о том,

как сражались с врагами отцы наши,

которые ныне с неба синего смотрят на нас