На следующее утро я разыскал дом, в котором оста-
новился комиссар.
– А-а, Покрышкин, входи, входи, – сказал Погребной,
приподнимаясь с постели, чтобы подать мне руку.
На его бледном лице уже заметно проступал румя-
нец, глаза светились бодростью. «Значит, поправляет-
ся», – с радостью подумал я. И, словно угадав мои мы-
сли, Михаил Акимович сказал, что скоро поднимется,
что его уже давно тянуло в полк, поэтому он и уехал
из госпиталя.
– Ну, рассказывай, что случилось с тобой, – вдруг
перевел он разговор и опустил голову на высокую по-
душку.
Я доложил комиссару обо всем, что произошло, и
вынул из кармана копию отношения в трибунал, под-
писанную Краевым.
Прочитав эту стряпню, Погребной долго лежал мол-
ча, закинув руки за голову. Я тоже молчал, ожидая, что
он скажет.
– Да, Покрышкин, положение сложное. Надо хоро-
шенько подумать, как тебе помочь.
Я признался, в чем конкретно виноват, но заметил,
что подошли ко мне предвзято, бесчеловечно. Одно
дело – наказание за провинность, и совсем другое –
безжалостная расправа. Я попросил Михаила Акимо-
вича написать на меня правдивую характеристику и
направить ее в военный трибунал.