Покрышкин А.И. Небо войны

Подождите немного. Документ загружается.

кая нелепая смерть!

Командир полка заводит группу для штурмовки вра-

жеской колонны. Я осматриваюсь и выбираю цель –

продолговатую крытую автомашину, на которой нари-

сован опознавательный знак для немецкой авиации.

Прицеливаюсь и бросаю бомбы. Потом делаю еще

один заход. С ненавистью жму на гашетки. Хочется

снизиться и винтом рубить головы гитлеровских за-

хватчиков.

А из головы не выходят мысли о Семенове. Поче-

му-то вспомнился наш первый совместный полет, ко-

гда его МИГ вдруг задымил и я решил, что его подбили.

«Ты что, винт не облегчил?» – спросил я тогда на

аэродроме. «Да, не облегчил…»

Ответ Семенова показался мне странным. Почему

летчик не сделал того, что было обязательным? Ведь

это элементарное правило эксплуатации мотора! На

этот раз его небрежность оказалась роковой. Он слиш-

ком резко рванул вверх машину, идущую на малой ско-

рости, и она, естественно, не смогла взмыть после та-

кого рывка.

Нечто подобное произошло и с инспектором полка

Куриловым. Этот отличный летчик допустил непрости-

тельную небрежность: на малой скорости резко пере-

ложил машину на крыло, и она, сорвавшись в штопор,

врезалась в землю.

Кажется, каждому хорошо известно, что МИГ-3

очень строгая в управлении машина и не терпит рез-

ких эволюции на малой скорости. Почему же Семенов

забыл эту прописную истину? Да, видимо, не все на-

ши товарищи в совершенстве овладели новым истре-

бителем. Вот и расплачиваемся за свое неумение.

Вражеская колонна заметно поредела. На дороге

пылали десятки автомашин. Но мы слишком увле-

клись штурмовкой. Вот-вот могли появиться истреби-

тели противника. Перед каждым очередным заходом я

с опаской поглядываю на большое облако, надвигаю-

щееся с юго-запада. Из-за него очень удобно нападать.

Вот и они. Идут большой группой. Обстановка ме-

няется. Надо вступать в бой, надо, обороняясь, ухо-

дить… Схватка сразу расчленяется на несколько оча-

гов. Я, почему-то один, закружил с четверкой «мессе-

ров» на горизонтальных виражах. Облака не дают пе-

рейти на вертикаль. Задний из них вот-вот попадет в

мой прицел. Я сколько могу подворачиваю нос свое-

го МИГа, дожимаю еще хотя бы на несколько сантиме-

тров, но мой самолет, не выдерживая такого положе-

ния, срывается в штопор. Вывожу его из штопора и, ра-

зогнав, иду вверх, вскакиваю в тучу.

Темно, как ночью. Воздушная струя тянет меня из ка-

бины. Зависаю на ремнях. Чувствую, что-то бьет меня

по лбу – фонаря кабины нет, его сорвало во вчерашнем

бою. Что это, пули? Так почему же не убивают? Ниче-

го не вижу. Вываливаюсь из тучи и проскакиваю мимо

вражеских истребителей. Снова вверх – и с доворотом,

снизу, на вертикали прошиваю очередью ближайшего

«мессера». Он задымил, скорее «запарил» – белая по-

лоса потянулась за ним. Подбил. Эх, как жаль, что нет

крыльевых пулеметов! Были бы они, «мессеру» сразу

бы пришел конец. Догнать, добить! Но в хвост моему

МИГу уже пристраивается другой. Снова пикирование

и горка. Прыть у оставшихся «мессеров» пропала, они

отошли в сторону.

Где же наши? Никого не видно. Надо и мне уходить.

Возвращаюсь на свой аэродром в Сынжерею, огля-

дываюсь. Вспоминаю подробности вылета. Он кажется

мне необыкновенно долгим – так много событий и впе-

чатлений прошло через сознание, через душу. Нет Се-

менова… Значит, нас в эскадрилье осталось восемь…

Что било по лицу? Наверное, в глубине тучи кружил,

рождаясь, град. Где же вся эскадрилья?

На аэродроме вижу семь самолетов, один почему-то

застрял на краю летного поля. При посадке он попал

колесами в щель. Лопасти винта стали похожи на ба-

раньи рога. Верно говорят, что беда одна не приходит.

Снова приказ о вылете. Надо перехватить группу

«юнкерсов», которая идет на Кишинев.

«Лапотники», как называли мы самолеты Ю-87 за их

нёубирающиеся шасси, завидев нашу семерку, беспо-

рядочно сбросили бомбы и повернули домой. Но две

машины мы все-таки успели сбить.

На нас навалились подоспевшие «мессершмитты».

Одному из них удалось зайти Дьяченко в хвост и дать

прицельную очередь. Летевший рядом Лукашевич бро-

сился на помощь другу, да опоздал. Правда, он сбил

этого фашиста, но уже после того, как тот сумел атако-

вать наш МИГ.

Перевернувшись через крыло, самолет Дьяченко

вошел в пике и устремился к земле. Мы ждали, что лет-

чик выбросится с парашютом, но он почему-то медлил.

«Прыгай! Прыгай!» – закричал я во весь голос, словно

Дьяченко и в самом деле мог услышать меня.

У самой земли самолет вдруг резко вышел из пике и

повернул на восток. Лукашевич догнал его и сопрово-

ждал до аэродрома.

После посадки выяснилось, что Дьяченко пытался,

но не мог покинуть машину. Оказывается, во время пи-

кирования открыть фонарь невозможно. После этого

случая все наши летчики стали летать с открытыми ка-

бинами. Я же лишился фонаря намного раньше, чем

выявился его дефект.

Вчера мы, возвращаясь домой, по своей доброй во-

ле «завернули» за линию фронта, а сегодня нам штаб

дивизии приказал перед возвращением в Маяки обяза-

тельно проштурмовать вражеские войска между Унге-

нами и Бельцами. Принимая приказ по телефону, я за-

метил, что надвигается грозовая облачность и поэтому

темнота наступит нынче раньше обычного. Командир

полка пообещал сообщить мои соображения команди-

ру дивизии. Через несколько минут звонок:

– Лететь во что бы то ни стало! Да, надо немедленно

взлетать.

Идем навстречу широкой туче. Черная стена, рас-

черченная молниями, стоит перед нами. У меня на ми-

нуту появляется сомнение в успехе такого вылета. Раз-

вернуться бы и уйти на аэродром. Но тут же вспоминаю

о характере комдива. Каждый его приезд на наш аэро-

дром кончался разносом, смещением кого-то с долж-

ности, выговорами. Когда в боевом полете, перед ис-

пытанием, перед грозой вспоминаешь о своем высо-

ком командире именно такое, когда думаешь о наказа-

ниях, суровых словах, которые сорвутся с его уст, тогда

теряешь трезвое, рассудительное отношение к своему

делу и выполняешь его почти формально. Если я, очу-

тившись перед грозовой тучей, возвращусь домой, мне

комдив не поверит, что сделано это не из упрямства. А

то еще обвинит в трусости.

До войны мне однажды пришлось увидеть, как мол-

ния попала в самолет, и он, падая, сгорел как спичка.

Ищу, где туча пореже, и устремляюсь в это затянутое

сеткой дождя окно.

Здесь, за черной стеной, чудесная погода: прямо пе-

ред нами за горизонт садится солнце, на мокрых доро-

гах блестят лужи, стекла немецких машин.

Мы в несколько заходов проштурмовали вражеские

войска и легли на обратный курс.

И снова перед нами бушующая туча, теперь еще гу-

ще. Ни одного просвета. Идем напролом. Из дня влета-

ем прямо в ночь. Вспышка молнии наполняет черный

дождевой мрак ослепительным светом. Молния рядом.

Но думаешь не о ней. Заботишься только о том, чтобы

не отклониться от своего направления: где-то вблизи

летят товарищи. Приборов не видно.

Минута длится очень долго. Но вот впереди уже за-

брезжил свет. В полумраке видны очертания местно-

сти. Звено Фигичева выскакивает из облаков рядом с

моим. После такой тьмы приятно увидеть самолеты

всей группы.

Однако здесь, по эту сторону тучи, в самом деле

ночь. Куда лететь? Как добираться до Маяков?

Лучше всего найти железную дорогу, над ней дойти

до Котовска, а оттуда домой рукой подать.

Некоторое время вся группа идет за мной. Но что

это? Фигичев вдруг отвалил в сторону, за ним поверну-

ли и его ведомые. Куда он повел звено? Что за свое-

волие!

Бросаюсь в погоню, но самолеты словно растворя-

ются в сумерках. Убедившись, что искать их бесполез-

но, выхожу на Маяки.

Сели в темноте, с фарами. На стоянке звена Фиги-

чева не оказалось. Техник что-то мне говорит, а я ду-

маю о своем. Из всей эскадрильи на аэродром возвра-

тилась всего одна пара. Где же сели остальные само-

леты, куда повел их Фигичев? А что, если заблудятся и

''идут в Молдавию? Нет, не может быть! Там, на запа-

де, высекает молнии неутихающая гроза – надежный

ориентир. Ну, а если они приземлились где-нибудь у

соседей? Все равно должны были сообщить о себе.

С тяжелыми думами прихожу на КП. Виктор Петро-

вич начинает обзванивать аэродромы, а я стою и про-

клинаю Фигичева. Нигде его нет – ни в Григориополе,

ни в Котовске.

Иванов кладет трубку и говорит:

– Поехали на ужин! К утру все прояснится.

– Конечно, найдутся, – успокаивает Никандрыч,

укладывая в папку какие-то бумаги. – Да, товарищ май-

ор, Соколов прибыл.

– Очень хорошо, что прибыл, – заключает Иванов и

внимательно смотрит на меня.

– Зачем так поздно нас выпустили на задание? –

спрашиваю его убитым голосом.

– Вот завтра сюда прибудет сам, его и спросишь, –

отвечает командир. – Понимаешь?

– Понимаю.

– Поехали.

В столовой было уже полно народу. Только за сто-

лом нашей эскадрильи сидел всего один человек –

Анатолий Соколов. Улыбаясь, он шагнул мне навстре-

чу, но, заметив, что я темнее тучи, озабоченно спросил:

– Что случилось?

Когда я рассказал, как потерял звено Фигичева, он

даже рассмеялся.

– Тьфу ты! А я-то думал, в самом деле беда свали-

лась.

– Да, беда, и немалая.

– Брось хандрить! Найдутся, На войне всякое бы-

вает, надо ко всему привыкать. В Монголии среди пу-

стыни садились. Случалось, что наш летчик, выбро-

сившись с парашютом, сталкивался со сбитым им са-

мураем прямо в дикой степи. На ножах дрались… А

здесь кругом своя земля. Так что завтра притопают как

миленькие. Давай-ка подкрепимся. – И он пододвинул

мне стакан со ста граммами.

– Закончил курсы? – спросил я.

– Какие теперь курсы! Отпустили, еле отпросился

– Как там в городе?

– Тишина.

– Мне бы хоть денек такой тишины.

– А я вот не выдержал. Панкратов где?

– Оставлен на курсах инструктором.

Возле нашего стола остановился командир третьей

эскадрильи Назаров. Кивнув на пустые скамейки, он с

усмешкой сказал:

– О, оказывается, командир-то здесь! А я считал, что

и его нет. Вот ситуация: водки много, а пить некому.

Я знал, что Назаров несправедливо таит обиду на

меня.

А ведь прошло почти два года с тех пор, когда про-

изошел случай, обозливший его.

По прибытии из школы в полк я был зачислен в его

звено. Мы с Мироновым стали его ведомыми. Одна-

жды из-за небрежности командира чуть не произошло

столкновение в воздухе. Назарова тогда строго нака-

зали, а к нам назначили другого командира.

Соколов рассказал, как в условиях фронта можно

выправить согнутые лопасти винта. Техники, конечно,

уже знают опыт Халхин-Гола. У нас два самолета сто-

ят с поврежденными во время приземления винтами.

Мне представляется картина, как сейчас на аэродро-

ме в Сынжерее ребята бьют кувалдой по дюралевым

лопастям, стараясь, чтобы до утра самолет был в пол-

ной боевой исправности. Светлее становится на душе.

Если до утра будут устранены повреждения на маши-

нах Селиверстова и Дьяченко, если группа Фигичева

сидит где-то недалеко отсюда, то завтра нам будет на

чем работать.

Я снова отправился на аэродром звонить по теле-

фону. Когда связался со штабом дивизии, неожиданно

попал на командира.

– Кто это? – спросил он.

– Старший лейтенант Покрышкин.

– Покрышкин? Где твоя эскадрилья?!

Попробовал объяснить все по порядку, но сразу по-

чувствовал, что комдив вложил иной смысл в свой во-

прос. Он дал понять, что вся вина за случившееся ле-

жит на мне.

В полночь возвращаюсь с аэродрома один. Тиши-

на… Подышать бы чудесным безмолвием, которого так

не хватает днем. Но мысли о завтрашнем дне заста-

вляют забыть обо всем.

Пробираюсь к своей койке, укладываюсь, думаю о

Фигичеве. Неужели он сделал это нарочно, подогретый

завистью ко мне? По летному стажу он старше меня, а

эскадрильей поручили командовать мне. Потом вспо-

минается приказ комдива о вылете в грозу.

За окном успокаивающая тишина, лицо приятно

обвевает свежее, прохладное дыхание ночи. Друзья

сладко похрапывают.

…На следующее утро наш «законный» командир

Соколов стал принимать эскадрилью. Я рассказал ему

о положении дел, о боевых успехах живых и о муже-

стве погибших. Беседуя, мы посматривали на небо: не

летит ли звено Фигичева? Нам уже сообщили, что оно

приземлилось на аэродроме в Котовске.

Неожиданно меня вызвали на КП. Прибежал туда и

увидел рядом с Ивановым командира дивизии. Жести-

кулируя руками, он что-то доказывал. Его одутловатое

лицо было недовольным.

– Где твоя эскадрилья? – резко спросил он, когда я

доложил о прибытии.