Одесский М.П. Четвертое измерение литературы: Статьи о поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

Графиня

князь

предприятий.

Но то несчастие, что ропщущих, недовольных, лю-

бящих вольность много, а отважных, смелых, предприимчивых,

истинно

благонамеренных мало, или совсем нет.

Характеристика короля:

Острота и просвещение блистают в его разговорах. <...> Из речей

же его величества мог я довольно приметить, что почтение его к

России

происходит от одного

страха,

слова его преисполнены

ласкательствами, сердце ненавистью, недоброхотством и страхом;

однако подобные движения в его

душе

существуют

еще сильнее

против

Дании,

которую почитает совсем расстроенною и тем

никак

не

в состоянии военному от него наступлению противиться, если

бы датский Двор не был оборонен тесным союзом и согласием с

Ее Императорским Величеством. <...> Я должен еще признаться

вашему сиятельству, что острота и сладость речей его величества

короля

не воспретили мне приметить, что он весьма привязан ко

всяким

мелочам и что он не столько истинною великих душ сла-

вою обладаем, но единою слабостию к безделочным наружностям

пышности

и величества; в сем заключении утвердился отменным

удовольствием, им вкушаемым в описании мне розных церемоний,

позорищ

и тому подобных вещей, не стоющих занимать память и

речи великого

мужа.

Через неделю (в письме Панину от 29 ноября) Куракин

детально реферировал приватный разговор с Густавом III, проис-

ходивший - почти как аллегория политики

XVIII

столетия - на

маскараде, «в скрытном одеянии»: «В бывшем на прошедших днях

маскараде его величество король, находясь в скрытном одеянии и

ходя со мною весьма долго, наконец отвел меня в

угол,

посадил

подле себя и начал с большим огнем разговор о своем прошедшем

настоящем положении в рассуждении России. <...> Его вели-

чество открыл мне надежду свою о неразрушимом продолжении

своего дружелюбного союза с Ее Императорским Величеством,

утверждаясь на том, что от просвещенного проницания нашей

всемилостивейшей Государыни искренность его преданности к

высочайшей ее особе скрыться не может, и к тому же, что России

никакой

нет пользы обширные свои границы к северу распро-

Эпистолярная

поэтика

любви

странять на счет Швеции <...> Быв оба в закрытых масках, не мог

по лицу его величества приметить, сколько сии речи в сердце

его действовали, только по голосу его рассуждаю, что он весьма

смущен был: иногда говорил он с великим жаром, а иногда с

неко-

торою робостью, с остановками, выбирая слова и потупив глаза»

Заинтересованностью короля в доверительных встречах

(их содержание споро доводилось до сведения императрицы)

Куракин

аргументировал целесообразность продления своего

пребывания

в Швеции: несмотря на завершение официальной

«матримониальной» части, ему на самом высоком уровне намек-

нули о желательности посещения Грипсхольма - королевского

замка,

где Густав III

хотел

еще раз-повидать дипломата и только

там вручить отпускные грамоты

24 декабря Куракин отправился в Грипсхольм. Придворные

выказывали подчеркнутую предупредительность. Барон Эрен-

свэрд доброжелательно сообщал ему (во французском письме):

«Король изволит вставать в первом часу - самое подходящее вре-

мя,

чтобы общаться с Его Величеством. Правда, после церемонии

будет

церковная служба, но обыкновенно она очень кратка, и мы,

пока

она длится, успеем нанести визиты дамам»

Густав III принял дипломата и

«более

часа весьма милос-

тиво» беседовал с ним наедине «не о посторонних вещах, но о су-

ществовании настоящем Швеции, - о новой введенной им форме

правительства, о положении его государства в рассуждении России

особливо» о «любви и адмирации» в отношении Екатерины II.

Это было последнее свидание. Грамоты, наконец, получены,

впрочем, дипломат не рвался покинуть Швецию. Нечто (точнее -

некто,

о чем далее) его удерживало. Куракин даже осмелился

просить о другой дипломатической должности, позволившей бы

остаться (или быстро вернуться):

«...его

величеству угодно было

много раз, между прочим и после отпускной моей аудиенции,

изъявлять мне, что он весьма желает меня у своего Двора видеть

уполномоченным от Ее Императорского Величества посланни-

ком,

и что он уверен, знав искреннее расположение моей души ко

всему тому, от чего слава и польза моего отечества зависит, что от

моих стараний и трудов основалось бы наилучшее согласие и же-

лаемый союз между обоими государствами»

. Однако пожелание

Куракина

не было удовлетворено.

Графиня

князь

Надо

отметить, что почти сразу за миссией Куракина - ле-

том 1777 г. -

Густав

III посетил Петербург, где пытался обаять

опасную родственницу и

«дружить»

против Дании. Интрига не

удалась: императрица сохранила настороженность, да и не собира-

лась она отказываться от традиционного союза. В

1788г.

Густав

III,

воспользовавшись новой войной России с Турцией, атаковал мо-

гущественного соседа. Упорные сражения шли на море и на суше,

король

и герцог Зюдерманландский лично принимали участие

боевых действиях, но Верельский мир, заключенный в 1790 г.,

лишь

подтвердил status quo. Единственное завоевание короля

касалось не территорий, а вопросов чести: Россия отказалась от

вмешательства во внутренние дела Швеции. Война с Российской

империей

потребовала мобилизации

всех

сил державы,

Густав

III

снова корректировал порядок управления (провозглашение так

называемого

Акта

единения и безопасности), арестовал оппози-

ционеров

(в том числе престарелого фельдмаршала Ферзена).

Против

короля составился обширный заговор, и в 1792 г. он был

смертельно ранен на бале-маскараде.

Масонство

I, или В поисках посвящения

В рамках дипломатической миссии Куракин выполнял еще

одно задание, которое исходило от Паниных, не только государ-

ственных деятелей, приближенных великого

князя,

но и предста-

вителей российского масонства.

При

Екатерине II масонство получило широкое распростра-

нение

в России: прагматичная и скептическая, императрица лично

относилась к мистическим исканиям подданных с равнодушным

недоброжелательством, однако на первых порах не демонстриро-

вала никакой враждебности и тем более не устраивала гонений.

тому же во главе вольных каменщиков находился

«свой»

И.П.

Елагин, в чьей лояльности и безоговорочной преданности

сомневаться не приходилось.

В сентябре 1776 г. различные системы, популярные в России,

объединились в великую провинциальную, или национальную, ложу

под управлением Елагина и Петра Панина. Хотя единство вскоре

было снова утрачено, но масонские работы явно переживали расцвет.

Эпистолярная

поэтика

любви

Отечественные вольные каменщики, поднимаясь по сте-

пеням

посвящения, натолкнулись на непреодолимое препятс-

твие: их мастера, которые сами не достигли высоких степеней,

не

могли стать духовными вождями. Закономерно для России

XVIII

в.: посвящения решили искать в Европе. «Но

куда

имен-

но

должно было обратиться? - размышлял историк масонства

М.Н.

Лонгинов. - Естественнее всего, казалось бы, отнестись к

Лондонской

ложе-матери, бывшей родоначальницей Елагинских

лож. Но они отдалились уже от первоначального устройства <...>

Итак,

следовало искать

другого

руководства»

. Например, в ло-

жах Швеции, славившихся древностью и чистотою правил. Да и

Никите

Панину с его балтийской компетентностью было симпа-

тично это направление.

Шведское масонство имело высоких покровителей:

«В развитии и организации шведской системы принимал вы-

дающееся участие король

Густав

III и брат его герцог Карл

Зюдерманландский <...> Союз получил большое распростра-

нение,

влияние его распространялось

даже

на государственную

жизнь

Швеции»

. Шведская система была строгой и закрытой,

культивировался рыцарский дух избранности,

«так,

например,

посвящаемый

VI-ую

степень должен был иметь в своей родо-

словной

не менее четырех поколений дворян»

Высокое положение масонского руководства определяло

статус

переговоров и самого переговорщика: речь шла не о сек-

ретных, конспиративных контактах, но о престижнейшем уровне,

что дополнительно способствовало

успехам

Куракина в обществе.

София,

намереваясь утаить от родных интимные беседы с рус-

ским

другом, маскировала их именно разговорами о ложах: «Когда

все удалились, мать начала допрашивать меня о нашем разговоре

дверях; я сказала, что Вы беседовали со мной о Грипсхольме, о

франкмасонских

ложах, по крайней мере, здесь ей было не за что

брюзжать на меня» (письмо № 23).

Переговоры, казалось бы, прошли счастливо. По словам

публикатора куракинского архива, «шведские вольные каменщи-

ки

охотно откликнулись на зов своих русских братьев, и сам герцог

Карл

Зюдерманландский, брат шведского короля, посвятил

князя

Куракина

в таинства шведского масонства, снабдив его кроме того

конституциями экоских, т. е. шотландских, национальных лож, а

Графиня

князь

также "клейнодами", или символическими масонскими знаками и

инструментами...»

. Чуть позже - в рамках петербургского визи-

та -

Густав

III

даже

посетил собрание российских масонов.

В исторической перспективе, однако, масонские достижения

Куракина

не столь впечатляют. Екатерина II перестала сносить на-

личие рядом с великим князем слаженной масонской организации

«оккультную»

зависимость петербургских каменщиков от Карла

Зюдерманландского - принца если не враждебной, то и не дружес-

твенной

державы.

«Свой»

Елагин первым оценил изменившуюся

ситуацию: его, похоже, насторожили «властолюбивые побуждения

шведской великой ложи. Как бы то ни было, он не участвовал

дальнейшем ведении этого дела и не вступал в союз со Швецией»

Масоны-«павловцы» оказались менее ухватчивыми. И в

1780 г. Г.П. Гагарин - доверенное лицо Павла Петровича, при-

ятель Куракина, которому тот передал добытые в Швеции орден-

ские

полномочия, - получил предписание перебраться на

службу

Москву. Пришлось, отказавшись от шведского проекта, нала-

живать связи с другим высокородным «вольным каменщиком» -

Фердинандом Брауншвейгским, но это только переполнило чашу

терпения

императрицы.

Очевидно, масонский эпизод сыграл свою роль в удалении

Куракина

от великого

князя,

последовавшем в 1782 г. По крайней

мере Екатерина II, отправив Куракина в ссылку, нанесла вдогонку

литературный удар, где метила в его масонские занятия.

Опальный

князь был прозрачно изображен (под именем

А А А) и осмеян в юмористическом цикле «Были и небылицы»

(1783 г.), который императрица анонимно (от лица некоего

благонравного юноши) напечатала в журнале Е.Р. Дашковой

«Собеседник любителей российского слова». А А А образует ко-

мическую пару с И И И (И.И. Шуваловым, в прошлом могущест-

венным

фаворитом Елизаветы Петровны): И И И

«более

плачет,

нежели смеется», А А А

«более

смеется, нежели плачет».

Специальный

объект издевательств венценосного литера-

тора - давняя масонская поездка Куракина. Вначале в рубрике

«Ведомости»

сообщается:

«Друг

мой А А А, который более смеет-

ся,

нежели плачет, услан за Масонскими делами во Швецию, где,

сказывают, по касающемуся до того, толсто смыслят; привезет ли

он

более прежняго,

никак

неизвестно. Многие сумневаются, чтоб

Эпистолярная

поэтика

любви

привез

что либо, разве новой какой

градус

или степень в замену

посланных денег; в таком случае лоскуток прибудет или

убудет,

или

на ковре, а может быть на стол рака, или каракатицу вновь

вымышленным знаком узрим, в богатом доме чего

нету?»

Затем юный рассказчик «Былей и небылиц» помещает яко-

бы дружеское послание к А А А, в котором просматриваются на-

меки

и на панацею, и вообще на алхимические амбиции масонов,

на их ритуалы:

Друг

мой любезный А А А!

После

отъезда твоего в Швецию за Масонскими делами я оси-

ротел, аки вдовец после смерти третьей жены своей. Желаю тебе

щастливаго успеха в твоем искательстве, желание же мое безко-

рыстно.

Буде привезешь лекарство от всех болезней, то не имев ни

единой,

не

будет

мне в том никакого барыша.

Духи

для меня были

бы забавны, послушал бы я охотно их рассказов; они же очень

вместительны, говорят,

будто

их несколько миллионов на

була-

вошном

конце

могут

обращаться; что бы для нас с тобою очень

хорошо было, по причине тесноты нашей светлицы, в которой мы

с тобою с трудом поворотиться можем. Мешков я отложил поку-

пать до времени. Купцы мне сказывают, что

оттуда

везут

железо, а

про

золото на бирже ничего еще не слышно. Буде снова навезешь

произвождения и чинов, то готов с тобою по-прежнему играть в

жмурки, я всегда любил сию игру, оная потеха забавна в долгия

вечера. Между нами сказать, не навези ты нам долгих речей,

буде

можно.

В прочем пребываю

Став императором, Павел вернул на

службу

Куракина и

других

«своих»

масонов (Н.В.

Репнин,

Г.П. Гагарин). Историк

Г.

В. Вернадский даже отважился на рискованное обобщение. По

его мнению, еще в пору куракинской поездки в Стокгольм «ма-

сонская

организация должна была, вероятно, составить как бы

священную охрану своего государя-цесаревича, защищая его

от всех возможных случайностей придворной интриги»

. И, соот-

ветственно, «во всем "Павловском государстве" (которое, конечно,

продолжало жить и при Александре под налетом первоначального

либерализма) определенно сказались намеченные в русском ма-

сонстве

XVIII

в. принципы духовно-политической жизни»

Графиня

князь

Кстати,

благодаря новым обстоятельствам Куракин неволь-

но

(или вольно) отомстил гонительнице-императрице на литера-

турном поприще. Император Павел дозволил ему снять копию с

интимных

«Записок» покойной Екатерины; затем в куракинской

библиотеке к рукописи получил доступ А.И. Тургенев; «Записки»

стали распространяться в рукописях (с текстом ознакомился

Пушкин);

в конечном счете ученый-архивист П.И. Бартенев под

величайшим секретом доставил «Записки» в Лондон А.И. Герцену,

который

их впервые и предал печати

культурологической точки зрения занимательно задаться

вопросом,

что привлекало Куракина в масонстве. По-видимому,

политические соображения (принадлежность к ложам людей

его круга, близких наследнику престола), служение добродетели

духе

просветительской программы (в преклонном возрасте он

выступал инициатором филантропических проектов) и, навер-

ное,

пассеистский рыцарский миф. Во второй половине

XVIII

в.

российское

дворянство постепенно сформировало сословное со-

знание

- не просто

государевых

слуг,

но людей, древность рода

которых гарантирует

чувство

их собственного достоинства неза-

висимо

от милости или немилости актуального монарха. Здесь

шведское масонство было очень кстати. Как уже говорилось, оно

имело характер закрытого аристократического клуба и, разумеет-

ся,

значило, что генеалогия Куракина - при передаче ему грамот и

«клейнодов» - была проверена и сочтена подобающей

Масонство

И, или

Интермедия

с призраком

При

изучении мотивов вступления Куракина в масонскую

ложу не рассматривалась тяга к оккультному знанию. Однако

создается впечатление (может, ложное), что ему - при трезвом,

расчетливом складе ума - подобные интересы были

чужды.

В воспоминаниях баронессы Генриетты Оберкирх

(друга

детства великой княгини Марии Федоровны) изложен любопыт-

ный

анекдот, где Куракин в полном согласии с екатерининской

характеристикой

«более

смеется, нежели

плачет»

и выступает

антиподом цесаревича (которого сопровождал в европейском

Эпистолярная

поэтика

любви

турне) в тот момент, когда тот убежденно повествует о пугающем,

таинственном видении.

«29 июня (10 июля) 1782

года

прослушав оперу в брюссель-

ском

театре, путешественники сели ужинать; великая

княгиня,

утомившись переездом в тот же день из Рента, удалилась в свои

покои.

Присутствовали цесаревич, баронесса Оберкирх, князь

де-Линь, князь Александр Куракин и несколько

других

пригла-

шенных лиц. Разговор перешел на предчувствия, сны, предзнаме-

нования;

каждый рассказал что-либо из своей жизни, подкрепив

свое повествование теми или иными доказательствами. Великий

князь

не сказал ни слова;

тогда

князь де-Линь обратился к нему

с вопросом, разве ему нечего рассказать, или в России нет ничего

чудесного.

Великий князь покачал головой.

- Куракин знает, - сказал он, - что и мне было бы возможно

рассказать не меньше

других.

Но я стараюсь удалить подобные

мысли:

они меня когда-то достаточно мучили.

Никто

не возражал. Великий князь посмотрел на своего

друга

и продолжал с оттенком грусти:

- Не правда ли, Куракин, что со мной приключилось кое-

что очень странное?

- Даже столь странное, государь, что при всем уважении к

вашим словам я могу лишь приписать этот факт игре вашего во-

ображения.

- Нет, это правда, сущая правда, и если г-жа Оберкирх

даст

слово никогда не говорить об этом моей жене, я расскажу вам, в

чем было дело. Но я также попрошу вас, господа, сохранить эту

дипломатическую тайну, - прибавил он улыбаясь, - потому что

вовсе не желаю, чтобы по Европе разошлась история о привиде-

нии,

рассказанная мною, да еще о себе.

Все дали слово. Тогда великий князь начал свой рассказ.

- Однажды вечером или, скорее, ночью я, в сопровождении

Куракина

двух

слуг,

шел по улицам Петербурга. Мы провели ве-

чер у меня, разговаривали и курили, и нам пришла мысль выйти из

дворца инкогнито, чтобы прогуляться по

городу

при лунном свете.

Погода не была холодная, дни удлинялись; это было в

лучшую

пору

нашей

весны, столь бледной в сравнении с этим временем

года

на

юге. Мы были веселы, мы вовсе не думали о чем-либо религиозном

Графиня

князь

или

даже

серьезном, и Куракин так и сыпал шутками насчет тех

немногих прохожих, которые встречались с нами. Я шел впереди,

предшествуемый, однако, слугою; за мной, в нескольких шагах, сле-

довал Куракин, а сзади в некотором расстоянии шел

другой

слуга.

Луна светила так

ярко,

что было бы возможно читать, тени ложи-

лись длинные и густые. При повороте в одну из улиц я заметил в

углублении одних дверей высокого и

худого

человека, завернутого

плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе.

Он,

казалось, поджидал кого-то, и, как только мы миновали его,

он

вышел из своего убежища и подошел ко мне с левой стороны,

не

говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица;

только шаги его по

тротуару

издавали странный звук, как

будто

камень

ударялся о камень. Я был сначала изумлен этой встречей;

затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к

которому прикасался незнакомец. Я почувствовал охватившую

меня

всего дрожь и, обернувшись к Куракину, сказал:

- Мы имеем странного спутника!

- Какого спутника? - спросил он.

- Вот того, который идет у меня слева и который, как мне

кажется, производит достаточный шум.

Куракин

в изумлении раскрывал глаза и уверял меня, что

никого

нет с левой стороны.

- Как? Ты не видишь человека в плаще, идущего с левой

стороны,

вот

между

стеною и мною?

- Ваше высочество сами соприкасаетесь со стеною, и нет

места для

другого

лица

между

вами и стеною.

Я протянул

руку,

действительно, я почувствовал камень,

а все-таки человек был тут и продолжал идти со мной в ногу,

причем шаги его издавали по-прежнему звук, подобный

удару

молота. Тогда я начал рассматривать его внимательно и заме-

тил из-под упомянутой мной шляпы особенной формы такой

блестящий взгляд, какого не видел ни прежде, ни после. Взгляд

его, обращенный ко мне, очаровывал меня; я не мог избегнуть

действия его лучей.

- Ах, - сказал я Куракину, - я не могу передать, что я чув-

ствую, но что-то странное.

Я дрожал не от

страха,

но от

холода.

Какое-то странное

чувство

постепенно охватывало меня и проникало в сердце. Кровь

Эпистолярная

поэтика

любви

застывала в жилах.

Вдруг

глухой

и грустный голос раздался из-

под плаща, закрывавшего рот моего спутника, и назвал меня моим

именем:

- Павел!

Я невольно отвечал, подстрекаемый какой-то неведомой

силой:

- Что тебе нужно?

- Павел! - повторил он.

На

этот раз голос имел ласковый, но еще более грустный от-

тенок.

Я ничего не отвечал и ждал; он снова назвал меня по имени,

а затем

вдруг

остановился. Я вынужден был сделать то же самое.

- Павел, бедный Павел, бедный

князь!

Я обратился к Куракину, который также остановился.

- Слышишь? - сказал я ему.

- Ничего, государь, решительно ничего. А вы?

Что касается до меня, то я слышал; этот плачевный голос

еще раздавался в моих

ушах.

Я сделал отчаянное усилие над со-

бою и спросил таинственного незнакомца, кто он и чего он от меня

желает.

- Бедный Павел! Кто я? Я тот, кто принимает в тебе учас-

тие.

Чего я желаю? Я желаю, чтобы ты не особенно привязывался

этому миру, потому что ты не останешься в нем долго. Живи как

следует,

если желаешь умереть спокойно, и не презирай укоров

совести: это величайшая мука для великой души.

Он

пошел снова, глядя на меня все тем же проницательным

взором, который как бы отделялся от его головы. И как прежде

был должен остановиться, следуя его примеру, так теперь я

вынужден был следовать за ним. Он перестал говорить, и я не

чувствовал потребности обратиться к нему с речью. Я шел за ним,

потому что теперь он давал направление нашему пути; это про-

должалось еще более часу, в молчании, и я не могу вспомнить, по

каким

местам мы проходили. Куракин и слуги удивлялись.

- Посмотрите на него, - прервал свой рассказ великий

князь,

указывая на Куракина, - он улыбается, он все еще вообра-

жает, что все это я видел во сне.

- Наконец, - продолжал далее Павел Петрович, - мы по-

дошли к большой площади между мостом через Неву и зданием

сената.