Мыльников А.С. (ред.) Этнографическое изучение знаковых средств культуры

Подождите немного. Документ загружается.

близость

которой к престолу определялась расположением

государя к посольству или его стране)

Чрезвычайно редко на миниатюрах Лицевого свода

изображаются сами переговоры. Их ведут бояре, но от-

нюдь

не московский великий

князь

(царь).

Это проис-

ходит

лишь тогда, когда (как, папрпмер, на л. 900 об.

Шумиловского

тома) в тексте указываются участники

переговоров

со стороны Москвы.

Сцены пира, где оказывается

«честь»

послу,

встреча-

ются

исключительно в тех случаях, если

«честь»

упоми-

нается в тексте летописи.

Действительная дипломатическая

практика,

принятая

в Москве XVI в., как ,мы видим, на миниатюрах Лице-

вого

свода отразилась довольно скупо. Исследователь мо-

жет

найти

в них лишь отдельные

реалии

в сцепах пред-

ставления послов великому князю, принесения присяги

на договорах, обмена докончальными грамотами, аудиен-.

ции русских послов у иностранных государей, в изобра-

жении переговоров и торжественного обеда.

Однако этим далеко не исчерпывается значение ми-

ниатюр для историка. Ведь значительно большую роль

они играют как источник при изучении представлений

человека XVI в. о комплексе вопросов, затрагиваемых

сферой

дипломатических отношений.

Прежде всего — это место государя. Очень важный и

острый

вопрос о престиже великого

князя

(с 1547 г. —

царя) постоянно вставал на переговорах с послами,

ко-

торые

были обязаны, если допускались на аудиенцию,

называть

титул (Ивана Грозного, например) «прежде

короля вашего», «дабы по небрежению вашему безчестие

вам не последовало».

Здесь уместно, пожалуй, напомнить о том, как пони-

мал

свою

роль, свое место сам

Иван

Грозный (не без

участия которого, по мнению многих исследователей, со-

ставлялся Лицевой

свод).

«Пошлая девица»,

— писал

он

английской королеве

Елизавете

«. . .Ты мужпчей род,

а не государьской»,

— упрекал он в низком происхожде-

нии шведского короля Иоганна III. Польско-литовского

короля Сигизмунда-Августа

Иван

Грозный

пазывал

«бра-

том

нашим», но не от себя, а от имени И. Д. Вельского

и И. Ф. Мстиславского, т. е.

«братом»

своих вассалов.

Поэтому

и на миниатюрах Лицевого свода в полном

соответствии

с принципами феодальной иерархии и эти-

кетности искусства главным героем

является

государь

274

(великий

князь,

царь). Он восседает на престоле, а пе-

ред ним склонившие обнаженные головы послы, олице-

творяющие иноземных королей и «царей» (в этих случаях

сами государи изображаются, как уже отмечалось, в верх-

нем углу миниатюры).

Персонифицируя

собой

государство, его фигура долж-

на была адекватно восприниматься и в реальной дипло-

матической практике, и на миниатюрах официальной ле-

тописи.

Лично великий

князь

(царь), как уже подчеркивалось,

не вел переговоров с послами, но поскольку бояре вы-

ступали от его имени («великий

князь

велел

говори-

ти»),

то и на миниатюрах «мысленное» присутствие

вполне реально выражалось фигурой восседавшего на пре-

столе

государя. И здесь слияние этикета дипломатиче-

ской

практики

и этикетности искусства находит

свое

за-

конченное выражение.

То

же самое можно сказать и о часто встречающейся

на миниатюрах Лицевого свода сцене посольской

«чести»:

передача великим

князем

(царем) кубка с вином (ме-

дом

— ?) послу. Такую традицию в посольском обычае

Руси соотносят с представлением о

«чести»

гостя в бы-

ту,

с народной бытовой обрядностью.

И не потому ли

все

виды посольской

«чести»

оказались заслоненными

именно этой, так понятной и

хорошо

известной (и до-

ступной

для восприятия) художникам? Этикетному «по-

честному

пиру» литературы,

«столу»

у государя с обря-

довой

«честью»

вином художник находит соответствие в

сцене чествования кубком посла или иноземного госуда-

ря.

Миниатюры со сценами крестоцелования в Лицевом

своде

иллюстрируют не только известия, относящиеся к

сфере межгосударственных отношений, но и статьи, в ко-

торых

сообщается о договорах между русскими

князья-

ми

(грамоты, утвержденные крестным целованием, при-

сягой,

так и назывались — крестными). В литературе

крестоцелование связывается с обязательствами личност-

ного

характера:

«Тогда

же

Данил

митрополит взем бра-

тию

великаго

князя

Юрья и

князя

Андрея в переднюю

избу

и приведе их ко крестному целованию на том, что

им служити великому князю Ивану Васильевичу всея

Русии, якоже отцу его и

деду».

«..

.Чтобы

князя

Влади-

мира Андреевича и бояр привести к целованию на царе-

вичево на

княже

Дмитреево имя»;

«...Нас же отверг-

275

пш, преступивше крестное целование,

бесов

нодражаю-

ще».

На миниатюрах Лицевого свода это противостоя-

ние изображается двояко: посол, олицетворяющий

своего

государя,

принимает присягу чужеземного государя, или

же лицо, принимающее присягу, представляет

собой

«сю-

зерена»,

которого мы видим в верхнем углу миниатюры.

При этом следует отметить важную особенность ми-

ниатюр Лицевого свода: само «крестоцелование» (цело-

вание

креста как таковое) не изображается.

«Крест

не

целуют,

по на фоне его совершаются

события»,

связан-

ные именно с этим крестоцелованием. Обе стороны —

принимающая и дающая присягу — располагаются по

обе

стороны

аналоя

с крестом, что и означает «крестоце-

лование».

Символизм и этикетность крестоцеловапия в литера-

туре

находят, следовательно, образное отражение па ми-

ниатюрах Лицевого свода в сцене, не схожей с реальной

церемонией, но точно передающей сакральную сущность

обряда.

Немаловажная

роль отводится на миниатюрах и пис-

цам, изображаемым в сценах ведения переговоров.

О.

И. Подобедова отмечает значение

«грамот»

как фор-

мы правовых отношений применительно к договорам меж-

ду

русскими

князьями.

Вероятно, и иллюстрируя тек-

сты

о выработке межгосударственных договоров (перего-

воры

послов),

авторы миниатюр вольно или невольно

подчеркивали большую значимость написанного перед

сказанным: писец с грамотой

является

здесь и конкрет-

ной

подробностью реальной дипломатической практики,

и символом нерушимости написанного, фиксирующего ре-

зультаты переговоров.

Итак,

мы рассмотрели миниатюры Лицевого свода,

связанные с посольским обычаем Российского государ-

ства,

сопоставив текст летописи и «иллюстрирующие» его

миниатюры, проанализировали отражение в миниатюрах

реального церемониала, принятого в Москве, и взаимо-

связь дипломатического этикета с этикетностью искус-

ства.

заключение можно отметить, что миниатюры Лице-

вого

свода не только не являются иллюстрациями текста

в современном смысле

этого

слова, но и, пожалуй, не

могут

считаться достоверным отражением принятой к то-

му

времени (третья четверть XVI в.) церемониальное™

дипломатической практики. Вместе с тем миниатюры Ли-

276

цевого

свода,

будучи

неразрывными с

теистом,

языком

искусства

открывают читателю и зрителю этикетность

книжного

мира средневековья.

«Этикетность

миропоряд-

ка, этикет поведения и этикет

словесный»,

лежащие в

основе

текста летописи, художник воплощает в специфи-

ке языка

своего

искусства. Он не изображает

подробно-

стей,

но не

потому,

что не знает их, а поступает так,

руководствуясь

все теми же принципами этикетпости ис-

кусства.

Не механические шаблоны и трафаретность

(один

и тот же

сюжет

композиционно варьируется в

очень

сильной

степени),

а именно принципы единого вы-

ражения миропорядка и поведения,

требующие

должного

изобразительного

языка (этикет искусства, адекватный

этикету

словесности)

руководят художником. Требования

целостности

текста и миниатюры, слова и образной его

интерпретации решаются художником в

отборе

и выяв-

лении

способов

самого

точного

н наглядного выражения

сложных

отношений реального мира, действительного по-

ведения в нем людей и законов искусства.

Об этом см.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской лите-

ратуры.

3-е изд. М., 1979. С. 80—102.

Юзефович Л, А. Русский посольский обычай XVI в. // Вопр.

истории. 1977. № 8. С. 114—116.

Середина—вторая половина 70-х гг. XVI в. как дата состав-

ления Лицевого свода все

более

превалирует в современных ис-

следованиях. См.: Амосов А. А. 1) К вопросу о времени проис-

хождения Лицевого свода Ивана Грозного // Материалы и сооб-

щения по фондам Отдела рукописной и редкой

КНИГИ

Библио-

теки Академии наук

СССР.

Л., 1978. С. 6—36; 2) Датировка н

кодикологическая структура «Истории Грозного» в Лицевом ле-

тописном своде : Заметки о бумаге так называемой Царственной

книги

// Вспомогательные псторические дисциплины. Л., 1982.

Вып.

13. С. 155—193; Морозов В. В. Царствеппая книга как па-

мятник

летописания XVI века: Автореф. дис. ... канд. ист.

наук. М., 1979. 20 с; Сизов Е. С. К вопросу о датировке Шуми-

ловского тома Лицевого летописного свода XVI в. // Проблемы

палеографии и кодикологии в

СССР.

М., 1974. С. 129—137;

Шмидт С. О. О датировке приписок в Лицевом своде // Общество

и государство феодальной России. М., 1975. С. 308—310;

Б.

М. Клосс придерживается мнения о том, что Лицевой свод

создавался в конце 60-х—первой половине 70-х гг. XVI в. (см.:

Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи

XVI—XVII

ве-

ков.

М., 1980. 312 с).

ПСРЛ. М., 1965. Т.

XXIX.

С. 218—223. См. также: Моро-

зов В. В. Фрагмент Лицевого свода в копии

XVII

в. // Архео-

графический ежегодник за 1982 год. М., 1983. С. 96—106.

Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Русн. М.,

1970.

С. 97—103.

Лихачев Д. С. Поэтика... С. 36—54.

277

Подобедова

О. И. Миниатюры русских исторических ру-

кописей.

К истории русского лицевого летописания. М., 1965.

С.

247.

Шмидт С. О. Становление Российского самодержавства: Ис-

след.

соц.-полит. истории времени Ивана Грозного. М., 1973.

С.

65—66.

Неволин Ю. А. Новое о кремлевских художниках-миниатю-

ристах XVI века и составе библиотеки Ивана Грозного // Сов;

архивы.

1982. № 1. С.

68—70.

Алъшиц Д. U. Источники и характер работы Ивана Гроз-

ного

над историей своего царствования // Труды Государствен-

ной

Публичной библиотеки им. Н. Б. Салтыкова-Щедрина. Л.,

1957.

Т. 1 (IV). С. 143.

Лицевой свод в десяти томах насчитывает 9700 листов,

то

есть немногим

менее

20 тысяч страниц, из которых 16 тысяч

украшены

миниатюрами, что составляет свыше 80% всех листов,

где

миниатюра, как правило, занимает доминирующее место.

О.

И. Подобедова полагает, что «изобразительный материал зани-

мает около двух третей всей рукописи Лицевого свода» (Подо-

бедова О. И. Миниатюры... С. 131).

Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как истори-

ческий источник. М., 1944. 215 с.

Шмидт С. О. 1) Миниатюры Царственной книги как ис-

точник

по истории московского восстания 1547 г. // Проблемы

источниковедения М., 1956. Т. 5. С. 265—284; 2) Становление

Российского самодержавства. С. 42—66; 3) К истории лицевого

летописания времени Ивана Грозного // Древняя Русь и славяне.

М.,

1978. С.

265—281.

Подобедова О. И.

Указ.

соч. С.

37.

Лихачев Д. С. Поэтика... С. 37.

Там же. С. 36, след.

Арциховский А. В.

Указ.

соч. С. 128—130.

ОР ГПБ, F.IV 232.

ПСРЛ.

Т. XII. С. 238.

Там же. С. 238.

Там же. С. 245.

Там же. С. 240.

РО БАН,

31.7.30-1.

Исследователями Лицевого свода выделены жесты

«пе-

чали»,

«смущения», «указующий» (Арциховский А. В.

Указ.

соч.

С.

132; Подобедова О. И.

Указ.

соч. С. 282). Часто на миниатю-

рах изображается характерная перебивка рук возбужденных,

волнующихся

людей, передающая «возбуждение»: «волнение»,

«тревогу»

(Шмидт С. О. 1) Становление Российского самодержав-

ства.

С. 46; 2) Первое упоминание об Оружейной палате и ми-

ниатюры

Царственной книги // Государственные

музеи

Москов-

ского Кремля: Материалы и исслед. М., 1976. С. 8).

ПСРЛ.

М., 1965. Т. X. С.

140-141.

ПСРЛ.

М., 1965. Т.

XIII.

С. 10.

ОР ГИМ, Син. 149.

ПСРЛ.

Т.

XIII.

С. 482, примеч. 3.

Арциховский А. В.

Указ.

соч. С.

100—101.

Лихачев Д. С. Поэтика... С. 50.

Д. Принц фон Бухое. Начало и возвышение Московии //

ЧОИДР.

1876. Кп. 4. С. 55.

278

Путешествие в Московию датского посланника Якова Улт,-

фельда в 1575 году // ЧОИДР. 1883. Кн. 2. С. 26.

О сложности этой части деятельности посольства см.: Юзе-

фович

Л. А. Русский посольский обычай... С. 118—119.

Юаефович Л. А. Русский посольский обычай... С 117

ПСРЛ. Т.

XIII.

С. 402.

зв

См.: Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. Рис. на с. 225.

Интерьер на миниатюрах Лицевого свода изображается

чрезвычайно редко. Его значительные элементы можно выделить

лишь,

пожалуй, в цикле, посвященном пребыванию в Москве

Ших-Али

в связи с отпущением его из «нятства» в 1536 г. 22 ми-

ниатюры

иллюстрируют текст о приемах малолетним Иваном

Грозным и его матерью Еленой Глинской Ших-Алп с

женой

Фатимой на л. 118 об. — 130 Царственной книги (см.:

Барте-

нев С. П. Московский Кремль в старину п теперь. М., 1916. РГн. 2:

Государев двор. Дом Рюриковичей. С. 132—136, рис. 172, 174,

176).

Подобедова О. И.

Указ.

соч. С. 159—197.

ЧОИДР. 1883. Кн. 2. С. 29—30; Памятники дипломатиче-

ских сношений Древней

России

с державами иностранными.

СПб..

1871. Т. X. Стб. 171.

Ювефович Л. А. Русский посольский обычай... С. 122.

ЧОИДР. 1883. Кн. 2. С. 32; Юзефович Л. А. Русский посоль-

ский обычай... С. 122.

Описание такого пира у Ивана Грозного, где послам пода-

вал

мед в серебряном

сосуде

сам царь см.: ЧОИДР. 1883. Кн. 2.

С.

31—32. См. также: Юзефович Л. А. Из истории посольского

обычая

конца XV—начала

XVII

в.: (Столовый церемониал Мо-

сковского двора) // Ист. зап. 1977. № 98. С. 125—126.

Юзефович Л. А. Русский посольский обычай... С. 125—126.

Путешествие Якова Ульфельда... С. 27—28.

Послания Ивана Грозного... С. 142. «Пошлая» означает

«обычная»,

«простая», т. е. ненастоящая государыня [там же.

С.

616].

Послания Ивана Грозного... С. 153.

Там же. С. 241, 249.

ПСРЛ. Т.

XIII.

С. 54. Возможно, что для подчеркивания своей

роли и царского могущества Иван Грозный принимал для привет-

ствия

Ульфельда всякий раз, когда тот приглашался к «разсуж-

дению» с боярами о «причине посольства» [ЧОИДР. 1883. кн. 2.

С.

32-34].

Юзефович Л. А. Из истории посольского обычая... С. 331.

В рамках дипломатической практики так называемая «сто-

ловая

честь» могла быть различной по форме. Великий кпязь

(царь)

мог чествовать посла, а в его лице иноземного государя;

посол, принимая кубок из рук великого князя (царя), чествовал

московского государя (см.: Юзефович Л. А. Из истории посоль-

ского обычая... С. 337); посол передавал чашу иноземному «при-

ставу»,

и «пристав» чествовал русского великого князя (царя)

(Посольская книга по связям

России

с Англией 1613—1614 гг.

М.,

1979. С. 192-193).

Подобедова О. И.

Указ.

соч. С. 287.

ПСРЛ. Т.

XIII.

С. 418.

Там же. С. 523, 529.

Цосдания Ивана Грозного. ..СЮ.

279

Подобедова О. И.

Указ.

соч. С. 287.

Там же. С.

288—289.

Лихачев Д. С. Поэтика... С. 90.

Это положение в известной мере условно: так, например,

иллюстрируя текст о возвращении английского посла Ченслера,

художник показывает и гибель его во время бури [см.: Послания

Ивана

Грозного... рис. на с. 332]. По мере приближения описы-

сываемых

и «иллюстрируемых» событий ко времени

создания

Лицевого свода таких подробностей становится все больше, од-

нако общие принципы работы миниатюриста остаются незыбле-

мыми.

А.

А. Амосов

ИЕРАРХИЯ ЦВЕТА

МИНИАТЮРЕ

КАК

ОТРАЖЕНИЕ

ЭТИКЕТНЫХ ВОЗЗРЕНИЙ РУССКИХ ХУДОЖНИКОВ

XVI В.

(ПО

МАТЕРИАЛАМ

ЛИЦЕВОГО ЛЕТОПИСНОГО СВОДА)

Полное проникновение в знаковые системы древнерус-

ской

культуры как совокупности отношений будет воз-

можно

лишь тогда, когда к

анализу

будут привлечены

все

группы элементов, образующих эту совокупность.

При настоящем уровне

развития

исторической науки ос-

тается еще довольно много

явлений

культуры, понима-

ние которых затруднено для нас вследствие недостаточ-

ной их изученности. Еще больше белых пятен в зонах

соприкосновения явлений, главным образом в сферах

взаимодействия различных элементов и уровней культу-

ры как системы отношений. К числу таких зон принадле-

жит и круг представлений, возникающих при попытке

анализа

системы

«слово—цвет».

Даже

при беглом знакомстве с

памятниками

древне-

русской

письменности бросается в

глаза

чрезвычайно лю-

бопытное

ее свойство —

крайне

редкое употребление по-

нятий, относящихся к сфере цвета. И это тем более по-

разительно, что памятники изобразительного искусства,

современные писаниям древнерусских авторов, дают уди-

вительное разнообразие цветов, демонстрируют редкое

умение оперировать как контрастными, так и дополняю-

щими цветосочетаниями. Насыщенность живописи как

цветами основного спектрального

ряда,

так и тончайшими

оттенками должна была, казалось бы, отразиться и в

лексике, оставив довольно многочисленный и разнообраз-

ный набор цветообозначений. На деле, однако, не только

книжная,

но и деловая, профессиональная речь долгое

время была

крайне

далека

от сколько-нибудь значитель-

281

ной

насыщенности цветообозначениями по сравнению с

реальными цветами в живописи.

Установлено,

что человек в нормальных условиях

спо-

собен

воспринимать до 150 цветовых

тонов.

Может пока-

заться, что общее число цветообозначений, существовав-

шее

в русском языке, вполне сопоставимо с этой цифрой,

ибо

репертуар цветов, составленный П. Савваитовым, со-

держит свыше 108 понятий.

Однако при более присталь-

ном

внимании легко устанавливается, что преобладающее

большинство

понятий в словнике П. Савваитова заимство-

вано из памятников

XVII

в. и отражает словоупотребле-

ние лишь данного и еще более близких к нашим дням

столетий.

Иными словами, кажущееся богатство

языка

колористическими

понятиями отражает, по всей вероят-

ности,

специфику не древнерусской культуры, а

особен-

ности

так называемого переходного века, т. е.

того

перио-

да, когда лексический состав

языка

стал испытывать

сильнейшие воздействия со стороны активно формиро-

вавшихся новых традиций. Для более же раннего времени

вся совокупность цветовой лексики составляла едва лишь

пятую

часть от возможного для восприятия количества

реальных цветовых оттенков.

Справедливости ради следует сказать, что аналогич-

ная картина характерна и для многих других литератур

на определенных этапах их развития. Бедность колори-

стических

определений в памятниках ранней стадии ли-

тературной истории послужила даже одной из отправных

точек

для гипотезы поэтапного развития цветового зре-

ния у человека, приверженцы которой утверждали,

буд-

то

цветовосприятие есть

свойство

лишь цивилизованного

субъекта

и в полной мере развилось только в историче-

ское

время.

Впрочем

признание «закономерности» отсутствия цве-

тописи

в древнерусской литературе не освобождает от

необходимости

поиска причин

этого

явления.

Интерес-

ная попытка такого рода объяснения была в 1968 г. пред-

принята А. М. Панченко.

По мнению автора, отсутствие

цвета в словесности

XI—XVI

вв. может быть истолкова-

но

на

основе

общих представлений о законах средневеко-

вой

поэтики. Основную причину игнорирования цветопи-

си

древнерусскими и южнославянскими мастерами слова

А.

М. Панченко склонен видеть в своеобразии отраже-

ния действительности этими литературами. Внимание не

к реальным конкретным портретам и пейзажам, а стрем-

282

ление к их типизации,

обобщению,

изображению идеаль-

ного

или подчиненного определенным жестким критериям

портрета и

пейзажа

лишало смысла использование цвета

в их построении. Идеализированный образ может быть

эталоном,

может исследоваться, но пе может живописать-

ся так, как это свойственно образу индивидуализирован-

ному.

В изображении идеального нет места цвету,

кото-

рый уступает свои функции более абстрактному поня-

тию

— свету. Именно свет в разных проявлениях

являет-

ся ведущим инструментом древперусского писателя в по-

строении

идеализированных характеристик, и как обозна-

чения

света следует трактовать большую часть

собствен-

но

цветовых эпитетов в произведениях древнерусской ли-

тературы. «Древнерусский художник слова, как прави-

ло,

— ибо нет

правил

без исключений, — не нуждался в

цвете, средневековая эстетика „не хотела" цвета, и цвет

оставался вне художественной прозы».

концепции А. М. Панченко есть ряд очень привле-

кательных и, как кажется, верных моментов. Убедитель-

но

мнение о светоносности как

особом

свойстве древне-

русской

литературы.

Безусловно верным, по

крайней

ме-

ре с позиций нынешнего уровня науки, представляется

тезис о примате идеализированного образа в творчестве

древнерусского

писателя. Стремление к описанию не то-

го,

что было в действительности, а

того,

что должно было

бы

быть, показ не реального персонажа, но такого,

каким

должен бы быть действительный герой определенного

сюжета

или схемы — все это проявления позиции древне-

русского

писателя, позиции, определявшейся неукосни-

тельным следованием этикету.

Однако объяснение отсутствия цветописи в древнерус-

ской

письменности из

неприятия

цвета средневековой

эстетикой

может быть признано убедительным лишь в

том

случае, если признать изолированность литературной

сферы от иных сфер культуры. Между тем сфера литера-

туры и сфера изобразительного искусства, сфера литера-

туры и сфера декоративно-прикладного народного искус-

ства

имеют множество общих точек соприкосновения и

пересечения. На иконе и фреске изображались столь же

идеализированные персонажи и обобщенные ситуации.

Циклы

фресок раскрывали последовательность событий,

отраженных в литературных памятниках. Житийные ико-

пы изображали в образах словесный рассказ о подвигах

святого.

Лицевые рукописи в миниатюрах представляли

283