Иб
ибо,
видимо, именно здесь можно схватить сущность и истину, там
же — нет" (Теэтет 186d). Но когда мы создаем некое мысленное пред-
ставление в пределах мысленной же реальности, мы также можем
сделать ложное умозаключение, например, приняв 11 за 12, сказать,
что сумма 5 и 7 равна 11 (196f-b). Ни ощущения, ни правильные
мнения,
т. е. представления, возникающие в нас благодаря воспри-
ятию чувственной или мысленной данности, ни объяснения в связи с
правильными мнениями не
дают
нам еще знания как такового, хотя
они
и необходимы для подступа к нему.
Имя,
словесное определение, мысленный образ вещи, т. е. возни-
кающее в нас представление о ней, или ее идея, независимое от нас
бытие которой от века мы предполагаем, — все это необходимо для
познания;
сопоставляя их,
душа
сама с собой
ведет
разговор об этом;
но
как убедиться в том, что результат этого сопоставления, этой внутрен-
ней
беседы — истинное знание? Проблема критерия и метода достиже-
ния
знания постепенно выходит на первый план, и
тогда
оказывается,
что общих прекрасных рассуждений о диалектике, подводящей нас к
подлинному бытию, недостаточно, что необходимо всерьез задуматься
об этом пути приобретения истинного знания и дать соответствующий
путеводитель — обеспечивающую нам истинное знание систему умо-
заключений и их правила.
Например,
мы пытаемся различить подобные и неподобные вещи
путем возведения их к идее подобия и неподобия; но когда речь идет о
грязи,
соре и другой не заслуживающей внимания дряни, то "предпо-
ложить для них существование какой-то идеи было бы слишком стран-
но"
(«Парменид» 130c-d). Проблема существования идей вызывает
множество и
других
трудностей. Как понимать причастность вещей
идеям? Причастны ли они к идее целиком или лишь к части идеи? Мо-
гут ли вещи быть причастными сразу к нескольким идеям? Например,
нечто
малое
—
больше
своей части, и то, к чему добавляется
малая
часть малого, становится
больше,
а не меньше прежнего. Или если мы
принимаем,
что общим
между
великими предметами
будет
некая идея
великости, то сами великие вещи и идея великости —
будут
ли они
иметь в качестве общего
между
ними еще некое великое, и если да, то
не
уйдем ли мы таким образом в бесконечность? Может быть, мы
должны понимать идею как образец? Но в чем
тогда
смысл приобще-
ния
вещей к идее, если они не
могут
уподобиться ей в главном, т. е. в '
том, что она — идея? Идеи соотносятся с идеями и как таковые подоб-
ны
одна другой, а не вещам; точно так же и вещь в качестве вещи
будет
подобна другой вещи, но никак не идее. Поэтому, обладая опы-
том вещей, мы ничего не сможем сказать об идеях, а от идей никак не
перейдем к вещам. Но разве в этом состоит подлинное знание?
Рассматривая все эти вопросы в «Пармениде», Платон не предла-
гает
их решения, но мы прекрасно понимаем, что эти вопросы встава-
ли не только перед ним, но и перед его учениками: потребность раз-
решить их и найти отчетливо выстроенную систему рационального
знания
все более остро ощущалась в Академии. Платон не делает это-
го: в этом его диалектика не может ему помочь. Но она позволяет ему