Мокульский C.C. (под ред.) Хрестоматия по истории западноевропейского театра. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

трусов, для которых барабанный бой ужаснее черта, которым ружейный

выстрел страшнее, чем резаной курице или подстреленной дикой утке.

Я выбирал маменькиных сынков, у которых храбрости в душе с булавоч-

ную головку, и все они откупались от службы. Так что теперь все мои пра-

порщики, капралы, лейтенанты и рядовые—оборванцы вроде Лазаря на

картинке, где псы лижут его раны. Все это люди, которые никогда не были

солдатами: прогнанные за воровство лакеи, младшие сыновья младших

братьев, бежавшие трактирные слуги и разорившиеся кабатчики,—словом,

ржавчина долгого мирного времени; они в десять раз обтрепаннее старого

знамени. Я их навербовал, чтобы заместить откупившихся от службы. Глядя

на них, можно подумать, что я набрал сто пятьдесят одетых в лохмотья

блудных сыновей, которые недавно пасли свиней и питались помоями и

шелухой. Какой-то дурак по дороге сказал мне, что я опустошил все висе-

лицы и навербовал повешенных. Таких пугал свет не видывал. Я не могу

пройти с ними через Ковентри—это ясно. И эти подлецы маршируют к тому же,

широко расставив ноги, как будто у них кандалы на ногах, потому что

в самом деле большинство я набрал из тюрем. Во всем моем отряде едва ли

наберется полторы рубашки, да и то половина рубашки сшита из двух сал-

феток и наброшена на плечи, как безрукавка глашатаев, а цельная рубашка,

говоря по правде, украдена у трактирщика в Сент-Ольбенсе или у тол-

стоносого кабатчика в Дентри. Ну, да это не беда. Они добудут сколько

угодно белья на любом заборе.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

СЦЕНА I

Принц Генрих

Ведь должен же ты заплатить богу дань смерти.

Фальстаф

Срок платежа не наступил, и мне вовсе не хотелось бы расплачиваться

раньше времени. Зачем торопиться, если меня еще не призывают к уплате.

Но честь меня толкает. А что если честь отправит меня на тот свет, толкая

меня вперед? Что тогда? Разве честь может приставить ногу? Нет. Или руку?

Нет. Или излечить рану? Нет. Значит, честь не хирург? Нет. Что же тогда

честь? Слово. Что же заключено в этом слове? Воздух. Славный барыш!

Кто владеет честью? Тот, кто умер в среду. А он ощущает ее? Нет. Слышит ее?

Нет. Значит, честь неощутима? Да, для мертвых неощутима. Но не может ли

она остаться среди живых? Нет. Почему? Этого не допустит злословие.

А потому не хочу я чести. Честь — не что иное, как щит, который несут за

гробом. На этом кончается моя философия.

СЦЕНА IV

Фальстаф (поднимаясь)

Черт возьми, хорошо, что я представился мертвым, иначе этот неисто-

вый шотландец расквитался бы со мной. Но разве я представлялся? Не-

правда. Представляться—значит быть чем-нибудь поддельным; вот мертвый

человек—в самом деле подделка; в ком нет жизни, тот только подделка под

человека; но представляться мертвым, для того чтобы остаться в живых,

вовсе на значит совершать подделку, а скорее быть верным и превосходным

воплощением жизни. Главное достоинство в храбрости—благоразумие, и вот

благодаря ему я спас свою жизнь. Черт возьми, я боюсь этого горячего,

как порох, Перси, хотя он и мертв. Что если он тоже только прикидывается

мертвым и сейчас встанет? Право, боюсь, чтобы он не оказался лучшим при-

498

творщиком, чем я. Поэтому не добить ли его? Потом буду божиться, что я его

убил. Почему бы ему не подняться, как я это сделал? Меня могут изобличить

только глаза, а здесь меня никто не видит. Поэтому вот тебе, братец! (Колет

труп.) А теперь, после этой новой раны в бедро, я уберу тебя подальше.

(Взваливает труп Хотспера себе на спину.)

Возвращаются принц Генрих и принц Джон.

Принц Генрих

Идем, брат Джон. Ты девственный свой меч

Геройски обновил.

Принц Джон

Постой! Что вижу?

Не ты ль сказал мне, что толстяк убит? [...]

Принц Генрих

Что это значит? Я сам убил Перси и видел тебя мертвым.

Фальстаф

Вот как? О господи, господи, как весь мир изолгался! Я ведь не спорю,

что был сражен и лежал без дыхания, как и он. Но мы оба вскочили в одну

и ту же минуту и сражались целый час по шрусберийским часам. Если ты

мне веришь — хорошо; если нет, то пусть грех падет на головы тех, кто должен

был бы вознаградить храбрость. Клянусь жизнью, я нанес эту ему рану

в бедро. Если бы он ожил и стал отрицать это, черт возьми, я заставил бы его

проглотить кусок моей шпаги.

Принц Джон

Чуднее не слыхал я в жизни сказки.

Принц Генрих

И не видал чуднее молодца.—

Ступай, красуйся с ношей на спине,

Что до меня,—коль ложь тебе полезна,

Ее раззолочу, как только в силах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА II

Фальстаф

Всякого рода люди почему-то считают за честь глумиться надо мной. Мозг

человека, этого глупого глиняного истукана, не в состоянии придумать

ничего смешного, кроме моих измышлений или моей особы. Я не только

остроумен, но и являюсь источником остроумия для других. Вот я иду

перед тобой, похожий на свинью, которая сожрала всех своих поросят,

кроме одного. Или я ничего не понимаю, или принц приставил тебя ко мне

только для контраста. Тебе бы, поганый корешок мандрагоры

, торчать

у меня на шляпе, а не ходить за мной по пятам. Никогда еще мне не прислу-

живал агат из перстня

. Но я тебя не вправлю ни в золото, ни в серебро,

а одену в отрепья и в таком виде отошлю обратно в качестве драгоценного

камня к твоему господину, к этому молокососу принцу, у которого еще пух

не пробился на подбородке. У меня скорее борода вырастет на ладони, чем

у него на щеках, а все-таки он не стесняется уверять, что у него лицо коро-

32* 499

левское. Господь, быть может, когда-нибудь и закончит его,—до сих пор на

нем нет лишнего волоска, но королевское оно лишь потому, что на нем, как

и на изображении короля на монетах, цирюльник не заработает своих шести

пенсов. А все-таки он ходит петушком, точно уже считался мужчиной, еще

когда отец его был холост. Наплевать мне на его милость, моей милости он

почти совсем лишился, в этом я могу его уверить. А что сказал мистер Домбль-

дон относительно атласа на епанчу и шаровары для меня?

Паж

Он сказал, сэр, что требует более надежного поручителя, чем Бардольф;

он не хочет принять ни вашей, ни его расписки. Такого обеспечения ему

недостаточно.

Фальстаф

Будь он проклят, как обжора в притче! Пусть у него еще больше сохнет

во рту от жажды! Паршивый дьявол, Ахитофель

, подлец, невежа! Как он

смеет заманивать благородного человека обещаниями, а потом требовать

поручительства! Эти сладкоречивые мерзавцы теперь иначе не ходят, как

на высоких каблуках и со связками ключей у пояса, а когда человек хочет

честно взять у них товар в кредит, они смеют требовать обеспечения. Я пред-

почел бы, чтобы мне насыпали в рот крысиной отравы, чем затыкали его сло-

вом «обеспечение». Я ждал, что он пришлет двадцать два ярда атласа, как

благородному рыцарю, а он шлет мне слово «обеспечение»!

W. Shakespeare, King Hen-

ry IV (1597). Перепечатано из книги:

В. Шекспир, Поли. собр. соч.,

под ред. С. А. Венгерова, т. II,

стр. 50. Перевод 3. А. В е н г е-

ровой и H. M. Минского.

ДВА ВЕРОНЦА

(1594)

Отрывки из комедии

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Верона. Улица. Входит Л а у н с со своей собакой.

Л а у н с. Нет, нет, я еще часок поплачу. Уж таков порок всей нашей

семьи. Отец выделил мне долю, как блудному сыну, и вот я отправляюсь ко

двору миланского герцога. Из всех собак на свете самый плохой характер

у моей собаки Краба. Моя мама плакала, мой папа рыдал, моя сестра зали-

валась слезами, наша кухарка выла, наша кошка в отчаянии ломала руки,

весь наш дом пришел в смятение. Однако этот жестокосердный пес не проро-

нил ни единой слезы. Он — камень, сущий камень, и у него в сердце не больше

жалости, чем у собаки. Вы послушайте: даже моя бабушка выплакала себе

глаза при разлуке со мной. Нет, я тебя научу, как нужно чувствовать. Этот

башмак — мой отец. Нет, этот левый башмак — мой отец. Нет, нет, этот левый

башмак — моя мать. Нет, что-то не так. А может, и так. Конечно, так. По-

дошва с дыркой. Этот башмак с дыркой—-моя мать, а этот — мой отец. А,

черт побери, что-то не так. Нет, все в порядке. Эта палка — моя сестра. Видите

ли — она бела, как лилия, и легка, как трость. Эта шляпа-—наша кухарка

Нэн. Я —собака. Нет, собака—собака. Нет—я за собаку. Ах вот что: собака —

это я. Нет — я сам за себя. Ну, теперь все в порядке. Вот я подхожу к отцу:

;500

«Отец, благослови меня». Башмак и слова выговорить не может, он плачет.

Вот я целую отца. А он все плачет. Теперь подхожу к матери. О, если бы

этот башмак смог заговорить! Вот я поцеловал ее. Ну, а теперь сестра. Слы-

шите, как она стонет, а между тем эта собака не проронила ни единой слезы

и не сказала ни единого слова. А земля уже стала влажной от моих слез.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Входит Л а у н с со своей собакой.

Л а у н с. Да, грустно на сердце, когда тот, кто должен быть верным

слугой, оказывается неблагодарным псом. Еедь я его воспитывал, когда он

был щенком. Я спас его, когда бросили в реку его слепых братцев и сестриц.

Я учил его, как настоящего пса. Меня послали поднести его госпоже Сильвии

в качестве подарка от моего хозяина. Не успели мы войти в столовую, как

он уже подобрался к ее тарелке и стащил куриную ножку. Противно смотреть,

когда собака не умеет вести себя в обществе. Мне хотелось, чтобы он показал

себя образованным псом, псом, так сказать, на все руки. Если бы у меня

нехватило ума взять на себя его грех, его бы за это повесили. Ей-богу, он бы

за это непременно пострадал.

Посудите сами. Он без всякой церемонии врывается в общество несколь-

ких синьоров псов, которые сидели под столом герцога, и не пробыл он там—

ну, просто сказать, дивуешься!—не пробыл он достаточно времени, чтобы

помочиться, как уже все в комнате почувствовали запах. «Гоните вон эту

собаку!»—кричит один. «Это еще что за пес!»—кричит другой. «Хорошенько

его хлыстом!»—кричит третий. «Повесить его!»—говорит герцог. Так как мне

этот запах хорошо знаком, я сразу узнал, что это Краб. И вот подхожу

я к малому, который собирается бить его хлыстом. «Друг,—говорю я,—вы

собираетесь бить эту собаку?»—«Да, черт возьми, собираюсь»,—говорит

он. «Вы его напрасно обижаете, говорю я, это я наделал в комнате».

Он без дальних слов давай меня хлестать и выставил вон. Много ли хозяев

сделали бы это ради своих слуг? Готов поклясться, я сиживал в колодках

за те пудинги, которые он крал, ведь иначе бы его казнили; стоял у позорного

столба за тех гусей, которых он задушил, иначе бы он за это пострадал.

А ты об этом и не помнишь! Нет, я запомнил, что ты наделал, когда я уходил

от госпожи Сильвии. Разве я не просил тебя не спускать с меня глаз и делать

то, что буду делать я? Видел ли ты когда-нибудь, чтобы я вдруг поднял ногу

и помочился на юбку знатной дамы? Видел ли ты когда-нибудь, чтобы я делал

такое безобразие?

W. Shakespeare, The two

gentlemen of Verona (1594). Пере-

печатано из книги: ВильямШек-

с п и р, Комедии, «Искусство»,

М.—Л., 1946, стр. 43, 85—86. Пере-

вод В. Левика и М. Моро-

зова.

ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ

(1599—1600)

Сцены из комедии

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА 5

Дом Оливии. Оливия, Мальвольо, шут.

Оливия. Что вы скажете об этом дураке, Мальвольо? Исправляется

он?

501

Мальвольо. Да, и будет исправляться до тех пор, пока его не

сведут предсмертные корчи. Дряхлость, вредоносная для умных, всегда на

пользу дуракам.

Шут. Пошли вам бог, сударь мой, скоропостижную дряхлость, на

преуспеяние вашей дурости! Сэр Тоби готов поклясться, что я не лисица; но

он и двумя пенсами не поручится, что вы не дурак.

Оливия. Что вы на это скажете, Мальвольо?

Мальвольо. Я удивляюсь, как это ваша милость можете находить

удовольствие в таком безмозглом мерзавце. Я видел, как он давеча сплошал

перед простым фигляром, у которого мозгов не больше, чем у камня. По-

смотрите, вот он уже и сдал; если вы сами не смеетесь и не доставляете ему

случая, то у него и рот заклепан. Уверяю вас, по-моему, умные люди, кото-

рые гогочут перед этими шутами, не лучше, чем подручные этих самых

шутов.

Оливия. О, вы больны самолюбием, Мальвольо, и ни в чем не нахо-

дите вкуса. Кто великодушен, безвинен и вольного склада ума, тот примет,

как птичьи стрелы, то, что вы считаете пушечными ядрами. Признанный шут

не оскорбляет, хоть он только и делает, что издевается, как не издевается

и заведомо умный человек, хотя бы он только и делал, что порицал.

Ш у т. Да наделит тебя Меркурий даром привирания за то, что ты гово-

ришь хорошее про шутов.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА 3

Сэр Тоби, сэр Эндрью, шут. Поется круговая песня. Входит Мария.

Мария. Что за кошачью музыку вы тут развели? Если госпожа не

позвала уже своего дворецкого Мальвольо и не велела ему выставить вас

за ворота, то можете мне ни в чем не верить. [...]

Сэр Тоби (поет). «Двенадцатого декабря...»

Мария. Ради бога, тише!

Входит Мальвольо.

Мальвольо. Государи мои, вы с ума сошли? Или что с вами? Не-

ужели у вас нехватает ума, пристойности и вежества, чтобы не громыхать,

как медники, в такой час ночи? Или вы принимаете дом моей госпожи за

пивную, что визжите ваши портновские песни без всякого смягчения или

угрызения голоса? Или у вас нет ни уважения к месту и лицам, ни малейшего

гакта?

С э р Т о б и. Такт, сударь мой, мы в наших песнях соблюдали. Ну тебя

в петлю!

Мальвольо. Сэр Тоби, я должен поговорить с вами начистоту.

Моя госпожа велела сказать вам, что, хоть она и дает вам приют как своему

родственнику, она не имеет ничего общего с вашими безобразиями. Если вы

можете отделить себя от ваших неприличий, вы — желанный гость в этом

доме; если нет, то буде вам угодно проститься с ней, она весьма охотно поже-

лает вам счастливого пути.

[...]

Сэр Тоби. Кто ты такой, как не дворецкий? Или ты думаешь, что если

ты добродетелен, так уже не должно быть ни пирожков, ни пива? [...] Кув-

шин вина, Мария!

Мальвольо. Мистрис Мери, если бы вы считали, что милость

вашей госпожи стоит большего, чем презрение, вы бы не стали способствовать

этому предосудительному образу жизни. Она обо всем узнает, клянусь этой

рукой. (Уходит.)

'502

Мария. Иди, протряси себе уши.

Сэр Эндрью. Было бы таким же хорошим делом, как выпить,

когда человек голоден, вызвать его на поединок, а затем нарушить слово

и оставить его в дураках.

Сэр Тоби. Сделай это, рыцарь. Я напишу тебе вызов или передам

ему твое возмущение изустно.

Мария. Дорогой сэр Тоби, потерпите эту ночь. С тех пор как граф-

ский молодой человек побывал сегодня у госпожи, она очень неспокойна.

А что до monsieur Мальвольо, то оставьте нас вдвоем. Если я его не окол-

пачу так, что он станет притчей у людей, и не сделаю его всеобщим посме-

шищем, то считайте меня дурой, которая не умеет прямо лежать в кровати.

Я знаю, это у меня выйдет.

Сэр Тоби. Просвети нас, просвети нас; расскажи нам что-нибудь

про него.

M a р и я. Да что, сударь, иной раз он вроде как пуританин.

Сэр Эндрью. О, если бы я так думал, я бы избил его как собаку!

Сэр Тоби. Как? Зато, что он пуританин? Какие у тебя убедительные

основания, дорогой рыцарь?

Сэр Эндрью. Убедительных оснований у меня нет, но основания

у меня достаточные.

Мария. Никакого он черта не пуританин и вообще ничего определен-

ного, а попросту угождатель; жеманный осел, который долбит наизусть

правила степенности и подносит их вам целыми охапками; сам о себе наилуч-

шего мнения и до того напичкан, как ему кажется, совершенствами, что

непреложно уверен, будто все, кто на него ни взглянет, влюблены в него;

и вот этот-то его порок моя месть и найдет отличный случай использовать.

Сэр Тоби. Ты что хочешь сделать?

Мария. Я хочу подкинуть на его пути некие темные любовные посла-

ния, где по цвету бороды, по форме ноги, по манере ходить, по описанию

глаз, лба и цвета лица он увидит весьма безошибочно изображенным самого

себя. Я умею писать очень схоже с госпожой вашей племянницей; там, где

забылось в чем дело, мы едва можем различить наши почерки.

Сэр Тоби. Превосходно! Я уже чую, в чем тут затея.

Сэр Эндрью. Иу меня она в носу.

Сэр Т о б и. Он подумает, что эти письма, которые ты ему подкинешь,

писаны моей племянницей и что она в него влюблена. [...]

Мария. Королевская потеха, будьте уверены. Я знаю, мое лекарство

на него подействует. Я помещу вас обоих—а шут пускай будет третьим—

там, где он найдет письмо; понаблюдайте, как он будет его толковать. А пока

ложитесь, и пусть вам снится это событие. Будьте здоровы. (Уходит.)

СЦЕНА 5

Сад Оливии. Сэр То б и, сэр Эндрью, шут, Ф а б и а н, Мария.

Мария. Вы все трое спрячетесь за этот самшит. Мальвольо идет сюда

по аллее. Он там на солнце целых полчаса обучал манерам собственную

тень. Понаблюдайте за ним, если любите потешное; я уверена, что это письмо

превратит его в мечтательного идиота. Не шевелитесь, ради всего смешного!

А ты лежи тут (роняет письмо), потому что приближается форель, которую

ловят щекоткой. (Уходит.)

Входит Мальвольо.

Мальвольо. Это дело случая; все дело случая. От Марии я слышал

однажды, что она меня любит, да и сама она как-то в разговоре коснулась

того, что если бы она влюбилась, то только в человека вроде меня. Кроме

того, она ко мне относится с таким возвышенным уважением, как ни к кому

из своих приближенных. Что я должен об этом думать?

503

Сэр Тоби. Вот самонадеянный негодяй!

Мальвольо. Стать графом Мальвольо!

Сэр Тоби. Ах, негодяй!

Сэр Эндрью. Застрелите его, застрелите его из пистолета.

Сэр Тоби. Тише, тише!

Мальвольо. Тому есть примеры: графиня Страччи вышла замуж

за своего гардеробщика.

Сэр Эндрью. Чтоб тебя, Иезавель!

Ф ,'а б и а н. О, тише! Он совсем поглощен. Смотрите, как раздулся от

воображения.

Мальвольо. Женатый на ней уже три месяца, сидя в кресле под

балдахином...

Сэр Тоби. О, если бы у меня был самострел, чтобы запустить ему

камнем в глаз!

Мальвольо. ...окруженный своими слугами, одетый в расшитый

бархат, только что встав с софы, где я покинул Оливию спящей...

Сэр Тоби. Огонь и жупел!

Ф а б и а н. О, тише, тише!

Мальвольо. ... И тут вести себя величаво; а затем, после сдержан-

ного блуждания взглядом, заявив им, что я знаю свое место и желал бы,

чтобы и они знали свое, велеть позвать моего родственника, сэра Тоби.

Сэр Тоби. Кандалы и цепи!

Ф а б и а н. О, тише, тише, тише, да ну вас!

Мальвольо. Семеро из моих людей послушным движением отпра-

вляются за ним; тем временем я хмурю брови и, может быть, завожу мои часы

или играю моей... какой-нибудь драгоценной безделушкой. Тоби подходит,

отвешивает мне поклон...

Сэр Тоби. И этот человек останется жив?

Мальвольо. ...Я простираю к нему руку вот так, умеряя приветли-

вую улыбку строгим взглядом власти...

Сэр Тоби. И Тоби не хлещет тебя по губам?

Мальвольо. ...говоря: «Дядюшка Тоби, моя судьба, подарив

мне вашу племянницу, дает мне право говорить с вами так...»

Сэр Тоби. Что, что?

Мальвольо. «...Вы должны отучиться от пьянства...»

Сэр Тоби. Вон, паршивец!

Ф а б и а н. Ах, потерпите, или мы расстроим всю нашу затею.

Мальвольо. «...Кроме того, вы тратите сокровища вашего времени

с каким-то глупеньким рыцарем...»

Сэр Эндрью. Это я, уверяю вас.

Мальвольо. «...с каким-то сэром Эндрью...»

Сэр Эндрью. Я так и знал, что это я, потому что многие зовут меня

глупеньким.

Мальвольо. Что это у нас за дело тут? (Подбирает письмо.) [...]

Клянусь жизнью, это рука госпожи: это ее эры, ее эли, а так она пишет

большое П. Тут не может быть и вопроса, это ее рука.

Сэр Эндрью. Ее эры, ее эли. Что это значит?

Мальвольо (читает). «Неведомому возлюбленному вместе с моими

добрыми пожеланиями». Совсем ее обороты! С вашего разрешения, воск.

Тихонько! И печать ее—Лукреция, которой она всегда запечатывает. Это

госпожа. К кому бы это могло быть?

Ф а б и а н. А его задело за печень и прочее.

Мальвольо (читает). [...] «Если это попадет в твои руки, пораз-

мысли. По моим звездам, я выше тебя; но ты не страшись величия: иные

родятся великими, иные достигают величия, а иным величие жалуется.

504

Твои Судьбы простирают к тебе руку; пусть твоя кровь и дух обнимут их;

и, чтобы приучиться к тому, чем ты можешь стать, сбрось свою смиренную

кожу и явись свежим. Будь неприязнен с родственником, резок со слугами:

пусть твой язык вещает величавые речи; напусти на себя необычность; этот

совет дает тебе та, кто вздыхает по тебе. Вспомни, кто хвалил твои желтые

чулки и желал видеть тебя всегда в подвязках накрест; вспомни, говорю я.

Смелей, ты всего достигнешь, если только пожелаешь; если нет, пусть я по-

прежнему вижу тебя дворецким, челядинцеми недостойным коснуться перстов

Фортуны. Прощай. Та, которая хотела бы поменяться с тобой положением,

Блаженно-Несчастная».

Дневной свет и открытое поле не обнаружат большего: все очевидно.

Я буду горд, я буду читать политических авторов, я буду глумиться над

сэром Тоби, я смою с себя все низкие знакомства, я стану точка в точку таким

человеком. Я сейчас не обманываюсь, не даю воображению шутить со мной,

ибо каждый довод приводит к тому, что моя госпожа меня любит. Она недавно

хвалила мои желтые чулки, она одобряла, что моя нога подвязана накрест;

и в этом она обнаруживает себя моей любви и, как бы приказывая, пону-

ждает меня одеваться так, как ей нравится. Я благодарю мои звезды, я сча-

стлив. Я буду неприступен, надменен, в желтых чулках и подвязках накрест,

как только успею их надеть. Хвала Юпитеру и моим звездам! Тут имеется,

однакоже, приписка. (Читает.) «Ты не можешь не знать, кто я. Если ты

принимаешь мою любовь, покажи это твоей улыбкой; твои улыбки тебе

идут; поэтому в моем присутствии ты всегда улыбайся, дорогой мой, любимый,

я прошу тебя». Юпитер, благодарю тебя: я буду улыбаться; я буду делать

все, что ты хочешь. (Уходит.)

Сэр Тоби. Я за эту выдумку готов жениться на этой женщине.

Сэр Эндрью. Ия тоже готов.

Сэр Тоби. И не требовать за ней никакого приданого, кроме еще

одной такой же шутки.

Сэр Эндрью. Ия никакого.

Ф а б и а н. А вот и наша знаменитая проказница.

Возвращается Мария.

Сэр Тоби. Знаешь, ты погрузила его в такие мечты, что, когда их

образ его покинет, он должен сойти с ума.

Мария. Нет, скажите правду: это на него подействовало?

Сэр Тоби. Как водка на повивальную бабку.

Мария. Так вот, если вы хотите видеть плоды затеи, посмотрите на его

первый выход к госпоже: он явится к ней в желтых чулках,—а этот цвет

она ненавидит,—и в подвязках накрест—мода, которой она не выносит;

и он будет ей улыбаться,—а это сейчас до того не подходит к ее расположе-

нию, когда она так подвержена меланхолии, что не может не навлечь на него

явного презрения. Если вы хотите это видеть, следуйте за мной.

Сэр Тоби. В ворота Тартара, несравненнейшийдьявол остроумия!

Сэр Эндрью. Ияс вами.

Уходят.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА 4

Оливия. [...] Где Мальвольо?

Мария. Он идет, сударыня, но очень странным образом. Он, навер-

ное, с ума сошел, сударыня.

Оливия. Сходи за ним.

Уходит Мария.

505

Меж нас различья нет,

Когда с веселым сходен грустный бред.

Возвращается Мария сМальвольо.

Ну что, Мальвольо?

Мальвольо. Прелестная сударыня, хо-хо!

Оливия. Ты улыбаешься? А у меня

К тебе весьма серьезные дела.

Мальвольо. Серьезные, сударыня? Мне нетрудно быть серьезным:

от них получается некоторый застой в крови, от этих подвязок накрест.

Ну, так что ж? Если это приятно глазам одной, то со мной будет, как в весьма

правдивом сонете: «Мил одной, всякой мил».

Оливия. Не хочешь ли ты лечь в постель, Мальвольо?

Мальвольо. В постель! Да, дорогая, и я приду к тебе.

(...)

Мария. Почему это вы являетесь перед госпожой с такой смехотвор-

ной наглостью?

Мальвольо. «Не страшись величия»,—именно так было написано.

Оливия. Что ты хочешь этим сказать, Мальвольо?

Мальвольо. «Иные родятся великими...»

Оливия. Ах!

Мальвольо. «...иные достигают величия...»

Оливия. Что такое ты говоришь?

Мальвольо. «... а иным величие жалуется...»

Оливия. Исцели тебя небо!

Мальвольо. «...Вспомни, кто хвалил твои желтые чулки...»

Оливия. Твои желтые чулки!

Мальвольо. «...и желал видеть тебя в подвязках накрест...»

Оливия. В подвязках накрест!

Мальвольо. «...Смелей, ты всего достигнешь, если только поже-

лаешь...»

Оливия. Это я всего достигну?

Мальвольо. «...если нет, пусть я попрежнему вижу тебя слугой...»

Оливия. Нет, это самое настоящее сумасшествие.

[...] Милая Мария, пусть за этим приятелем посмотрят. Где мой дядюшка

Тоби? Пусть кто-нибудь из моих людей возьмет его под особое попечение;

я бы не пожалела половины моего состояния, лишь бы с ним не случилось

беды.

Уходят Оливия иМария.

Мальвольо. Ого! Теперь вам известно, кто я такой? Человека не

ниже, чем сэр Тоби, чтобы смотреть за мной! Это прямо согласуется с пись-

мом: она подсылает его нарочно, чтобы я мог выказать себя надменным с ним;

ведь она подстрекает меня на это в письме. [...] А когда она сейчас уходила:

«Пусть за этим приятелем посмотрят». Приятель! Не Мальвольо, не по моей

должности, а приятель. Да, все совпадает одно с другим, так что ни драхмы

сомнений, ни скрупула сомнений, никаких препятствий, никаких невероят-

ных или неблагополучных обстоятельств... Да что тут говорить! Не может

быть ничего такого, что могло бы стать между мной и полным кругозором

моих надежд. Да, Юпитер,—не я—свершитель всего этого, и благодарить

надо его.

W. Shakespeare, Twelfth

night (1600). Перепечатано из книги:

В. Шекспир, Избранные

произведения, ред. А. А. Смирнова,

Л., 1939, стр. 311—312, 316—317,

319—321, 325—326. Перевод

М. Л. Лозинского.

506

ШЕКСПИР ОБ УСЛОВНОСТЯХ ПУБЛИЧНОГО ТЕАТРА

О, вознесись, пылающая муза,

На светлые фантазий небеса,

Где сценою нам будет королевство,

Актерами—владетельные принцы,

А зрителями действия—монархи.

Тут явится, под видом Марса, Генрих;

У ног его, подобно псам на своре,

Меч, и огонь, и голод будут ждать,

Чтоб выпустил он их скорей на травлю.

Но, господа почтенные, простите

Вы низменный и неглубокий ум,

Дерзнувший столь возвышенный предмет

Представить вам на жалких сих подмостках.

Возможно ли обширные поля

Французские изобразить площадкой,

Пригодной лишь для боя петухов?

Как можем мы вот в этом тесном О

Из дерева вместить хотя бы шлемы,

Что воздуху такой внушали страх, -%

Мрача его в бою под Авенкуром?

Но точно так, как цифры представляют

На маленьком пространстве миллион,

Позвольте нам, ничтожным цифрам счета,

В вас возбудить воображенья силу.

Представьте, что в ограде этих стен

Заключены две сильные державы—

Те, что, подняв надменное чело,

С двух берегов взирают друг на друга

Чрез узкий и опасный океан.

Дополните несовершенства наши

Фантазией и в мыслях разделите

На тысячу людей одно лицо,

Чтобы создать в уме большую силу,

Заговорим ли здесь мы о конях,—

Представьте, что своими вы глазами

Их видите и видите следы

От гордых их копыт на мягкой почве.

Здесь мыслями придется одевать

Вам королей, играющих на сцене,

Переносить их в разные места,

Перелетать чрез время и пространство

И совмещать деянья многих лет

В течение часа. И вам на помощь

Позвольте мне являться здесь. Я—хор;

И, как пролог, прошу у вас терпенья,

Внимания, к игре же снисхожденья.

Пролог к исторической хронике

«Король Генрих V» (1599), произно-

симый хором. Перепечатано из кни-

ги: В. Шекспир, Поли. собр.

соч. в переводе русских писателей,

т. II, изд. Н. В. Гербеля, СПБ,

1899, стр. 218—219. Перевод

Д. Л. Михаловского.

507