Мокульский C.C. (под ред.) Хрестоматия по истории западноевропейского театра. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

Б е н и т о. Однако хорошо, что я в штанах: ни одна мышь ко мне не зале-

зет, даже самая маленькая.

Чанфалья. Эта вода, которая с такой стремительностью низвергается

из облаков, есть тот источник, который дал начало и происхождение реке

Иордану. У каждой женщины, если ей плеснуть этой воды в лицо, оно

превратится в гладкое серебро, а если мужчинам, то у них бороды

сделаются золотыми.

Кастрада. Слушай, милая, открой лицо—ты увидишь то, что тебе

нужно. О, какая вкусная вода! Закройся, отец, не замочись!

Хуан. Все закроемся, дочка.

Б е н и т о. От плеч вода пробралась у меня до главного шлюза.

К а п а ч о (про себя). Я сух как ковыль.

Гобернадор (тоже). Это черт знает что такое! На меня не попало

ни одной капли, а все промокли! Как, неужели же я между столькими закон-

ными детьми один незаконнорожденный?

[...]

К а п а ч о. Свежа вода святой реки Иордана; хоть я и закрывался, как

только мог, но все-таки мне немного на бороду попало, и я пари держу, что

она у меня светится, как золото.

Б е н и т о. И даже в пятьдесят раз хуже.

Ч и р и н о с. Теперь является около двух дюжин свирепых львов и се-

дых медведей: все живое, берегись! Хотя они и призрачные, но не преминут

наделать каких-нибудь бед и даже воспроизвести подвиг Геркулеса с обна-

женными шпагами.

Хуан. Эй, сеньор директор!Вы, провалиться на месте, хотите прогнать

нас из дому, что ли, своими медведями да львами?

Б е н и т о. Ваш Дурачина должен бы нам соловьев да жаворонков пока-

зывать, а не львов да драконов. Сеньор директор, или пусть являются фигуры

более приятные, или с нас довольно того, что мы видели; и убирайтесь с богом

и не оставайтесь дольше ни одной минуты в нашем местечке.

Кастрада. Сеньор БенитоРепольо, пусть являются медведи и львы,

хоть только для нас, женщин, нам будет очень приятно.

Хуан. Как же, дочка, давеча ты испугалась мышей, а теперь захоте-

лось тебе медведей и львов? »

Кастрада. Все новое заманчиво, сеньор отец.

Ч и р и н о с. Вот является девица, милая и учтивая; это так называемая

Иродиада, пляска которой стоила головы Предтече

. Если б взялся кто-

нибудь потанцевать с ней, вы бы увидали чудеса.

В е н и т о. Это так! Фу ты, пропасть, какая милая фигурка, приятная

и светленькая! Ах ты, шлюха! Как вертится-то девчонка! Племянник Репольо,

ты кой-что умеешь на кастаньетах, пособи ей, и пойдет у нас пир горой.

Племянник. Я здесь, дядя Бенито Репольо. (Танцует сарабанду.)

К а п а ч о. Клянусь дедушкой, значит, сарабанда и чакона—очень древ-

ние танцы.

Бенито. Эй, племянник, держись крепче за эту плутовку жидовку!

Но если она жидовка, как же она может видеть чудеса?

Чанфалья. Нет правила без исключения, сеньор алькальд.

За сценой трубят, входит фурьер кавалеристов.

Фурьер. Кто здесь сеньор гобернадор?

Гобернадор. Это я. Что вам нужно?

Фурьер. Приготовьте сейчас же помещение для тридцати кавалери-

стов, они будут здесь через полчаса и даже раньше; уж слышны трубы!

Прощайте! (Уходит.)

Бенито. Я бьюсь об заклад, что эту конницу послал наш мудрец

Дурачина.

287

Чанфалья. Ну, нет, это отряд конницы, который был на постое

в двух милях отсюда.

Б е н и т о. Ну, теперь я знаю вашего Дурачину, знаю и то, что вы и он

величайшие мошенники. [...] Слушайте же! Я вам приказываю приказать

Дурачине, чтобы он не смел присылать этих солдат, иначе я им всем пооди-

ночке закачу в спину по двести плетей.

Чанфалья. Говорю вам, сеньор алькальд, что их послал не Дура-

чина.

Бенито. Ая говорю, что их послал Дурачина, как он послал и всех

других гадов, которых я видел.

К а п а ч о. Мы все их видели, сеньор Бенито Репольо.

Бенито. Яине говорю, что вы не видали, сеньор Педро Капачо. [...]

Возвращается фур ь е р.

Фурьер. Ну, готовы квартиры? Кавалеристы уж в городе.

Бенито. Так Дурачина хочет на своем поставить? Ну, так я клянусь

этому директору пустяков и плутней, что он мне за это поплатится.

Чанфалья. Будьте свидетелями, что алькальд мне грозит.

Ч и р и н о с. Будьте свидетелями, что про посланных от его величества

алькальд говорит, что они посланы от мудрого Дурачины.

Бенито. Самой-то тебе одурачиться бы пошли, боже всемогущий!

Гобернадор. Ая сам про себя думаю, что эти кавалеристы, должно

быть, настоящие, а не в шутку.

Ф у р ь е р. В шутку, сеньор гобернадор? Да в уме ли вы?

Хуан. Очень может быть, что они дурачковские, как все, что мы видели.

Сделайте милость, директор, заставьте девицу Иродиаду выйти в другой раз,

чтобы этот сеньор видел то, чего никогда не видывал. Может быть, мы его

подкупим этим, чтобы он поскорее ушел из этого местечка.

Чанфалья. Это извольте. Смотрите же, как она покажется, мигните

вашему танцору, чтоб он ей опять помог танцевать.

Племянник. Уж, конечно, за мной дело не станет.

Бенито. Так, племянник, замучь ее, замучь ее! Поворот, еще поворот!

Ей-богу, это ртуть, а не девчонка! Живо, живо! Еще, еще!

Ф у р ь е р. С ума сошел, что ли, этот народ? Какой тут дьявол, какая

девушка, и что за пляска, и что за Дурачина?

Капачо. Значит, сеньор фурьер не видит иродианскую девушку?

Фурьер. Да какого черта и какую девушку мне видеть?

Капачо. Довольно, ex illis est

. *

Гобернадор. Ex illis est, ex illis est.

Хуан. Он из тех, сеньор фурьер, из тех, он из тех.

Фурьер. Что за подлая порода! А вот, клянусь богом, коли положу

я руку на шпагу, так придется вам в окна метаться, а не в дверь.

Капачо. Довольно, ex illis est.

Бенито. Довольно, он из тех, потому что не видит ничего.

Фурьер. Ах, гнусные канальи, если еще раз вы мне скажете, что л

«из тех», на вас живого места не останется.

Бенито. Никогда еще перекрещенцы и незаконные храбры не бывали;

и потому мы можем сказать: он из этих, он из этих.

Фурьер. Ах, проклятая деревенщина! Погодите ж! (Берет шпагу

и дерется со всеми.)

[...] Чиринос сдергивает занавес.

Ч и р и н о с. Черт их принес, эту трубу и кавалеристов; точно их в коло-

кол сзывали!

Чанфалья. Мы имеем необыкновенный успех. Хорошие качества

288

нашего театра обнаружились, и завтра мы можем показать его городу;

а сами можем воспеть триумф этой битвы, восклицая: да здравствуют Чири-

нос и Чанфалья!

Miguel de CervantesSaa-

v e d r a, El retablo de las mara-

villas. Перепечатано из книги:

Мигель де Сервантес

Сааведра, Интермедии, «Искус-

ство», М.—Л., 1939, стр. 109—126.

Перевод А. И. Островского

(1879).

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ СЕРВАНТЕСА

Неоднократно пытался я убедить авторов комедий, что их воззрения

ошибочны, что если бы вместо сочинения нелепостей они ставили пьесы,

написанные по правилам, они бы привлекли еще больше публики и снискали

бы еще большую известность; они так слепы и упорны в своей уверенности,

что ни доводы, ни сама очевидность не могут ее поколебать. [...]

По словам Туллия

, комедия должна быть зеркалом человеческой жизни,

примером нравов и образом истины, а те комедии, что ныне идут на сцене,

суть зеркала нелепости, примеры глупости и образы сладострастия. И в са-

мом деле, может ли быть большая несообразность, чем когда в первой

сцене первого акта нам показывают ребенка еще в пеленках, а во вто-

рой выводят его уже взрослым, бородатым мужчиной? Не нелепо ли изо-

бражать старика отважным, юношу—трусливым, лакея—ритором, пажа—со-

ветчиком, короля—поденщиком, а принцессу—судомойкой? А что вы ска-

жете о соблюдении закона времени, в течение которого могут или могли про-

изойти изображаемые в комедии события? Я раз видел одну пьесу, первый

акт которой начался в Европе, второй—в Азии, а третий закончился в Афри-

ке; и если бы в ней были четыре акта, то четвертый, наверное, бы разверты-

вался в Америке; и, таким образом, действие охватило бы все четыре части

света! Если признать, что главная основа комедии—подражание, то какое же

удовлетворение может получить даже самый средний зритель, когда он видит,

что действие пьесы происходит во времена королей Пипина и Карла Вели-

кого, а главный герой ее—император Ираклий, которого автор превращает

в крестоносца и заставляет вступить в Иерусалим и завоевать гроб господень

подобно Готфриду Бульонскому, между тем как эти две личности разделены

огромным промежутком времени? Если же комедия основывается на вы-

мысле, то не нелепо ли вводить в нее исторические факты, сваливая

в одну кучу события, случившиеся с разными лицами и в разные вре-

мена, причем все это делается с полным пренебрежением ко всякому

правдоподобию и с явными, ничем не оправдываемыми ошибками? И хуже

всего то, что находятся еще невежды, утверждающие, что это и есть само совер-

шенство, а искать лучшего—значит искать птичьего молока. А взять хотя бы

духовные драмы! Сколько в них насочинено небывалых чудес, сколько апокри-

фических и ложно понятых событий, как часто чудеса, совершенные одним

святым, приписываются другому! Да и в светских пьесах авторы осмеливают-

ся без всяких оснований и уважительных причин изображать чудеса един-

ственно потому, что эти чудеса, или, как они их называют, видения, кажутся

им подходящими и способными поразить невежественную толпу и привлечь

ее в театр. Все это делается в ущерб истине, наперекор истории и навлекает

позор на испанских писателей, ибо иностранцы, с большой точностью соблю-

дающие законы комедии, считают нас варварами и невеждами, видя неле-

пости и сумасбродства наших произведений. [...]

Виноваты в этом не писатели, сочиняющие подобные комедии, ибо

289

многие из них прекрасно понимают свое заблуждение и отлично знают, как

следует писать: беда в том, что комедии в наше время стали просто товаром,

и авторы говорят (и вполне справедливо), что, будь они написаны не по при-

нятому образцу, актеры их не купят; и поэтому они стараются подладиться

к требованию актеров, которые платят им за их произведения. Эту истину

можно подтвердить примером многочисленных, вернее, бесчисленных коме-

дий, написанных величайшим писателем нашего королевства

. Сколько

в них блеска, изящества, сколько превосходных стихов, мудрых рассуждений

и глубокомысленных изречений; одним словом, язык и слог их столь возвы-

шен, что комедии эти славятся на весь мир, и тем не менее только немногие

из них, а вовсе не все достигают вершины совершенства из-за того, что автор

их склонен приспособляться к вкусу актеров...

Из «Дон Кихота» Сервантеса (M i-

guel de Cervantes S a a-

v e d r a, El ingenioso hidalgo Don

Quijote de la Mancha, 1605), ч. 1,

гл. 48-я. Перевод под редакцией

Б. А. Кржевского и А. А.

Смирнова, «Academia», т. 1.

М.—Л., 1932, стр. 751—755.

На днях я встретился с друзьями

, и у нас зашел разговор о комедиях

и обо всем, что до них касается, причем собеседники мои разобрали их до

тонкости и так разукрасили, что, казалось, прибавить тут нечего. Говори-

лось и о том, кто первый в Испании вынул их из пелен, облек в праздничный

наряд и придал им пышности и блеску. Будучи старше всех в этом обществе,

я -вспомнил представления великого Лопе де Руэда

, мужа, славившегося

остротой своего ума и своею игрой на сцене. Этот уроженец Севильи, мастер-

золотобитчик, умевший выделывать из золота тонкие листочки, дал изуми-

тельные образцы пасторальной поэзии—в этом его никто до сих пор не превзо-

шел. Я был тогда еще совсем мальчик и мог ошибиться в оценке его стихов,

но некоторые из них запечатлелись в моей памяти, и вот теперь, уже в зре-

лом возрасте, послушав их со сцены, я понял, что был правД...]

Во времена этого славного испанца все театральное имущество поме-

щалось в одном мешке и состояло примерно из четырех белых, обшитых

золотом полушубков, четырех бород и париков и четырех посохов. Коме-

дии представляли собою написанные в форме эклог диалоги между двумя

или тремя пастухами и пастушкой. Сдабривали их и начиняли двумя или

тремя интермедиями—то о негритянке, то о мошеннике, то о дураке, то

о бискайце; этих четырех персонажей, как и многих других, упомянутый

Лопе изображал превосходно и удивительно верно.

В те времена театральной машинерии не существовало, пеших и конных

поединков между маврами и христианами на сцене не устраивалось; не было

люка, из которого, точно из преисподней, вылезал бы или делал вид, что

вылезает какой-нибудь персонаж. Сцену составляли образовывавшие квадрат

четыре скамьи, на которые были настелены четыре или шесть досок, и она воз-

вышалась над полом всего на четыре пяди; с неба не спускались тогда облака

с ангелами и духами. Декорацией служило державшееся на двух веревках

старое одеяло, отделявшее подмостки от того, что теперь именуется актер-

ской уборной, и скрывавшее от публики хор, который без всякого аккомпа-

немента пел какой-нибудь старинный романс. Когда Лопе де Руэда скончался,

его, как человека достойнейшего и знаменитого, похоронили в кордовском

соборе, между хорами. [...]

На смену Лопе де Руэда пришел Наварро

, уроженец Толедо, отлично

игравший трусливых мошенников. Он несколько улучшил декорации и заме-

нил мешок для костюмов сундуками и баулами; он вывел певцов, до того

290

скрывавшихся за одеялом, на подмостки. Упразднив бороды (а прежде

никто не играл без накладной бороды), он добился того, что все актеры

стали выходить на сцену без этого украшения, кроме тех, кто изображал

стариков или каких-либо других персонажей, требовавших от исполнителя

изменения лица. Он изобрел театральные машины, молнию, гром, облака,

придумал, как устроить сражения и поединки. Со всем тем ему не уда-

лось поставить театр на ту высоту, на какой он находится ныне.

И вот здесь я поневоле должен поведать одну истину и выйти за пределы

моей непритязательности. Дело состоит в том, что в театрах Мадрида были

играны «Алжирские нравы», принадлежащие моему перу, а также «Разруше-

ние Нумансии»и «Морское сражение», в которых я осмелился свести комедию

к трем хорнадам вместо прежних пяти

. Я показал публике или, точнее,

я первый олицетворил таимые в душе мечты и образы и вывел на сцену, при

восторженных и дружных рукоплесканиях зрителей, аллегорические фигуры

В то время я написал комедий двадцать или тридцать, и ни одну из них

зрители не потчевали ни огурцами, ни какими-либо другими метательными

снарядами; их представления не сопровождались ни свистом, ни криком,

ни перебранкой. Но потом меня отвлекли другие дела

, я отложил в сторону

перо и комедии, и тогда появился чудо природы—великий Лопе де Вега и стал

самодержцем в театральной империи. Он покорил и подчинил своей власти

всех комедиантов и наполнил мир своими комедиями—удачными, хорошо за-

думанными и составляющими в общей сложности более десяти тысяч листов,.

и, что самое поразительное, он все их видел на сцене или по крайней мере

знал, что все они ставились; те же, кто пытался соперничать с ним и разде-

лить его славу,—а таких было много,—все вместе не написали и половины

того, что написал он один

Но если не за плодовитость, ибо господь не всех одарил поровну, то все

же у нас до сих пор чтут доктора Района

, кстати сказать, после великого

Лопе самого плодовитого нашего автора; ценят у нас и в высшей степени тон-

кое искусство ведения интриги, коим отличается лиценциат Мигель Санчес

высокий дух, коим проникнуты творения доктора Миры де Мескуа

, гордо-

сти нашего отечества, глубину и богатство мыслей в творениях каноника

Таррега

, мягкость и нежность дона Гильена де Кастро

, остроумие

Агилара

, пышность, живость, блеск и великолепие комедий Луиса Белеса

де Гевара

, изящнее дарование дона Антоньо де Галарса

, имя которого

ныне у всех на устах, и многообещающие «Плутни любви» Гаспара де

Авила

,—все эти авторы и некоторые другие помогли великому Лопе тащить

эту огромную махину.

Несколько лет тому назад я вернулся к былой своей праздности и, по-

лагая, что еще не прошла пора, когда меня восхваляли, снова стал сочи-

нять комедии. Но я уже не нашел птиц в их прошлогодних гнездах; я хочу

сказать, что не нашлось ни одного театрального директора, который попросил

бы их у меня, хотя все знали, что они у меня есть, и тогда я запрятал их по-

глубже в сундук и предал вечному забвению. Но тут же вскоре некий книго-

издатель в разговоре со мной признался, что он купил бы их у меня, если

бы директор одного привилегированного театра не сказал ему, что от прозы

моей можно ожидать многого, от стихов же—ничего. Откровенно говоря, мне,

конечно, больно было это услышать, и я подумал: «Или я стал другой, или

времена изменились к лучшему, хотя обычно бывает наоборот, ибо всегда

хвалят времена минувшие».

Я пересмотрел свои комедии, а заодно и некоторые интермедии, погребен-

ные мной вместе с ними, и нашел, что и те и другие не так уж плохи и, во

всяком случае, достойны того, чтобы, выйдя из мрака, в который погру-

жен разум упомянутого театрального директора, выслушать о себе просве-

щенное мнение других, менее придирчивых и более сведущих. В конце

концов мне все это надоело, и я продал их вышеуказанному книгопродав-

цу, он же выпустил их в том виде, в каком я ныне их предлагаю твоему, чи-

29>

татель, вниманию; он назначил мне за них умеренную плату, и я взял свои

деньги, довольный уже тем, что мне не придется вступать в пререкания

с актерами [...].

Из предисловия к книге Сервантеса

«Восемь комедий и восемь новых

интермедий» («Ocho comedias y ocho

entremeses nuevos, nunca repre-

sentados», 1615). Перепечатано из

книги: Мигель де Серван-

тес Сааведра, Избранные про-

изведения, Гослитиздат, М.—Л.,

1938, стр. 129 — 133. Перевод

Н.М. Любимова.

Входят две нимфы, изящно одетые, в руке у каждой плакат с надписью: у одной—

Любопытство, у другой—Комедия

Любопытство

Комедия!

Комедия

Что скажешь, Любопытство?

Любо пытство

Мне хочется разведать, почему

Не носишь больше ты нарядов древних—

В трагедиях котурнов и лаптей

В комедиях, в которых выступает

Рабочий люд, и сбросила ты тогу

Там, где особ играют именитых;

Скажи, как ты свела к трем актам пять,

В которых ты в одно и то же время

Была улыбчивой, и важной, и серьезной;

Теперь же ты вот тут, и в тот же миг

Тебя уже во Фландрии мы видим.

Без лишних слов меняешь своевольно

Места и время и театры действий.

Тебя я вижу, но не узнаю.

Пожалуйста, поведай о себе,

Ведь я твой друг, твой старый верный друг.

Комедия

С годами все меняется, с годами

Искусства совершенствуются также,

И не такая трудная задача

Прибавить нечто новое к тому,

Что изобретено уже однажды.

Была я в прошлом хороша бесспорно,

Но если ты вглядишься со вниманием,

Я и теперь не так уже плоха.

Хоть я и отреклась от строгих правил,

Которые в своих твореньях дивных

Мне завещали Сенека, Теренций

И Плавт и многие другие греки

Из этих правил кое-что отбросив,

Я все же кое-что и сохранила;

Так именно повелевает мода,

Которая уставам не подвластна.

292

Я представляю множество предметов,

Не повествуя, как то раньше было,

А в ходе действия,—вот почему

Принуждена менять я часто место.

Раз происходит все в местах различных,

И я свой шаг туда же направляю.

Теперь комедия не что иное,

Как карта, на которой видишь Лондон

На расстояньи одного мизинца

От Рима, и на том же расстояньи

От Гента видишь ты Вальядолид.

Для зрителя не важно, если я

Перенесусь мгновенно из Гвинеи

В Германию, при этом не меняя

Подмостков театральных, ибо мысль

Столь легкокрыла, что я с ней могу

Куда угодно вознестись без риска,

Устать или погибнуть безвозвратно.

Из комедии Сервантеса «Счастливый

плут» («El rufian dichoso», 1615).

Перевод B.C. Узина (печатается

впервые).

ПРИМЕЧАНИЯ

Островский о драматургии Сервантеса

Островский делает здесь сноску на анонимное мадридское издание интермедий

Сервантеса, выпущенное без обозначения года издания (Los entremeses de Miguel de Cer-

vantes Saavedra. Madrid). Но, будучи заимствованной, приводимая характеристика интер-

медий Сервантеса, повидимому, целиком совпадала со взглядом на них великого русского

писателя, который счел возможным предпослать ее первому отдельному изданию своего

перевода интермедий. Это дает нам право воспроизвести эту заметку здесь под данным

заголовком.

Островский имеет здесь в виду, конечно, бессмертные образы Дон Кихота (тип

«идальго») и Санчо Панса (тип «грасиосо», то-есть шута), которые были превращены

великим реалистом в художественные образы огромной обобщающей силы.

Это примечание сделано Островским к словам башмачника из интермедии Серван-

теса «Бдительный страж»: «Хоть я и мало смыслю в поэзии, но эти стихи так звучны, как

будто их написал Лопе. Уж у меня, что хорошо или что кажется мне хорошим, все это

Лопе». Похвала такого темного и безвкусного человека, как башмачник, хвалящий дрян-

ные стишки солдата, должна была скомпрометировать, по мнению Сервантеса, Лопе де

Вега, популярность которого Сервантес считал дешевой, зачастую достигаемой путем

отхода от жизненной правды.

Нумансия

Сюжетом трагедии Сервантеса является трагическая гибель всего населения осаж-

давшейся римлянами в течение четырнадцати лет старинной испанской крепости Нуман-

сии. Когда римляне наконец вступили в город, они не нашли в нем ни одного живого

человека. Последний остававшийся в живых мальчик Вириат, не желая сдаваться

римлянам в плен, бросается у них на глазах с башни. В героический сюжет Сервантес

вплетает трогательную историю любви Марандро и Лиры. Время действия трагедии при-

урочено к последним дням осады. В городе свирепствует голод, силы нумансийцев на

исходе. Мы приводим четыре отрывка из трагедии, иллюстрирующие отдельные этапы раз-

вития ее действия.

Родители Лиры отложили ее свадьбу с Марандро до конца войны.

Педро Урдемалас

«Педро Урдемалас»—комедия, изображающая в ряде сцен-эпизодов похождения

хитроумного плута, героя множества испанских народных песен и сказаний. Педро высту-

пает в комедии то как цыган, то как нищий, то как судебный заседатель, то как актер.

Назначение всех этих эпизодов—критика различных сторон общественной жизни, нравов,

суеверий и предрассудков. Эпизодическое построение действия пьесы обнаруживает ее

ближайшее структурное родство с жанром плутовского романа. Мы приводим отрывок

из первого акта пьесы, в котором Педро фигурирует в качестве асессора (заседателя) в де-

ревенском суде и разоблачает невежество судей.

Рехидор—член местной администрации по назначению.

293

Алькальд—выборный сельский староста и судья. В данном случае—деревенский

богатей, надутый невежда, купивший эту должность.

В то время существовали монеты в 8, в 4 и в 2 реала. Стоимость монеты в 2 реала

равнялась двум двойным серебряным реалам. Она колебалась в зависимости от серебра,

входившего в их состав. Монеты из старинного серебра стоили дороже монет из нового

серебра.

Юстиниан—император Восточной Римской империи, правивший с 527 по 565 год.

При нем был издан свод римских законов (так называемый Кодекс Юстиниана).

Катон-старший (232—147 до н. э.)—римский государственный деятель. Его имя

стало нарицательным для обозначения строгого законодателя.

Театр чудес

Интермедия «Театр чудес» была впервые напечатана в 1615 году в сборнике пьес

Сервантеса «Восемь комедий и восемь интермедий новых, никогда не представлявшихся».

Вместе с «Саламанкской пещерой» она является одним из шедевров жанра интермедии,

воспринятого Сервантесом у Лопе де Руэда и доведенного им до высокого художествен-

ного совершенства. Сатирическая острота этой интермедии определяется ее направлен-

ностью против преследований, которым в католической Испании подвергались люди

нечистой крови (расовая дискриминация) и внебрачные дети.

Гобернадор хотя слово громкое, но оно означает—-бургомистр местечка, не более

(примечание А. Н. Островского).

Перипатетический, то-есть пеший. Чанфалья нарочно кудрявит речь, чтобы пока-

заться ученым (примечание А. Н. Островского).

Прежде всего (лат.).

Чиринос здесь путает Иродиаду, жену правителя Иудеи Ирода, с ее дочерью Сало-

меей, которая так восхитила Ирода своей пляской, что он пообещал ей исполнить любое

ее желание. В ответ на это Саломея попросила голову пророка Иоанна, прозванного

Предтечей, или Крестителем. Ирод не смел нарушить своего обещания и велел обезглавить

Иоанна.

Ex i 11 is est значит: «он из тех», то-есть из перекрещенцев, или из незаконнорожден-

ных (примечание А. Н. Островского).

Теоретические высказывания Сервантеса

В приводимом нами отрывке из I части «Дон Кихота« (глава 48) Сервантес излагает

свои теоретические воззрения на драму в форме беседы каноника со священником, причем

канонику принадлежит первый абзац этого отрывка, а священнику—все остальное.

Сервантес выступает здесь сторонником правил ренессансно-классицистской поэтики,

которых он, однако, далеко не педантично придерживался в своей драматургической прак-

тике.

То-есть Марка Туллия Цицерона, знаменитого римского оратора I века до н. э.

Речь идет о Лопе де Веге, принципиальным противником которого являлся Сер-

вантес.

Данное высказывание Сервантеса извлечено из его предисловия к сборнику его

комедий и интермедий издания 1615 года, озаглавленного в оригинале «К читателю».

Оно представляет двойной интерес как сообщаемыми в нем Сервантесом сведениями

о развитии испанского театра, так и заключенными в нем интересными данными о взаимо-

отношениях Сервантеса с современным ему театром и об истории появления в свет его пьес.

Высокая оценка Сервантесом творчества Лопе де Руэды вполне заслужена. Лопе

де Руэда был фактическим создателем испанского профессионального театра, первым

в истории испанского театра выдающимся актером, а также драматургом, смело вводившим

в свои драматические произведения народную речь. Сервантес имел полное основание

считать себя преемником Лопе де Руэды.

Речь идет о Педро Наварро, известном в свое время актере, антрепренере и дра-

матурге.

Это неточно. Трехактное членение пьесы было известно в Испании задолго до Сер-

вантеса. Уже драматург Франсиско де Авенданьо расчленил свою комедию «Флорисея»

(1553) на три хорнады. После него приписывали себе это нововведение Кристоваль де

Вируэс (1550—1610) и Андрее Рей де Артьеда (1549—1613).

Аллегорические фигуры, выступающие в «Разрушении Нумансии», в «Алжирских

нравах» и в «Доме ревности», являются как раз наиболее устарелым элементом в драма-

тических произведениях реалиста Сервантеса.

Работа для театра не давала Сервантесу средств существования, вследствие чего

он должен был поступить на службу.

В данном высказывании о Лопе де Веге, отделенном от предыдущего десятью годами,

Сервантес более сочувственно говорит о творчестве великого драматурга, которого он

называет «чудом природы». Однако, торжественно превознося заслуги Лопе перед испан-

ской сценой, Сервантес обходит художественные достоинства его пьес и подчеркивает

294

только их количественное изобилие, которым он подавляет всех, даже наиболее талантли-

вых своих современников.

До нас дошло пять комедий упомянутого Сервантесом Алонсо Района.

Мигель Санчес (ум. 1609)—лирический поэт и драматург. Из его комедий до нас

дошли «Бдительный страж» и «Остров диких». Лопе де Вега дал ему высокую оценку

в своем теоретическом трактате.

Антонио Мира де Амескуа (1574—1644)—автор ряда духовных и светских пьес.

Главный герой его пьесы «Раб дьявола»—один из ранних прототипов Фауста.

Фрянсиско Таррега (1554—-1602)—второстепенный испанский драматург.

Гильен де Кастро ( 1569-»— 1631 )—выдающийся поэт и драматург, последователь

Лопе де Вега, глава валенсианской школы драматургов. Первая часть его пьесы «Юные

годы Сида» (1618) послужила образцом для трагедии Корнеля «Сид».

Гаспар Агилар (1561 —1623)—поэт и драматург.

Луис Велес де Гевара (1579—1644)—романист и драматург, отличавшийся боль-

шой плодовитостью (написал четыреста пьес), что делало его в течение долгого времени

опасным соперником Лопе де Вега.

Антоньо де Галарса—современный Сервантесу испанский поэт, о котором имеется

очень мало сведений.

Гаспар де Авила—испанский поэт, которого Сервантес хвалит также в своем

«Путешествии на Парнас» (глава VII).

Это теоретическое высказывание Сервантеса, изложенное в форме диалога между

двумя нимфами—Комедией и Любопытством—в комедии «Счастливый плут», еще больше

предыдущего показывает отказ Сервантеса от декларированного им в «Дон Кихоте» сле-

дования принципам ренессансно-классицистской поэтики и принятие им более свободной,

широкой, национальной системы драматургии, связанной с творчеством Лопе де Беги.

Сервантес тут несколько неудачно выразил свою мысль, дав возможность упрек-

нуть его в смешении древних греков с древними римлянами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЛОПЕ ДЕ ВЕГА КАРПИО

{1562—1635)

ФУЭНТЕ ОВЕХУНА

Отрывки из драмы

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА III

Лауренсия (волосы ее распу-

щены)

Меня в совет мужей пустите.

Есть место женщине на сходке.

Голосовать ей здесь нельзя,

Зато кричать, наверно, можно.

Меня не узнаете?

Э с т е в а н

Небо!

Ты ль это, Лауренсия? Дочка?

Хуан Рыжий

Ее не узнаешь?

Лауренсия

Не правда ль,

Мой сильно изменился облик

И можно не узнать меня?

Э с т е в а н

Ах, дочь моя!

Лауренсия

Меня ты больше

Не называй своею дочкой.

Э с т е в а н

Но почему, моя отрада,

Но почему?

Лауренсия

Причин есть много.

Скажу тебе о самой главной:

Ты дочь свою украсть позволил

И за меня не мстил тиранам,

У злых воров меня не отнял.

Ведь я тогда еще невестой,

А не женой была Фрондосо,

И потому ты в оправданье

На мужа указать не можешь.

Принадлежать ему я стала б

Лишь после первой брачной ночи,

Но до нее моя защита

Отцовским оставалась долгом.

Так, если б я алмаз купила,

Но мне еще алмаз не отдан,—

Я за него б не отвечала,

Не мне беречь его от вора.

Меня у вас перед глазами

^Унес к себе Фернандо Гомес;

Подобно пастухам трусливым,

Овцу вы уступили волку.

Кинжалами меня пугал он.

Какие слышала угрозы,

Каким подверглась я глумленьям,.

Каким насилием жестоким

Хотел он от меня добиться,

Чтоб вожделениям позорным

Моя сдалася чистота!

Свидетельств разве не довольно:

Волос распущенных, следа

Ударов и вот этой крови?..

А вы... вы, родичи, отцы?

Честны ли вы и благородны?

Сердца у вас не разорвались

При виде ужаса и скорби?

296