Арделья, Клелия или Люцилла
Иль что-нибудь такое,
А он—Гораций, Люций, Цинтий, право.
Взгляните, как приплясывает мило
И сколько рвет перчаток величаво.
Из комедии Микель-Анджело Буо-
нарроти-младшего (1568—1646) «Яр-
марка» (Miche 1-А n g е 1 о Buo-
narroti, La Fiera, 1618). Пере-
печатано из книги: Б. И. П у р и-
ш е в. Хрестоматия по западноевро-
пейской литературе XVII века, М.,
1940, стр. 40—42. Перевод СВ. Ш е р-
винского.
2
Какой меланхолик сумеет сохранить серьезность при появлении Док-
тора, который, будучи уже на сцене, сгибает половину своей огромной и отви-
слой шляпы, которая и вся и в отдельных своих частях смята и скручена
беспокойной дерготней, и усугубляет несуразность своей плохо наряженной
фигуры? На своем болонском диалекте, смешном для прочих итальянских
ушей вследствие его неотесанности, он дает волю своей жестикуляции и бол-
тливости, не в меру растянутой и изобилующей неуместно примененными
доктринами. Ваш Панталоне не менее смехотворен со своей маской, напомина-
ющей сову, в особенности, когда вы видите, что это рыло претендует на роль
Ганимеда и фата, принимая на старости лет повадку юноши. Это человек,
скупой от природы, щедрый только на похотливость, хитрый, себе на уме,
подозрительный и на деле все-таки попадающийся впросак. Венецианский
диалект, со своими легкими поговорками, вызовет насмешки флорентийцев
и всех присутствующих тосканцев. Финоккио
3
, этот обманщик, хватающийся
даже за соломинку, чтобы не утонуть, кажется тем более ловким и хитрым,
чем более доверчивыми изображаются те, которые попадаются на его удочку;
а его диалект горного жителя
4
из окрестностей Бергамо—не из самых краси-
вых в Италии; его костюм, белый с зеленым, его приплюснутый берет, его
маска, напоминающая сурка,—все это заставляет смеяться. Но что сказать
о жителе низменных окрестностей Бергамо? Эта его круглая черная маска,
волосатая вокруг рта, как у обезьяны, этот его разноцветный, плотно приле-
гающий костюмчик, эта его фигура, скорее низенькая, никогда не знающая,
застыть ли ей в скрюченной позе или беспокойно вертеться; эта его жестику-
ляция, иногда бешеная, а иногда апатичная; эти забавные страхи и эти мгно-
венные сердитые бахвальства; эти невинные глупости, которые у него все-
гда наготове; этот его, специально присущий Дзанни, диалект, выкрики, вос-
клицания, падения—всегда были и будут любимым наслаждением народа.
Нельзя умолчать и о пикантной, хитрой, зубастой и развязной служанке,
а также о Ковьелло, о Джангурголо и о Пульчинелле
5
, всесторонне смехо-
творных. Эти храбрые неправдоподобия в игре вызывают смех, как вызывают
смех люди, разбитые параличом или иным безболезненным недугом, дро-
жащие и косноязычные. Даже сами любовники вследствие аффектации своих
рассуждений не лишены комизма, так что я должен сознаться, что отдал бы
«Эдипа» Софокла и «Амфитриона» Плавта за одну из таких небылиц, разы-
гранную хорошими гистрионами.
Из письма драматурга П.Я. Мартелли
к Дж. Б. Реканати («Lettera a G. В.
Recanati in seguito del teatro italiano
di Pier-Jacopo Martelli», Bologna,
1723). Приведено в книге:
К. М. Миклашевский, La
commedia dell'arte, стр. 47—48.
231