Мироненко В.И. Российско-украинские отношения в 1991 - 2002 гг.: историографический очерк
Подождите немного. Документ загружается.
<<<<<<<< В новейшей украинской историографии стала формироваться< «новая» концепция истории
Украины, основные положения которой, впрочем, были разработаны в трудах крупнейших
украинских историков конца ХIХ – начала ХХ вв. Н. Костомарова, М. Драгоманова и, в первую
очередь, – М. Грушевского.[33]
<<<<<<<< М. Грушевский, опираясь на летописи Галицко-Волынского княжества, рассматривал его
также как наследника Киевской Руси и склонен был видеть именно в нем и отчасти в Великом
Княжестве Литовском предтечи сущей и утраченной – гетманской и грядущей украинской
государственности. В условиях Российской империи XIX в. этот научный по существу спор
приобрел резко политический и даже идеологический характер. Хотя, с нашей точки зрения,
речь шла в научном отношении лишь о разных точках зрения на один и тот же предмет
исследования – официальная российская и русофильская демократическая историография
делала акцент на сходствах, украинофильская – на отличиях последующей исторической
судьбы трех этносов. Однако делавшиеся на этой основе выводы уводили исследователей
далеко от их предмета в современную им российскую действительность второй половины XIX –
начала ХХ вв., из истории в политику.
<<<<<<<< Исторические труды М. Грушевского, политически заостренные исторические теории М.
Драгоманова, С. Подолинского, В. Липинского, В. Винниченко, идеи И. Франко, О. Терлецкого
стали исходной историко-философской базой, на которой стала создаваться национальная
история Украины после провозглашения ее независимости.
В основу этой концепции была положена бесспорная на наш взгляд< идея культурной и
исторической самобытности украинского народа. В том же, что касается украинской
государственности, обоснованием которой многие украинские историки занимаются в первую
очередь, и спустя почти полтора десятилетия после ее фактического обретения, то научная
объективность и методологическая состоятельность нередко приносятся в жертву
патриотическому чувству. Тем более что именно эти проблемы вызывают эмоциональную
реакцию с обеих сторон.
<<<<<<<< То, что, закладывая основу новой концепции истории Украины, украинские историки
возвратились к старому ее фундаменту, заложенному в конце XIX – первой четверти ХХ вв. нет
ничего удивительного. «Заслуга» современной российской историографии была здесь не
меньшая, чем современной украинской. При всех внешних отличиях, и та и другая, следуя
традиции перестроечной поры, относятся к советскому периоду истории, по существу, как к
перерыву исторической непрерывности, аномалии исторического развития.
<<<<<<<< В этом отношении современная украинская историография имеет на наш взгляд даже
некоторые преимущества. Украинские историки активно изучают, например, короткий период
национального государственного строительства со всеми перипетиями с марта 1917 до мая
1920 гг. Они также не обходят вниманием период советской политики «коренизации» в
Украине, по вполне понятным причинам уделяют много внимания, хотя и не лишенного
тенденциозности, событиям в Западной Украине накануне и после Второй мировой войны.
<<<<<<<< Между тем, представляется очевидным, что процесс становления украинской
государственности в советский период продолжался, хотя и в очень специфических, латентных
его формах. В этой связи было бы уместно вспомнить о том, что свои современные границы
новое украинское государство обрело именно в это время. Споры об их легитимности,
продолжающиеся и по сей день, кстати, являются прямым следствием сомнений в
«легитимности» целого периода истории двух государств. То же самое касается и
международного признания Украины, являющейся членом ООН с момента возникновения этой
организации.
<<<<<<<< После яростного штурма советского исторического мифа, предпринятого публицистами
перестроечных лет, казалось бы можно было ожидать совместной работы российских и
украинских историков по осмыслению известных и открывшихся исторических фактов,
очищению от лжи и добросовестных заблуждений советского времени, глубокого и
объективного изучения существа революционного по сути своей процесса, приведшего, в
конечном счете, к образованию двух новых демократических государств. Этого, к сожалению,
не произошло.
<<<<<<<< В Украине верх взяла тенденция, связанная с так называемой «дерусификацией»
украинской истории. Отныне она должна была писаться в значительной мере, а то и
исключительно, в противовес «москвоцентричным» позициям.
В средствах массовой информации и в научных изданиях развернулась острая полемика вокруг
истории, современного состояния и будущего российско-украинских отношений. Особо
ожесточенный характер она носила в первой половине 1990-х гг., вплоть до подписания
российско-украинского Договора о дружбе, сотрудничестве и партнёрстве в мае 1997г. А
рецидивы обострения этой непримиримой дискуссии имели место и в преддверии ратификации
договора Государственной Думой РФ в декабре 1998 года, имеют место и сейчас, например, в
ходе президентской предвыборной кампании в Украине 2004 г.
<<<<<<<< В российской исторической литературе историческому творчеству в< Украине уделяется
много внимания. Хотя, с точки зрения исследователей, наиболее тесно связанных с
проблематикой истории российско-украинских отношений, не получает аргументированного
ответа упомянутая выше «дерусификация» украинской истории. И дело здесь, конечно, не в
самом факте создания национальной истории, а в том, что попутно создается образ
агрессивной, враждебной украинцам России, что целенаправленно и< старательно
вытравливаются всякие упоминания о позитивных моментах во взаимоотношениях русского и
украинского народов, особенно в школьной, учебной литературе.[34] <
<<<<<<<< С. Константинов, автор одной из наиболее принципиальных и доказательных статей по
этой проблеме – «Гримасы современной «дерусификации» истории Украины» делает жёсткий
вывод о том, что, создавая отрицательный исторический образ России у школьников и
студентов, украинские историки обкрадывают не только российскую историю, но и историю
самой Украины.
<<<<<<<< Противопоставление «чистых» славян-украинцев, основавших великое европейское
государство Киевскую Русь, другой этнически смешанной общности, основавшей Московское
Царство и Российскую империю,< подавлявших и угнетавших украинцев, одна из отличительных
черт< современной украинской историографии и преподавания истории Украины в школах и
вузах. Так, например, в украинском учебнике по истории для 5-го класса[35] Московский
договор 1654 г. трактуется как положивший начало «закабалению украинского народа».
<<<<<<<< В России в это время школьникам предлагали скандально известный учебник И. Ионова
«Российская цивилизация и истоки её кризиса», в котором Российская империя представлялась
исключительно как «тюрьма народов». В то время, как на Украине складывался и оформлялся
уже и в виде школьного курса отрицательный образ России, российские учёные
демонстрировали нежелание вступать в дискуссию, косвенно давая понять, что не считают
нужным вообще что-либо пересматривать в существовавшей до недавнего времени концепции
русского и украинского народов.
<<<<<<<< Резкая критика новой версии истории Украины в России часто звучала со страниц газет
национал-патриотического лагеря («Завтра», «Русский вестник», «Литературная Россия» и др.),
но от этой критики было немного пользы, поскольку она строилась примерно на тех же
эмоционально-конфронтационных принципах, что и антирусские выпады их оппонентов.
<<<<<<<< Определённым ответом на «дерусификацию» истории Украины стало появление в России
монографии Н. Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» и составленного
М.Б.Смолиным сборника статей «Украинский сепаратизм в России. Идеология национального
раскола».[36]
<<<<<<<< В сборнике представлены работы исследователей «украинского сепаратизма» ХIХ в.,
«борцов за русское национальное единство» князя А. Волконского, А. Стороженко, профессоров
П. Богаевского, И. Линниченко, Т. Флоринского и др.
<<<<<<<< «Украинство» квалифицируется в этих работах как опасная историческая фикция,
призванная дать идеологическое обоснование расчленению общерусского тела, выделяя из
него малороссов, самоопределив их как неизвестных истории «украинцев».[37]
<<<<<<<< Согласно защищаемой авторами концепции, появление таких понятий, как Малая Русь,
Великая Русь, малорус, великорус и т.п., надо относить ко времени после татарского
нашествия, когда единая Русь была расчленена на Русь Северную, Владимиро-Суздальскую,
преобразованную позже в Московскую, и на Русь Юго-Западную, Галицко-Волынскую,
вошедшую затем в Русско-Литовское государство, а после унии Литвы с Польшей – в Речь
Посполитую.
<<<<<<<< Исследователи «украинства» относили появление слова «Украйна» в значении имени
собственного к концу ХVII в., когда после Переяславской рады 1654 г. и «вечного мира»
Русского государства с Польшей, заключённого в 1686 г. (по которому Левобережная
Малороссия с Киевом отошла «в вечное владение» Русского государства), поляки поняли, какую
реальную опасность несёт единоверие и единоплемённость жителей польских окраин и
Русского государства. Стремясь подавить желание людей, живущих в Польше, воссоединиться
с Русским государством, польские учёные и направили усилия на доказательство того, что в
Польше нет русских, а есть особая «украинская» национальность. Мнение о польском влиянии в
деле отторжения Малороссии от России и формирования украинофильского движения было
наиболее распространённым в русской историографии.
<<<<<<<< Неотъемлемым и принципиальным элементом этой концепции выступает трактовка эпохи
запорожского казачества, которое представлено явлением сторонним для Малороссии,
поскольку казаки жили вне её – в «диком поле». Гетманский режим в Малороссии установился
вследствие войны 1648-1654 гг. и перехода «под московскую руку», когда московская власть
своим авторитетом укрепила положение Богдана Хмельницкого. Из предводителя войска он
стал предводителем края. Малороссия, в соответствии с рассматриваемой концепцией, по сути,
была захвачена запорожскими казаками и целое столетие, до разделов Польши, казачество
было полновластно в этих обширных землях. С уничтожением гетманства при Екатерине II
казацкий сепаратизм пошёл на спад. Малороссы активно включились в общерусскую
имперскую жизнь.[38]
<<<<<<<< Понятно, что указанная концепция в корне противоречит современной национальной
доктрине истории Украины, согласно которой Казацкая эпоха – это героическая эпоха, а Богдан
Хмельницкий – символ объединения< земель, заселенными украинцами. Он же, согласно
современной доктрине, один из первых украинских политиков, обратившийся к славному
державотворческому наследию Древнего Киева и заложивший, мечтая о независимом
Украинском государстве, новые традиции украинского державотворчества, которые были
подхвачены и приумножены последующими поколениями. [39]
<<<<<<<< Указанная выше монография Н.И. Ульянова, русского историка, подвергшегося репрессиям
в сталинские годы и проведшего большую часть жизни в эмиграции, была написана и
опубликована автором на Западе в 1966<г., т.е. за 30 лет до её перепечатки в России в 1996 г.,
но в свете отмеченных тенденций в украинской историографии прозвучала она «оглушительно
современно».
Книгу этого автора публикаторы охарактеризовали как «единственный научный труд во всей
историографии, специально посвящённый этой проблеме». Концепция Ульянова не бесспорна:
украинский сепаратизм в Российской империи он трактует как явление искусственное,
выдуманное, не подходящее «ни под какие из существующих учений о национальных
движениях», т.к. «национального угнетения», как первого и самого необходимого оправдания
для своего возникновения у него нет... За все 300 лет пребывания в составе Российского
государства Малороссия-Украина не была ни колонией, ни «порабощённой народностью».
Украинский сепаратизм, по мнению автора, «не будучи народен, шёл не на гребне волны
массового движения, а путём интриг и союза со всеми антидемократическими силами, будь то
русский большевизм или австро-польский либо германский нацизмы».[40]
Сознавая полемический характер исследования, публикаторы подчёркивали, что какие-то
положения вызовут у читателей возражения, кто-то не воспримет авторскую концепцию в
целом, но такова природа объекта исследования. Важно, что автор нигде не оскорбил чьего-
либо национального чувства, а на аргументы надо отвечать< контраргументами. Труд Н.И.
Ульянова, по их мнению, – такой памятник исторической мысли, знакомство с которым
необходимо даже тем, кто стоит на иной точке зрения.[41]
Появление в России вышеназванных публикаций стало не столько историографическим фактом,
сколько фактом политического звучания, обернувшимся международным скандалом. Как
справедливо заметил один из российских исследователей российско-украинских отношений
А.Н. Окара, не столько сама публикация этих книг была расценена украинской стороной как
недружественный и даже провокационный шаг, сколько специфика позиционирования данных
изданий на книжном рынке. Они преподносились не в качестве представляющих определённый
научный интерес дореволюционных и эмигрантских текстов по истории становления
российского и украинского самосознаний, но как «руководство к действию», настольное
пособие для российских национал-радикалов.[42]
Действительно, вывод-призыв составителя сборника М.Б. Смолина в его вступительной статье
прозвучал радикально и непримиримо: «Национально мыслящие русские люди обязаны, ради
будущего русского народа, ни под каким видом не признавать прав на существование за
государством «Украина», «украинским народом» и «украинским языком». История не знает ни
того, ни другого, ни третьего – их нет. Это – фетиши, созданные идеологией наших врагов. Их
существование продолжится до тех пор, пока русские в России не добудут себе религиозную,
государственную и национальную свободу»[43].
Впрочем, А.Н. Окара прав и тогда, когда, по его выражению, «справедливости ради» отмечает
почти «симметричное» появление украинских русофобских изданий (те же 1996 и 1998 гг.):
сборника публицистических статей украинского писателя-«шестидесятника» Е. Гуцало
«Ментальность Орды», претендующего на концептуальность, и монографии львовского
профессора антропологии Р. Кися «Финал Третьего Рима. Российская мессианская идея на
изломе тысячелетия».[44]
С нашей точки зрения, здесь мы имеем дело с параллельными историческими мифами, внешне
противостоящими, а внутренне подпитывающие и стимулирующие друг друга. Они во всем
противоположны, кроме одного – оба противостоят научно-историческому осмыслению вопроса.
Конфронтация, обмен «боевыми выпадами» вместо спокойного и объективного, без
политических пристрастий исследования фактов истории. Многострадальная история вновь
обернулась инструментом политической борьбы, но тут уж, как говорится, ничего не попишешь
– так складывались российско-украинские отношения в середине (и чуть далее за середину) 90-
х годов ХХ века, что и наложило определённую печать на российскую и на украинскую
историографию.
Однако историография российская, отмеченная вышеупомянутыми или схожими с ними
подходами, не преобладала даже в эти годы. И хотя из уст некоторых историков и раздавались
негромкие призывы активнее реагировать на «дерусификацию» украинской истории, на
создание негативного образа России в украинской историографии, звучало это не как
предложение создать свой «патриотический» исторический миф, а как< призыв к российским
исследователям всерьёз взяться за работу по воссозданию и популяризации, в т.ч. в школьной
литературе, реальной картины взаимоотношений русского и украинского народов, свободной
как от фальшивых клише интернационализма советских времён, так и от разномастных
современных предубеждений по отношению к украинской истории.
По мнению российских историков, в России, в отличие от большинства постсоветских
государств, нет официальных версий истории, а существует как бы несколько «русских
историй». Большинство историков не ощущают никакой необходимости в радикальном
пересмотре российской истории и выделении из неё чисто русской компоненты. Как считает, в
частности, историк А. Сахаров, действительная дифференциация историков происходит не на
основе национальной, политической или идеологической принадлежности, а на основе научных
позиций, а это значит, что историческая наука в России развивается как наука.[45]
На отрезке с 1995 г. по 2000 г. (напомним, что это был период относительного улучшения
российско-украинских отношений) историографический вакуум начинает заполняться
современными фундаментальными исследованиями истории двусторонних отношений.
Появляются сборники, составленные из добротных научных статей,< материалов научных
конференций, индивидуальные монографии.[46]
Не все из перечисленных книг целиком посвящены исследованию истории отношений России и
Украины: в некоторых исследуется наряду с историческим и современный аспект этих
отношений, в других исторический аспект хотя и представлен лишь как фон или отправная
точка исследования современного состояния проблемы, но важен для нас своим обобщающим и
взвешенным характером.
Сборник статей «Россия и страны ближнего зарубежья: история и современность» отличает
предпринятый впервые в современной исторической литературе научный анализ истории
многовекового территориального складывания Российского государства, начиная со времени
Древней Руси и до периода распада СССР как единого централизованного государства.
Исследователями привлечён богатый архивный материал, другие исторические источники,
отражающие роль российской дипломатии в этих процессах.
Воссоздаётся история вхождения в состав России государственных образований, ставших
впоследствии советскими республиками, а ныне – суверенными государствами. Показаны корни
общности исторических судеб народов России, в том числе русского и украинского,
представляющих две ветви единого восточно-славянского древа, их взаимного обогащения в
экономической, культурной и других областях.
Нетрудно заметить, что занятая авторами позиция, при всём разнообразии подходов, в целом –
в русле традиционной для российской историографии концепции Российского государства, его
генезиса и дальнейших стадий развития, но непредвзятость анализа, богатство фактического
материала убеждают в исторической достоверности< концепции.
Наиболее полную разработку и глубокий анализ получили ключевые проблемы истории
российско-украинских отношений в упомянутом нами выше сборнике статей «Россия - Украина:
история взаимоотношений», вышедшем под редакцией А. Миллера, В. Репринцева и Б. Флори.
Книга охватывает период от времён Киевской Руси до первой половины ХХ века. Она имеет
несколько примечательных особенностей. Во-первых, интернациональна по составу авторов: в
ней приняли участие учёные России, Украины, Германии, Франции, США и Канады. Во-вторых, в
ней не затушевываются разногласия между украинскими и российскими историками,
принципиальное несовпадение современной официальной исторической концепции Украины и
традиционной российской концепции. Однако дискуссия ведётся на основе исторических
фактов и научной аргументации, убеждая в возможности научного сотрудничества,
конструктивного диалога и взаимопонимания. Возможности эти не только не исчерпаны, но
пока и почти не использованы.
Наконец, в-третьих, материалы сборника свидетельствуют, что многие учёные той и другой
стороны, осознавая уникальность русско-украинских отношений, их истории и видя
недостаточность традиционных подходов в исследовании этих процессов, обращают
пристальное внимание на разработку методологических вопросов. Им посвящён ряд статей
сборника. Можно согласиться с мнением редакторов, что достижении согласия в методах
исторического исследования, дальнейшее изучение названных проблем принесёт результаты,
далеко выходящие по своему значению за рамки истории собственно российско-украинских
отношений.
К достоинствам сборника следует отнести и то, что он достаточно полно отражает современное
состояние изученности проблемы, внося весомую лепту в исследование как раз того периода,
который в советских условиях по идеологическим соображениям оказался исследованным
недостаточно, во всяком случае в меньшей мере, чем более отдалённые от современности
времена, а именно: периода, начиная с ХVIII в. и позднее.[47]
Впрочем, в этом сборнике совсем не обойдён вниманием и ХVII в. с его центральным, с точки
зрения российско-украинских отношений, событием – Переяславским< актом 8(18) января 1654
г. Оно, как известно, принадлежит к числу чрезвычайно заидеологизированных,
политизированных событий в истории взаимоотношений русского и украинского народов. В
современной украинской историографии, активно освобождающейся от «мифологии советской
эпохи», пересмотр исторической роли Переяславского акта в судьбе Украины занимает
существенное место.[48]
Ввиду этого представляет интерес помещённая в сборнике статья Л. Заборовского
«Переяславская рада и Московские соглашения 1654 года: проблемы исследования». Позиция
автора отличается объективностью и сбалансированностью подходов, его возражения
украинским оппонентам научно аргументированы, строятся исключительно на солидном
фактическом документальном материале.
Автор соглашается с украинскими исследователями в необходимости пересмотра некоторых
постулатов советской историографии. В частности он считает обоснованной критику прежнего
официально принятого взгляда на стремление к воссоединению со «старшим братом» как на
главный побудительный мотив действий казачества и его руководства с самого начала
восстания, о совпадении их интересов и интересов царского правительства. Вместе с тем,
автор подвергает сомнению украинскую гипотезу, в соответствии с которой основной целью
национально-освободительной войны являлось создание независимой державы< на Украине в
её этнических границах. Этот взгляд, ставший официальным и нашедший отражение в
популярных работах и учебниках, российский исследователь убедительно критикует как
неисторический, привносящий в< историю тех лет идеи, оформившиеся в значительно более
поздний период.
Автор полагает, что фактическое обоснование данной гипотезы ещё недостаточно. Есть немало
источников, не подтверждающих её. Изученность политических намерений и действий
казачьей элиты и их эволюции даже в гетманство Богдана Хмельницкого, а также массовых
настроений в разных слоях тогдашнего украинского общества пока недостаточна для таких
выводов. Исследователь призывает к поиску новых материалов, к спокойной продуктивной
работе в русских, польских, украинских архивах, к объективному анализу всех имеющихся
источников.[49]
Автор убедительно обосновывает вывод о том, что выбор, сделанный в Переяславле, был
оптимальным из возможных в конкретно сложившейся исторической ситуации и пользовался
поддержкой жителей Украины.
Высказываясь о термине «воссоединение», ставшем в последние годы одиозным, Л.
Заборовский ссылается на источники эпохи Хмельницкого, изученные сотрудниками ИСБРАН.
На этом основании он ратует за сохранение понятия «воссоединение», поскольку пусть не сам
термин, но соответствующее ему идейное содержание или элементы последнего нередко
встречались в высказываниях жителей гетманата разного круга, причём в обстоятельствах не
только торжественных или особых, но и будничных.[50]
Заметное место в современной историографии истории российско-украинских отношений
заняла монография А. Миллера ««Украинский вопрос» в политике властей и русском
общественном мнении (вторая половина ХIХ в.)». Уже упоминавшийся нами в качестве
рецензента А.Окара оценил эту книгу как «возможно, лучшее, что написано на данную тему, по
крайней мере из доступных книг на русском, украинском и английском языках».[51] С этим
трудно не согласиться.
А. Окара не очень высокого мнения в целом об исторических сочинениях по украинской
тематике у нас и на Украине. Украинские работы о ХIХ в. тенденциозны, наполнены обидами на
политику имперского центра, а потому концептуально слабы. Труды российских историков на
эту тему, как уже было показано ранее, чаще всего, пронизаны сюжетами об «австро-польской
интриге», неприятием украинской культуры, недовольством по поводу «отделения» и проч. А.
Окара считает, что и украинские, и российские, и польские историки демонстрируют
политическую ангажированность, ведут себя как участники идеологического сражения. Именно
этой ангажированности и необъективности большинства учёных противопоставляет в своей
рецензии А. Окара отсутствие предвзятого отношения к объекту исследования, проявленного
А. Миллером.<
Не случаен выбор изучаемого времени. Именно во второй половине ХIХ в. проходил, с точки
зрения автора, наиболее важный этап становления новой украинской идентичности.
Столкнулись два диаметрально противоположных понимания украинского этнокультурного
начала – как< локальной формы проявления «общерусской» идентичности («малороссийство») и
как самодостаточного, отличного от прочих восточно-славянских этносов этнокультурного
феномена («украинство»). Речь шла, таким образом, о борьбе между двумя статусами –
украинцев как этноса и малороссов как субэтноса «большой русской» нации.
Естественно, что политика российской власти была направлена на осуществление проекта
«большой русской» нации, однако его реализация не удалась. И здесь А.И. Миллер приходит к
выводу о том, что неудача ассимиляторского процесса в ХIХ в. связана отнюдь не с успехами
украинского национального движения, а явилась результатом неумелой политики Петербурга,
некомпетентности власти в межэтнических вопросах, в непоследовательности её действий.
Избранная российской властью модель «коренизации» отличалась, по мнению автора,
либерализмом, предоставляя украинцам определённые культурные гарантии, включая
обучение на родном языке в начальной школе. В деле русификации украинцев царские
министры не были едины. В отличие от министра внутренних дел Валуева, издавшего жёсткий
антиукраинский указ, министр народного просвещения Головин поддерживал идею
просвещения на «малорусском наречии». Находились и другие сторонники более гибкой
тактики: не запрещать украинские книги, а снабжать «малороссийские губернии» более
дешёвыми книгами на «общерусском языке», не запрещать украинофильское движение, а
поощрять миграцию рабочей силы< на украинские земли из Центра России и т.п.
А. Миллер убедительно опровергает утверждения о жестокости репрессий, применявшихся
официальной властью к участникам украинофильского движения. Он не оправдывая,
разумеется, их, но подчёркивает относительную мягкость в сравнении, скажем, с наказанием
сибирских сепаратистов, выступивших в 1865 г. за создание самостоятельного государства на
территории от Урала до Тихого океана. Активисты этого движения получили наказания куда
более тяжелые чем участники украинского национального движения.
Не идёт ни в какое сравнение по степени жёсткости российская антиукраинская политика и с
политикой «коренизации» в ряде европейских стран: скажем, с политикой Лондона по
отношению к ирландцам и шотландцам, Мадрида – к испанским баскам и особенно Парижа – к
некоренным жителям Франции.[52]
В российской историографии в целом утвердилось обоснованное, на наш взгляд, мнение о том,
что в 90-е гг. двусторонние отношения между Россией и Украиной во многом основывались на
исторических мифах и стереотипах и омрачались ими. В наиболее сконцентрированном виде
«набор» таких исторических национальных мифов, как российских, так и украинских<
представлен в обстоятельном исследовании В.А. Колосова «Российско-украинские отношения в
эпоху интенсивного национального и государственного строительства».[53]
Об исходном мифе относительно украинцев как прямых и единственных наследников Киевской
«Руси-Украины», более древней и более «европейской» нации, чем русские, и его влиянии на
идеологическую доктрину Украинского государства, как европейского и противостоящего в
этом отношении России, уже говорилось. Говорилось и о втором мифе, связанном с
государством запорожских казаков в ХVII – первой половине ХVIII в. как независимом
политическом образовании, по тем временам одном из самых демократических в Европе.
Однако, следует добавить, что в работе В.А. Колосова отмечается значение этого мифа для
обоснования современной украинской идентичности и территориальности – в частности,
легитимности границ государства, включая Крым и Севастополь, поскольку все запорожские
казаки были этническими украинцами, их государственность воплощала традиции Киевской
Руси, а ареал расселения охватывал Южную и Восточную Украину.
Реально казаки контролировали лишь относительно небольшую часть современной Украины и
враждебно относились к униатской церкви. Несмотря на это, интеллигенция западных
областей Украины активно поддержала миф о казаках, подчинив его обоснованию новой
территориальности для украинской политической нации. Если в большинстве районов история
украинской нации отсчитывается от времён Киевской Руси, то в степных районах
летоисчисление ведётся с казаков, – так не без иронии писал британский исследователь
Украины Э. Уилсон, и российский исследователь вполне солидарен с ним.
Согласно третьему мифу российское и советское господство было навязано Украине силой,
имело колониальный характер и нанесло невосполнимый демографический, экономический,
культурный и экологический урон украинскому народу, поставив под угрозу само его
существование.
Четвёртый миф связан с историей Украинской республики 1918-1921<гг., поражение которой
объясняется российско-большевистской интервенцией и отсутствием сильной украинской
армии, недостаточным взаимопониманием между УНР и ЗУНР.
Два этих мифа игнорирует тот факт, что много украинцев воевало и в Красной Армии, т.е. на
стороне тех самых российско-большевистских интервентов. Точно так же, анализируя
непропорционально большое число украинцев среди жертв сталинских репрессий, не
анализируется количество украинцев среди тех, чьими руками эти репрессии осуществлялись.
<<<<<<<< Пятый миф – об Украине как житнице Европы и богатой стране, народу которой мешала
жить достойно российская эксплуатация. Этот миф сам, без посторонней помощи, сильно
поблек за годы независимости.
Шестой миф связан с интерпретацией сталинских преступлений на Украине – прежде всего,
искусственно организованного голода 1932-1933 гг. как целенаправленного геноцида
украинского народа. С нашей точки зрения, эту трактовку событий нельзя в полной мере
считать мифом, в отличие от, например, распространения такой оценки на голод 1921-1923 гг.
и 1946-1947<гг., «Голодомор» 1932-1933 был целенаправленной политической акцией.
Социальное и национальное в мотивации палачей здесь переплелось так туго, что вряд ли
может быть отделено одно от другого. В украинской историографии после эмоционального
шока, вызванного новыми данными о масштабах трагедии, приходит трезвое и объективное
понимание причин и существа этих национальных трагедий.
И, наконец, миф седьмой – борьба ОУН и Украинской повстанческой армии против советских
войск во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы, расцениваемая как
национально-освободительное движение.
В основе этого исторического мифа лежат даже не новые факты, а простое и необоснованное
наложение на эти события возникшей значительно позднее новой официальной концепции
история Украины как непрерывной борьбы украинского народа против российского господства.
А также необоснованного выведения украинцев за рамки революционных событий в Российской
империи как пассивной и страдающей стороны. Но несопоставимо большее число украинцев
сражалось против фашистской Германии, и далеко не все из них делали это, как утверждается
сегодня, по принуждению. Характерно, что принуждением же нередко объясняют
сотрудничество части украинцев с фашистами. На этом примере особенно четко видны отличия
исторического бытия мифа и объективной исторической реальности.
<<<<<<<< Полную противоположность перечисленным украинским< национальным мифам
представляют российские национальные мифы. Их несколько меньше и отстаиваются в
российской историографии они не столь активно, хотя эмоциональный, наступательно-
пропагандистский тон в их защите, как мы видели, тоже имеет место. Особенно это было
характерно для публицистики первой половины 90-х гг., но в последние годы наметилась
тенденция к более взвешенным, академическим подходам, о чём свидетельствуют
проанализированные выше работы Колосова, Миллера и др.
<<<<<<<< Первый российский миф зеркально противоположен украинскому. Он возник в русле
традиционной российской и советской историографии и, как уже отмечалось, состоит в том, что
основным политическим и культурным наследником Киевской Руси объявляет Московское
государство. Согласно второму мифу объединение славянских княжеств вокруг Московской
Руси осуществлялось её правителями как объективно осознанная ими политика по
восстановлению единства русских земель, порушенного в ХIII в. в результате татаро-
монгольского нашествия.
<<<<<<<< Третий миф объясняет лидерство Московского княжества «естественным» превращением
Москвы в духовную столицу всех восточных славян, хранительницу православных ценностей
благодаря тесному союзу Московского государства с Православной Церковью, особенно после
того, как Москва стала резиденцией митрополитов.
Четвёртый миф как бы развивает три предыдущих, возрождая старую идеологическую
концепцию Москвы как Третьего Рима. Он состоит в утверждении об исторической миссии
Москвы как единственной наследницы Константинополя, центра православного мира. В
подтверждение приводятся исторические факты, свидетельствующие, что забота о судьбах
православных и славянских народов на протяжении ряда столетий была приоритетом внешней
политики российского государства и предопределяла его территориальную экспансию.
Пятый миф утверждает, что Россия всегда была окружена врагами, поскольку расположена на
стыке разных и часто враждебных ей культурных миров – земледельческого и кочевнического,
европейского и азиатского, христианского и мусульманского, католическо-протестантского и
православного, славянского и тюркского. Это породило своеобразную психологию «окружённой
крепости», которая побуждала руководителей российского государства занимать «круговую
оборону» и пытаться отодвинуть границы подальше от его центра. Этот миф, разумеется, не
лишён исторических оснований, хотя очевидно, что российская внешняя политика, как и
внешняя политика любого другого государства, далеко не всегда определялась
оборонительными целями.
Необходимо заметить, что «кочующие» по современной российской литературе национальные
мифы, как правило, отражают негативное отношение части российской интеллигенции и
политиков к независимости Украины в принципе. Однако в последние годы обозначилась
тенденция к затуханию остроты полемики по этим проблемам, на смену пришло стремление к
углублённому изучению исторических фактов и теорий.
Одним из примеров может служить книга «Национальные истории в советском и постсоветских
государствах»,[54] явившаяся плодом усилий Ассоциации исследователей российского
общества ХХ в. и немецких учёных из Института русской и советской культуры им. Ю.М.
Лотмана при поддержке Фонда Ф. Наумана. Она стала одним из первых опытов прерванного
после распада СССР диалога историков стран СНГ, посвященного насущным и болезненным
проблемам создания национальных историй на всём постсоветском пространстве, и
получившая заслужено< высокую оценку как у нас в стране, так и за рубежом.[55]
Сходные процессы происходят и в украинской историографии. Так, например, профессор
истории Киево-Могилянской Академии Наталья Яковенко пишет: «Одним из главных барьеров
на пути рационализации исторической науки в современной Украине остается
историографический пропагандизм. С одной стороны, он глубоко укоренен в ментальних
навыках< постсоветских историков, которым и до сих пор, по меткому высказыванию
Станислава Кульчинского, не удалось до конца „снять с себя военную форму бойцов
идеологического фронта”. С другой стороны, естественный интерес к ранее недоступным или
запрещенным трудам по истории Украины повлек за собой массовое переиздание, во-первых,
книг творцов „национальной истории” конца XIX начала ХХ столетия, во-вторых, изданий
историков-эмигрантов, написанных в 20-30-е годы с националистических или близких к
национализму позиций. В связи с недоступностью новейшей зарубежной, в том числе
украиноведческой литературы… именно упомянутые труды, как антипод советской
историографии, получили в конце 1980 – начале 1990-х интеллектуальный статус «нового
прочтения» истории Украины.
Излишне напоминать, что оба упомянутых направления исходили из фундаментального
принципа служения исторической науки национальным потребностям. Присущий им взгляд на
историческую науку, как на своего рода «национальный проект», морально обязывающий
исследователя пропагандировать патриотические ценности оказался удивительно созвучным
волне энтузиазма после провозглашения независимости Украины. Так в довольно неожиданном
переплетении нескольких, казалось бы, взаимно несовместимых интеллектуальных моделей
утвердился доминирующий ныне способ трактовки прошлого как прецедента для
подтверждения тех или иных достоинств украинского народа. Сказанное в равной мере можно
отнести и к наивным компиляторам, и к „перекрашенным патриотам” и даже к вполне
уважаемым ученым, которые в свое время противопоставляли себя тоталитарному режиму”.
[56]
Мы привели довольно длинную цитату известного украинского историка, так как она, на наш
взгляд, с одной стороны, достаточно точно и полно вскрывает природу новых исторических
мифов и условия в которых они создавались. С другой стороны, свидетельствует о постепенном
освобождении историков из плена как советской, что более характерно российским историкам,
так и новой национальной мифологии, которой отдали дань историки независимой Украины.
<<<<<<<< Как уже отмечалось, тенденция к смягчению российско-украинских отношений в
российской историографии последних лет всё же пробивает себе дорогу, хотя здесь трудно
обозначить точно временной рубеж: кто-то из историков призывал «к замирению» уже в 1997
г., кто-то продолжал непримиримую конфронтацию и в 2001 году. И всё же призывы забыть
«старые исторические обиды» и строить отношения, освобождаясь от этого «исторического
груза», раздаются на страницах в первую очередь научных изданий всё чаще.[57]
Однако, в целом, ситуация в историографии российско-украинских отношений остаётся
сложной и общая тенденция к тому, что критерием размежевания выступила простая смена
знаков – дружба сменилась враждебностью, помощь – эксплуатацией, поддержка – угнетением,
пока еще полностью не преодолена. Как считают историки, это указывает на то, что мы имеем
дело с диалектическим переворотом: критического осмысления спорных вопросов, которыми
занимаются национальные истории, не произошло. Пока мы имеем дело с «антитезисом», а не
«синтезом». Подлинный «синтез» – дело будущего.< Преодоление мифов происходит не столько
на путях их отрицания как таковых, сколько на путях саморефлексии по поводу этих мифов.
Глава 2. Политические факторы в российско-украинском диалоге.
<<<<<<<< В условиях, когда и в Российской Федерации, и в Украине происходит становление
демократического правового государств, все составляющие элементы российско-украинских
отношений в той или иной мере наполнены политическим содержанием. В российской
историографии к собственно политическим аспектам российско-украинских отношений,
принято относить комплекс таких проблем, как отношения в рамках СНГ и шире – приоритеты и
направления внешней политики двух стран, статус Крыма и города Севастополя, разделение и
дислокация Черноморского флота, демаркация границ[58]. Сюда, нередко, относят и вопросы
двойного гражданства, хотя можно встретить их толкование и в качестве проблем
этнокультурного характера, что тоже не лишено оснований.
<<<<<<<< Наиболее конфликтной в российско-украинских межгосударственных отношениях,
начиная с момента обретения Украиной независимости и вплоть до ратификации
Государственной думой РФ российско-украинского Договора о дружбе, независимости и
партнёрстве в декабре 1998 г., была проблема Крыма, Севастополя и Черноморского флота.
<<<<<<<< Эта проблема нашла отражение, прежде всего, в обширной газетно-журнальной
публицистики, эмоционально отразившей общественное мнение в обеих странах. Имеется и
большое число научных изданий – статей, докладов, материалов дискуссий, в которых
российские политики и эксперты обосновывали историческое право России на Крым и
Севастополь, а также доказывается военно-стратегическая и социально-экономическая
нецелесообразность раздела Черноморского флота[59]. К участию в российских изданиях
привлекались и украинские авторы, освещавших эту проблему, как правило, с
противоположных позиций.[60]
<<<<<<<< Этот вопрос приобрел в первые годы существования двух независимых государств и
отношений между ними политическое звучание и символическое значение. С российской
стороны резкостью оценок и бескомпромиссностью позиций отличались заявления мэра г.
Москвы Ю. Лужков и лидера ЛДПР В. Жириновский, а последовательностью в неприятии
«территориальных уступок Украине» выступления< депутатов Государственной думы С.
Бабурина и К. Затулина, учёных Н. Нарочницкой, А. Севастьянова и некоторых других. О
российской принадлежности Черноморского флота и намерении таковым его оставить
высказывался и< президент РФ Б.Н. Ельцин.[61]
<<<<<<<< Резкие заявления с российской стороны вызывали осложнения и на уровне
межгосударственных отношений, поскольку рассматривались украинской стороной как
территориальные претензии России к Украине. Самый весомый повод к этому дал Верховный
Совет РФ, принявший в июле 1993 г. постановление «О статусе города Севастополя».
<<<<<<<< По мнению некоторых исследователей, наиболее взрывоопасным участком
межгосударственных отношений Украины и России до подписания и ратификации российско-
украинского Договора о дружбе, сотрудничестве и партнёрстве, так называемого «Большого
договора», был вопрос о Крыме и Севастополе. Они полагали, что если по Черноморскому флоту
при всей сложности компромиссные договорённости всё же возможны, то вопрос о Крыме и
Севастополе в ближайшем будущем разрешить невозможно: для России он имеет этническое,
территориальное, символическое и историческое значение, а для Украины – политическое,
экономическое и стратегическое. Потеря Крыма означала бы для неё утрату коммерческих и
морских коммуникаций, ставила под угрозу территориальную целостность страны.[62]
Впрочем, вряд ли можно согласиться с утверждением, что стратегическое значение Крым
имеет только для Украины и значит ли, что потеря Россией значительной части морских портов,
даже при положительном решении вопроса о статусе Севастополя, не имеет принципиального
значения. Правильнее было бы сказать, что это был вопрос в политическом и геополитическом
отношении равно значимый для обеих стран. Если вести речь о России, заслуживает
упоминания< замечание лидера крымских коммунистов Л.И. Грача, что Крым – не только
главная база Черноморского флота, курорт, здравница и музей под открытым небом, но и
символ государственной полноценности России.[63]
<<<<<<<< В продолжительной дискуссии о принадлежности Крыма и Севастополя можно выделить
исследования, обращённые на< историческую и юридическую стороны вопроса[64]. В них
российские исследователи и эксперты, выступая с национально-государственнических позиций,
как они их понимали, обращаются к таким вехам российской истории, как успехи молодого
Петра I в продвижении к Чёрному морю, «покоренье Крыма» при Екатерине II, заключению
Кючук-Кайнарджийского мирного договора в 1774<г., по которому Крым становился
независимым от Турции, и к событиям 1783 г., когда полуостров был принят «под Державу
Российскую». Подчёркивается, что православная цивилизация на стыке Европы и Азии
сохранилась благодаря превращению русского государства в Россию, а Россией оно стало лишь
с выходом к морям и закреплением в Крыму, который явился необходимым географическим
элементом, имевшим глобальное значение в расстановке сил, определивших равновесие
цивилизаций.[65]
<<<<<<<< Острая дискуссия велась вокруг факта передачи Крыма в 1954 г. из состава РСФСР в
состав УССР. Ее участники с российской стороны сосредоточили свое внимание на
доказательстве правовой несостоятельности решений высших органов государственной власти
СССР и РСФСР по изменению статуса Крыма даже с точки зрения Конституции СССР. С их точки
зрения юридически значимых документов, подтверждающих включение Крыма в состав
государственной территории Украины, не существует. В том, что касается города Севастополя,
как города республиканского подчинения, отделённого от Крымской области, то о его передаче
Украине, как утверждается, вообще нет никаких документов.
<<<<<<<< Украинская сторона, оспаривая эти утверждения и отстаивая свои права на Крым и
Севастополь, делала упор на положениях договора между УССР и РСФСР от 19 ноября 1990 г. В
этом договоре, заключенном еще при существовании СССР, стороны признали и обязались
уважать территориальную целостность друг друга. Обращались украинские эксперты и
политики также к Беловежским соглашениям от 8 декабря 1991 г., где также шла речь о
взаимном признании территориальной целостности новых государств в существовавших
административных по существу границах внутри СССР.
<<<<<<<< Как видим, аргументация сторон строилась не несопоставимых основаниях, черпалась из
разных, порой очень противоречивых исторических и правовых обстоятельств. На наш взгляд,
такая дискуссия не могла привести к компромиссу. Более того, эта историко-правовая дуэль
лишь усиливала взрывоопасную напряжённость в российско-украинских отношениях. Причины