Лоуэнталь Дэвид. Прошлое

Подождите немного. Документ загружается.

(Frederic Harrison. Meaning of History. 1894. P. 134). См.: Butterfield. Whig Interpretation of History. P. 43—63. Культ

ис-

110

нал сила происхождения подобным образом привела Фрейда и других аналитиков к тому, чтобы

искать ключ к развитию человека в так называемых примитивных сценах и считать

первоначальный «архаический» опыт самым глубоким и подлинным.

Примитивность обещает нам невинность и чистоту, не испорченную позднейшими

усложнениями и подделками. Будучи убеждены, что современные технические методы несут с

собой налет дешевизны и деградации, primitifs

второй половины XVIII в. отвергали любую архи-

тектуру после дорийского периода, любую литературу после Гомера, любую скульптуру после

Фидия как нечто манерное, фальшивое и недостойное внимания.

Легендарное происхождение

живописи — из контуров тени на стене уходящего любовника — отдавало историче-

токов до сих пор воодушевляет историков на поиск прототипов и предтеч (Foucault. Archaeology of knowledge. P.

142—144; см.: Фуко М. Археология знания. М, 1994), а у кураторов исторических достопримечательностей

стремятся поддерживать все так, как «это все здесь начиналось» (Ноте. Great Museum. P. 113).

Starobinski. The inside and the outside. P. 142—144.

Сторонники примитивизма. — Примеч. пер.

Gombrich. Dread of corruption. P. 242.

Ill

ский приоритет чистым неоклассическим чертам; линейная простота живописи на греческих

вазах вдохновила гравюры и скульптуру Флакс-мен (Flaxman);

прерафаэлиты отвергали

позднейшие изобретения, обращаясь к «примитиву» и «естественной честности»

кватроченто.

Неоромантики первой половины XX в. объявили о своем родстве с архаичным

искусством, чей природный стихийный, бессознательный характер стал для модернистов

пробным камнем.

И вновь в авангарде 1970-х гг. доминировал археологический импульс:

многих художников, неудовлетворенных формализмом 60-х гг. и высокими технологиями,

вдохновляли архаическая природа и человеческая предыстория. Близость древних артефактов

к современному искусству служила удостоверением их связи с изначальными архетипами.

Флаксмен Джон (1755—1826), английский скульптор, иллюстратор и дизайнер, один из ведущих

представителей неоклассичсекого стиля в Англии. В юности Флаксмен работал в студии своего отца, занимаясь

изготовлением гипсовых слепков, одновременно изучал в Лондоне классическую литературу, что на всю жизнь

осталось для него постоянным источником вдохновения. С 1775 г. он работал в фарфоровой мастерской Джосайи

Веджвуда, где готовил по античным моделям контурные рисунки для керамики, что еще более укрепило у него

чувство линии. Во время учебы в художественной академии свел дружбу с Уильямом Блейком, что

стимулировало его интерес к готическому искусству. — Примеч. пер.

Rosenblum. Origin of painting. P. 283—285; Greenhalgh. Classical Tradition in Art. P. 214; Starobinski. Emblems of

reason. 1789. P. 142—144.

Howard. Definitions and values of archaism and the archaic style; Rosenblum. Transformations in Late Eighteenth

Century Art. P. 140—160; Rubin. Modernist primitivism.

Lippard. Overlay. P. 4—8; Hidden Order of Art. P. 77; Varnedoe. Contemporary explorations.

112

Эстетическая приверженность к доисторическим реликвиям включает в себя несколько

аспектов антикварианизма. Выставление различных древних реликвий в качестве

художественных работ подразумевает, что они прекрасны, потому что примитивны.

Восхищение древностью простирается далеко за пределы музеев и ювелирной мастерской:

наконечники стрел, лезвия, шила и микролиты из Сахары, «реликты самого отдаленного

прошлого человека», оправленные в золото алмазные броши и запонки рекламируются в

брошюре Гаррарда 1973 г. как «немое свидетельство того, как еще на заре своей истории

человек стремился получить эстетическое удовольствие от своих поделок... каждая из

которых была тщательнейшим образом создана при помощи утраченных ныне навыков. Здесь

сходятся вместе все достоинства древности: древний возраст, неповторимость, редкость,

старинные навыки, невосстановимые технологии и убеждение в том, что первобытный

человек жил в гармонии с природой, технология и искусство были для него единым целым, и

он делал все и для пользы, и для красоты. Напротив, нынешние, в целом уродливые

утилитарные объекты выглядят совершенно иначе, чем то, что создается исключительно для

украшения или показа.

Преемственность

Один техасский исторический бюллетень носит название The Endless Chain, «Бесконечная

цепь». Это выражение означает преемственность. Значение устойчивой последовательности

часто встречается в исторических анналах и почитаемых местных достопримечательностях.

Глядя с пограничного саксонского берега У. Дж. Хоскинс (W. G. Hoskins) счел чрезвычайно

полезным

знать, какие из этих ферм зафиксированы в Книге Судного Дня

и какие появились позднее, одновременно с

великим колонизационным движением XIII века, чтобы увидеть на противоположных склонах сверкающей в

полуденном солнце георгианской отделкой дом обедневшего сквайра, предки которого обосновались на склоне

этого холма во времена короля Джона и получили от него свое имя; знать, что за ним находится древнее имение

давно исчезнувшего аббатства, где св. Бонифаций провел первые годы ученичества и что впереди простирается

ферма англосаксонских и норманнских королей, осознать,... что это часть огромного непрерывающегося потока,

который тек через эти места более чем тысячу лет.

Непрерывающийся поток — вот характерная английская добродетель. Сообщество потомков

включает в себя самые ранние и позднейшие поколения, первые артефакты наряду с

поздними, и с сохранивши-

Wollheim. Preface to Stokws. Invitation in Art. P. XXVIII.

Книга с данными первой государственной всеанглийской переписи населения, проведенной в 1086 г. по

повелению Вильгельма Завоевателя, название народное по ассоциации с книгой, по которой на Страшном Суде

Господь будет судить всех людей. — Примеч. пер.

Hoskins. Provincial England. P. 228.

11З

мися следами промежуточных эпох. Тевтонские поселения в Британии «оживают для того, кто

открывает», как это сделал Е. А. Фридман, «что граница земли, которые Кивлин (Ceawlin)

отвоевал у бриттов,

1300 лет спустя оказывается границей его собственного прихода и его

собственных полей».

Едва ли какая другая страна, объявившая себя в 1937 г. носителем

британской королевской традиции, «преуспела в столь длительной адаптации средневековых

институтов, избежав при этом полного их отвержения и полной реконструкции».

Английских путешественников восхищают палимпсесты и в других странах. На Крите Роза

Маколей видела, как «ахейская культура, накладывается на позднеминойской культуру,

дорийская — на ахейскую, римская — на эллинистическую, византийская — на римскую, а

затем друг на друга накладываются культуры сарацинов, венецианцев, тур-ков и современных

критян». А в Морее, Аркадии и Мессинии «средневековая культура накладывается на

античную, современность на средневековье,... великие франкские замки вздымаются на

отвесных скалах на византийских или античных основаниях, создавая впечатляющую мозаику

«призраков мертвых веков, почивших вместе».

Преемственность наиболее действенна там, где последующие артефакты отражают

сохранившиеся реликты. Шесть веков адаптации и возрождения классики и готики,

сознательно использовавшие формы и мотивы древности, придают европейским пейзажам

темпоральную плотность, несравнимую ни с какими другими культурами, где прошлое

вполне комфортно перемежается с нынешним настоящим. Так, «в Египте стоят храмы

фараонов и бетонные квартирные дома, и ничто не связывает их вместе, — отмечает Робин

Федден. — То, что утрачено и продолжает утрачиваться — это средняя перспектива...

Саладин стоит напротив кинотеатров, а лишенный предков сегдняшний день, не уверен в

самом себе».

Следы кумулятивного созидания также порождают чувство наслоения, где каждый год каждое

поколение что-то добавляет от себя. Приращения (аккреции) связаны с темпоральной

асимметрией: кумулятив-

Кивлин (ум. 593), король западных саксов, или Уэссекса 560—592 гг., отвоевавший у бриттов большую часть

южной Англии и создавший в результате упорных усилий королевство в южном Мидлэнде. Кивлин продолжил

дело своего отца, короля Кин-рика (Кюнрика) (Cynric), разбившего бриттов под Беранбиргом (Барбери) в 556 г.

Кивлин и его брат Кута (Cutha) нанесли сокрушительное поражение королю Этельберту I, Кентскому, а в битве

при Деорхэме (Дираме) в 577 г. разбили бриттов, в результате чего к ним отошли Глостер, Киренчестер и Бат

(Cirencester, Bath), что открыло нижнее течение реки Северн для колонизации западными саксами, а бритты

Уэльса оказались отрезанными от своих соотечественников на юго-западе Англии. — Примеч. пер.

Freeman. History of the Norman Conquest of England. 5:IX-X.

Schramm. History of the English Coronation. P. 105. См.: Cannadine. Context, performance and meaning of ritual: the

British monarchy and the invention of tradition. 1820— 1977. P. 146.

Rose Macaulay. Pleasure of Ruins. P. 113—127.

Fedden. Introduction: an atomy of exile. P. 9—10. См.: Тиап. Significance of the artifact. P. 470.

114

ность времени обычно превосходит его растворяющую силу, и в итоге сумма оказывается

больше, чем части. Ни один член из «неприметных поколений моей неприметной семьи... не

оставил после себя ни одного символа, — размышляет Орландо в доме своих предков, — и

все же, работая все вместе со своими лопатами и иглами, занимаясь любовью и воспитывая

детей, они оставили... огромное, упорядоченное здание».

Следы деятельности сменяющих

друг друга поколений в древних городах символизируют партнерство, гармонию и порядок.

Такие приращения, в частности, и есть то, что обогащает прошлое.

Длительно накапливавшиеся слои аккреции пленяют выходцев из тех земель, где ощущается

недостаток такого рода. Американский посетитель у Готорна восхищался английским

поместьем потому, что «жизнь каждого последующего обитателя пополняла жизни всех, кто

жил здесь прежде», прошлое придавало жизни «силу, полноту, телесность, основательность».

Американец из книги Генри Джеймса любуется «предметами, говорящими о долговечности,

отполированными от

Wool/. Orlando. P. 69.

Hawthorne. Doctor Grimshawe's Secret. P. 229.

115

длительного употребления и насыщенными свидетельствами накопленных посланий» в его

родовом лондонском доме; сам воздух замечательным образом пронизан древностью, «и

казалось, где бы это ни находилось, оно проходит через ложе истории».

Некоторые выгоды кумуляции не требуют глубокой древности, может быть достаточно и

длительности одной человеческой жизни. Вернувшись в свой родной город, Сантмайер

обнаружил, что тот стал

неизмеримо богаче, чем тогда, когда я был ребенком. Это сделали прошедшие годы: ... город стал богаче на жизнь

еще одного поколения. С тех пор как я последний раз стоял здесь с зажатой в руке бечевкой санок добавились

такие детали: крыши города укрыли собой еще полвека... Скучная повседневная жизнь человеческих поколений...

придает среде вес и плотность.

И действительно, простая близость двух различных эпох может сопровождаться

дополнительными приобретениями, например средневековый десятинный амбар в Эйвбери,

стоящий напротив доисторического каменного круга; жилище XVII в., встроенное в западный

фасад средневекового аббатства на могиле Берн Сент-Эдмундз.

Выставку Тревелианы в

Уоллингтоне хвалят за то, что она добавляет «новую отдельную главу XIX в. к дому с

интерьером XVIII в.».

Римские и средневековые стены во многих английских городах

примыкают к террасам XX в., соединяя остатки прошлого друг с другом и с настоящим; пре-

емственность становится диахронической.

Непрерывность выражает связь целого или частей прошлого, диахрония присутствия

прошлого в настоящем обогащает обоих: «жизнь мимолетного момента в древней оболочке

минувшей эпохи», как это почувствовал Готорн в Риме, «имеет очарование, которого мы не

найдем ни в прошлом, ни в настоящем, взятых по отдельности».

Если мы в состоянии

«соединить... наше прошлое и настоящее Я со всеми их объектами, — писал Адриан Стоук, —

мы постоянно будем чувствовать себя как дома».

Близость прошлого и настоящего пронизывали детский дом Уильяма Максвелла:

Когда вы входили внутрь с улицы, повсюду были видны следы человеческой деятельности: остатки чаепития на

плетеном сервировочном столике в жилой комнате, выдержанной в белом и болотном цветах, строительные

кубики и оловянные солдатики посредине пола в библиотеке, лежащая текстом вниз книга на подоконнике или

незаконченный пасьянс, вязание с воткнутыми в него спицами, пенал с красками и рядом с ним

James. Sense of the Past. P. 64—65.

Santmyer. Ohio Town. P. 309.

Fedden. Problems of conversation. P. 377 (Avebury), and John Harvey. Conservation of Buildings. P. 193. (Bury),

выражают противоположные взгляды на правомерность подобных вторжений.

John Cornforth. Some problems of decoration and display // National Trust Newsletter. N4. Feb. 1969,6.

Marble Faun. P. 229.

Invitation in Art. P. 61.

116

стакан с мутной водой, цветы в вазах из граненого стекла, в зимнее время — огонь в обоих каминах, оставленный

в пустых комнатах свет, потому что кто-то еще собирался вернуться обратно. Следы чего-то теплого,

комфортного, уютного. Наши следы.

Жилая комната в Мандерли также свидетельствовала «о нашем присутствии. Небольшая

стопка библиотечных книг, приготовленных к возврату и ненужный экземпляр «Тайме»;

пепельницы с окурками сигарет; уютно расположенные в креслах диванные подушки с

отпечатком головы, угли, все еще тлеющие поутру». Все мы нуждаемся в такой живой

истории, а не в «изолированной скорлупе,... где нет дуновения прошлого в ее пустующих

стенах».

Привязанность, которую люди испытывают к унаследованным реликвиям, говорит

об их потребности в живом прошлом. Благодаря тому, что она ежедневно ухаживала за

бритвенным прибором ее давно умершего мужа и поливала висящие на стене растения давно

покинувшей дом дочери, пожилая вдова смогла воссоздать прошлые отношения в настоящем.

Даже те общества, которые отрицают отличие сегодняшнего дня от вчерашнего или считают

время ничем иным, как беспрерывным повторением, соединяют прошлое с настоящим в

поминальных ритуалах. Щит-талисман передает символическое бессмертие члена племени в

Новой Гвинеи: «Принимая смерть и, тем не менее, отрицая ее, он не расстается со своим

дедом или прадедом. Они продолжают жить, ограждая его и оказывая влияние, в виде

предметов».

Каждый камень или деревянная чуринга (churinga), изготовленные племенем

аранда в Центральной Австралии, «представляет собой физическое тело определенного

предка, и из поколения в поколение оно официально передается тому человеку, который

считается воплощением этого предка». Ле-ви-Строс комментирует это так: «Чуринга дает

вещественное доказательство, что предок и его живущий потомок — одной крови». Он упо-

добляет чуринги архивным бумагам, чья утрата была бы «непоправимым ударом,

направленным в самую сердцевину нашего бытия», и сравнивает сопровождаемых сказаниями

инициационные паломничества австралийских аборигенов с нашими поездками к домам

знаменитых людей.

Диахроническая преемственность также обогащает людей. Мы видим их не только такими,

какие они есть, но и такими, какими они были, слой за слоем, в предыдущей жизни. «Мы —

это не один из нас, „молодых", или нас, „людей среднего возраста", или „пожилых", —

комментирует автор. — Мы — это все они вместе».

Взросление, воз-

Maxwell. Anceestors. P. 191.

Du Maurier. Rebecca. P. 7.

Csikszentnihalyi and Rochberg-Halton. Meaning of Things. P. 103—104.

Lively. House in Norham Gardens. P. 51.

Levy-Strauss. Savage Mind. P. 238—244. См.: Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1999. См.: Strehlow.

Aranda Traditions. P. 16—18, 55—56, 84—86, 132—137, 172.

Lively. Children and memory. P. 404.

118

мужание и старение направляется осознанием того, что настоящее развивается из прошлого,

которое по-прежнему присутствует в нем. «Помимо обладания прошлым, возмужание

означает культивирование этого прошлого, интегрирование прошлого опыта —

предшествующих путей существования — в продолжающийся процесс психической дея-

тельности». Домашняя утварь и памятные вещицы (memento) помогают поддерживать это

темпоральное сознание в нашей жизни. «У нас есть кровать моих прародителей, на ней спит

моя дочь, — вспоминает одна старая женщина. — Она слишком мала для двоих и меня

поражает, как три поколения родителей спали на ней и зачинали там же детей!»

Связь с

предками и потомками сообщает преемственности интимное чувство бессмертия, точно так

же, как некогда предлагали вит-рификацию покойных в виде памятных медальонов для того,

чтобы извлечь вечность из их бренной жизни и вселить добродетели предков в их потомков.

В качестве Ne plus ultra в диахронии можно привести облаченное в костюм тело Иеремии

Бентама на экспозиции в колледже Лондонского университета и его предложения по

включению мертвецов в ландшафт: «Если у деревенского джентльмена есть ведущая к его

жилью аллея, он мог бы чередовать с деревьями авто-идолов (Auto-Icons) [забальзами-

рованные тела] членов своей семьи».

Бенефактор, еще живущий в данное время, может

оговорить более скромные условия, например собрать его кремированный пепел в часы для

варки яиц с тем, чтобы «его когда-нибудь могли использовать».

Прославление преемственности, в отличие от древности, имеет ярко выраженный

антиэскапистский характер. Наслаивающееся прошлое в меньшей степени ценится ради себя

самого, но поскольку оно ведет к настоящему. Наполеон и Луи Филипп оба подчеркивали

преемственность своей национальной родословной, чтобы показать, что именно в них

французская история достигает своей кульминации.

Преемственность подразумевает, что

живое прошлое связано с настоящим и не является совершенно отличным от него или

устаревшим.

Присущие преемственности достоинства часто вступают в противоречие с тем, что мы ценим

в древности. Сходная оппозиция часто возникает между принципами сохранения и

реставрации: те, кто считает древность главенствующей, стремятся исключить последующие

дополнения и изменения для того, чтобы восстановить здания в их «изначальном» виде; те же,

кто ориентируется на преемственность, сохраняют все аккреции времени, свидетельствующие

о целостности истории.

Csikszentnihalyi and Rochberg-Halton. Meaning of Things. P. 100, 215—216.

Pierre Giraud. Les Tombeaux, ou essai sur les sepultures (1801). Цит. по: Aries. Hour of Our Death. P. 513—516.

Bentham. Auto-Icon. P. 3. См.: Marmoy. «Auto-Icon» of Jeremy Bentham.

Tom Gribble. Цит. по: Old timer // The Times, 3 June 1983. P. 3.

Haskell. Manufacture of the past in nineteenth-century painting. P. 112, 118. « См.: Гл. 6, с. 426-^30 и гл. 7, с. 612.

119

Завершенность

Прошлое ценят потому, что оно завершено; то, что в нем происходило, уже закончилось.

Окончание придает ему дух завершенности, стабильности и постоянства, отсутствующие в

текучем настоящем. С прошлым не может произойти более ничего; оно защищено от всего

неожиданного и неблагоприятного, от случая или предательства. Поскольку оно завершено,

прошлое можно упорядочить и приручить за счет придания ему согласованности,

противостоящей хаотичности и переменчивости настоящего. Теперь в прошлом ничто не

может пойти не так, как выразился один из персонажей Генри Джеймса, «прошлое — это то,

что стоит вне всякой порчи».

Некоторым оно представляется свободным от зла и опасностей,

поскольку лишено действия. Так, Карлейль считал всех мертвых праведниками, даже тех, кто

был «низок и зол при жизни». А коммунистические государства, где религиозное поклонение

не поощряется, все же гордятся своими древними церквами: прошлому прощаются грехи

настоящего.

Завершенность также делает прошлое понятным; мы видим вещи более отчетливо, когда их

последствия уже проявили себя. Конечно, прошлое по-новому отзывается для каждого

последующего поколения; мы всегда истолковываем его заново. Но все эти интерпретации

получают преимущество от отрицания ретроспективной точки зрения в пользу перспективы

настоящего.

Относительная простота минувших явлений и процессов также создает видимость, что

прошлое более просто для понимания. Вчерашние формы и функции были неотъемлемой

частью жизни тогда, когда мы только познавали мир; в то время как те же формы и функции

сегодня сбивают с толку и ставят в тупик, потому что исходят из позднейших, незнакомых

инноваций. Отсюда привлекательность старых инструментов и машин. Паровой двигатель

кажется более понятным, чем компьютерный чип, не только потому, что его рабочие части

хорошо видны, но и потому что он соответствует порядку вещей, знакомому нам с детства.

Однако слишком хорошо упорядоченное или понятое прошлое теряет часть своей

привлекательности. Мы предпочитаем, чтобы его следы были бессистемными и органичными,

подобно беспорядочным блужданиям Блюндена Шадболта, шатким жилищам нео-тюдорского

стиля.

Чтобы чувствовать себя защищенным от контроля или вмешательства настоящего,

прошлое должно выглядеть одновременно и завершенным, и безыскусным.

James. Awkward Age. P. 150.

Carlyle. Biography (1832), 2:256; Marvine Howe. Letter from Sofia: preserving the past // IHT. 26 Apr. 1982. P. 14;

Binyon. Life in Russia. P. 228—229; Shipler. Russia. P. 334—335.

Все возрастающая таинственность технологии также разжигает страсть к старинным автомобилям, паровым

локомотивам и старым граммофонам (Misha Black. The aesthetics of engineering. Presidential address. Section G.

British Association for the Advancement of Science. Stirling, 1974).

Campbell. Blunden Shadbolt; Clive Aslet. Let's stop mocking the neo-Tudor. The Times. 11 June 1983. P. 8.

120

Последовательность

Настоящее — это неделимое мгновение, какую бы длительность мы ему ни приписывали;

прошлое — это отрезок времени. Отрезок позволяет нам задавать порядок и делить прошлое

на фрагменты, и тем самым объяснять его. Время является линейным и направленным. Исто-

рии всех вещей начинаются в прошлом и продолжаются в неизменной последовательности до

тех пор, пока те не прекращают свое существование или пока о них помнят.

Последовательный порядок придает всему тому, что прошло, темпоральное место, сообщает

прошлому форму и включает наши собственные жизни в исторический контекст.

Как обычно бывает, последовательный порядок включает в себя два различных свойства: одно

из них принадлежит естественному ходу времени, другое формируется культурной средой.

Первое из них заключается в том, что события просто предшествуют друг другу или следуют

одно за другим; прошлое оказывается множеством таких событий, каждое из которых

происходило раньше, чем одни, и позднее, чем другие. Эта связь потенциальных причины и

следствия: то, что происходит раньше, может повлиять на то, что произойдет позднее, но

никогда не наоборот. Последовательность сама по себе имеет огромную значимость:

осознание того факта, что некоторые вещи произошли раньше, чем другие, позволяет нам

упорядочивать память, подкрепляет идентичность и порождает традицию. Второе свойство

заключается в том, что сегментация времени на отрезки обозримой длины позволяет нам

делить прошлое в соответствии с общепринятой периодизацией. Оба свойства также

применимы и к будущему, но непредсказуемость будущего значительно ограничивает их

использование. Хронология годится главным образом для прошлого. Мы исследуем связи

между хронологией, историей и нарративом в главе 5.

Упорядоченная хронология дает большие преимущества. Мы отмечаем годовщины, считаем

дни, оставшиеся до важных событий, и основываем ожидания на календарных

закономерностях. Мы подразделяем прошлое на равные и неравные интервалы, отмечая

периоды в нашей собственной жизни наряду с теми, которые существуют в истории других

народов. Последовательность проясняет, располагает события в контексте, подчеркивает

уникальность прошлых событий и включает их в очертания истинного ландшафта. Но все это

остается ландшафтом, который мы можем теперь наблюдать только извне, ландшафтом,

вставленным в неизменную определенную темпоральную сетку.

Значимые черты, о которых я говорил в отношении прошлого, редко выявляют сознательно.

То, что привлекает людей в нем, возникает из потребностей и желаний, которые редко

подвергается анализу. Тем не менее, каждый из этих атрибутов — древность,

преемственность, завершенность и последовательность — имеет основание в действительном

опыте. Вместе они придают прошлому черты, которые определяют как его неоценимые

выгоды, так и неизбежные недостатки. К рассмотрению последних мы теперь и обратимся.

121

Опасности и пороки

Всякое прошлое достойно того, чтобы быть осужденным.

Фридрих Ницше. О пользе и вреде истории'

Прошлое не только помогает и просвещает, оно также угрожает нам и принижает нас.

Большинство его преимуществ включают в себя недостатки, большинство из его посулов таят

в себе риск. В данном разделе мы рассмотрим пороки, которые приписывают прошлому, и то

бремя, которое оно несет с собой, а также обсудим возможность от них избавиться или их

нейтрализовать.

По традиции, прошлого боятся в такой же степени, в какой и почитают. Большинство из

обращавшихся к нему учений носили угрожающий и роковой характер, в них доминировали

зловещие или трагические фигуры. Еще в XIX в. история виделась в основном как повторяю-

щаяся чреда преступлений и бедствий, как это звучит в устах умирающего Парацельса у

Браунинга:

Не вижу в прошлом никакой я пользы: но лишь Упадок, слезы и уродство,

Свидетельство бесчестья, о котором лучше позабыть, Угрюмая страница в нашем жизнеописании, Какую лучше было

бы стереть.

В отличие от Карлейля, многие чувствуют, что порочное прошлое продолжает угрожать

настоящему, его влияние пагубно, а реликты несут в себе опасность и разложение. «Там, где

люди жили долгое время, — по выражению Дж. Б. Пристли, — даже сами камни пропитаны

злыми воспоминаниями».

Прошлое, как заразная болезнь, — вот постоянно повторяющаяся

метафора, как это видно на примере обращения к ностальгии. Уолт Уитмен предостерегал

отправляющихся в Старый Свет американцев, что «там обитают микробы, витающие вокруг

этого трупа. Наклонись, вдохни их и ты подхватишь болезнь, которая называется

исторической ностальгией по Европе».

Антикварная вещица в рассказе Чивера тянет ее

убогого наследника в жалкий

Ницше Ф. О пользе и вреде истории, с. 178.

I saw no use in the past: only a scene Of degradation, ugliness and tears The record of disgraces best

forgotten A sullen page in human chronicles Fit to erase.

Paracelsus (1835). Pt 5, lines 814—16. 1: 261:2. История для Комте де Порталиса не являлась «исключительно

повторением преступлений, но и полезной картиной, беды которой следовали за ними» (Lovejoy. Herder and the

Enlightenment philosophy of history. P. 180). См.: Plumb. Death of the Past. P. 17, 21.

I Have Been Here Before. Act 2. P. 41.

Перифразы в книге Spender. Love-Hate Relations. P. XI.

122

вчерашний день, как в болото; размышляя над постыдными несчастиями предыдущих

обладателей этого туалетного столика, он «отдался ужасам прошлого» и «его затянуло назад к

его несчастному детству».

В романе «Палач» Джеймса Фенимора Купера описываются

ужасные последствия наследия, от которого невозможно отказаться: наследственная

должность палача в одном из швейцарских кантонов, первоначально считавшаяся

привилегией, становится для его современных потомков непереносимым пятном позора. Они

не могут ни унаследовать ее, ни передать кому-то другому, избежав при этом позора.

Для того, чтобы оказывать губительное воздействие на настоящее, прошлому вовсе не

обязательно быть порочным или несчастным. Примером подобного бремени «великого и

всеподавляющего римского прошлого,... являющегося одновременно и проклятием, и

благословением», которое, как считает Франк Арнау (F. Arnau), «никто не в силах сбросить с

себя», является стремление Алкео Доссены фабриковать анахронистические шедевры.

Уже

сама по себе стойкость прозаичного прошлого способна принизить настоящее. Это заставляет

Гримшоу из книги Готорна печально «размышлять о том, как поколения сменяют друг друга»

в древней английской деревушке, и «ложатся посреди праха своих отцов, затем тотчас

поднимаются вновь, продолжая тот же бессмысленный круг, а в действительности передавать-

то и нечего... Казалось, что даже и одно их поколение недостойно существовать».

История

представляется Тесс из книги Харди попирающей саму себя из-за своей повторяемости:

«Обнаружив в какой-нибудь старой книге историю человека, в точности похожего на меня, и

понимая, что буду лишь играть ее роль», Тесс утрачивает индивидуальность и волю.

Опасность часто заключается в нашей склонности преувеличивать важность и достоинства

прошлого в сравнении его с настоящим. Американский национальный трест (American

National Trust) пропагандирует сохранение исторических памятников под лозунгом: «Теперь

не строят так, как строили прежде. И никогда больше не будут строить», что предлагает

характерное для современной архитектуры чувство неполноценности. Лица, выгравированные

на плитах средневекового монастыря, выглядят более серьезными, спокойными и умудренны-

ми, нежели лица современных людей. Все это заставляет Спендера предположить, что люди

прошлого были «более значительными при жизни».

Cheever. Lowboy. P. 401—411.

James Fenimor Cooper. The Headsman. 1833. 2:50. CM:. Henderson. Versions of the Past. P. 66—67.

Three Thousand Years of Deception. P. 222.

Doctor Grimshawe's Secret. P. 220.

Hardy. Tess of the d'Urbervilles. P. 182. См.: Gordon. Origins, history, and reconstituti-on of family: Tess' journey. P.

374.

Spender. Love-Hate Relations. P. 191.

123

Если прошлое излишне почитают или приближают к себе, это ставит под удар настоящее,

точно так же, как невротическая привязанность к ребячливости мешает зрелому участию в

настоящем. Многие пожилые люди настолько поглощены доставшимися по наследству ре-

ликвиями и памятными вещами, что это мешает их участию в текущей жизни. Аналогично

этому избыточное внимание к памяти блокирует опыт настоящего. «Если прошлое настолько

поглощает наше внимание, то настоящее может начать нас избегать, — замечает Диккенс. —

Прошлое нужно оставить в покое, чтобы живущие могли наслаждаться жизнью в полной

мере».

По словам Маркса, «традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над

умами живых».

Почти также поклонение прошлому обычно рассматривают как нечто такое,

что препятствует переменам, что останавливает прогресс, заглушает оптимизм, душит

творчество. «Ваш злейший враг, —- писал Павезе (Pave-se), — ваша вера... в счастливое

доисторическое время, [и] в то, что все самое важное уже было сказано первыми

мыслителями».

Классическим изречением остается заповедь Ницше: чрезмерное внимание к прошлому

превращает человека в «наслаждающегося и бродячего зрителя», его творческие инстинкты

Лоуэнталь Дэвид. Прошлое - чужая страна

Подождите немного. Документ загружается.