Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

их доходов и легитимности. То же самое могло случиться при внезапном запрещении торговли

рабами или при изменении мирового спроса на товары, от которых зависели доходы и мощь

сателлита.

В британских колониях, над которыми Юнион Джек все-таки реял, практически единственным

принципом, неизменным во все времена во всех ситуациях, была верность короне. Монархия и

империя были очень важны друг для друга. В каком-то смысле по мере того как падали другие

подпорки, важность монархии для имперского единства становилась в двадцатом веке все больше.

Это помогает понять, почему относительно тривиальный вопрос о матримониальных проблемах

Эдуарда VIII

получил в 1936 году такую важность. Во время растущей международной опасности

британская безопасность становилась критически зависимой от добровольной поддержки, кото-

рую в военное время могли обеспечить доминионы. Следовательно, любое ослабление престижа

монархии или ее влияния на колониальную лояльность было опасным. Сейчас кажется

поразительным, до какой степени монархия и монархическая лояльность владели умами

заокеанских подданных. Генерал-губернатор лорд Нордкот" в 1904 году высказывал свое мнение

Эдуард VH1 (1894-1972) - король Великобритании, старший сын короля Георга V и королевы Марии. Наследовал трон 20

января 1936 после смерти отца, но 11 декабря 1936 года после конституционного кризиса, вызванного отказом парламента дать

разрешение на его брак с разведенной американкой из Балтимора Уоллис Симпсон, отрекся от престола. В 1940-1945 годах

Эдуард был губернатором Багамских островов. Очевидно, имеется в виду Генри Стаффорд, лорд Норткот - губернатор Бомбея

в 1900 году и генерал-губернатор Австралии в 1904-1908 годах.

168

Часть вторая. Империи

по поводу двусмысленного отношения австралийцев к Британской империи, но также упоминал

об их экстраординарной привязанности к монарху, которого никто из них никогда в глаза не видел

[2]. Индийские солдаты, иногда безразличные и даже недоброжелательные по отношению к своим

офицерам, казалось, испытывали неподдельную преданность монарху и проявляли огромный

энтузиазм, когда дело доходило до его непосредственного обращения к ним или вручения наград

[3].

Как в 1600, так и в 1939 году монархия была источником легитимности и средоточием лояльности

на всей территории доминионов короны. Однако к 1939 году власть, которой фактически обладал

монарх как индивидуум, уменьшилась в огромной степени. Утверждать в семнадцатом веке, что

Ирландия подчиняется королю, а не английскому парламенту, значило подчеркивать важное

различие. Король лично назначал ирландского л орд а-протектора и надзирал за его

деятельностью, он издавал хартии (и мог отзывать их обратно) для торговых и плантаторских

компаний, которые расширяли английскую империю как в Азии, так и в обеих Америках. По мере

того как в восемнадцатом веке парламент набирал силу, ирландские и американские требования о

подчинении королю, а не законодательному учреждению, все более становились анахронизмом,

хотя порой являлись удобным тактическим приемом. Но только в 1840-х годах британская

политическая практика и конституционная теория отразили тот принципиальный факт, что

министры короля, другими словами исполнительная власть, должны быть подотчетны избранной

законодательной власти. Монарх больше не назначал своих министров лично и перестал играть

.мстительную рель в политике. Быстрый закат королевского влияния в результате

административных реформ начала девятнадцатого века вместе с расширением электората после

Акта 1832 года

и ростом политических партий сильно урезали монарху пространство для

маневра. В дальнейшем

"' Реформа 1832 года была первой реформой избирательного права в Англии. Она положила начало переходу от средневекового

избирательного принципа равного представительства от корпоративных единиц к новому демократическому принципу

представительства от количества населения.

169

Британская империя

правительства и их политика определялись общими выборами и партийной принадлежностью, а

монарх был оттеснен на периферию политики. Это изменение было критично не только для

Британии, но и для империи в целом, открывая путь как парламентской демократии, так и

переходу власти от Лондона к самоуправляющимся колониям. Как только принцип ответст-

венности министров перед парламентом был принят в самой Британии, для британских министров

стало гораздо проще допустить, что в белых колониях должны править законно избранные

правительства, а не представитель монарха, то есть губернатор. Принятие этого принципа было

важным шагом в быстром развитии колониального самоуправления в середине девятнадцатого

века [4]. Первыми, кто двинулся в этом направлении, были провинции британской Северной

Америки, в некоторых из них в 1830-х годах уже наблюдались серьезные конфликты между

губернаторами и выборными ассамблеями.

Разнообразные причины

для создания империи

РАЗЛИЧНЫЕ ТЕРРИТОРИИ БРИТАНСКОЙ ИМПЕРИИ были приобретены и ценились по

разным причинам. Одни из них были вполне традиционными, а другие - не имевшими аналогов в

современных европейских империях. Во многих традиционных империях господствовала

разновидность военной аристократии, которая захватывала земли соседей и налагала дань на

обрабатывавших эти земли крестьян. Иногда, как это было в феодальной Европе, аристократия

сама жила в сельской местности и напрямую эксплуатировала крестьянство. В других империях

монарх облагал данью население и распределял барыши между своими придворными и военными.

Ирландия дает наглядный пример первого типа власти в Британской империи, хотя колонисты

двадцатого века в Кении управляли похожими методами. Англо-нормандские аристократы

прибыли в двенадцатом веке в Ирландию, чтобы захватить и эксплуатировать земли и население -

как их предки поступили в самой Англии веком раньше. В шестнадцатом и семнадцатом веках

захват земель был произведен

170

Часть вторая. Империи

повторно, причем носил гораздо более систематический и разорительный для ирландцев характер.

К началу восемнадцатого века представители старого католического высшего класса -(и гэльская,

и англо-нормандская аристократия) - владели только пятью процентами земли. Существовали

специальные законы, которые в уголовном порядке гарантировали невозможность возвращения к

старому порядку. Почти полная монополизация земли и власти в руках новой беспринципной

протестантской аристократии должна рассматриваться в контексте религиозных конфликтов,

которые в шестнадцатом и семнадцатом веках опустошали Европу. Похожая судьба была у

Богемии, где триумф Габсбургов и католичества привел к вытеснению большей части старой

аристократии и ее замене новым правящим классом совершенно иного этнического проис-

хождения, который был в основном католическим и обычно пришлым. Однако в Богемии, как

почти повсеместно в Европе, монарх-победитель добился успеха в деле религиозного еди-

номыслия не только в среде аристократии, но и среди всего населения. Ирландия в этом смысле

была исключением, поскольку сочетала преимущественно протестантскую аристократию с

крестьянством, подавляющее большинство которого оставались католиками [5]. В то же самое

время во многих регионах, особенно в Ольстере, происходила иммиграция протестантских

фермеров в масштабах, достаточных для того, чтобы вызвать ярость и негодование их

католических соседей при потере земли предков [6]. Эти факторы обусловили крайнюю

уязвимость британского правления в Ирландии в девятнадцатом веке. Национальное и

одновременно социально-экономическое угнетение давали прекрасную почву для возмущения,

что предоставляло возможность националистически настроенным интеллектуалам легко

заручиться массовой поддержкой своего дела. К концу девятнадцатого века британцы пытались

разрушить эту связь путем выкупа земель у протестантских землевладельцев и поиска временного

соглашения с богатейшими слоями католического крестьянства. Но к тому времени национализм

во многом благодаря земельному вопросу уже успел глубоко пустить корни.

Британское завоевание Индии до значительной степени было азиатской вариацией на

традиционную тему территориального захвата, осуществляемого алчной военной элитой. Хотя

171

Британская империя

Ост-Индская компания

начиналась как коммерческое предприятие, к концу восемнадцатого века

она превратилась в отдельное государство в Бенгалии, причем такое государство, методы и

приоритеты которого были приспособлены к индийским традициям. Индия восемнадцатого века

не знала права абсолютной собственности в европейском смысле. Великий Могол жаловал своих

помощников не землей, а правом получать доходы с определенных территорий - часть доходов те

удерживали для себя, а остальное передавали императору. Пользуясь упадком империи, Ост-

Индская компания в 1765 году получила для себя такое право в отношении Бенгалии [7].

Должностные лица компании составили себе на этом деле громадные состояния, а Бенгалия,

богатейший регион субконтинента, стала геополитической базой для завоевания всей остальной

территории Индии. Большая армия компании, самая грозная армия в Азии того времени,

обеспечивала средства для территориальной экспансии, а ее офицеры числились среди основных

получателей прибыли. Территории были завоеваны прежде всего для того, чтобы обезопасить

получаемые с этих земель доходы, которые - в чисто индийском стиле - использовались на

содержание победоносной армии. Некоторые из руководителей этой экспансии, в особенности

лорд Уэллесли

, были выходцами из гэльского крыла британской военной аристократии. Им не

было нужды сильно перекраивать семейные

Британская Ост-Индская компания - акционерное общество, созданное 31 декабря 1600 годя указом Елизаветы I и получившее

обширные привилегии для торговых операций в Индии. Фактически королевский указ предоставил компании монополию на

торговлю в Индии. Коммерческая компания вскоре приобрела правительственные и военные функции, которые утратила

только в 1858 году. Уэллесли Артур-Коули (1769-1852), с 1814 года герцог Веллингтон -выдающийся английский полководец и

государственный деятель. В 1797-1805 годах в Ост-Индии отличился в войне с Типпо-Саибом. Успешно сражался против

наполеоновских маршалов, а по возвращении Наполеона с Эльбы командовал англо-голландской ганноверско-брауншвейгской

армией и вместе с Блюхером одержал при Ватерлоо решительную победу над Наполеоном. Впоследствии занимал многие

ответственные посты в совете министров Великобритании.

172

традиции, чтобы не упустить благоприятные возможности в имперской Индии.

Британия также подыскивала земли для завоевания и эксплуатации в обеих Америках.

Плантаторская экономика была учреждена в южных колониях североамериканского материка и в

Вест-Индии. В этой экономике доминировала землевладельческая элита, которая своим

политическим и культурным образцом считала английское землевладельческое дворянство.

Однако эти плантаторские колонии сильно отличались от традиционной схемы

аристократического империализма. С середины семнадцатого века рабочей силой на этих

плантациях были преимущественно африканцы. Между концом шестнадцатого и девятнадцатым

веком восемь миллионов негров [8] были насильно перевезены через океан в обе Америки. Хотя

основным потребителем живой силы были шахты и плантации управляемой португальцами

Бразилии, миллионы рабов все-таки попали и на плантации Вест-Индии, и в Северную Америку.

Эти плантации должны были снабжать Европу продуктами, прежде всего сахаром и табаком,

которыми Европа себя снабжать не могла. Производимые рабами товары и сама работорговля

представляли собой важнейший элемент трансатлантической коммерции в период между 1650 и

1800 годами [9]. Это были первые в истории примеры массового передвижения рабочей силы и

товаров через океан. Огромные богатства, которые Вест-Индия принесла британским

плантаторам, торговцам и морякам, сделали ее драгоценным камнем в короне Британской

империи восемнадцатого столетия. Другими словами, рабство сыграло важнейшую роль в

развитии как Британской империи, так s* г:ивременной интегрированной мировой экономики.

Рабам это обошлось очень дорого. Путешествие из Африки s Вест-Индию занимало в два раза

больше времени, чем в Бразилию, из-за господствующих в Атлантике ветров. Смертность на борту

была на 30-50 процентов выше, чем при плавании в Бразилию [10]. И все равно вест-индские

плантаторы утверждали, по крайней мере до 1760-х годов, что более выгодно было покупать

новых рабов в Африке, чем создавать условия для их воспроизводства.

Отдавая европейцам справедливость, хочется заметить, что не они первые начали работорговлю в

Африке. Она существовала там до прибытия европейцев и не могла бы быть расшире-

Часть вторая. Империи

173

Британская империя

на до нужных размеров без активного сотрудничества самих африканцев. Тем не менее при любом

сравнительном анализе империй, который претендует на расстановку плюсов и минусов, никак

нельзя оставить в стороне ту гигантскую роль, которую сыграло крайне жестокое рабство в

раннем европейском и британском империализме.

В контексте этой книги напрашивается очевидное сравнение между рабством Нового Света и

крепостным правом в России. Самое значительное отличие заключается в том, что ни один белый

британец не был рабом, в то время как большинство крепостных были великороссами. Черное

рабство было гораздо более суровой формой эксплуатации, чем русское крепостничество, которое

само по себе, возможно, было одной из самых деспотических и жестоких форм угнетения в Европе

восемнадцатого века. Немалая часть русского крестьянства (больше половины) к освободительной

реформе 1861 года не были крепостными, а относились к так называемым государственным

крестьянам, которые платили государству дань за владение своей землей. Многие крепосчные

также платили дань своему хозяину, работая за пределами его поместья в городе в качестве

рабочих и ремесленников. Больше остальных с черными рабами имели сходство крепостные,

которые были слугами в помещичьих хозяйствах, и прежде всего занятые на сель-

скохозяйственных работах. Даже среди последних подавляющее большинство обрабатывало свои

наделы, но также было обязано обрабатывать поля своего господина. В противоположность

черным рабам они в основном не были безземельными сельскохозяйственными рабочими. Их

жизнь в отличие от чернокожих не находилась под таким строгим контролем со стороны хозяев.

Русские магнаты владели гораздо большим количеством крепостных, чем самые богатые

плантаторы. Эти крепостные имели свои собственные деревенские общественные институты и

выказывали большее чувство солидарности, чем обычно можно было обнаружить среди черных

рабов на плантациях. Обычаи играли большую роль в регулировании отношений между

помещиками и крепостными, чем в Вест-Индии или Америке. Русские крестьяне не были вырваны

из своей культурной среды: крестьянская культура в значительной степени доминировала в

сельской местности, помещики и управляющие имениями редко появлялись в этих краях. В Рос-

174

Часть вторая. Империи

сии не существовало аналога политике вест-индийских плантаторов по выработке ресурсов

рабочей силы до конца и последующем импорте новых африканских рабов для заполнения

брешей, не говоря уже о самих трансатлантических путешествиях. Возможно, ближе всего царская

Россия подошла к этому во время жестоких и тиранических рекрутских наборов в армию от

времени правления Петра I до 1874 года. Но моральная стойкость, героизм и идентификация

самих солдат со своими командирами, проявленные поколениями крестьянских солдат царской

армии, были бы немыслимыми в армии, состоявшей из колониальных рабов [11].

Землю и ее ресурсы захватывали не только британские аристократы и плантаторы, но и фермеры-

поселенцы. Последние селились преимущественно в тех климатических зонах империи, где могли

жить европейские животные и где могло практиковаться европейское сельское хозяйство. В

большинстве этих регионов коренное население также было гораздо меньше, чем в азиатских

колониях, отчасти потому, что оно было ослаблено болезнями, принесенными британцами с

собой. Крупномасштабная фермерская колонизация принимала порой различные формы. Иногда в

ней участвовало государство. Поскольку считалось, что здесь задействованы основные стра-

тегические и политические интересы, корона управляла многими плантациями в Ирландии, и

прежде всего в Ольстере. В девятнадцатом веке она способствовала массовой эмиграции в Новый

Свет в первую очередь для того, чтобы избавиться от «лишнего населения» шотландских нагорий

и некоторых районов Ирландии, во вполне имперской манере она также помогала колонизировать

отдаленные территории, посылая туда осужденных. Потеряв в 1770-х годах место для своих

отбросов общества в Америке, она, чтобы восполнить ущерб, в 1778 году открыла колонии для

осужденных в Австралии.

Но фермерами становились и многие из эмигрировавших в белые колонии по собственной воле.

Наиболее известной и важной группой фермеров-колонистов были пуритане Новой Англии.

Исключительный рост этого сообщества в семнадцатом веке прежде всего был обязан необычайно

высокому проценту эмигрировавших пуританских женщин. Религиозные взгляды также помогали

этим сообществам процветать в грубых условиях раннего колониального фермерства, достаточно-

175

Британская империя

го только для обеспечения жизненного минимума. Тем не менее Новая Англия была уникальной

среди ранних поселений, поскольку мотивация ее попечителей была религиозного, а не

коммерческого характера. Малоразвитое сельское хозяйство не производило достаточного

количества товаров и прибыли, которые заинтересовали бы коммерческих спонсоров в орга-

низации и поддержке колоний в условиях семнадцатого века. В современном сознании белого

человека аристократические империалисты, и еще более рабовладельцы, заслуживают мало

симпатии. По контрасту фермер-переселенец, прообраз нынешнего гражданина, пользуется

всеобщим уважением и даже романтизируется. Хотя для покоренных коренных народов дело

обстояло совсем иначе. Пришлый аристократический правящий класс обычно либо

ассимилировался коренной культурой (как в Англии), либо в конце концов был изолирован или

изгнан (как в Ирландии). Тогда как массы пришлых колонистов, присваивая туземные земли,

необратимо разрушали местное общество и культуру. В традиционных империях Старого Света

массовая миграция в чужую землю .легла иногда происходить, но чаще не происходила. Более

распространенным было правление аристократической военной элиты. В тех же случаях, когда

массовая миграция все-таки имела место, она обычно сопровождалась ужасным кровопролитием,

но в итоге часто происходило слияние народов и культур. К примеру, именно так на протяжении

столетий завоеватели кельты, саксонцы и викинги вливались в единый английский народ. Такого

никогда не происходило в британских заморских колониях. Культурная пропасть между

иммигрантами и коренным населением была слишком глубокой. Аборигенов Америки и

Австралии презирали и относились к ним как к безнадежно отсталым народам. Смешанные браки

с их представителями предавались анафеме. До конца восемнадцатого века почти не

предпринималось попыток их обращения в христианство. Наряду с болезнями и самими

масштабами белой иммиграции все это привело почти к полному уничтожению туземного

общества и культуры. В противоположность материковым империям, колонизировавшим большие

участки суши, британские заморские колонии со временем обрели собственную

государственность и собственную идентичность. Но то и другое почти полностью определялось

белым иммигрантским населением. В тех же странах, где, как в Южной Африке, рядом с белым

176

Часть вторая. Империи

населением продолжало существовать многочисленное небелое население, оно подвергалось

жестокой расовой дискриминации. В Африке, так же, как в Австралии и Северной Америке, белый

рабочий рассматривал неевропейца как угрозу своему положению и уровню оплаты своего труда.

Овладение землями было одним из традиционных мотивов имперской экспансии, и Британия

здесь не представляла собой исключения. Некоторые другие традиционные причины имперской

экспансии значили для нее гораздо меньше. Бомбей, часть приданого Катерины Браганца

, был

единственным важным заморским владением, приобретенным в результате династического брака

в 1661 году. Однако в самом сердце империи важнейший англо-шотландский союз возник в

результате чисто биологической случайности, сделавшей шотландского короля законным на-

следником английского трона. Такие династические союзы не были чем-то необыкновенным в

Европе в начале Нового времени и порой приводили к образованию объединенных государств и

даже великих держав. Вследствие огромной роли Соединенного Королевства в мировой истории

англо-шотландское объединение 1707 года было важнейшим примером такого рода.

Религия в целом была не слишком значительным фактором в Британской империи.

Мусульманские завоеватели, например, начиная с седьмого и восьмого века обратили в ислам

Ближний Восток и южное Средиземноморье, навсегда изменив идентичность и геополитику

огромного региона. Религия также играла важную роль в испанском завоевании Америк, где для

обращения коренного населения прилагались значительные усилия. Но хотя елизаветинские

империалисты и прибегали иногда к стилистике религиозной миссии, в реальности в семнадцатом

и восемнадцатом веках для обращения коренного населения британских колоний в христианство

было сделано очень немного. Ост-Индская компания до 1813 года строго ограничивала

миссионерскую деятельность в Индии. Только с началом Ев ангел истского движения в конце

восемнадцатого века миссионеры стали что-то значить для Британской импе-

Екатерина Браганца - португальская принцесса, в 1661 году вышедшая замуж за английского короля Карла II. По легенде

именно она завезла в Европу чай.

177

Британская империя

рии. Даже впоследствии, однако, британским миссионерам никогда не удавалось обращать в

христианство большие сообщества, и их влияние по сравнению с исламскими или испанскими

миссионерами очень невелико.

С другой стороны, протестантство было жизненно важно для британского понимания своей

имперской миссии. С шестнадцатого до двадцатого века большинство англичан верило, что

протестантское сознание лежит в основе всяческого прогресса. Они были убеждены, что

протестантство - гарантия большой личной ответственности и могучей мотивации к са-

мосовершенствованию и достижению успеха в жизни. Протестант был дисциплинирован,

целеустремлен и основывал свою жизнь на твердых моральных принципах, почерпнутых из чте-

ния Библии и в борьбе за определение собственной дороги к спасению. Просвещение

восемнадцатого века и либерализм девятнадцатого века, без всякого сомнения, ведут свое проис-

хождение от протестантства, даже если они в какой-то степени и утратили саму веру в бога. В

противоположность католики рассматривались как рабы чувствительности, традиций, обряда и

невежества. Мусульмане были еще хуже, а индусы и буддисты - худшими из всех. Расовые

стереотипы в отношении к африканцам в конце девятнадцатого века были очень близки сте-

реотипам отношения к ирландцам в шестнадцатом веке: они считались хитрыми, аморальными и

праздными людьми, которых надо было принуждать к работе для их собственного блага [12].

Нельзя сказать, что за последующие триста лет отношение англичан к католикам вообще и к

ирландским католикам в частности сильно изменилось. В 1882 году профессор Королевской

кафедры истории в Оксфорде утверждал, что «ирландские кельты до сих пор не готовы к

парламентскому правлению... Предоставленные сами себе, лишенные того, что они называют

скверным английским правлением, они почти наверняка станут... добровольными рабами какого-

нибудь наследственного деспота из их старых тунеядствующих вождей и служителей культа-таких

же самовластных мракобесов, как друиды

» [13].

Друиды (лат. druides) - жрецы у древних кельтов; ведали жертвоприношениями, выполняли также судебные функции, были

врачами, учителями, прорицателями.

178

Часть вторая. Империи

Подобные взгляды объясняются сильным чувством культурного превосходства и цивилизующей

миссии, присущим английскому империализму. Они отражают также доктрину terra nullius,

впервые провозглашенную в Ирландии шестнадцатого века и оправдывающую экспроприацию и

эксплуатацию более цивилизованными завоевателями людских и природных ресурсов, которые

отсталое коренное население растрачивало впустую. Вооружившись этой доктриной, можно легко

оправдать экспроприацию земли у коренного населения и уничтожение туземной культуры во имя

прогресса. Еще с большей непринужденностью можно оправдать превращение ленивого

африканца в трудолюбивого раба или принуждение китайского правительства к согласию на

импорт опиума, поскольку и то и другое было необходимо для развития руководимой Британией

экономики, а последняя является двигателем прогресса.

Могли ли католики, мусульмане и язычники быть обращены в английское протестантство, и если

да, то как быстро, - оставалось спорным вопросом. Как следовало ожидать, Просвещение и его

ранние викторианские наследники были исполнены оптимизма. Некоторые мыслители

Просвещения в восемнадцатом веке ожидали обращения ирландских католиков в «рационализм» -

другими словами, в культуру протестантской элиты, из которой бог в значительной степени был

удален. В 1830-х годах широко распространилось мнение, что последовательная политика

правительства, касающаяся в особенности образования, приведет к англофикации сначала

индийской элиты, а затем и всего населения. Реформаторам казалось, что это пойдет индийцам

только на пользу. Их (реформаторов) вера в усовершенствсвание человечества при этом могла

сравниться только с их крайним презрением к неевропейской культурной и интеллектуальной

традиции. Как писал Чарльз Тре-вельян

, «приведенная нами к счастью и независимости, снаб-

Не совсем понятно, о каком Чарльзе Тревельяне здесь идет речь. В английской истории фигурируют два Чарльза Тревельяна:

Чарльз Эдуард Тревельян (1807-1866), начавший карьеру государственного чиновника в Индии и известный своей негативной

ролью на посту помощника секретаря Британского казначейства во время знамени- -»

179

Британская империя

женная нашим знанием и политическими институтами, Индия останется величественным

памятником британской филантропии» [14]. В эти первые, исполненные чистой веры годы викто-

рианского либерального оптимизма многие англичане были убеждены в том, что прогресс и

рационализм - это торная дорога человечества, указанная самой историей. Впоследствии примерно

так же полагал Ленин.

Но в Британской империи всегда имелись люди, сомневавшиеся в таком видении мира. Сюда

относились прагматики, имеющие представление о социальных конфликтах и политических

опасностях, таящихся в либеральной политике; финансисты, сознающие, что Вестминстер будет

настаивать на самообеспечении Индии и что индийские доходы едва достаточны для оплаты

расходов армии, полиции и администрации, не говоря уже о такой роскоши, как образование.

Существовала и идеологическая оппозиция либерализму. В нее входили, с одной стороны,

поздневикторианские расисты, которые подчеркивали врожденное биологическое отставание

небелого населения, и, с другой стороны, романтики и, позднее, антропологи, гордящиеся

туземной культурой и настаивающие на сохранении ее уникальных традиций.

Однако в Британии никогда не могли отказаться от своей базовой, хотя порой уже и немного

заикающейся приверженности прогрессу и просвещению, которые для британской элиты были

смыслом ее существования, основной целью исторического процесса и залогом легитимности

Британской империи. И, безусловно, британские либеральные ценности и идеологии обратили в

свою веру значительные слои туземных элит сначала в Индии, а затем и повсеместно. И именно

ради этих ценностей им потребовалось самоуправление и независимость от Британии. Но в этом

процессе, как, впрочем, и во многих других, формальная империя была только одной из причин,

по-

того Ирландского картофельного голода, и Чарльз Тревельян (1870-1958) - английский политик, член кабинета Г. Асквита,

ушедший в отставку в знак протеста против вступления Британии в Первую мировую войну. Возможно, впрочем, что автор

ошибся в имени, и высказывание принадлежит крупному английскому историку Дж.М. Тре-вельяну (1876-1962).

180

Часть вторая. Империи

влекших радикальные перемены и перестройку на западный манер. Уже на останках империи

телевидение, рыночная экономика и американизация мировой молодежной культуры оказали

такое глубокое влияние на коренное население, о каком разрозненные чиновники и учителя

Британской империи могли только мечтать.

Британская империя действительно производила масштабную идеологическую экспансию. Она

также была мощным механизмом территориальных приращений и создания британских сообществ

во всем мире. Однако в первые два века своего существования она (если не считать Ирландии)

прежде всего была торговой империей. Когда англичане впервые появились в Вест-Индии, их

основной целью было подорвать испанскую торговлю и контрабандно ввезти свои товары в

испанскую Америку. И впоследствии Вест-Индия ценилась много выше необъятных материковых

владений благодаря своему огромному вкладу в британскую мировую торговлю и, следовательно,

в прибыли государства. Ост-Индская компания была учреждена как чисто торговое предприятие и

полностью справлялась со своей ролью в течение первых ста лет. Задуманная первоначально как

средство избавиться от посредников и обеспечить постоянный доступ к азиатским специям, со

временем она стала ключевым элементом британской системы мировой торговли, которая

впервые в истории связала Европу, обе Америки, Индию и даже Китай. Непоколебимым

принципом британской политики с 1650-х до 1840-х годов было сохранение этой торговой сети в

виде закрытой имперской системы, исключавшей любое участие посторонних. Вся торговля

внутри этой системы производилась при помощи судор, несущих Юнион Джек, и все колонии

могли торговать с иностранными государствами только через британские порты. Несмотря на

яростную критику Адама Смита и его последователей, эта система, в сущности, была неплоха для

своего времени. В эпоху, когда индустриальная революция еще не начала кажущееся бесконечным

увеличение мирового благосостояния и производительности труда, выглядело вполне

рациональным рассматривать спрос неизменным, а выгоды для одной страны - как потери для

другой. Еще более существенным было то, что в условиях яростного соперничества европейских

стран в области торговли не было никакой альтернативы созданию закрытых имперских торго-

181

Британская империя

вых систем и защите их с мечом в руке. Когда в 1930-х годах рухнула мировая торговая система и

вернулось яростное неомеркантилистское соперничество между государствами, британцам

пришлось вновь обратиться к прежним торговым принципам и создать полузакрытый

автаркический торговый блок, что впоследствии очень помогло Британии выжить во Второй

мировой войне и после ее окончания. По иронии судьбы, подлинная сущность Британской

империи как коммерческой организации накануне ее кончины оказалась более убедительной, чем

за предыдущие сто лет.

Период с 1840-х до 1930-х годов был периодом британской «империи свободной торговли».

Вплоть до 1890-х годов идеи Адама Смита и его последователей об экономике, коммерции и, в

значительной степени, международных отношениях полностью доминировали в британском

образе мыслей. Хотя протекционизм с 1890-х годов начал набирать интеллектуальную

респектабельность, на выборах и интеллектуально он оставался проигравшей стороной вплоть до

кризиса 1930-х годов. Для викторианских либералов огромное увеличение благ и

производительности труда в результате индустриальной революции, состоявшееся прямо на их

глазах, казалось практически самоочевидным доказательством того, что старая меркантилистская

концепция торговли, дающая нулевые шансы в борьбе за ограниченный рынок, была неверной. На

протяжении десятилетий по мере возмужания Британской империи и экономики свободной

торговли сформировались мощные, облеченные правом интересы, которые последовательно

защищали эту систему против протекционистского вызова начала двадцатого века. «Нацеленная

на импорт экономика юга, дающая торговые, финансовые и профессиональные доходы, а также

доходы рантье, вполне разделяла взгляды на свободу торговли с ориентированной на экспорт

текстильной, металлургической и машиностроительной экспортной индустрией севера, с

владельцами судов в крупных портах и с судостроителями Тайна, Мерси и Клайда. Капитальные

имперские, военные и морские интересы косвенно зависели от свободной торговли, инвестиций в

производство сырья и морские перевозки, составлявшие основной товарный оборот в

поздневикторианский период. Рабочий класс решительно

182

Часть вторая. Империи

голосовал против любых попыток исключить из экспорта иностранное зерно» [15].

Континентальные критики не замедлили отметить, что доктрины свободной торговли являются

очередным доказательством британского лицемерия. Мол, государству, чье индустриальное

превосходство позволяет без особых проблем разделаться с любым соперником на «свободном» и

«справедливом» рынке, легко произносить заумные проповеди о выгодах свободы торговли для

международного мира и процветания. К концу девятнадцатого века лишь меньшинство

британских интеллектуалов признавало, что в этой критике содержится доля истины. В 1902 году

Холфорд Маккиндер писал, что «трудно представить себе, как иностранные правительства,

озабоченные выживанием бедных континентальных народов, смогут противостоять давлению,

оказываемому на них в связи с их протекционизмом торговым государством, обладающим

островной безопасностью и далеко ушедшим вперед». В условиях свободной международной

торговли «такое государство увеличит свое лидерство и в конце концов поставит весь мир в

подчиненное положение» [16].

«Свободная торговля, - писал далее Маккиндер, - это политика сильного... Сознавал ли Ланкашир,

что свободный импорт был навязан Индии силой?» [17] В 1880-х годах Сили делал такие же

выводы. Он утверждал, что в противоположность большинству империй ранних эпох Британия не

получала прямой дани от Индии и доходы от индийских налогоплательщиков не поступали

непосредственно в королевскую казну. Британцы дали Индии мир и безопасность, а взамен

получили выгоды открытого незащищенного рынка. «Здесь мы осуществляем огромную внешнюю

торговлю, которая в состоянии еще расти и расти, и безопасность этой торговли может считаться

обеспеченной, доколе мы являемся хозяевами в правительстве Индии» [18]. В белых доминионах

Британия к 1880-м годам потеряла подобное господствующее положение. Тем не менее даже в

эпоху свободной торговли было бы наивно представлять, что британская индустрия и коммерция

не извлекали существенных преимуществ из наличия колоний, населенных англоговорящими

народами, которые имели сильные политические, экономические и культурные связи с родиной.

Финансы были ключевым элементом британского могущества. В великой битве за империю,

кипевшей между Британи-

183

Британская империя

ей и Францией с 1690-х по 1815 год, «подавляющее финансовое превосходство» было среди

определяющих факторов британской победы [19]. Даже перед индустриальной революцией

Британия восемнадцатого века представляла собой относительно богатую страну с развитой для

своего времени экономикой. Но Франция была гораздо больше по размерам и населению: даже в

1760-х годах ее правительственные доходы были на 30 процентов выше британских. Однако

фискальная и кредитная системы Британии оказались гораздо лучше приспособленными для

выдавливания соков из страны. В 1789 году, перед началом наполеоновской эпохи, будучи

представителем самой обремененной налогами нацией Европы, средний англичанин платил в три

раза больше налогов, чем рядовой француз. В ганноверскую эпоху

60 процентов государствен-

ных доходов поступало от косвенного налогообложения, а акцизом к 1780-м годам было охвачено

100 000 предприятий. Еще более важной была система государственных займов. В восемнадцатом

веке Британия могла получить больший, чем во Франции, кредит под меньшие проценты.

Ключевой здесь являлась уверенность инвесторов в учрежденных в 1690-х годах институтах, в том

числе в Английском банке, но прежде всего - в системе парламентского контроля над финансами.

Имущие классы чувствовали себя комфортно, ссужая деньги государству, которое

контролировалось такими же людьми, как они сами, и финансовая политика которого была

последовательной, прозрачной и эффективной. По контрасту на континенте давать деньги взаймы

королям всегда было рискованной операцией, что автоматически влекло за собой высокие

процентные ставки. Британская политика субсидирования континентальных союзников,

проводимая, чтобы связать руки Франции материковой войной, была очень эффективной. Она

достигла апогея в 1813-1814 годах, когда огромные суммы помогли сохранить боеспособность

русской, прусской и австрийской армий вплоть до окончательного поражения Наполеона. За время

почти всех войн, начиная с 1700 и кончая 1815 годом, британская торговля фактически окрепла, в

то

Эпоха правления Ганноверской английской королевской династии (1714-1901).

184

Часть вторая. Империи

время как торговля и торговые пути сообщения Франции были уничтожены, а ее рентабельные

колонии - завоеваны. Неумолимо растущее благосостояние и ряд внешних побед помогли

узаконить и консолидировать парламентскую конституцию и британский правящий класс [20].

Ядро этого класса составляла аристократия, которая уже в 1800 году была богатейшей в Европе. В

восемнадцатом веке возникла финансовая и коммерческая элита лондонского Сити, ставшая

основным, хотя и младшим пока что союзником аристократии. К концу девятнадцатого века

относительный упадок власти и благосостояния настиг класс землевладельцев, хотя этот процесс

ни в коем случае нельзя было назвать завершенным. Основная часть аристократических магнатов,

обычно имеющих крупные интересы в городской собственности или угольной промышленности,

оставалась в центре новой плутократии, чьим другим важным компонентом были люди,

сделавшие свои состояния в Сити. В сущности, ни один промышленник не имел возможности

соперничать с практически беспредельными средствами богатейших аристократов и финансистов.

Тесные связи между правительством и финансистами возникают естественно. В Британии, где

финансы являлись ключевым компонентом государственной стратегии и мощи, эти связи были

особенно сильны. Так как правительство и финансисты жили в Лондоне бок о бок, а

аристократические и финансовые элиты постоянно вступали в перекрестные браки, имели общие

ценности и вели похожий образ жизни, тенденция постоянно крепла. Вокруг этого

плутократического ядра формировалась более широкая элита, нме!.ш::;я корни в правительстве,

мелкопоместном дворянстве, вооруженных силах, колониальных службах и некоторых секторах

торговли и даже индустрии. Географической базой этой широкой элиты был юго-восток Англии, а