Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

не было простым лозунгом или аффектированной выдумкой пропагандистов. Не только русские

историки, но и высококвалифицированные западные исследователи называют движение,

изгнавшее поляков из Москвы и восстановившее государство и династию в 1612-1613 годах,

движением национального освобождения [36]. Карамзин, великий историк на-«ала девятнадцатого

века, превозносивший единство нравов и менталитета*; ;• /;. имперской ^уси и сокрушающийся о

его последующем исчезновении, был "не просто ностальгирующим националистом [37].

История знает много различных сообществ, где чувство национального единства, взаимных

обязательств и коллективной идентичности со временем то увеличивалось, то уменьшалось.

Например, в большей части современной Западной Европы и Северной Америке обязательства

перед государством стали гораздо слабее, чем были сто лет назад - даже в общественной риторике,

не говоря уже о реальной жизни. Сегодня трудно представить себе молодое поколение

американцев или англичан, проливающих кровь в защиту своего народа и госу-

403

Царское государство и русский народ

дарства, как это делали их предки при Геттисберге

и на Сомме. Россия в 1914 году тоже имела

пониженное по сравнению с 1550 годом чувство национальной общности, и вина за это отчасти

лежит на империи.

Едва ли подлежит сомнению, что в 1550 году русские были подавляющим большинством среди

подданных царя. К1900 году они составляли только 44 процента населения. Тот факт, что империя

была единой массой суши без определенных конституциональных или территориальных границ

между народами, еще сильнее затрудняет определение того, кем были русские и что значило быть

русским. Еще важнее было то, что тяжкое бремя имперской мощи ослабляло солидарность

русского сообщества и его лояльность царскому государству. В конце концов, империя Романовых

рухнула не под давлением нерусских окраин, а в результате восстания рабочих и солдат в

российском центре. Основной непосредственной причиной восстания было напряжение,

возникшее в результате Первой мировой войны, но существовали и более долговременные

причины постепенного отдаления русских масс от царского государства и социальной элиты,

которые ассоциировались в народе с имперским гнетом и эксплуатацией.

Даже при крепостном праве русские крестьяне имели некоторые основания отождествлять себя с

царским государством и верить, что оно хотя бы отчасти служит их интересам. В периоды

безвластия крестьянские общины терпели всевозможные бедствия и находились на грани полного

разорения. Мародерствующие банды бунтовщиков, бродяг и грабителей очень мало походили на

благородных разбойников Робин Гуда. Царское правительство было хоть какой-то защитой от

анархии, хотя и в гоб-бсовском

смысле этого слова. Государство также защищало

Битва при Геттисберге в 1863 году, в которой армия северян под руководством генерала Дж. Мида разгромила армию южан

под руководством Р. Ли, во многом определила исход Гражданской войны в США 1861-1865 годов.

' Гоббс Томас (1588-1679) - великий английский философ-материалист, рассматривавший государство как результат договора

между людьми, положившего конец естественному догосударственному состоянию «войны всех против всех».

404

Часть третья. Россия

оседлое крестьянское население от набегов татар и других кочевников, главной целью которых

был захват рабов. Фактически экономическая и политическая система татарского ханства в Крыму

во многом была построена вокруг набегов на Украину и Россию для захвата и последующего

экспорта рабов в Османскую империю и на Ближний Восток. Первые плантации, снабжающие

Европу сахаром, были основаны на Кипре и часто использовали труд русских и украинских рабов,

захваченных во время набегов крымскими татарами [38]. Борьба с кочевниками представлялась

немыслимой без вмешательства регулярной царской армии - Россия, в конце концов,

противостояла самому большому скоплению кочевников в мире. Через двести лет после первых

столкновений России с башкирами в 1550-х годах потребовалось более половины регулярных

кавалерийских полков имперской армии, чтобы подавить башкирское восстание, произошедшее

накануне российского вмешательства в Семилетнюю войну (1756-1763) [39]. Под защитой армии и

казаков русские крестьяне заселяли обширные плодородные земли, расположенные все дальше от

московских вотчин. В 1678 году 90 процентов всех русских проживало в четырех главных

великорусских регионах царской империи, к 1917 году там жило менее 50 процентов [40]. Таким

образом, царское государство создавало русскому народу вполне конкретные условия для

безопасной жизни, экономического процветания и демографического роста.

Для ощущения солидарности с царским режимом существовали не только материалистические

причины. Идея Святой Руси - триединство православия, самодержавия и народности -сохраняла

свое влияние на массы на протяжении большей части имперскою нст^уда. В последние

десятилетия царского режима социалисты-революционеры приходили в отчаяние от не-

преодолимой, как им казалось, силы православного крестьянского монархизма [41]. Однако даже

крестьянское православие не было однозначным источником поддержки режима. «Великая

схизма»

семнадцатого века привела к массовому отступни-

!Н

Автор иронически применяет термин «Великая схизма», которым обычно обозначают раскол христианской церкви на

католическую и православную (1054 год), к расколу русской церкви, вызванному реформами патриарха Никона.

405

Царское государство и русский народ

честву от официальной церкви. Среди отступников было много верных членов православной

общины, которые восстали против попыток реформации национальной церкви и приближения ее

обрядов к греческим. Эти староверы были ключевым элементом русского национального

сообщества. Они также были крупным потенциальным источником поддержки современного

русского национализма. Их отчуждение от царского режима (хотя к концу девятнадцатого века

оно стало только частичным) характеризовало значительное ослабление царской легитимности и

русского национального единства.

Пример армии [42] в качестве источника массового отождествления с царским государством еще

более сомнителен. Армия, без сомнения, защищала и увеличивала российскую территорию, но

русские крестьяне боялись попасть на долгосрочную службу в регулярной царской армии,

существовавшую с петровских дней до большой военной реформы 1874 года, которая - по крайней

мере в принципе - ввела всеобщую краткосрочную воинскую повинность. Значительный процент

оторванных навсегда от родного дома новобранцев погибал от непривычных условий и дурного

обращения, не достигнув даже своих полков. Условия службы были суровыми, обхождение

офицеров и сержантов - крайне жестоким, а медицинской службы до девятнадцатого века не

существовало вообще. И все-таки, как после нескольких десятилетий на российской службе

заметил французский эмигрант генерал Ланжерон

, эта армия, условия службы в которой должны

были бы сделать ее одной из худших среди старорежимной Европы, во многих отношениях была,

возможно, лучшей.

Многие современники объясняли это ее уникальной (для восемнадцатого века) этнической

однородностью и могучим чувством патриотизма русских солдат. И, разумеется, никому из ис-

следователей не приходило в голову усомниться в глубокой и неподдельной преданности солдат

своим полкам, некоторым командирам, православной церкви и непосредственно монар-

"'Ланжерон Александр Федорович (1765-1831) - граф, генерал, французский эмигрант на русской службе. Отличился в

шведской войне 1790 года и при взятии Измаила. После Наполеоновских войн управлял Новороссийским краем, много сделал

для развития Одессы.

406

Часть третья. Россия

хам. Поразительная моральная стойкость и способность к самопожертвованию, неоднократно

проявлявшиеся русскими солдатами и матросами, не могут быть объяснены без учета вышеска-

занного. Более того, хотя рядовой состав русских вооруженных сил до 1874 года пребывал как бы

в стороне от гражданского общества, трудно себе представить, что беззаветная и часто геро-

ическая военная служба буквально миллионов простых русских людей не оказывала воздействия

на политическую идентичность масс в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Такие герои, как

Суворов и Кутузов, исполненные драматизма перипетии Отечественной войны 1812 года и

обороны Севастополя должны были оставить (и, бесспорно, оставили) глубокий след в сознании

современников и в значительной мере создали огромный потенциал для последующей

эксплуатации националистическими политиками и интеллектуалами.

Однако, кроме всего этого, существовало и немало вполне очевидных и веских причин, которые

побуждали русское население ненавидеть царизм и считать его своим угнетателем. И, пожалуй,

самым тяжелым имперским бременем для русского народа было крепостное право, достигшее

своего апогея в восемнадцатом веке, то есть как раз тогда, когда Россия впервые во весь голос

заявила о себе как о великой державе. До последней четверти восемнадцатого века военные и

налоговые повинности великорусского крестьянства были несравненно тяжелее, чем у украинцев

или прибалтийских народов. Мусульманские крестьяне даже в казанском регионе, завоеванном

еще в шестнадцатом веке, редко были крепостными. Пошлины, которые они платили в качестве

так называемых государственных крестьян, а "пт-же исполняв мые кми обязанности обычно были

значительно легче, чем подушный налог с российских крепостных или барщина в хозяйстве своего

помещика [43]. Поразительной (особенно по стандартам западноевропейских морских империй)

выглядела ситуация, когда русский помещик не мог иметь крепостных-мусульман, в то время как

многие татарские дворяне - причем некоторые из них оставались мусульманами - могли владеть

русскими крестьянами. По крайней мере до середины девятнадцатого века отношения царского

режима и большинства русского народа больше походили на обращение османской элиты с

турецким крестьянством, чем на отношения между основным населением метропо-

407

Царское государство и русский народ

лии европейской морской империи и самой метрополией. Можно провести и другие параллели с

Османской империей. Подобно османам, Российская империя в подавляющем большинстве

случаев была весьма толерантна в вопросах верований своих неправославных народов. Дух

крестовых походов и религиозное прозелитство не играли такой важной роли, как в империи

Габсбургов, будь то в испанской Америке или в контр-реформационной Европе. Хотя порой в

некоторых районах своей империи царский режим пытался проводить кампании по обращению

населения в православие, они, как правило, бывали недолгими, не слишком искренними и

безуспешными. Наиболее последовательно и методично преследовались религиозные общины

русских отступников от официальной православной церкви и в первую очередь - староверы. Точно

так же, как Селим I разорял шиитские секты Восточной Анатолии, староверов преследовали из

поколения в поколение, поскольку отход от официальной государственной религии считался

отступничеством и предательством.

Положение русских в царской империи во многих отношениях было больше похоже на положение

туземцев в европейских заморских колониях, чем «господствующей расы» этих империй. В

большинстве европейских колоний крестьяне в основном управлялись местными деревенскими

старостами и подчинялись какой-нибудь разновидности местного права. Европейские - а также,

несомненно, японские [44] - чиновники составляли обычно тонкий правящий слой на самом верху

туземного общества и были неспособны глубоко вникать в его жизнь. Эти чиновники могли

восхищаться туземным крестьянином и воином и даже романтизировать его, они вполне могли

верить, что благосклонное и отеческое европейское правление было необходимо для улучшения

его жизни. Но они, безусловно, сознавали глубокую культурную пропасть между собой и теми,

кем они управляли. С таким сознанием легко могли уживаться опасения по поводу недостаточной

лояльности коренного населения, а также страх перед возможным распространением слухов о сла-

бости правительства, перед неожиданными взрывами массовой истерии этого населения, которое

почиталось невежественным, доверчивым и суеверным. Такие же смешанные отношения к

русскому крестьянству были весьма распространены среди русской элиты. Русский аристократ

девятнадцатого века

408

Часть третья. Россия

вполне мог разделять пушкинский страх перед склонностью русского народа к «бессмысленному

и беспощадному» бунту и в то же время по-славянофильски романтизировать патриархального

православного крестьянина и бесстрашного русского воина с их долготерпением, жертвенностью

и непоколебимой преданностью царю и отечеству. Структура институтов, с помощью которых

Санкт-Петербург управлял русской землей, также имела много общего с европейскими

колониальными режимами. Вплоть до самого 1917 года у русских крестьян была самостоятельная

система деревенского и приходского управления, а также свои собственные суды, ведущие дела

согласно местным крестьянским обычаям, а не имперскому уголовному кодексу. Крестьяне сами

выбирали своих судей и старост, хотя, разумеется, и с оглядкой на местного полицейского

чиновника и его начальство. Земля - основное богатство крестьянина - находилась в коллективном

владении всей деревни и периодически перераспределялась в соответствии с размерами и

потребностями индивидуальных хозяйств [45].

Дня процветания (и даже просто для выживания) любой империи необходимо открыть границы

западным техническим достижениям и промышленным технологиям. А это так или иначе связано

со свободным распространением западных ценностей и политических идеологий.

Возможно, самой крупной причиной успеха России и провала Османской империи как великих

держав в восемнадцатом веке была большая открытость первой европейским новшествам и

применявшим их иностранцам. Здесь совсем не обязательно напоминато о той высокой цене,

которую мусульманские народы Dhjwii и Ближнего Востока заплатили за ошибки османов, но

стоит заметить, что пусть и значительные достижения царской России дались тоже очень

недешево, поскольку в условиях восемнадцатого и девятнадцатого века европеизация реально не

могла распространиться дальше государственного аппарата и социальной элиты. Культурная

пропасть между элитой и массами, являющаяся еще одним клише российской истории, постоянно

была поводом для причитаний интеллигенции девятнадцатого века. Консервативный историк

Николай Карамзин в начале века одним из первых обозначил их основные мотивы: «До его [Петра

I] правления все русские, от сохи до трона, были до определенной степени похожи друг на друга

внеш-

409

Царское государство и русский народ

ностью и имели общие обычаи и привычки. После Петра высшие классы отделились от низших, и

русский крестьянин, горожанин и торговец начали относиться к мелкопоместному дворянству, как

к немцам, ослабляя, таким образом, дух братского единства, связывающий сословия царства»

[46].

Карамзин, конечно, в чем-то преувеличивал. То же самое можно сказать о последующих

поколениях интеллигенции, для которых разрыв масс и элиты стал идеей фикс. Эта навязчивая

идея отражала горькое сознание радикальной интеллигенцией своей изоляции, причем не только

от крестьянских или рабочих масс, но и от основной части правящего класса, духовенства и

купечества. Кроме того, для людей, сделавших страстную приверженность делу народного

благополучия своей религией, источником идентичности и смыслом всей жизни, была непе-

реносима мысль о том, что невосприимчивые крестьяне не отвечали взаимностью на их любовь.

Аналогичный раскол в обществе существовал и в Европе, где образованная элита пыталась

объяснить мир с помощью рациональных научных методов, а невежественные массы объясняли

мироустройство чудесным божественным промыслом. Даже во Франции второй половины

девятнадцатого века эта пропасть все еще была зна чительной [47]. И пока она существовала,

подлинное национальное единство - не говоря уже о гражданском обществе -было невозможно.

Хотя озабоченность русской интеллигенции разрывом между элитой и массами и выглядит

некоторым преувеличением, она, однако, не была надуманной. Август фон Гакстгаузен

, один из

самых информированных и уравновешенных экспертов по России времен Николая I, отмечал, что

культурная пропасть между элитой и массами в России значительно шире, чем в Центральной и

Западной Европе [48]. И это, в общем, неудивительно. «Рационально мыслящая» элита Западной и

Центральной Европы в значительной степени была естественным продуктом самого общества. В

петровской России, наоборот,

' См. сноску 13 к главе 6.

Гакстгаузен Август фон (1792-1866) - барон, исследователь русской общины, предпринял в 1842-1843 годах путешествие по

России и опубликовал очень интересные наблюдения.

410

Часть третья. Россия

это была группа людей, экстренно созданная государственным декретом на базе явно

иностранного образа мыслей, поведения и даже внешности и манеры одеваться. Более того, почти

во всей Западной и даже Центральной Европе в любой отдельно взятый момент до 1917 года

число «рационально мыслящих» людей было намного выше, чем в России. Отчасти это отражало

влияние протестантства на массовую грамотность. Но помимо этого такое положение

определялось общим уровнем относительного экономического и культурного развития. Авст-

рийское правительство начало планировать введение всеобщего начального образования [49] в

последней четверти восемнадцатого века - в России оно было немыслимо в течение по крайней

мере еще ста лет. Относительно низкий уровень грамотности царского общества углублял

культурную пропасть между элитой и массами: он являлся дополнительной причиной, по которой

в 1914 году русское общество было сильнее разделено и меньше походило на нацию, чем в 1550-м.

Украина и Белоруссия (Беларусь): неопределенности империи

ВО ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ ИМПЕРИИ И НАЦИИ в России всегда присутствовала некоторая

весьма значимая политическая неопределенность, истоки которой уходят в прошлое далеко за

1550 год. Были украинцы и белорусы отдельными народами или просто ветвями русской нации?

Для украинского или белорусского ьации;

;

.= ;йста основная проблема заключается в том, что все

три народа имеют множество общих традиционных признаков идентичности. Россия, Белоруссия

и Украина входили в состав Киевской Руси, причем, как следует из самого названия,

политическим и культурным центром этой Руси первоначально была столица нынешней Украины.

Одна из ветвей киевской династии утвердилась в конце концов в Москве и образовала

современное русское царство. Романовы являлись историческими наследниками московских

Рюриковичей и могли, таким образом, притязать на все наследие Киевской Руси. Эти три народа

были объединены православием и общим для них церковнославянским духовным языком.

Исторически русским,

411

Царское государство и русский народ

украинцам и белорусам угрожали общие враги - поляки и татары. Этими фактами русская элита

пыталась обосновать свое утверждение, что все три восточнославянских народа были фактически

одной нацией - по крайней мере изначально. Сама постановка вопроса придавала этим дебатам

дополнительную остроту. Ведь несмотря на постоянные противоречия между русскими

националистами и националистами других республик в бывшем Советском Союзе, никому из

русских не приходило в голову всерьез отрицать, что латыши или, например, грузины являются

самостоятельными нациями. Точно так же многие англичане не отрицали самый факт

существования шотландской нации, твердо веря в то же самое время, что она является частью

более широкой британской идентичности.

Однако прежде всего враждебный характер дебатов усугублялся крайней важностью вопроса для

всех заинтересованных сторон. Едва ли на протяжении двух последних столетий Россия смогла бы

сохранять свой имперский статус великой державы без Украины. Как уже упоминалось, отделение

Украины стало определяющим фактором развала Советского Союза. И сегодня, спустя десять лет,

постсоветское устройство все еще далеко от идеала. Как на Украине, так и в России политическая

стабильность и национальная идентичность остаются весьма хрупкими. Вопрос о том, являются

три восточнославянских народа самостоятельными нациями или им суждено объединиться в некое

более широкое государственное образование, до сих пор имеет огромную важность и вызывает

жаркие споры.

Всегда было весьма затруднительно определить, является ли (или тем более являлась ли прежде)

некая общность людей нацией. Тут многое зависит от терминологии и определений. В случае с

Украиной наиболее существенным для настоящей главы представляется то, что в 1550 году еще не

было предопределено, обретет Украина в конце концов собственную государственность или нет.

Именно возможность различных вариантов в ее историческом развитии делает украинскую

историю при царском и советском режимах такой важной и интересной для изучения. Но

украинский случай, помимо прочего, высвечивает некоторую общую неопределенность империи

как в концепции, так и в этом конкретном случае. Что справедливо для империи в целом,

справедливо и в русском и советском контексте.

412

Часть третья. Россия

Эта глава начиналась уверенным утверждением, что история империи в России датируется

началом 1550-х годов. Украинский или белорусский националист легко может с этим не

согласиться. В конце концов, за несколько десятилетий до взятия Казани московский государь

захватил территории, которые сейчас считаются основной частью Украины и Белоруссии.

Фактически некоторые из этих земель были присоединены к Московскому царству даже раньше,

чем последнее теоретически независимое великорусское княжество. Был ли захват украинской и

белорусской территорий ранним примером российского империализма или это было

восстановлением и консолидацией национальной территории? Где во времени и пространстве

кончается национальное государство и начинается империя? Задаваться этими вопросами имеет

смысл только в том случае, если есть нужда смягчить пафос догматических терминов, в которых

ведутся споры по империи и империализму. Прагматичные московские государи, разумеется,

были далеки от таких мыслей. В шестнадцатом веке основными для идентичности были

религиозные, династические и исторические признаки. Язык и национальность масс не считались

политически важными. В любом случае московские правители в шестнадцатом веке расширяли

свою территорию там, где это только было возможно. Чтобы оправдать эти приобретения, они

могли объявить и объявляли себя наследниками Чингисхана, византийского императора или

великих князей Киева и Владимира [50J. Ибо для безжалостных и прагматичных силовых

политиков

;

правивших Москвой, было не слишком важно, насколько легитимным выглядел захват

территории, если только тсрритоу,,г:,;.лные ресурсь: были надежно прикарманены. Однако

официальные претензии царизма на то, что Украина и Белоруссия не были имперскими

приобретениями, а являются исконными русскими землями, имеют большое значение для

понимания последующей царской политики в этих регионах и еще большее - для понимания того,

что сами русские думали о природе своей империи.

Глава 8

Царская империя: могущество,

стратегия, закат

Политическая логика территориальной экспансии

В 1462 ГОДУ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МОСКОВСКИЙ правил на территории в 24 тысячи квадратных

километров. В 1914 году под властью Николая II находилось 13,5 миллиона квадратных ки-

лометров [1]. Российское царское государство было одним из самых эффективных механизмов

территориальной экспансии, когда-либо существовавших на нашей планете. Многие европейские

исследователи времен девятнадцатого и начала двадцатого века считали, что это неумолимое,

безжалостное и не ведающее преград наступление уже никогда нельзя будет остановить. По мере

аннексии одной территории за другой, начиная с присоединения Новгорода в конце пятнадцатого

века, постепенно исчезала отдельная политическая идентичность Московского царства,.- :>.;е егс

ресурсы мобилизовались для усиления военной мощи и дальнейшей экспансии. Процесс начался с

поглощения волжских ханств в 1550-х годах и продолжился завоеванием Сибири в семнадцатом

веке. Основные украинские земли - включая Киев - были присоединены в 1654 году, и в течение

следующих 150 лет украинская независимость была сведена до нуля. Восемнадцатый век стал

свидетелем присоединения жизненно важных в стратегическом и коммерческом отношении

балтийских провинций в 1721 году, а господство России на Восточной Балтике укрепилось после

раздела Польши при Екатерине II и захвата Финляндии в 1809 году при Александре I. Важнейшие

сельскохозяйственные районы Южной

415

Царская империя: могущество...

Украины и ее огромные запасы полезных ископаемых были приобретены после сокрушительных

побед над Османской империей между 1768 и 1792 годами, а в конце восемнадцатого века Россия

стала на Черном море доминирующей державой. Экспансия России на юг и восток в

восемнадцатом веке обеспечила базы и ресурсы, которые использовались в девятнадцатом веке

для завоевания Средней Азии и Закавказья.

Разумеется, при более подробном рассмотрении мы увидим, что процесс экспансии время от

времени останавливался и даже обращался вспять, причем в некоторые моменты Российская

империя была на грани катастрофы. Но затем терпеливо, настойчиво и неуклонно экспансия

начиналась снова.

Еще в двенадцатом веке великорусские князья и крестьянское население предпринимали попытки

продвижения на юг, в плодородные степи и вниз по Волге. Монголы на три столетия остановили

этот процесс, но потом он возобновился, причем с потрясающим успехом. За годы так

называемого Смутного времени в начале семнадцатого века государство распалось, и Россия

практически перестала существовать как самостоятельная политическая единица. Но в

семнадцатом веке она восстала из небытия, восстановила свои ресурсы, и в первые годы восемна-

дцатого века Петру I удалось добиться того, чего, несмотря на все усилия, не удалось сделать

Ивану Грозному - захватить территории, которые мы сегодня называем Латвией и Эстонией [2].

Честолюбивые планы экспансии в Закавказье и Средней Азии, которые вынашивал Петр I, были

еще слишком смелыми для своего времени и опять перенапрягли силы России. Многие тысячи

русских солдат погибли о г болезней и незнакомого климата во время петровского наступления

вдоль берега Каспийского моря. Но эти цели были достигнуты в девятнадцатом веке. Точно так

же, как амбициозные военные замыслы канцлера Остермана

, в 1737 году еще сильно

превосходившие возмож-

' Остерман Андрей Иванович (Генрих Иоганн Фридрих) (1686-1747) -российский государственный деятель, дипломат, граф

(1730). С 1723 года вице-президент Коллегии иностранных дел, в 1725-1741 годах - вице-канцлер. Член Верховного тайного

совета. Фактический руководитель внутренней и внешней политики России при императрице Анне Ивановне. В 1741 году

сослан Елизаветой Петровной в Берёзов.

416

Часть третья. Россия

ности России, были реализованы в войне против Османской империи в начале девятнадцатого

века.

Именно твердое намерение остановить неумолимое наступление российской державы лежало в

основе решения Британии о начале войны в 1854 году. Во время Крымской войны лорд

Палмерстон утверждал, что «для наилучшего и наиболее действенного обеспечения безопасности

мирного будущего Европы следует отделить от России некоторые из пограничных территорий,

приобретенных ею за последнее время, - Грузию, Черке-сию, Крым, Бессарабию, Польшу и

Финляндию... Россия все равно сможет оставаться огромной державой, но уже не будет иметь

такого подавляющего преимущества в случае нападения на своих соседей» [3]. Россия потерпела

поражение в Крымской войне, а оскорбительный Парижский договор 1856 года сильно ослабил ее

позиции на Черном море. Однако через пятнадцать лет этот договор был разорван, и Россия

получила возможность заново создать свой Черноморский флот. А тем временем Россия начала

завоевание Средней Азии, что вызвало серьезнейшую озабоченность Британии. Между 1891 и

1902 годами Россия вела широкое наступление на Дальнем Востоке, и временами создавалось

впечатление, что именно она сумеет получить главные дивиденды от приближающегося распада

Китая.

Унизительное поражение от Японии и последовавшая за ним революция 1905 года в самой

России, казалось, поставили под сомнение существование российского государства и империи. Но

стабильность была восстановлена, и в 1907-1914 годах мир стал свидетелем поразительного

экономического и военного роста России. Ни революция, ни дарованная в 1906 году полсьлч-гатар

конституция никоим образом не изменили военную и экспансионистскую природу царизма. Ве-

дущая консервативная газета «Новое время» в новогоднем выпуске 1914 года писала о ч<все же

неутоленном стремлении к величию» [4] русского народа. Впрочем, это высказывание в большей

степени свидетельствует о настроениях российской элиты, чем о чаяниях русской крестьянской

массы, которая на своих плечах несла все тяготы имперской политики. Если быстрое возрождение

армии можно было объяснить оборонительными нуждами, то поспешное и весьма дорогостоящее

воссоздание линкоров Балтийского флота вряд ли можно отнести к категории оборонных

мероприятий. В 1907 году русское

417

Царская империя: могущество...

правительство потратило на нужды высшего образования 6,9 миллиона рублей, тогда как один

линкор стоил 30 миллионов [5]. К 1914 году целая эскадра балтийских линкоров была почти

готова к выходу в море, и еще несколько кораблей находились в стадии строительства. Этот флот

должен был поднять престиж России, придать ее стратегии необходимую гибкость и предоставить

средства для достижения международных целей. Разрабатывались планы послать эскадру в

Средиземное море, чтобы угрожать Константинополю с запада. В долгосрочной перспективе

внушительный океанский флот мог стать одним из существенных факторов баланса сил между

Британией и Германией, давая России рычаг для воздействия на обе стороны. Сэр Артур

Николсон

, бывший британский посол в Петербурге и впоследствии бессменный глава министер-

ства иностранных дел, полагал в 1914 году, что Россия вскоре станет необычайно сильной страной

и что Британии следует поэтому сохранять ее в качестве своего союзника [6]. Теобальд фон

Бетман-Гольвег', германский канцлер, относился к растущей мощи России с похожим чувством и

опасался, что поколение спустя она станет хозяйкой в Центральной Европе [7]. В 1914 году

Германия развязала Первую мировую войну отчасти потому, что, по ее представлениям, именно в

этот короткий отрезок времени существовала стратегическая возможность для нападения на

Россию, а позже Россия уже станет слишком сильна, чтобы выступать против нее.

Иностранцы, считавшие экспансию естественной и неотъемлемой частью российской внешней

политики, в целом не слишком ошибались. Как правило, экспансионистская политика - это

следствие геополитической и внутреннеполитической логики. География практически диктовала

русским экспансию

Николсон Артур, первый барон К^рнок (1849-1928) - британский политический деятель и дипломат. Посол в Испании (1904-

1905), посол в России (1905-1910), заместитель министра иностранных дел (1910-1916).

' Бетман-Гольвег Теобальд (1856-1921) - германский государственный деятель. В 1905-1907 годах - министр внутренних дел

Пруссии, в 1907-1909 годах - имперский министр внутренних дел и заместитель рейхсканцлера. В 1909-1917 годах-

рейхсканцлер.

418

Часть третья. Россия

на юг, в плодородные черноземные степи, и вниз по рекам к морским побережьям. Как только

Россия закреплялась на побережье, возникала ясная стратегическая и экономическая необ-

ходимость контроля над «узкими местами» российской торговли - прежде всего над

константинопольскими проливами. Геополитическая стратегия развития отдаленных пограничных

территорий также автоматически подразумевала дальнейшую экспансию. К примеру, процветание

российского дальневосточного региона непосредственно зависело от создания более широкой

буферной зоны и более безопасного доступа к районам, производящим продовольствие [8].

Можно сказать, что союз между царем и военно-землевладельческим дворянством, лежащий в

основе режима, представлял собой разновидность совместного предприятия, традиционно

занимающегося территориальной экспансией. Завоевания давали монархам огромные земельные

фонды, при помощи которых они могли купить лояльность, легитимность и поддержку. Дворяне

приобретали новые плодородные земли в завоеванных регионах, покупая их или переселяясь на

новые места. Однако царское государство ни в коем случае не передавало все завоеванные земли

дворянству. Большая часть земли вместе с обрабатывающими ее крестьянами оставалась в прямом

владении короны. Многие великие империи - например, династия Хань в Китае или Византия -

процветали до тех пор, пока основная масса крестьянского населения оставалась под прямым

контролем государства и его чиновников, платя налоги в имперскую казну и поставляя

многочисленных рекрутов. Когда же в силу разных причин крестьяне и их земли попадали в руки

магнатов, и

, гочники, поддерживающие имперский режим, иссякали, что неминуемо приводило к

упадку империи [9]. С другой стороны, бюрократическая машина, требующаяся для контроля и

сбора налогов с крестьянства в огромном государстве, не имеющем современных средств

коммуникации, была не в состоянии должным образом справляться со своими обязанностями на

протяжении сколько-нибудь длительного отрезка времени. Чиновники, таким образом, легко

могли превратиться даже в более безжалостных эксплуататоров крестьянства, чем аристократы,

которые во всяком случае были кровно заинтересованы в долговременной стабильности и

благополучии своих крестьян.

419

Царская империя: могущество...

Но русским царям начиная с шестнадцатого и по девятнадцатый век прекрасно удавалось в этом

отношении усидеть на двух стульях [10]. У них было достаточно земли и крепостных, чтобы

поддерживать сильное и лояльное дворянство, которое, в свою очередь, являлось становым

хребтом правления на местах и, кроме того, обеспечивало кадрами царскую армию, суд и

центральную элитную бюрократию. При этом количество земель и крестьян, находящихся в

прямом владении короны, оставалось по европейским стандартам чрезвычайно высоким. Между

1724 и 1857 годами процент так называемых государственных крестьян вырос в Центральной

России с 19 до 45. К 1857 году численность государственных крестьян значительно превышала

численность помещичьих крепостных [11]. Помимо этого российское государство в отличие от

большинства европейских держав не просто экспроприировало церковные земли, но, не давая им

попасть в руки аристократии, оставляло их за собой [12]. Нехристиане на захваченных

территориях в подавляющем большинстве случаев тоже рассматривались как государственные

крестьяне. Например, в середине девятнадцатого века 90 процентов неправославных подданных

царя из волжского региона попали в эту категорию, принося короне огромный и постоянно

растущий доход [13].

К двадцатым годам девятнадцатого века территориальная экспансия как источник средств для

расплаты за дворянскую службу уже не играла для царского правительства такой роли, как

прежде, но престиж и авторитет, обретенные в результате успешной внешней политики,

сохранили свое значение. Подобные тенденции можно проследить не только на примере России.

Шотландцы в девятнадцатом веке относились терпимо к правлению лондонской

аристократической элиты, преимущественно английской по своему национальному составу, не

только из-за материальных выгод, которые им обеспечивала империя, но и потому, что

Соединенное Королевство было исключительно сильным и успешным государством, которым

восхищались во всем мире. Такие же авторитет и престиж выпали в Германии на долю Пруссии и

ее элиты после эффектных побед в 1866-1871 годах и последующего резкого подъема ме-

ждународного статуса Германии.

Между 1854 и 1917 годами успехи России на дипломатическом и военном поприще были более чем

скромными, что объ-

420

Часть третья. Россия

ясняется главным образом ее относительной слабостью и отсталостью по сравнению с Британией,

Германией и Соединенными Штатами. Сознание этой отсталости и постоянные неудачи не-

избежно ослабляли легитимность режима в глазах как русского, так и нерусского населения

империи. Британский офицер, находившийся недолгое время на службе в России незадолго до

1914 года, вспоминает о том чувстве стыда, которое испытывал призванный на военную службу

сын его квартирной хозяйки, когда его видели «в униформе самой плохой армии мира» [14]. К

осознанию того, что Россия не состоялась как великая держава, здесь присоединялось и

понимание неблаговидной роли армии, которая служит скорее режиму, чем нации, и используется

преимущественно как средство подавления народных волнений (особенно во время революции

1905 года). В 1907 году российский премьер-министр Петр Столыпин

рекомендовал полякам

«встать на нашу точку зрения и признать, что высшее благо -это быть российским гражданином,

нести это звание так же гордо, как когда-то это делали римляне» [15]. Не совсем ясно, почему

поляки должны были гордиться своим положением подданных России, которая была более

отсталой, чем Польша, которая отказывала полякам во многих законных гражданских правах и

которая к тому же, безусловно, была наименее успешной и развитой среди всех великих держав.

Столыпинское сравнение с Римом в действительности лишь подчеркнуло слабость России в

начале двадцатого века и ее несостоятельность как империи. Греки могли смотреть свысока на

римскую куль-

Стольшин Т !.••!;> Аркадьевич (1862-

.9Ш - выдающийся российский государственный деятель. С 1906 года министр

внутренних дел и председатель Совета министров. Инициатор применения военно-полевых судов для борьбы с

революционным движением («скорострельная юстиция»). В 1907--1911 годах определял правительственную политику, начал

проведение аграрной реформы. Под руководством Столыпина разработан ряд важных законопроектов, в том числе по реформе

местного самоуправления, введению всеобщего начального образования, о веротерпимости. В 1907 году добился роспуска 2-й

Государственной думы и провел новый избирательный закон, существенно усиливший в Думе позиции правых партий.

Смертельно ранен террористом Д. Г. Богровым.

421

Царская империя: могущество.

УРУ>

но

ва

ли

могли

отрицать силу Рима или его военные и дипломатические успехи.

Падение авторитета внутри страны и военные и дипломатические неудачи российской политики

были так или иначе взаимосвязаны. Николай II заключил мир с Японией осенью 1905 года прежде

всего из страха перед внутренней революцией, и ему пришлось сделать это как раз в тот момент,

когда военная ситуация на суше вот-вот должна была неминуемо измениться в пользу России [16].

При этом поражение от азиатской державы до последней степени ослабило престиж режима вну-

три страны, даже в кругах консерваторов и националистов. И это, безусловно, сказалось перед

1914 годом, когда они призывали к проведению менее гибкой и, как следствие, более рискованной

внешней и военной политики под предлогом того, что России необходимо заново утвердить свой

авторитет и значимость на международной арене. А те, кто заправлял российской внешней

политикой в эти годы, хорошо сознавали внутреннюю слабость империи и опасность дальнейшей

потери легитимности в глазах националистов, что означало для правительства необходимость так

или иначе прислушиваться к про-славянским голосам в российской печати и парламенте.

Анализ российской внешней политики непосредственно перед 1914 годом приводит к такому

выводу: то, что со стороны казалось современникам проявлением агрессии и экспансии, могло в

действительности происходить от сознания слабости и уязвимости. В самом деле, если углубиться

в историю, то мы увидим, что уязвимость и слабость были по крайней мере таким же мощным

фактором российской внешней политики, как инстинкт территориальной экспансии. До самого

восемнадцатого века Россия была уязвима для набегов степных кочевников. Большую часть

времени между 1550 и 1917 годами она была слабее, чем некоторые из ее западных соседей и

коллег - великих держав. Слабость и экспансионизм ни в коей мере не противоречат друг другу:

колонизация и строительство крепостей в степи были лучшим способом оградить Центральную

Россию от набегов кочевников; проникновение в Среднюю Азию было осмысленным ходом для

восстановления престижа и для угрозы британской Индии в той трудной внешнеполитической

ситуации, которая сложилась для России после Крымской войны. Кроме того, нередко русская

колонизация погра-

422

Часть третья. Россия

ничных областей не направлялась из центра. Напротив, большую часть колонистов составляли

русские и украинские крестьяне, которые до двадцатого века мигрировали в имперские

пограничные земли, не спрашивая на то государственную санкцию и, как правило, нелегально.

Современные западные критерии разграничения экспансионизма и необходимой защиты

собственных интересов плохо подходят для описания исторической ситуации в мире до двад-

цатого века. Безжалостная и хищническая европейская система международных отношений

неумолимо вынуждала все великие державы постоянно заботиться об увеличении своей мощи для

защиты собственных интересов. Территориальная экспансия была одним из традиционных

методов, которыми государства пользовались, чтобы склонить чашу весов в свою сторону.

Разумеется, Гогенцоллерны и Габсбурги в отличие от Романовых не имели столь благоприятных

географических и геополитических возможностей для экспансии, но в целом играли в одну и ту же

игру.

Примерно тем же самым занималась и Британия. Конечно, британская финансовая и коммерческая

мощь, особенно в девятнадцатом и двадцатом веках, позволяла в отдельных случаях (как,

например, в Латинской Америке) осуществлять значительный нажим без прямого политического и

военного вмешательства. Россия такими «неформальными» рычагами давления практически не

обладала. Ее возможности субсидировать своих заграничных сателлитов были очень жестко

ограничены, не говоря уже о том, чтобы сравняться с Западом в размерах инвестиций и займов.

Как заметил кавказский наместник князь БарягннслШ-т"". «Сила Англии в ее золоте. У России

золота мало, и ей приходится противопоставлять ему силу оружия»

[17]. На похожей логике

строилась неформальная советская восточноевропейская империя, которая могла существо-

"' Барятинский Александр Иванович (1815-1879) - князь, генерал-фельдмаршал (1859). С 1835 года на Кавказе, участвовал в

боях с горцами. С 1853 года начальник Главного штаба войск на Кавказе. В 1856-1862 годах - главнокомандующий войсками и

наместник на Кавказе, взял в плен Шамиля.

См. сноску 13 к главе 6.

423

Царская империя: могущество.

вать только благодаря постоянной угрозе прямой военной интервенции. В царское (как, впрочем, и

в советское) время российский экспорт за редчайшими исключениями не мог конкурировать на

рынках третьего мира с экспортом Западной Европы или Северной Америки, что заставляло

Петербург использовать военное и политическое давление для поддержания торгового баланса.

Политика «открытых дверей», излюбленный англо-американский лозунг в Китае начала

двадцатого века, была совершенно неприемлема для России, которая имела все основания

полагать, что законы международного либерального капитализма работают против нее [18].

Однако, как уже говорилось в главе 3, сама Британская империя далеко вышла за рамки

коммерческой и финансовой державы. Британцы аннексировали и колонизировали больше земель,

чем любой другой европейский народ, включая русских. Наивно полагать, что эта обширная

империя возникла «по рассеянности», тогда как российская экспансия планировалась с

последовательным макиавел-лиевским умыслом в тесном царском окружении в Петербурге.

Успехи в восемнадцатом веке

ЯДРО РОССИЙСКИХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ СОСТШЛО из крестьянских рекрутов, закаленных

деревенской жизнью и сельскохозяйственным трудом в условиях сурового великорусского

климата. До тех пор пока в последней четверти восемнадцатого века рекрутские наборы не начали

проводиться в балтийских провинциях и на Украине, почти вся регулярная пехота была ве-

ликорусской, и даже впоследствии русские составляли ее подавляющее большинство. Во время

Семилетней войны в сражениях против прусского короля Фридриха II русская пехота приобрела в

Европе репутацию бесстрашной, выносливой и дисциплинированной. Эту репутацию она

сохранила навсегда. Ко второй половине века кавалерия также была уже гораздо лучше