Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

образованностью и чувством корпоративной идентичности, просто не существовало до самого по-

следнего столетия царского правления в России. Но даже тогда российское общество питало к

этой бюрократии отвращение. Традиционный правящий класс относился к правящим чиновникам

как к выскочкам и бездушным педантам, узурпировавшим политическую власть царя и

аристократии. Монархи нуждались в бюрократии, чтобы эффективно править и модернизировать

свою империю, но по мере того как администрация разрасталась, становилась сильней и

самоуверенней, ее было уже все труднее контролировать - по тем самым причинам, которые

задолго до этого существовали в китайской империи. Цари опасались посягательства на свою

власть со стороны бюрократии, не любили ее громоздкие и чрезмерно усложненные процедуры, а

также постоянно обвиняли ее младших чиновни-

" Романов Михаил Федорович (1596-1645)-первый русский царь из династии Романовых. Царствовал в 1613-1645 годах.

Династия Тань (618-907) - считается самой влиятельной и процветающей феодальной династией в истории Китая.

386

Часть третья. Россия

ков в коррумпированности и некомпетентности. Однако даже Александр III или Николай II

никогда не рискнули бы прибегнуть к методам императора Ван Ли, хотя обоим, возможно, не раз

приходило в голову объявить забастовку против своих чиновников. Со своей стороны,

либеральные и радикальные оппоненты царизма также имели все основания ненавидеть бю-

рократию, причем она к тому же была удобным мальчиком для битья в глазах лояльных или

аполитичных подданных. Было гораздо проще и удобнее выразить свой гнев и недовольство по-

ложением в стране, порицая бюрократию, чем критикуя царя: последний был сувереном и, так

сказать, стержнем всей политической системы, и в России (как и во многих других странах)

усомниться в его исключительных добродетелях и высших намерениях значило проявить себя

государственным преступником, желающим развала государства.

По сравнению с Британией или Германией девятнадцатого века российская бюрократия оказалась

крайне неэффективной, грубо вторгалась в экономическую, культурную и социальную жизнь и

вдобавок была неподконтрольна обществу и его элитам. Кроме того, ее деятельность практически

не ограничивалась законами. К примеру, в своей тайной войне против революционного движения

полиция регулярно нарушала гражданские права элиты, секретно перехватывая и вскрывая кор-

респонденцию даже членов царской фамилии. Неудивительно поэтому, что бюрократия, как

правило, представляла самую популярную мишень для сатир и насмешек в русской литературе,

чему знаменитая пьеса Гоголя является только самым известным примером Один из

образованнейших русских ученых утверждает, что ><р.ч-.сийская бюрократия, являясь важным

фактором государственной жизни, почти не оставила следа в духовной жизни России: она не

создала ни своей собственной культуры, ни своей этики, ни даже своей идеологии» [17].

В 1721 году Петр I издал так называемую Табель о рангах, чтобы формализовать старшинство и

статус тех, кто служил в новых вооруженных силах европейского образца и в правительственных

институтах, созданных Петром. Согласно этой Табели, армейские и флотские офицеры всегда

превосходили гражданских чиновников равного класса. Им также было проще получить

дворянское звание, чем чиновникам. Выше всех стоял аристократический гвардейский офицер,

который автоматиче-

387

Царское государство и русский народ

ски получал двойное продвижение по службе, если бы соизволил перевестись в простой линейный

полк. Провинциальный дворянин-землевладелец восемнадцатого и девятнадцатого веков обычно

предполагал по крайней мере несколько лет служить офицером в гвардии (если он мог позволить

себе такую роскошь и имел необходимые связи) или на худой конец в обычном линейном полку.

Русские аристократы были в большинстве своем буквально помешаны на собственных

родословных и страшно гордились военной славой - как фамильной, так и всего российского

государства, которому они служили веками. В этом отношении российская элита гораздо больше

напоминала римскую, чем китайскую, и поэтому с готовностью восприняла общеевропейские

образцы классического военного героизма в восемнадцатом веке. Начиная с Петра I мужские

представители Романовых старались всячески подчеркивать свою «военизированность». К

девятнадцатому веку они почти всегда (по крайней мере у себя на родине) появлялись на публике

в военном мундире. Но следует также отметить, что русские гвардейские офицеры в

девятнадцатом веке были не только аристократами, но и зачастую видными представителями

русской литературной и музыкальной культуры. В бедном и по большей части малограмотном

провинциальном обществе восемнадцатого века богатые землевладельцы, которые могли

позволить себе послать детей в гвардию, бывали, как правило, в состоянии оплатить их приличное

образование. Поэтому не случайно, что в целом русская литература была гораздо

доброжелательнее к офицеру, чем к чиновнику [18].

В Османской империи к военной аристократии относились с куда большим почтением, чем в

управляемом мандаринами Китае, но без малейшего почтения относились к аристократии

светской. Главная цель заполнения верхних позиций в обществе обращенными христианскими

рабами (система devsirme) в период расцвета империи - с пятнадцатого по семнадцатый век -

заключалась как раз в том, чтобы гарантировать их полную зависимость от султана и абсолютно

исключить возможность появления наследственного правящего класса с глубокими корнями и

верными сторонниками. Даже в семнадцатом веке, после коллапса этой системы рабства, у

османов не появилось ничего похожего на наследственную аристократию, что, пожалуй,

объясняет нестабиль-

388

Часть третья. Россия

ность отношении османского режима с региональными элитами и своими собственными

провинциальными наместниками. Последним премьер-министром царской России был князь

Голицын

- представитель одной из старейших аристократических фамилий страны [19]. Каждый

третий из главных гражданских и военных чиновников империи в 1894-1914 годах происходил из

дворянских семей, входивших в высший круг российской знати еще до 1700 года, а остальные

происходили из аристократических семей, проживавших на территориях, аннексированных

Петром I и его преемниками [20]. Это была европейская аристократическая схема формирования

властных структур, сильно отличавшаяся от мусульманских и конфуцианских моделей. Более

того, если принять во внимание культурную европеизацию российского наследственного

правящего класса с 1700 года, европейская основа становления российской власти становится еще

более очевидной.

Тем не менее российский правящий класс был довольно своеобразной разновидностью

европейской аристократии. Чтобы понять причины этого различия, необходимо знать кое-что из

ранней истории русской элиты. И здесь мы вступаем в область, очень хорошо описанную нашими

предшественниками, поскольку слабость феодальной традиции в России является одним из самых

распространенных - и во многом справедливых - клише русской истории. В широком смысле

феодальный порядок в Европе определялся автономной межгосударственной властью

католической церкви, с которой любому монарху так или иначе приходилось считаться (историки

обычно r.

.)(.-;'йвопоставл;г:эт ей византийскую православную церковь, находившуюся под пятой

у византийского императора в Константинополе). Он (порядок) также включал в себя сильные

независимые города-государства. Но суть феодального строя заключалась в военно-

землевладельческом наследственном правящем классе и его отношениях с монархом [21].

Голицын Николай Дмитриевич (1850-1925) - князь, государственный деятель, председатель Совета министров (1916-1917). В

1925 году в 75-летнем возрасте расстрелян в ленинградском ОГПУ.

389

Царское государство и русский народ

В континентальной Европе и в меньшей степени в англонормандском королевстве Вильгельма

Завоевателя

феодализм появился, когда королевская власть была в упадке. Преимущественно эта

система сложилась на нижнем уровне феодального рыцарства в качестве защитного механизма от

произвола крупных лендлордов. Рыцарь служил и повиновался только своему непосредственному

господину, а не господину господина - какому-то далекому королю. В этом смысле феодализм не

имеет ничего общего с системой военной службы в обмен на земли, созданной в пятнадцатом веке

московским царем Иваном III. У русского воина-землевладельца не было никакого господина,

кроме царя, чьи представители пристально следили за его службой. Такой стиль отношений

больше напоминал Османскую империю пятнадцатого века, чем феодальную Европу. Причем эта

система договорной военной службы вовсе не была показателем слабости монарха - наоборот,

власть царя быстро росла, и новый класс его военных приближенных был главным фактором этого

роста. Западноевропейский феодальный контракт прежде всзго являлся взаимообязывающим.

Вассал имел право оказать сопротивление монарху, нарушившему свои обязательства. Чтобы

избежать конфронтации между королем и его аристократическими вассалами, этот контракт

записывался и утверждался в качестве закона. Английская Великая хартия вольностей 1215 года

представляет собой самый известный пример такого контракта. Впрочем, его эквиваленты есть и в

других странах - к примеру, в предыдущей главе упоминалось о венгерской Золотой булле 1222

года. Все воины-рыцари и в какой-то степени сам король были объединены общими рыцарскими

традициями и рыцарским кодексом чести. И, помимо прочего, именно в этом феодальном

прошлом берет начало почти навязчивая озабоченность европейцев законностью и историческими

правами, а также аристократические сословные представительства - предшественники

современных парламентов. Для России 1550 года

'" Вильгельм I Завоеватель (около 1027-1087) - английский король (с 1066 года) из Нормандской династии. С 1035 года - герцог

Нормандии. В 1066 году высадился в Англии и разбил при Гастингсе войско англосаксов короля Гарольда II.

390

Часть третья. Россия

оказалось принципиально важным, что в ней не нашлось эквивалента этим сословным

представительствам, не говоря уже о письменно зафиксированном законе, взаимно обязывающем

короля и подданного. И это в дальнейшем оказало огромное влияние на всю историю Российской

империи.

Для историка, занимающегося империями, сравнение венгерской и английской аристократии, с

одной стороны, и России, с другой, имеет весьма важное значение. Средневековые Англия и

Венгрия являлись, пожалуй, наиболее типичными феодальными странами, где были сильны

феодальные законы и корпоративные традиции, из которых выросли важнейшие

представительские институты как на местном, так и на общегосударственном уровне. Но еще

важнее то, что эти феодальные институты и традиции лучше всего сохранились именно в Англии

и Венгрии, а не где бы то ни было еще в Европе. В большей части континентальной Европы

семнадцатого и восемнадцатого векоп монархи в борьбе за абсолютизм многое делали для

централизации власти в руках династического государства и его чиновников, всячески посягая при

этом на корпоративную автономию, представительские институты и законные права,

унаследованные их подданными в эпоху феодализма. В Англии и Венгрии монархи тоже

предпринимали похожие попытки, но с меньшим успехом.

Английская аристократия добилась решающей победы над абсолютистами-Стюартами во время

«Славной революции» 1688 года. После этого она на протяжении двух последующих столетий

полностью держали государство в своих руках и управляла им при помощи автократического

парламента и министров-аристократов. Венгерской элите пришлось ждать своего часа гораздо

дольше - до 1867 года, но и тогда ее победу трудно было назвать окончательной. Да, она взяла

верх в своем государстве, но ей приходилось непросто в абсолютно лишенном взаимного доверия

сожительстве с габсбургской Веной. И в Британии, и в Венгрии аристократическая элита в

качестве защитницы национального дела пользовалась значительной поддержкой населения. В

британском случае это во многом определялось тем, что элита правила самой богатой и сильной

страной мира, вызывавшей всеобщее восхищение. Венгерская элита получила широкое одобрение

масс прежде всего благодаря

391

Царское государство и русский народ

своей твердой оппозиции габсбургскому абсолютизму и централизации во время революции 1848

года и на протяжении двух последующих десятилетий.

Одним из главных факторов успеха парламентской системы была подотчетность правительства

политической нации. По всеобщему признанию, даже в Британии девятнадцатого века, не говоря

уже о Венгрии, эта «политическая нация» была очень далека от того, чтобы представлять весь

народ. Но основная социальная, экономическая и культурная элита могла чувствовать и

чувствовала, что в значительной степени контролирует государство. В дополнение парламентские

традиции и законы, унаследованные Англией и Венгрией от феодализма, помогали кооптировать

новые элиты из среды современного образованного городского общества, а также поддерживать

их лояльность. По контрасту отрицание русским самодержавным режимом гарантированных

гражданских прав или участия в представительских институтах старой и новой элиты определенно

приводило к двойственному положению последней и даже к отчуждению ее от царского

правительства в последние десятилетия перед революцией. Автократия в определенной степени

позволила развиться непониманию и недоверию между имперским государством и его

правителями, с одной стороны, и со-циальной и интеллектуальной элитой, лояльной и консерва-

тивной по существу, - с другой.

Консервативные националистические теории девятнадцатого - начала двадцатого века наглядно

освещают этот вопрос. Славянофильство было важнейшим элементом правой политической

мысли. И для нас оно важно не только из-за той роли, которую играло до 1917 года, но и тем, что

снова вышло на поверхность в последние десятилетия советской эпохи, когда его главной фигурой

стал Александр Солженицын. С развалом Советского Союза и идейно-политическим крахом

марксизма-ленинизма возрождающийся консервативный национализм, находящийся под

влиянием славянофильской традиции, стал важнейшим компонентом современной российской

политики. Забавно, что в писаниях нынешнего лидера коммунистической партии Геннадия

Зюганова влияние славянофильства ощущается гораздо сильнее, чем влияние Маркса.

Основным элементом славянофильства были нападки на современное западное общество за его

материализм, индивидуа-

392

Часть третья. Россия

лизм и антиклерикализм. Запад может какое-то время быть богатым и динамичным, но, по мнению

славянофилов, на длительном временном отрезке общество нуждается в чем-то большем, чем

свободная ассоциация безликих индивидуумов, одержимых нечестивым стремлением к

накоплению богатства и не сдерживаемых ничем, кроме страха перед законными санкциями.

Славянофилы противопоставляли Западу свое видение России как органичного сообщества,

основанного на взаимных обязательствах, коллективистских инстинктах и прочном религиозном

понимании места человека в божественном устройстве мира. Эти мотивы прекрасно знакомы

критикам современного капиталистического общества, а также довольно близко перекликаются с

европейскими социалистическими и консервативными теориями девятнадцатого века, равно как и

с политическими доктринами некоторых стран нынешнего третьего мира.

С самого своего возникновения в 1830-х годах славянофильство всегда было консервативной

националистической доктриной, ориентированной на православие и недвусмысленно

монархической. Но ее отношение к царскому государству было двойственным, причем не только

из-за того, что цензоры Николая I запретили огромное количество славянофильских публикаций.

Николай I вообще косо смотрел на возможность существования независимого голоса,

пытающегося говорить от лица нации, даже если этот голос был достаточно патриотичным и

консервативным. В конце концов, только царю было позволено воплощать Россию и определять ее

ценности и интересы. Более того, в славянофильской идее присутствовала явная критика режима,

Г.,авянофилы ^слагали, что реформы Петра I европеизировали государство и отделили его элиту

от русской земли и народа. Первые славянофилы вышли из среды московского мелкопоместного

дворянства. Им было свойственно стремление противопоставлять исконно русские ценности и

интересы враждебному Санкт-Петербургу с его европейскими замашками и архитектурой, с его

въедливой бюрократией немецкого образца, которая вклинилась между царем-батюшкой и его

верным народом. Славянофилы остро ощущали, что имперское государство безразлично к

коренным проблемам русской земли, что оно представляло чуждую культуру и чуждый

менталитет. Все это было очень похоже на ощущение «двор

393

Царское государство и русский народ

против страны», которое отчасти послужило мотивацией для оппозиции мелкопоместного

дворянства авторитарному английскому режиму Карла I" и его подозрительному католическому и

культурно чуждому двору [22].

Во второй половине девятнадцатого века царское государство и славянофильство стали ближе

друг другу. Цензура сильно ослабла. Укрепились связи между ведущими московскими сла-

вянофилами и видными фигурами при дворе и в правительстве. Но тот факт, что государство ни в

коей мере не было подотчетным перед политической нацией, оставался источником опасности до

самого 1917 года. Те, кто заправлял государственной внешней политикой, совершенно

справедливо полагали, что националистическое общественное мнение, на которое сильно влияли

интеллектуальные наследники славянофилов, неспособно понять, насколько слаба Россия, и

правильно оценить военно-политическую ситуацию того времени и стратегию европейских

великих держав. А это может втянуть государство в безответственную и опасную политику,

прежде всего на Балканах, которая легко могла привести к войне к поражению. Между тем

общество продолжало подозревать, что внешняя политика преследует темные и порой сугубо

династические интересы, не совпадающие с подлинными интересами России. Ненужная и

катастрофическая война с Японией подтверждала эти подозрения. Они вспыхнули с новой силой

во время Первой мировой войны, когда все верили (совершенно ошибочно), что прогерманские и

даже предательские фракции при дворе пытались заключить мир с Германией и свести на нет все

военные успехи. Это был основной фактор, окончательно разрушивший доверие между режимом

и российским общественным мнением (а также мнением элиты), который привел в 1917 году к

свержению династии и свел на нет все военные достижения России.

Здесь, однако, как всегда, когда речь идет о российской истории, есть опасность истолковывать

все события только как прелюдию к 1917 году. Многие исследователи расценивают империю от

Петра I до середины девятнадцатого века как историю изумительного и поразительного успеха,

который вознес

Карл I (1600-1649) - английский король (с 1625 года) из династии Стюартов. В ходе Английской революции XVII века

низложен и казнен.

394

Часть третья. Россия

Россию от презираемой периферийной территории, не имеющей практически никакого

международного значения, почти до положения primus inter pares

среди континентальных евро-

пейских великих держав. Более того, в этот период Россия все больше и больше начинала

соответствовать европейским политическим, социальным и культурным нормам. Ее франко-

говорящая элита к 1800 году усвоила европейскую аристократическую культуру и систему

ценностей, располагала европейским уровнем безопасности своей собственности и в целом до-

вольно комфортно чувствовала себя при абсолютной монархии, которая во многих отношениях

пыталась походить на своих соседей Гогенцоллернов и Габсбургов - причем в последнем случае

скорее на успешную централизованную монархию в Австрии и Богемии, чем на полуфеодальную

Венгрию. И если при Екатерине II политическая жизнь в России и расходилась в чем-то с

общепринятыми европейскими нормами, то следует заметить, что Англия Георга III

была не

менее нетипичной страной, только, разумеется, в своем роде.

В 1789 году корпоративные институты и гражданские права российской аристократии выглядели,

безусловно, гораздо слабее, чем в большинстве европейских государств. Русский царь был

исключительно сильной и деспотической фигурой. Но царь мог править в провинциях только при

посредничестве класса помещиков, которых Павел I справедливо называл государственными

сборщиками налогов и рекрутскими агентствами в деревне. Аристократические группировки при

дворе боролись за власть и зависящие от нее материальные блага, создавая при этом фракции и

контролируя ключевые посты на государственной ел yv\ •">.-. «Абсолютный» монарх,

позволявший себе пренебрегать аристократическими интересами и настроениями, мог

поплатиться жизнью за такую ошибку: восемнадцатый

Primus inter pares (лат.) - первый среди равных.

" Георг III (1738-1820) - английский король (с 1760 года) из Ганноверской династии. Один из вдохновителей английской

колониальной политики и борьбы с восставшими североамериканскими колониями. Участвовал в организации

антифранцузской коалиции. В 1811 году при Георге III (психически заболевшем) было назначено регентство принца Уэльского

(с 1820 года - Георг IV).

395

Царское государство и русский народ

век был свидетелем целой серии дворцовых переворотов, за которыми стояли гвардейские полки,

закончившихся свержением или убийством монархов. В период расцвета царской России с 1700 по

1850-е годы российская разновидность европейского союза между абсолютной монархией и

привилегированной аристократией имела свои специфические и обычно не слишком симпатичные

особенности. Правление самодержавного монарха и самодержавного владельца крепостных, не

имеющее никаких юридических и законных ограничений, бывало подчас жестоким и варварским.

И эта система не только являлась прямым следствием российской географической и исторической

специфики, но также оказывалась исключительно эффективной в той мере, в какой правители и

большая часть аристократии восемнадцатого века подразумевали успех.

Крепостное право на огромной, открытой и малозаселенной равнине, управляемой очень

небольшим и несовершенным бюрократическим аппаратом, привязывало трудовые ресурсы к

земле и таким образом делало возможной эксплуатацию крестьянского труда дворянами-

землевладельцами и правительственными сборщиками налогов [23]. А в случае крестьянских

волнений и беспорядков царская армия прекрасно справлялась со своими обязанностями. Для

провинциального дворянства централизованная власть царя-самодержца была гораздо

предпочтительнее ее единственно возможной в семнадцатом и восемнадцатом веках альтернативы

- распада государства и аристократических клановых междоусобиц в польском стиле. И даже

принимая во внимание, что наиболее родовитые аристократические семьи при царском дворе

находились в исключительно привилегированном положении, провинциальный дворянин мог тем

не менее рассчитывать на выгодную и престижную карьеру на царской военной или гражданской

службе с очень неплохими шансами на то, что заслуги, удача или царская благосклонность в

любой момент могут превратить неприметного провинциального дворянина в купающегося в

роскоши магната. Для него это было куда более заманчивой перспективой, чем жизнь в качестве

прихлебателя какой-нибудь местной аристократической клики. Между тем политическая

стабильность, взвешенная политика и военная мощь, традиционно свойственные автократии, из

поколения в поколение расширяли невероятно успешную территори-

396

Часть третья. Россия

альную экспансию в плодородные и полупустые сельскохозяйственные регионы. По мере

распространения царских доминионов на юг и восток там, естественно, возникали земельные

владения российского правящего класса. Для русского провинциального дворянина, как правило,

владевшего на своей исторической великорусской родине не слишком плодородными и богатыми

землями, которые к тому же приходилось делить между детьми и наследниками, завидная

успешность территориальной экспансии государства была залогом его легитимности.

Закрепленные законом имущественные права были важнейшим, но вовсе не единственным

фактором союза царя и дворянина, так же как политические и военные удачи царского режима

были основным, но не единственным элементом его легитимности. Царизм, кроме того,

приобретал популярность в глазах элиты благодаря богатой придворными увеселениями жизни

самого пышного двора Европы. Не последнюю роль играло и умение царизма приспосабливать

свою идеологию к меняющимся ценностям и культуре русской элиты, которая охотно

отождествляла себя с династическим государством, чья история в определенной степени была

историей их семей. Вдобавок со времен Петра I и вплоть до 1917 года Романовы постоянно

создавали военные, административные, образовательные и прочие институты и корпорации,

которые пользовались щедрым имперским покровительством и подчеркивали руководящую и

привилегированную роль аристократии. На каждой стадии своей общественной жизни мужчина-

аристократ чувствовал исторические, фамильные и патриотические узы, связы-аавшие элиту >.

династическим государством: дорога вела наверх от кадетских корпусов к мужскому братству

гвардейских офицеров, через представление ко двору к, возможно, высокому правительственному

посту. Дома на стене висела золотая сабля, полученная дедом за военную доблесть в сражениях с

Наполеоном, и имперский рескрипт, объявляющий благодарность Петра I или Екатерины II за

службу предков государству и династии. Крест, торжествующий над полумесяцем на куполе

семейной церкви, означал участие предков в освобождении России от татар и, следовательно,

подчеркивал роль семьи в самом основании российской независимости и величия [24]. А если

предки по мужской линии не были такими древними,

397

Царское государство и русский народ

славными или даже русскими, можно было тем не менее прикрыться коллективной памятью

правящего класса.

От государства, основанного на альянсе короны и аристократии в пределах великорусского

центра, было бы естественно ожидать, что оно должно предпринять попытку установить подобное

правление и за его пределами. Как заметил в начале девятнадцатого века один царский наместник,

правительство в большей части нерусских регионов зависело от сотрудничества с местной

аристократией, с «тем классом, который и по нашим законам, и по природе вещей играл такую

важную роль во внутренней администрации» [25]. Стратегия союза с нерусской аристократией

началась с кооптации татарской знати в пятнадцатом веке и впоследствии включала в себя, к

примеру, чрезвычайно успешную инкорпорацию балтийского немецкого дворянства и

украинского казачьего мелкопоместного дворянства в имперский правящий класс.

Такая инкорпорация означала для них возможность делать карьеру на имперской службе, которой

и балтийские немцы, и украинцы воспользовались в таких масштабах, что это иногда вызывало

зависть и неприятие у представителей чисто русской элиты [26]. Однако с государственной точки

зрения балтийская элита и украинцы были в восемнадцатом веке не только лучше образованны,

чем россияне, но и с меньшей вероятностью могли стать членами оппозиционных

аристократических сообществ и фракций. Царское правление давало местной аристократии

гарантии безопасности ее собственности и статуса, а в некоторых случаях даже улучшало их.

Украинское мелкопоместное дворянство, например, вместе с получением русского дворянского

статуса получало право на обладание крепостными крестьянами. В последние годы шведского

правления в балтийских провинциях корона конфисковала у местного дворянства огромные

земельные участки, чтобы поддержать королевскую казну. При русском царском режиме эта

практика прекратилась, и права собственности стали более надежными.

Ассимиляция в имперскую элиту и отождествление с царским государством в культурном смысле

обычно не составляли труда для нерусских элит, хотя со временем это положение менялось. В

пятнадцатом и шестнадцатом веках мусульманские и степные элиты обычно могли стать членами

российского правящего класса, даже не обращаясь в православие. Однако к на-

398

Часть третья. Россия

чалу восемнадцатого века обращение стало необходимым даже для того, чтобы просто владеть

землей, не говоря уже о доступе ко двору или правительственным постам. После реформ Петра

европейские католики и протестанты легко растворялись в правящем классе, который становился

все более космополитическим, -для этого не требовалось ни обращения в православие, ни

усвоения специфических русских культурных ценностей и понятий. Однако в последние

десятилетия царского правления бюрократическая элита становилась все более русской в

этническом смысле, а государство начало отождествлять себя с культурой русского населения,

русским языком и российскими интересами. При этом оно частично отдалилось от своих

союзников среди нерусской элиты, хотя мера отдаления менялась от одной региональной элиты к

другой и редко была полной. Даже там, где традиционные настроения аристократической

лояльности государству Романовых ослабли, страх социальной революции все еще объединял

приграничную аристократию с Романовыми.

Это было еще более справедливо по отношению к классу землевладельцев в российском центре

империи. За время жизни четырех поколений после освобождения крестьян в 1861 году

отношения государства и русского класса землевладельцев становились все более напряженными

и неопределенными. Растущая власть бюрократии, обнищание многих помещиков, а также

государственная приверженность быстрой индустриализации - все это в какой-то степени

послужило отдалению некоторых частей традиционного правящего класса от режима. Однако

близкая к ycntxy радикальная социальная революция 1905-1906 годсш ;•: ^слроприацил большого

количества помещичьей земли снова бросили аристократию в объятия режима. Европейски

образованные и обладавшие высокой культурой представители российских элит часто стыдились

и возмущались отсутствием в России гарантированных гражданских и политических прав, а также

считали постоянно попадавшую впросак и топорную царскую абсолютную монархию анахро-

низмом. Скандал с Распутиным, имевший какую-то прямо средневековую окраску, усиливал это

чувство стыда. Но после революции 1905 года всем стало ясно, что русское помещичье дворянство

не переживет нового наступления демократии, выраженного либо поджогами и бунтами в их

поместьях, либо го-

399

Царское государство и русский народ

лосованием крестьян в демократически избранном парламенте. Таким образом, после событий

1905 года царское полицейское государство приобрело новую легитимность в глазах большей

части помещиков. После падения монархии в 1917 году экспроприация помещиков последовала

незамедлительно. Только победа военной контрреволюции могла спасти российскую

аристократию, как адмирал Хорти

и генерал Франко" спасли высшее общество Венгрии и

Испании [27].

Была определенная историческая логика и справедливость в том, что русская помещичья

аристократия и самодержавный режим, тесно связанные на протяжении веков, должны были

исчезнуть одновременно. Термин «самодержавие» часто используется неверно в российском

контексте и имеет разнообразные значения. Однако в действительности это слово должно означать

ни больше ни меньше как тот очевидный факт, что власть русского царя не ограничивалась

конституцией, законами или представительскими институтами [28]. Так было в 1550 году, так

продолжалось в 1850 году и даже в значительной степени до самого 1917 года. Долгосрочное

воздействие самодержавного образа правления на Российскую империю было значительным и

вполне может быть приравнено к решающему воздействию парламентского правления и правовых

норм на Британскую империю.

Говорить о российском режиме как о самодержавном не значит отрицать, что реалии управления

огромной империей (особенно до 1850 года) при помощи небольшой и неадекватной го-

сударственной бюрократии автоматически вели к передаче значительной части властных

полномочий местной аристократии. Имели место случаи, когда в некоторых регионах империи,

завоеванных Петром I (правил в 1689-1725 годах) и его преемниками, традиционным

представительским институтам и местным

Хорти Миклош (1С68-1957) - контр-адмирал, главнокомандующий австро-венгерским флотом. Фашистский диктатор

Венгрии в 1920-1944 годах.

" Франко Баамонде Франсиско (1892-1975) - генерал, фашистский диктатор Испании, пришел к власти в 1939 году, свергнув

республиканское правительство Народного фронта после трехлетней гражданской войны, в которой ему оказывали помощь

фашистские Германия и Италия.

400 Часть третья. Россия

законам на протяжении жизни многих поколении удавалось сохраниться и даже расцвести.

Балтийские провинции и Финляндия - самые наглядные примеры этого феномена. Но магист-

ральное направление имперской политики, не всегда, впрочем, последовательной и, как правило,

смягчаемой прагматическими заботами об административной эффективности и политической

стабильности, было ориентировано на централизацию и гомогенизацию. Аннексированные

территории в разной степени и с различной скоростью попадали под контроль Петербурга, а их

собственная политическая идентичность и индивидуальные законы и институты слабели и часто

исчезали совсем.

Этого требовала сама логика автократии. Во-первых, великорусская автократия была чрезвычайно

эффективным, чтобы не сказать безжалостным, механизмом для мобилизации человеческих и

материальных ресурсов общества ради обеспечения государственных приоритетов и задач. Это

было одним из элементов ее raison d'etre. Как заметила Екатерина II, правившая в 1762-1796 годах,

раз уж существует такой административный механизм, то надо распространить эту испытанную

систему на внешние провинции балтийского региона и Украины, которые по сравнению с

великорусскими еще не вносили в полной мере свой потенциальный вклад налогами и рекрутами в

царскую казну и армию [29]. Похожая логика, только применяемая менее разумно, заставляла

Петербург пытаться контролировать Финляндию в последние десятилетия жизни империи [30].

Административная стандартизация обычно снижала затраты и повышала эффективность. Она и в

политическом смысле была более приемлема для режима, который считал самодержавие своим

главным принципом. Царь-самодержец, привыкший к безоговорочному исполнению своих

приказаний, мог находить обидной потребность приспосабливаться к местным законам и

традициям. Это, к примеру, случилось с Александром I и Николаем! между 1815 и 1830 годами

[31], после того как Польше была дарована конституция, очень либеральная по европейским

стандартам. Более того, даже если монарх и соглашался сосуществовать с полуконституционными

институтами и особыми законами в некоторых периферийных регионах империи, большая часть

российской элиты могла быть с этим не согласна. Подданные императора во внешних провинциях

могли, в конце концов, использовать свои законы и свободы для критики пра-

401

Царское государство и русский народ

вительственной политики или для укрывания врагов государства. С ростом русского

национализма для россиян стало вдвойне неприемлемо, что нерусские подданные царя

пользовались правами и свободами, в которых было отказано его русским подданным. Еще в 1760-

х годах русская знать выражала недовольство специальным статусом балтийского дворянства [32].

Когда Александр I, правивший в 1801-1825 годах, даровал конституцию завоеванной Польше, но

отказал в этом российской элите, гордой своей победой над Наполеоном, он вызвал взрыв хорошо

понятной ярости, который привел к так называемому декабристскому движению, окончившемуся

неудачной попыткой свержения абсолютной монархии в 1825 году [33]. И это лишний раз

подчеркнуло, что до тех пор, пока сама Великая Русь управляется самодержавно и

централизованно, невозможно бесконечно поддерживать более свободные и законопослушные

системы правления на окраинах империи [34]. Самодержец мог милостиво позволить

существовать традиционным институтам и свободам, как это сделали Петр I и Александр I, когда

были аннексированы соответственно балтийские провинции в 1721 году и Финляндия - в 1809-м.

Царь мог даже даровать конституцию приграничному региону, как Александр даровал ее Польше

в 1818 году. Но он никогда не чувствовал себя связанным никакими законными контрактами со

своими подданными. Это, в конце концов, и составляло суть самодержавия. Подданные

пользовались скорее привилегиями, чем правами. Попытки балтийских народов и финнов

настаивать на том, что их местные привилегии являются частью договоров, по которым эти

регионы были присоединены к Российской империи, всегда пресекались даже самыми

либеральными из монархов.

Имперское государство -русский народ

В 1550 ГОДУ РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО И РУССКИЙ НАРОД были накануне создания

империи. Четыре с половиной века спустя, в конце тысячелетия, им приходится примириться с

мыслью, что они внезапно перестали быть империей, а стали национальным государством. Часто

говорится, что главной трудностью для

402

Часть третья. Россия

русских в этом отношении (что выделяло их среди коренных на^ родов в других европейских

империях) является то, что они никогда до этого не были нацией - и, более того, до создания им-

перии никогда и не существовало никакой русской нации.

В каком-то смысле это очевидно. Россия в 1550 году определенно не была национальным

государством, как оно понималось в 1789 году и в наше время демократических идеалов на-

родного суверенитета и гражданского равноправия. Даже если воспользоваться альтернативной

трактовкой национального государства, подчеркивающей скорее единство, чем гражданство, все

равно возникнут проблемы применения понятия «нация» к обществу, состоявшему из воинов-

аристократов и крестьян, с совершенно разными культурными и ценностными приоритетами и

раздираемому антагонистическими классовыми противоречиями между порабощенными

крестьянами и поработителями-аристократами. Однако главным здесь представляется то, что, если

Россия и не была национальным государством в 1550 году, она была ближе к этому, чем боль-

шинство других народов Европы того времени, не говоря уже обо всем остальном мире [35].

Единство династии, церкви и народа, предполагаемое термином «Святая Русь», ни в коем случае