Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

законов. Верховный суд и Верховный административный суд часто разбирали дела, касающиеся

19 статьи и других во-

305

Империя Габсбургов

просов равноправия; они защищали права национальных меньшинств твердо и эффективно. В

этом Цислейтания была уникальным случаем среди современных ей империй. К примеру, там не

допускалось ни малейшего ограничения свободы передвижения национальных меньшинств, что

позволило терпящим ужасную нищету галицийским евреям в больших количествах мигрировать в

Вену. Немыслимым для габсбургских властей было попустительство погромам или деятельности

расистских самосудных банд. Это отличало Австро-Венгрию от России, в чьей конституции не

было никакого эквивалента 19 статье, от Соединенных Штатов, а также от Британской империи, в

белых колониях которой небелые подданные часто были лишены гражданских прав (например,

свободы передвижения, свободы образования торговых союзов, права неприкосновенности собст-

венности) и почти всегда были лишены прав политических.

Габсбургский режим разработал ряд законов и методик практического решения национальных

вопросов. Позже эти методики были приняты в других цивилизованных обществах, где возникали

проблемы межэтнического

арактера и конфликты между расами и национальностями. 302 статья

Уголовного кодекса трактовала разжигание межнациональной и межрелигиозной вражды как

уголовное преступление. Уже в 1873 году раздельные чешские и немецкие администрации были

введены в школах, находящихся в районах со смешанными национальностями. Впоследствии

другие культурные мероприятия, направленные на разделение национальных организаций, были

проведены на местном и государственном уровнях. В некоторых коронных землях были введены

отдельные национальные избирательные списки, чтобы смягчить национальное противостояние и

гарантировать меньшинствам избирательное право. Граф Тааффе

, премьер-министр Австро-

Венгрии в 1880-х годах, утверждал, что там, где затронуты такие больные национальные вопросы,

как язык, политика должна быть кон-

Тааффе Эдуард (1833-1895) - граф, австрийский государственный деятель. В 1867, 1870-1871, 1879 годах министр внутренних

дел. В 1868-1870 и 1879-1893 годах министр-президент. В 1884 году пытался смягчить социальные и национальные конфликты.

Один из инициаторов создания Тройственного союза (1882).

306

Часть вторая. Империи

сенсусом сообществ, а не результатом простого голосования большинства или административного

указа.

Но при всем этом администрация Габсбургов все равно, так или иначе, способствовала

разжиганию этнических конфликтов самим фактом своего существования. Национальные про-

тиворечия могли парализовать работу парламентов коронных земель или даже вызвать их

закрытие на неопределенное время. Но основная жизнь общества продолжалась под наблюдением

местных выборных органов, которые, в свою очередь, подчинялись закону и в какой-то степени

находились под присмотром имперской администрации. Судейство было имперским, а

губернаторы коронных земель, назначаемые монархом, могли вести дела провинций, не обращая

внимания на этнические конфликты и даже в отсутствие парламентов. На крайний случай имелась

армия, преданная одному императору и более чем способная разогнать толпы бунтовщиков.

Кроме того, габсбургская культура общественной жизни традиционно базировалась на основе

законопослушности, а соблюдение гражданских прав и представительская система оказывали свое

воздействие на политическую практику. Националисты могли бунтовать и выкрикивать

оскорбления. Они могли не отказывать себе в удовольствии мелкого обструкционизма. Но они

еще не начинали стрелять друг в друга и не развязывали партизанскую войну.

Если говорить о национальных предпочтениях элиты, доминировавшей при габсбургском режиме,

то они были (впрочем, не слишком явно) преимущественно немецкими, если только имели место

вооб-.ti?

абсбурги го происхождению были немцами, и в 1860-х годах Франц Иосиф'в своей

борьбе с пруссаками за лояльность среди прочих немцев любил подчеркнуть, что сам он является

немецким князем. Но, само собой разумеется, австрийский император не мог быть немецким

националистом, поскольку его собственная империя пала бы первой жертвой немецкого

национализма, доведенного до логического завершения. В любом случае светское, популистское и

современное ядро немецкой националистической мысли было полностью чуждо иерархическим,

католическим и династическим настроениям и ценностям Франца Иосифа. Продукт эпохи Мет-

терниха, он взирал на свои народы с равным благоволением и

307

Империя Габсбургов

недоверием и, безусловно, сомневался в способности любого из них к самоуправлению, не говоря

уже об управлении невероятно сложной империей Габсбургов в целом. После 1867 года Франц

Иосиф вполне мог бы предоставить короне святого Вацлава (то есть Богемии и Моравии) такую

же автономию, которую он дал короне святого Штефана, но этому помешало сопротивление

австрийских немцев, мадьяр и Берлина.

В том же 1867 году император без колебаний отдал немецкое сообщество в Венгрии под власть

мадьярской элиты, поскольку геополитические и династические приоритеты сделали это

необходимым. Сравнение судьбы венгерских немцев и протестантов Ольстера многое может

сказать о Британской и Австрийской империях этого периода. Правда, надо уточнить, что эти два

сообщества нельзя сравнивать напрямую. Немцы в Венгрии были весьма разобщены и разбросаны

по большим пространствам. У них не сформировалось собственной аристократии или хотя бы

собственной богатой буржуазии, и государство могло навязать им свою волю гораздо легче, чем

протестантам Ольстера. Большую роль играли также различные политические системы. В Австрии

до 1867 года венгерские немцы имели меньше возможностей организовываться и объединяться

политически, избирать своих лидеров, принимать программы и защищать свои интересы. При

этом они также не получали из Вены поддержку, подобную которой жители Ольстера получали из

Лондона. Да и в конце концов британцы в 1867 году не только были больше похожи на нацию,

чем немцы габсбургской империи, они в это время уже управлялись парламентом. Тогда как

компромисс 1867 года с Венгрией был заключен не «Австрией», что бы это ни обозначало, а ее

монархом, чья власть в этом контексте была близка к абсолютной.

Аристократические и бюрократические элиты - основные союзницы Франца Иосифа в управлении

империей - разделяли большинство его взглядов. В противоположность Венгрии и Пруссии среди

землевладельцев Цислейтании редко попадалось мелкопоместное дворянство. Там преобладали

крупные земельные магнаты, владевшие огромными поместьями прежде всего в Богемии и

Моравии. Империя Габсбургов была построена на союзе этих магнатов с династией. Несмотря на

массовую конфискацию земель, последовавшую за подавлением помещичьих бунтов в Богемии в

1620-х годах, многие из этих

308

Часть вторая. Империи

владений по-прежнему принадлежали семьям древнего чешского происхождения. Что еще важнее,

в своих политических симпатиях они были лояльны Габсбургам и католичеству и настроены

поддерживать автономию и территориальную целостность традиционных коронных земель,

Многие из них ненавидели все формы популистского национализма, который угрожал их власти,

их ценностям, а также, возможно, их собственности. В отличие от магнатов в габсбургской

административной элите преобладали этнические немцы, называвшие себя «венцами»,

гордившиеся своей принадлежностью к германскому языку и культуре и связывавшие прогресс в

Восточной и Центральной Европе исключительно с благотворным немецким влиянием. Но по

своим настроениям и предпочтениям высшая бюрократия была прежде всего имперской и

габсбургской и по мере сил стремилась улаживать внутренние конфликты так, чтобы государство

продолжало функционировать и могло сохранять свой международный статус и самоуважение.

Поскольку австрийские немцы не выбирали имперских лидеров и не контролировали политику

империи, их вряд ли можно было назвать правящей нацией, хотя даже в 1914 году они еще

лидировали в имперской экономике и культуре. Самое большое, что можно сказать по этому

поводу, это то, что ни один правитель империи Габсбургов, небезразличный к политической

стабильности и самому существованию империи, не мог пренебрегать интересами,

предпочтениями и ценностями немецкого среднего класса и - в еще большей степени - массового

электората.

Фактически австрийские немцы не были нацией ни в каком сколько-ниб^;!, :чачащем сьглсле

счова. Это сообщество было очень разнородным как по своей идентичности, так и по основным

объектам своей политической лояльности. Последняя могла включать собственно династию и

монархию, коронную землю или город, причем эти понятия могли сочетаться в самых

разнообразных комбинациях. Некоторые австрийские немцы чувствовали лояльность по

отношению к немецкой нации в целом, чьим политическим центром теперь стал Берлин. Однако

таких было относительно немного, поскольку большинство австрийских немцев являлись католи-

ками, а церковь была очень лояльна монархии и с подозрением, если не с открытой

враждебностью, относилась к Гоген-

309

Империя Габсбургов

цоллернам. «Культурная война» последних против католицизма в 1870-1880-х годах обострила эту

враждебность. Единственной группой, по отношению к которой практически ни один австрийский

немец не испытывал чувства лояльности, было сообщество немецких подданных империи

Габсбургов, по той простой причине, что такого сообщества не существовало ни в реальности, ни

в чьем-то воображении.

Австро-немецкое крестьянство, как правило, оставалось католическим, провинциальным и

монархическим в своих убеждениях. Такой же оставалась низшая часть среднего класса Вены.

Национализм, который, впрочем, вовсе не обязательно подразумевал отделение от империи,

сильнее всего был развит в Богемии и других регионах, где немцы жили бок о бок с другими

народами. Венская высшая буржуазия, обеспечивающая экономическое и культурное руководство

большей частью Цислейтании, находилась под сильным влиянием еврейского элемента,

игравшего огромную роль в финансах и едва ли не меньшую - в бизнесе, ремесленничестве и

культуре.

Еврейская идентичность сама по себе была достаточно размыта и неопределенна. В то время как

большинство народов империи стремились к сохранению своей национальной идентичности,

многие евреи отказывались от всей или части своей традиционной культуры, чтобы

ассимилироваться в христианское общество. И если основная масса галицийских евреев все еще

оставалась очень «восточноевропейской» - что, по еврейским понятиям, означает не

ассимилированными, традиционалистскими и религиозными, - то большинство венского ев-

рейства следовало северо-западной европейской схеме ассимиляции. Тем не менее даже в Вене

некоторые евреи сохраняли свои национальные и культурные особенности, которые включали, в

частности, невероятную тягу к знаниям. В любом случае трудности перехода из закрытого

ортодоксального еврейского мира в космополитский, светский и (чаще всего) христианский мир

не могли пройти бесследно и формировали особую идентичность. Несомненно, евреи были в чем-

то уникальной нацией, иначе они не смогли бы сделать такой огромный и совершенно не

пропорциональный их количеству вклад в австрийскую экономику, интеллектуальную жизнь и

культуру. Но в любом случае едва ли имеет смысл говорить о полной ассими-

310

Часть вторая. Империи

ляции венских евреев. Утратить свою идентичность можно, только ассимилировавшись в

общество, обладающее собственной вполне однозначной и мощной идентичностью. А поскольку

такой австрийской идентичности не существовало и поскольку евреи представляли едва ли не

важнейшую составную часть высшей венской буржуазии, полное растворение евреев в более

широком анонимном обществе было невозможным. Старинная австрийская аристократия,

состоявшая из крупных магнатов-землевладельцев, была практически закрыта для буржуазии,

независимо от ее богатства и этнического происхождения. Это косвенным образом усиливало

влияние зажиточных евреев на высшую буржуазию Вены, ее так называемое второе общество. Эта

элита была либеральной в политике и немецкой по своей культуре, поскольку евреи

ассоциировали просвещение, гражданское равенство и распространение капиталистической

экономики с немецким либерализмом середины девятнадцатого века. Причем еврейская элита по

своим настроениям была абсолютно лояльна империи и династии. При Габсбургах к ней не только

относились толерантно и уважали, но и не мешали богатеть. Еще даже меньше, чем Габсбурги, она

могла ждать для себя чего-то хорошего от распада империи как единого экономического

пространства или от триумфа любой версии популистского национализма, будь то немецкий или

славянский.

Выдающееся положение евреев в австрийских финансах и на венской фондовой бирже сделало их

естественным объектом нападок для тех, кто пострадал от стремительного натиска

капиталистический экономики после 1850 года, тех, кто не принимал капиталистических

цьнносчей, а также тех, кто просто завидовал людям, сумевшим на этом разбогатеть. После того

как биржевой крах 1873 года подорвал престиж капитализма и превратил в ничто сбережения

многих людей, эти чувства значительно обострились особенно среди низшей части среднего

класса Вены. Его неустойчивое положение и недовольство придали австрийской политике не

вполне этичную окраску. Откровенно антисемитская Христианская социальная партия сумела

использовать эти настроения. Францу Иосифу не слишком нравилась политическая риторика хри-

стианских социалистов, включая их демагогический антисемитизм, и он дважды препятствовал их

лидеру Карлу Люге-

311

Империя Габсбургов

ру

стать мэром Вены. Но в конце концов в 1897 году императору все-таки пришлось уступить,

поскольку Люгер был действительно популярен в массах и выглядел более приемлемой

кандидатурой, чем представители альтернативных массовых партий - социалистов или немецких

националистов. Расчеты правительства оказались правильными. Заняв кабинет, христианские

социалисты оказались очень эффективными администраторами, полностью лояльными империи и

династии, и прекрасно сотрудничали со сложившимися элитами, в том числе и с еврейской

банковской олигархией.

Австрийская стратегия толерантности, уважения к закону и кооперации работала также и при

социал-демократах. Будучи в принципе революционной партией, в реальности они не только

принимали, но и до значительной степени (хотя и тайно) поддерживали габсбургский режим

такими способами, которые были бы невозможны при куда более тираническом режиме

Гогенцоллернов и совершенно немыслимы в России. «Социалисты предполагали, что они могут

рассчитывать на минимальный уровень уважения со стороны этих учреждений (то есть

правительства и бюрократии), основанного на процедурном характере австрийской

административной службы, на эластичности, присущей централистскому иосифистскому го-

сударству закона, и. по иронии судьбы, ка медленном, но ощутимом признании социалистами

непредвзятого стиля правления Франца Иосифа» [26]. Австрийские социал-демократы тоже

отнюдь не были чужды немецкому патриотизму и вере в немецкое культурное лидерство в

Центральной Европе. Эрнст Пернерсдорфер, лидер их парламентской фракции, утверждал,

например, что «мы, немцы, безусловно, должны испытывать известное самоуважение при мысли о

том, что современный социализм - плоть от плоти немецкого народа» [27]. Как и в Британии,

поддержка социалистами империи до некоторой степени отражала гордость за историческое

превосходство их страны, за ее высокую культурную миссию и воплощение прогрессивных

политических принципов. Однако в Австрии эта

Люгер Карл (1844—1910) - бургомистр Вены, ярый антисемит. Люгер занимал пост бургомистра Вены до своей смерти. Его

взгляды и высказывания оказали огромное влияние на молодого Гитлера.

312

Часть вторая. Империи

поддержка отражала еще и вполне справедливое ощущение, что национализм представлял

недвусмысленную угрозу единству партии и рабочего класса. Пользуясь марксистскими термина-

ми, можно сказать, что большой имперский рынок способствовал экономическому развитию и,

следовательно, мог считаться прогрессивным. Между тем Карл Реннер

, ведущий социали-

стический авторитет по делам национальностей, придерживался взглядов де Токвиля, Сили и

других и считал, что будущее принадлежит великим державам континентального масштаба, а не

национальным государствам. Мысль о том, что каждая нация нуждается в отдельном государстве,

казалась Реннеру ложной концепцией, «основанной на догме суверенитета, коренящейся во

Французской революции и являющейся, таким образом, чисто буржуазной формой национализма,

который не имеет ничего общего с пролетарским интернационализмом» [28]. Применительно

непосредственно к Восточной и Центральной Европе Реннер рассматривал принцип национальной

государственности как верный рецепт экономического упадка и бесконечных противоречий между

народами региона.

Фактически это Реннер и его коллега-социалист Отто Бауэр

в начале двадцатого века

предложили хорошо известную стратегию для решения национальных конфликтов внутри мо-

нархии. Будучи довольно сложным в деталях, в основном этот план представлялся относительно

простым. Исторические коронные земли должны были быть поделены на провинции, чьи границы

определялись экономической и географической рациональностью. Эти провинции, в свою

очередь, делились на районы, которые должны быть как можно более гомогенными в этническом

откош-'и'ии. Там, где достичь этого было невоз-

Реннер Карл (1870-1950) - один из вождей австрийской социал-демократии. Был членом австрийского парламента во времена

габсбургской монархии. В 1918-1920 годах - федеральный канцлер Австрии, выступал за присоединение Австрии к Германии.

В 1945-1950 годах президент Австрийской республики.

Бауэр Отто (1882-1938) - один из лидеров австрийских социал-демократов, идеолог австромарксизма. Был одним из видных

деятелей 2-го Интернационала. В 1918-1919 годах - министр иностранных дел Австрийской республики.

313

Империя Габсбургов

можно, работа в администрации должна распределяться пропорционально размерам различных

сообществ. Все вопросы, затрагивающие культуру, образование и национальную идентичность,

должны находиться вне компетенции этих постоянных органов территориального

самоуправления. «Организация населения должна быть двоякой - по национальному и по

административному признаку» [29]. Образцом таких национальных организаций могли служить

церкви, принадлежность к которым должна быть добровольной и в некоторых случаях

оказывалась важнейшим фактором сохранения национальной идентичности. Церкви также по

традиции должны уделять повышенное внимание вопросам образования и культурной жизни.

Реннер ставил перед собой цель гарантировать сохранение национальной идентичности любому

человеку, куда бы он ни мигрировал, и исключить из политики борьбу за территории и их

символы. Во многих смыслах австрийские марксисты предлагали модернизированную версию

системы милетов. Но в начале двадцатого века адаптацию этой системы решения этнических

вопросов ожидали большие сложности. Османская бюрократия была гораздо малочисленнее и

менее назойлива, чем бюрократия современного европейского государства с ее системой

конскрипции, социальными службами и вмешательством в экономику. Разграничение

национально-культурной и территориальной администрации также было непростым делом. Кроме

того, эта программа ни в коем случае не могла унять страстное желание национальностей

обзавестись собственной территорией и государственностью или смягчить жесткие противоречия

между соседними народами, продолжавшиеся к 1900 году уже десятилетиями.

Общие проблемы империи: австрийский вариант решения

СКАЗАТЬ, ЧТО ПРЕДЛОЖЕНИЯ АВСТРИЙСКИХ марксистов не могли решить национальные

проблемы габсбургской монархии, значит сказать слишком мало. Учитывая силу национали-

стических движений и невероятно сложную этническую ситуацию в империи, любое «решение»

национального вопроса бы-

314

Часть вторая. Империи

ло немыслимым, по крайней мере в двадцатом веке, после десятилетий межобщинных трений и

конфликтов. Историки иногда утверждают, что эти трения в большой степени были вызваны

самими габсбургскими властями, которые стравливали нации, чтобы сохранить власть в руках

императора и его чиновников. В частности, Франца Иосифа обвиняют в том, что в 1849 году он

разорвал так называемую Кремницкую конституцию, над которой совместно трудились немецкие

и чешские национал-демократы и которая содержала компромиссы по ряду вопросов, ставших

позднее источником раздоров. Если в этих обвинениях и содержится доля истины, то небольшая.

В первую очередь, трудно было ожидать от Франца Иосифа, вышедшего победителем в борьбе с

революцией 1848 года, что он примет конституцию, включающую принцип народного суве-

ренитета, отделение церкви от государства, отделение Австрии от Венгрии как одного

конституционного организма от другого, и отмену всех дворянских титулов. Более того, с

исчезновением единого абсолютистского врага поддерживать единство чехов и немцев стало бы

еще труднее. В 1849 году огромное давление, которое индустриализация, массовая политика и

постоянно меняющийся баланс сил и плотности населения оказывают на межобщинные

отношения, было еще впереди. Если ограничиться только тремя примерами, Кремницкая

конституция не могла примирить чехов с немецким высокомерием, не могла успокоить немцев,

боявшихся потерять свое доминирующее положение в Богемии, и не могла уничтожить

подсознательный антисемитизм венского среднего класса. Утверждать, что большая степень

демократичности правления могла бы помочь габсбургской мол:

.р;:ъи справить,-^ со своими

национальными проблемами, довольно рискованное занятие. Это напоминает современное

лицемерие в вопросах силовой политики и идеологии. Народы суверенны и по сути своей

добродетельны. Если же паче чаяния возникают какие-то конфликты, то скорее всего виновата

безнравственная элита. А уж императоры, те вообще рождаются монстрами с рогами на голове.

Подобные демократические самовосхваления, будучи приложены к межнациональным

конфликтам, выглядят по меньшей мере наивно.

Конечно, лучшее, на что могла рассчитывать Австро-Венгрия в последней четверти

девятнадцатого века, была, согласно знаменитому высказыванию графа Тааффе, умеренная не-

315

Империя Габсбургов

удовлетворительность. Управление империей превратилось в кошмар. Владимир Бек

утверждал,

что в качестве премьер-министра ему приходится быть ответственным за «восемь наций,

семнадцать стран, двадцать парламентов, двадцать семь парламентских партий, два крайне

усложненных взгляда на мир, запутанные отношения с Венгрией и за культурные различия восьми

с половиной градусов широты и долготы» [30]. Национальные противоречия проникали в поры

империи и создавали порой весьма причудливые ситуации. Яростные битвы между

соперничающими национальными общинами за верное в национальном истолковании название

железнодорожной станции могли быть решены только при помощи компромисса, в результате

которого платформы оставались вообще без табличек с названием. Сбитый с толку иностранный

путешественник попадал в кафкианский мир фантазии и гротеска, которым, собственно, и была

старая Австрия. В то время многие наблюдатели находили, что монархия чересчур слаба и

вдобавок патетична, и вообще дышит на ладан. Но из двадцать первого века тогдашняя ситуация

видится несколько по-иному. Мы более привычны к какофонии плюрализма,

мультикультурализма и демократии и меньше очарованы тем, как создавались, гомо-

генизировались и гордились своей полноценностью национальные государства в незрелом,

брутальном и дарвинианском интеллектуальном климате начала двадцатого века. Кроме того, мы

видели, что представляла собой Восточная и Центральная Европа при Гитлере и при советском

режиме. В сравнении с этим эпоха Габсбургов очень напоминает золотой век.

На примере Цислейтании можно легко увидеть черты сегодняшнего Евросоюза как в

кафкианском, так и в более позитивном смысле. С тех пор как Европа стала жить по

«брюссельскому времени», она превратилась в ближайший аналог того мира, где

железнодорожные станции не имеют названий, чтобы не оскорбить национальные чувства.

Громоздкая многоязычная бюрократия связывает две эпохи. Если Цислейтанию едва ли можно

назвать совершенным демократическим обществом, то это не менее справедливо и в отношении

правления Комис-

" Очевидно, имеется в виду Макс Вольдемар фон Бек - премьер-министр Австро-Венгрии в 1906-1908 годах.

316

Часть вторая. Империи

сии Европейского центрального банка или закулисных сделок между национальными

правительствами и группами давления, представляющими реальную власть в современном Брюс-

селе. Конечно же, Цислейтания ни в коем случае не была демократическим обществом в том

смысле, в котором им претендует быть Евросоюз. Суверенная власть все-таки оставалась в руках

императора. Но в более бедном, примитивном и политически более опасном мире, чем

сегодняшняя Западная Европа, были, однако, гораздо более весомые обстоятельства не отдавать

народам всю полноту власти. Достаточно привести один существенный пример: немцам

сегодняшней Федеративной Республики понадобился горький опыт нескольких поколений, чтобы

понять, что немецкий национализм Богемии и Вены в конце девятнадцатого века породил

Гитлера.

О многих традиционных юридических институтах и приоритетах империи Габсбургов

современные европейские федералисты могут только мечтать. Империя в 1914 году была одно-

временно архаичной и опережавшей свое время. Приметы архаизма очевидны. Но мелочность и

цинизм поздней австрийской национальной политики, разноголосица мнений и интересов,

покорное согласие с тем, что «умеренная неудовлетворительность» - лучшее из того, что можно

ожидать от любой политики, - все это знакомо и современной демократии. Старая Австрия была

весьма неэффективной великой державой в эпоху национализма и империализма, социального

дарвинизма и всеобщей воинской повинности. Она выглядела бы лучше в мире, где

экономическая мощь значила больше, чем военная, многонациональный капитализм и

мультикультурная политика были на подъеме, „ огромные армии - ненужными.

Кроме того, не совсем справедливо судить об империи только по тому, как она решала свои

национальные вопросы. В самом лучшем случае здесь можно ожидать только каких-то сдер-

живающих действий, которые являются наименьшим злом при решении нерешаемых проблем.

Однако в экономическом отношении последние десятилетия своей жизни империя была вполне

благополучна. Даже венгры, бесконечно жалующиеся на свое зависимое положение и

эксплуатацию, в действительности сильно выигрывали от существования монархии и единого

рынка. Венгрия сумела более или менее избежать последствий великой депрессии 1873 года, и, по

самым скромным

317

Империя Габсбургов

оценкам, ее экономический рост между 1870 и 1913 годами составлял ежегодно 3,8 процента, что

для того времени было довольно высоким показателем. Дело было не только в том, что вся

австрийская монархия являлась превосходным и, может быть, незаменимым рынком для

венгерского экспорта, но и в том, что «способность Венгрии проводить индустриализацию в

значительной степени зависела от неограниченного доступа к австрийскому рынку ценных бумаг»

[31].

Наряду с интенсивным экономическим развитием, которое постепенно сокращало отставание

страны от французов и британцев, Австрия пользовалась беспрецедентным авторитетом в качестве

центра мировой культуры. На рубеже веков вклад Вены в искусство, музыку и науки был огромен.

Разумеется, габсбургский режим напрямую не участвовал в создании этих новых культурных

ценностей, подобно тому, как несколько веков назад он создал барочную Контрреформацию. Но

это и не входит в обязанности либерального режима в плюралистическом обществе. В лучшем

случае он просто не мешает и не запрещает. Как раз это Габсбурги и делали. Культурное богатство

Вены было бы немыслимо без существования империи или внутри одного из небольших

национальных государств региона. В очень большой степени эта культура была еврейской, что,

безусловно, было результатом покровительства и толерантности, гарантированных евреям

имперскими властями. В этом вопросе империя сильно выигрывала по сравнению со своим

российским соперником, с большинством преемников империи и даже с Пруссией и Францией.

К 1900 году Австро-Венгрия во многом уже начинала выходить за рамки исторического

определения империи и двигаться в направлении демократической многонациональной феде-

рации, способной предложить своим народам экономические выгоды огромного рынка,

защищенное законом равенство в правах, а также безопасность, считавшуюся прежде традици-

онным благодеянием империй. Разумеется, этот процесс ни в коем случае нельзя было считать

завершенным, к тому же он сопровождался межнациональной враждой и конфликтами. Однако,

учитывая исторический контекст, достижения Австрии впечатляют. Вене не просто приходилось

иметь дело с разными видами ранней стадии национализма - наивными, брутальными и

эгоистичными. Ей также приходилось по мере сил

318

Часть вторая. Империи

смягчать тяжелейшее воздействие, которое оказывала на социальную стабильность и массовое

сознание стремительная индустриализация, урбанизация и миграция огромных масштабов.

Одновременно с этим происходило еще и гигантское расширение стабилизирующей и

формообразующей роли государства в социальной жизни общества, что неизбежно становилось

причиной усиления борьбы между национальностями и социальными группами за контроль над

бюрократической машиной. Тогда же общество впервые познакомилось с демократическими

идеями и состоялось пришествие массовых политических партий. Предполагать, что

одновременное развитие всех этих тенденций не вызовет больших осложнений, значит отказать

себе в праве называться реалистом.

Однако в противовес всем вышеизложенным позитивным моментам необходимо принять в расчет

управление Венгерским королевством между 1867 и 1918 годами, а также внешнюю и военную

политику Австрии, которая привела в 1914 году к тому, что она едва не стала могильщиком всей

европейской цивилизации, одним из главных оплотов которой была она сама.

Венгерское королевство в последние десятилетия монархии представляло собой резкий контраст

Цислейтании. К 1910 году 54 процента его населения составляли мадьяры, и в Венгрии не было

никакого эквивалента чехам - экономически развитым и с многочисленным средним классом, -

которые могли бы составить мадьярам конкуренцию. Их элита была гомогенной, уверенной в

себе, политически искушенной и вдобавок сугубо национальной. Венгерская аристократия

разделяла многие ценности и ПОСЫЛКУ; ; ^кслейтанске го высшего общества и даже самого

Франца Иосифа. Это облегчило компромисс 1867 года и до некоторой степени защитило его от

драматических призывов Вены к венгерским массам и незенгерским меньшинствам против

венгерской элиты. Эта элита, вышедшая в основном из старинного дворянства, полностью

контролировала государство. Она исключила большинство взрослого мужского населения из

процесса выборов, но все равно занималась подтасовкой результатов. Она оправдывала это, не без

оснований утверждая, что любое движение в сторону демократии угрожает интересам

собственности и уменьшает шансы превращения королевства святого Штефана в настоящее

венгерское нацио-

319

Империя Габсбургов

нальное государство. Кальман Тиса

, долгое время бывший премьер-министром, утверждал, что в

случае введения всеобщего избирательного права «целые регионы страны будут потеряны из-за

местного национализма и падут легкой добычей антивенгерской подрывной деятельности,

окрашенной социализмом; 200-300 мадьярских депутатов окажутся противостоящими 150-200

немадьярам, причем определенная часть блока будет контролироваться агентами международного

социалистического движения. Сельские избиратели станут жертвой демагогии самого низкого

пошиба, а серьезных, ответственных деятелей национальной политики можно будет пересчитать

по пальцам одной руки» [32]. В начале двадцатого века такие заявления были более уместны в

устах русского, а не австрийского государственного деятеля. Но, как яростно настаивали ее

лидеры, Венгрия и не была Австрией.

В 1867 году Франц Иосиф передал контроль над внутренними делами королевства мадьярской

элите. До тех пор, пока она не пыталась распространить этот контроль на армию или внешнюю

политику, император до самого конца своего правления не делал попыток вмешательства во

внутреннюю венгерскую политику. Другими словами, он предоставил невенгров самим себе.

Например, лояльные солдаты-колонисты южного пограничного района (Военной границы'

), ранее

управлявшиеся непосредственно из Вены, были принесены в жертву уже не в первый раз, когда

Габсбургам понадобилось договориться с венгерской элитой. Однако в 1867 году были некоторые

оправдания компромиссу, даже помимо горячего желания Франца Иосифа укрепить стабильность

в Венгрии, чтобы развязать себе руки для возобновления борьбы с Пруссией в Южной Германии.

Хорваты, с 1849 года не имевшие никаких выгод от абсолютистского правления, были

относительно удовлетворены автономией, первона-

" Тиса Кальман (1830-1902) - венгерский политический и государственный деятель, премьер-министр Венгрии в 1875-1890

годах.

Военная граница - пограничная с Турцией область в составе монархии Габсбургов; управлялась военной администрацией.

Охватывала часть Хорватии и Южной Венгрии. Ее основное население составляли сербы и хорваты, называемые граничарами.

Они получали от казны участок земли и несли за это военную службу.

320

Часть вторая. Империи

чально предоставленной им Будапештом после 1867 года. Другие национальные лидеры

оставались недовольными, но в основном на бумаге, и в первое время, пока венгерское правитель-

ство соблюдало национальное законодательство, его национальная политика была гораздо менее в

тягость подвластным народам, чем перед 1900 годом. Заслуживает порицания неспособность

Вены в эти последние десятилетия воспользоваться случаем и вмешаться в венгерские дела.

Особенно неприглядно выглядит ее нежелание навязать венгерским олигархам значительное

расширение круга избирателей во время кризиса, разразившегося в 1905-1906 годах из-за статуса

имперской армии. Вполне может быть, что, имея перед глазами тяжелые последствия

межобщинных конфликтов в Цислейтании, Франц Иосиф хотел сохранить хотя бы наружное

спокойствие в Венгрии. Возможно, он просто считал, что мадьярская элита слишком сильна,

чтобы становиться ей в оппозицию, и что никакой стабильный порядок в Венгрии невозможен без

признания ее гегемонии. Не подлежит сомнению и то, что резкий поворот в сторону демократии

вызвал бы в Венгрии более радикальные последствия, чем в Австрии. Это было в целом более

бедное общество с историей, изобилующей жестокостями, и с несравненно более слабыми тради-

циями компромиссов. Иметь дело с радикальными аграриями, славянскими националистами и

социалистическими партиями, которые неминуемо вышли бы на передний план, было бы гораздо

труднее, чем с христианскими социалистами Карла Люгера или социал-демократами Карла

Реннера в Австрии. Тем не менее отдать просто так хорватов, Военную границу и румынских

крестьян Трансильнании на произвол забюрокраченного венгерского правител;>г

&а было плотей

наградой за их былую лояльность Габсбургам и, несмотря на кратковременные выгоды, сулило в

будущем новый виток политической нестабильности.

Венгерская элита считала для себя образцом централизованное и гомогенное французское

национальное государство. Ее лозунгом стали слова графа Клермон-Тоннера

на засе-

Клермон-Тоннер Станислав (1747-1792) - граф, французский политический деятель, член Учредительного собрания,

конституционный монархист; выступал против демократического движения; в день свержения монархии был убит.

321

Империя Габсбургов

дании Национальной ассамблеи в 1789 году: «Внутри государства не может быть наций» [33].

Мадьяры соглашались с историческим правом хорватов на автономию, хотя к двадцатому веку

они (мадьяры) начали нарушать это право. Представителям других национальностей

предоставлялись гражданские права, но ни о каком признании самостоятельного национального

статуса, и тем более территориальной автономии, не могло идти и речи. Мадьярское дворянство

занимало ключевые посты на государственной службе, преследовало тех, кто сопротивлялся его

правлению, и использовало правительственную власть и систему образования для мадьяриза-ции

населения. Надо отдать венграм справедливость, они не пользовались методами диктатур

двадцатого века. Не было массовых депортаций или тайных расстрелов. Законы был попраны, но

не ниспровергнуты окончательно. Частная собственность меньшинств была в такой же

безопасности, как и собственность венгров. Относительное уважение, оказываемое православной

и униатской церквям, позволяло сербам и даже румынам создавать собственные школы. Хотя к

1914 году в этих школах должны были преподавать полный курс венгерского языка, они тем не

менее оставались серьезным препятствием на пути мадьяризации, которая успешно проводилась

среди городских немцев и евреев, но буксовала на территориях южных славян и румын.

Но основным препятствием было то, что в своих попытках превратить королевство святого

Штефана в венгерское национальное государство мадьярская элита сталкивалась с более трудной

задачей, чем французы, и имела в своем распоряжении более скромные ресурсы. Чтобы

превратить в венгров православных или униатских, сербских и румынских крестьян, надо было

преодолеть один из самых глубоких разломов европейской цивилизации. Венгерский язык не имел

ничего общего со славянскими или румынскими лингвистическими корнями. Это были вполне

самостоятельные языки, а не какие-то местные диалекты. И новая сербская и румынская

интеллигенция вполне в духе девятнадцатого века рассматривала их как зерно национального

статуса и основу будущей государственности, мечту о которой поддерживали сербское и

румынское национальные государства по другую сторону границы. Даже старая элита Хор-

322

Часть вторая. Империи

ватии, Трансильвании и пограничных районов была связана историей и симпатиями с Веной, а не

Будапештом. Существовали очень мощные объективные причины, почему Бретань не могла

претендовать на большее, чем простой регион в Европе начала двадцатого века. Местная элита,

старая и новая, понимали эту реальность. Бретань веками принадлежала Франции. Ее элита

говорила на французском языке и давно считала амбиции французского государства своими.

Бретонцы, как и все французы, были католиками, и по другую сторону воображаемой границы не

существовало независимого государства Бретань, которое могло бы соблазнять французских

бретонцев иной судьбой. Ситуация в Венгрии сильно отличалась от описанной выше, и,

отказываясь признать эту реальность, мадьярская элита, с одной стороны, умножала ненужные

долговременные проблемы для самой себя, а с другой стороны, создавала сиюминутные, но чрева-

тые последствиями дополнительные проблемы для внешней политики империи и для ее влияния

на Балканах. И именно внешняя политика и война в конце концов уничтожили Венгерское

королевство. Каковы бы ни были его внутренние трудности в 1914 году, не существовало

опасности, что оно уступит внутренней националистической оппозиции или социальной

революции.

Величайшим грехом венгров было то, что они не только ослабляли внешнюю политику и

международное положение монархии, но в то же время радикально подрывали ее вооруженные

силы. Поскольку армия Габсбургов была скорее династической и имперской, чем национальной,

венгры недолюбливали ее, ои.?олсь (надо ^каза-ij, не без оснований), что она может быть

использована'против них, и постоянно держали ее финансирование на голодном пайке, пытаясь

добиться уступок от Франца Иосифа. «Между 1850 и 1914 годами военный бюджет Австро-

Венгрии был наименьшим среди всех европейских великих держав, далеко не отражал финан-

совых возможностей экономики монархии... Венгерский парламент и правительство постоянно

саботировали военные расходы, по крайней мере до 1912 года, когда стало слишком поздно» [34].

Слабость армии в значительной степени укрепляла неверие в свои силы правителей империи и

надежды ее врагов. В эпоху, когда «национальный эгоизм»

323

Империя Габсбургов

прославлялся как жизнеутверждающая сила государства, слабая армия создавала ощущение

кризиса и государственного нездоровья. Оторванные от старых социальных элит, правители

монархии поневоле считали, что современность им враждебна, а будущее не сулит ничего

хорошего. Поэтому им казалось, что избежать катастрофы можно, только заново

продемонстрировав свою силу, разорвав сжимающееся кольцо внешних и внутренних врагов и

наполнив благоговейным ужасом их сердца. Все эти соображения и привели к нападению на

Сербию в 1914 году.

Что создало еще одну проблему, типичную для империй вообще. Независимая Сербия была

магнитом для всех сербов и, может быть, для всех южных славян монархии. Уничтожить ее

значило восстановить один из краеугольных камней империи - уверенность подданных в ее

несокрушимой силе и неизменности ее государственного порядка. Но как можно было уничтожить

такое государство, как Сербия? Аннексия создала бы только новые проблемы, увеличив число

южных славян в монархии, в то время как авторитарное, но все же не диктаторское венгерское

государство и без того имело большие неприятности с контролем над своими меньшинствами. Но

если не аннексировать Сербию, то какими средствами, кроме перманентной и крайне дорогой

военной оккупации, можно было удерживать власть в руках местной национальной элиты,

согласной выполнять приказания из Вены? Как это часто случалось со многими империями,

косвенное правление могло оказаться невозможным, а аннексия - неприемлемой.

После Второй мировой войны советское руководство столкнулось с похожей проблемой в

Западной Украине (включающей большую часть Галиции). Недопонимание и неверный подход к

этой проблеме дорого обошлись Советскому Союзу. Между тем британцы в 1890-х годах

столкнулись с похожей ситуацией в Южной Африке. Золото и бриллианты сделали независимый

Трансвааль и Оранжевую республику экономическим и геополитическим центром всего региона.

Более половины населения Капской колонии были бурами. Так ли уж они стремились

воссоединиться с такими же бурами в независимых республиках на севере? В 1890-х годах

британцы перепробовали ряд мер (включая попустительство неофициальному «набегу

324

Часть вторая. Империи

доктора Джеймсона»)

, направленных на установление косвенного контроля над республиками.

Когда все эти попытки потерпели провал, Джозеф Чемберлен и лорд Милнер развязали войну,

чтобы упрочить свое влияние в Южной Африке. Но победа в этой войне не принесла им

спокойствия. Лондону, который был готов загнать буров в концентрационные лагеря, если это

было вызвано нуждами военного времени, в мирное время не хватило жестокости и средств,

чтобы трансформировать демографическую картину в завоеванных регионах путем

депортирования буров или насильственного заселения страны британскими колонистами. После

включения двух республик в состав британской Южной Африки Лондон впоследствии

предоставил демократические права завоеванным белым, отдав им в конце концов контроль над

всем регионом. В 1899 и 1914 годах британские и австрийские имперские проблемы

представляются весьма схожими. Да и с точки зрения морали, меры, которые эти империи

принимали для защиты своих интересов, не слишком отличались друг от друга. Но

принципиальным отличием было то, что британцы были сильнее и, следовательно, могли позво-

лить себе одностороннюю и более агрессивную защиту политики. Впрочем, еще важнее было то,

что великие державы вне Европы могли вести себя так, как никогда не вели себя на самом

континенте. Когда австрийцы нарушили это правило, они едва не вызвали крушение европейской

цивилизации и не покончили с мировым господством европейцев.