Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

УДК 93/94 ББК (Т)бЗ.З(О) Л 84

Серия «Империи» основана в 2005 году

Dominic Lieven

EMPIRE

The Russian Empire and Its Rivals

from the sixteenth century to the present

Предисловие Вячеслава Глазычева

Перевод с английского Арона Козлика и Александра Платонова

В оформлении книги использованы рисунки из книги Эдварда Фукса

"Мировая война в карикатурах» (изд. Альберт Ланген, Мюнхен, 1916 год).

Перевод с немецкого Галины Леоновой

Доминик Ливен

Л 84 Российская империя и се враги с XVI века до наших дней /

Пер. с англ. А. Козлика, А. Платонова. - М.: Издательство «Европа», 2007. - 688 с. - (Империи)

Книга Доминика Ливена, лектора Лондонской школы экономики и потомка офицеров на российской службе, позволяет

прочесть российскую историю в общем контексте судьбы империй. Британская империя, Османская империя, Австро-

Венгерская империя - только в этом окружении, в большей или меньшей степени, но всегда враждебном России, история нашей

страны и современное отношение Запада к ней могут быть прочтены с необходимой полнотой. Особый интерес представляет

предпринятая Ливеном попытка проследить распад империй и его эффекты в длительной перспективе. Сравнительно-

исторический подход автора к сложной теме империй, сплав научной дистанцированное™ и эмоциональной привязанности

автора к стране своих предков придает книге особую привлекательность.

This book by Dominic Lieven, professor at the I.ondon School of Economics and a descendant of the officers who served Russia, allows

a reading of the Russian history that puts it into general context of empire destinies. British Empire, Othman Empire, Austro-Hungarian

Empire - only amid such entities, which - to a greater or lesser extent - have always been hostile to Russia, the history of our country and

the contemporary perception of it in the West can be read in its proper integrity. Perhaps, especially interesting is Lieven's attempt to

follow through the process of disintegration of empires and its long-term effects. The comparative historical approach that the author is

employing to elucidate the complicated subject of empires is not often found in contemporary literature, whereas that particular attitude

that Rises historical detachment with the author's emotional attachment to the country of his ancestors bestows a unique attraction on the

book.

ISBN 978-5-9739-0101-1

УДК 93/94 ББК(Т)63.3(0)

Предисловие

БЫЛ ЛИ НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ распад Советского Союза? Этот, казалось бы, уже сугубо

академический вопрос остается и еще долго останется ключевым, потому что без ответа на него

мы не в состоянии вполне понять, чем была и чем становится Россия. Ливен не считает

случившееся неизбежным. Полагаю, что теоретически он прав, хотя элиты редко ведут себя в

соответствии с теоретической рациональностью. И не только в России.

Слово «империя» излишне часто применяется как метафора. Особенно ярко эта вольность

проявляется в суждениях политиков и журналистов (достаточно вспомнить «либеральную

империю» авторства А. Чубайса), когда под империей подразумевается все то же государство, но

только большое и сильное. Уже поэтому любопытна попытка автора «уложить историю России в

международный контекст» путем ее соотнесения с другими империями.

Ход достаточно рискованный. Знакомство со школой «Анналов» уже приучило нас к иному

считыванию крупномасштабной истории - через внимание к совокупностям мелких обыденных

событий, из которых собираются великие сдвиги. Однако история идей, а империя есть прежде

всего идея, не утрачивает значения, тем более что в наши дни имперская идея обрела новую

актуальность. Отчасти в связи с глобальной политикой США, отчасти в связи с нервной

политической жизнью у ближайших наших соседей, при всяком случае готовых винить Россию в

имперских устремлениях. Отчасти, наконец, в связи с трудностями самоопределения нашей

страны в ее непривычных границах.

Позиция Ливена, оформленная в книге, изданной в самом начале эпохи Путина, когда не только для

внешнего наблюда-

Предисловие

теля, но и для жителя России будущее было лишено определенности, особенно любопытна. Потомок

прибалтийского немецкого рода, два века служившего России верой и правдой, и вместе с тем потомок

верных слуг Британской империи, формально иностранец, Ливен мыслит как русский человек,

которому Российская империя не безразлична. Как русский человек - в том смысле, что он есть часть

русского мира. Но и как иностранец, способный на относительно отчужденный взгляд, позволяющий

заметить то, что в нашей внутренней культуре мышления надежно заблокировано. В самом деле, кому

из нас дано видеть, что у Российской империи есть явное сходство как с Австро-Венгрией, так и с

Оттоманской империей? Австрийцы в традиции нашего исторического сознания суть скверные союз-

ники и слабые враги, тогда как турки (хотя Оттоманская империя турецкой никогда не была) суть

просто враги, сначала грозные, затем едва ли не презираемые во время Крымской войны, вновь

грозные - во время Балканской войны. Чтобы различить сходства и различия империй как структур,

нужна свобода от такого рода шаблонных фигур мышления, и достичь такой свободы «изнутри»

страны трудно.

Можно лишь согласиться с автором, когда он обосновывает смысл своей работы: история империй

слишком.важна, чтобы быть бесполезной. При всем том, хотя Ливен опирается на обширный

исторический материал и им освоено множество источников, он мыслит отнюдь не как историк, но как

политолог в первую очередь. Беглый, неизбежно упрощенный обзор древних империй, будь то Китай

или Рим, это, пожалуй, наименее интересная часть книги. По этим предметам можно без труда найти

книги и более глубокие, и более увлекательные. А вот история империй относительно недавних и в

историческом измерении живших относительно недолго действительно может немало сказать о

природе современного мироустройства.

В свете сегодняшних таможенных распрей небесполезно припомнить, что в свое время доктрина

свободной торговли, поддержанная мощью морского флота, стала главным инструментом расцвета

Британской империи. Тезис автора, что имперскую Россию во многих аспектах уместно сравнивать

скорее с британской Индией, чем с самой Британией, во всяком случае, заставляет напряженно

размышлять. А ведь и впрямь европейская бюрократия в обоих случаях правила массой, чья

Предисловие

культура была для нее чуждой и во многом враждебной. Разумеется, между империей, владения

которой были за морями, и сухопутной империей - тьма различий, однако же и Британская, и

Российская империи, хотя и различным образом, создали основу собственного распада через

технически вынужденную эмансипацию элит в своих колониях.

С другой стороны, не только Российское государство выросло в тени слабевшей со временем империи

монголов, в напряженных отношениях с Европой, но ведь и империя Османов тоже. И если Османы в

эпоху закладки фундамента Российской империи при Иване Грозном были куда сильнее России, в Пет-

ровскую эпоху Россия сравнялась с ними силой, а к концу правления Екатерины II явно их превзошла,

то для объяснения нужна более напряженная работа интеллекта, чем тавтологическое утверждение:

русские оказались лучшими учениками Запада, чем Османы. Для того чтобы понять, почему Петру

удалось сломить союз раскольников со стрельцами, а султанам Порты не удалось совладать с силами

янычаров, почему он мог подчинить бюрократию, а султаны остались заложниками региональных

властей, нужна работа мысли. Ливен такую работу мысли провоцирует.

Прилично образованный русский человек знаком с историей Германии, хотя и весьма односторонне,

неплохо знает историю Франции, хуже - Великобритании. Об Австро-Венгерской империи Габсбургов

он не знает почти ничего, кроме пары имен, а жаль, поскольку опыт давнего соседа-союзника-

соперника многое помогает понять в собственном нашем хозяйстве. 60-е годы XIX века, известные нам

по реформам царя-освободителя, были точкой невозврата почти повсюду. В самом деле: война Севера

с Югом в С! 11ч, революция Мэйдзи в Японии, реформы Бисмарка и объединение Германии,

формирование Британской империи. В эти же годы австрийский монарх Франц Иосиф разделил свою

империю на две части, передав мадьярской элите реальный контроль над внутренними делами

Венгерского королевства, более половины жителей которого венграми не были. И Австрийская, и

Российская империи были восточноевропейскими великими державами, периферийными по

отношению к главным центрам финансовой жизни, индустрии и торговли.

В значительной мере осознание этой периферийности вело элиты обеих империй к романтической

трактовке империи и ее

Предисловие

бремени, ее исторической миссии. Если не быть, то хотя- бы казаться великой державой - вот

генеральная линия политики австрийской монархии. В свете этого не лишено драматизма то очевидное

обстоятельство, что российская монархия на своем излете устрашилась быть великой империей в 1905

году, когда, в страхе перед внутренними беспорядками, она признала свое поражение в войне с

Японией в тот самый момент, когда противник был на грани краха. В свое время никем и ничем не

сдерживаемый романтизм Николая I подтолкнул его к тому, чтобы спасти от распада империю

Габсбургов, а та отплатила холодным прагматизмом, который в России был воспринят как

предательство. Романтизм Николая II стал неодолимым препятствием в формировании рациональной

российской политики, которая очевидным образом привела бы Россию к вооруженному нейтралитету в

грядущем конфликте Германии с Антантой. Не сложилось, хотя разумного объяснения тому, что

следовало непременно выступать в защиту Сербии или плясать под дудку французского посла Мориса

Палеолога, не обнаруживается.

При этом полезно признать резон за утверждением Ливена, что с XX века Австро-Венгрия начала

движение в сторону вполне демократической многонациональной федерации, способной предложить

своим народам экономические выгоды огромного рынка, защищенное законом равенство в правах, а

также безопасность, считавшуюся прежде традиционным благодеянием империй. Однако этот

гипотетический процесс был сорван межнациональными конфликтами, порожденными антиимперским

романтизмом иного рода - романтизмом создания национальных государств, который культивировался

этнически самоопределившейся интеллигенцией.

Прочность империи в первую очередь зависит от ее отношений с национальным ядром, с

большинством населения. Как только элита этого ядра начинает ценить свой этнический национализм

выше, чем широкий имперский патриотизм, стабильность империи оказывается под угрозой.

Прочность империи во вторую очередь зависит от ее отношений с вовлеченными в ее пределы

этносами. Австро-Венгрии не удалось со-вла-дать с этой двойной проблемой. Британская империя

недурно справлялась со второй задачей, но первая оказалась ей не по силам, хотя предпринимались

вполне разумные попытки удержать в своей сфере белые колонии.

Предисловие

Российская империя в этом отношении отличалась совершенно поразительной непоследовательностью.

С одной стороны, складывалась российская культурная общность, охватившая сначала элиты, а затем и

разночинные слои почти всех этнических групп, и русский язык вполне естественным образом

становился «клеем» империи. С другой - сохранялась пестрота укладов, сберегалось лидерство

этнических элит в этнических общностях Кавказа и Средней Азии. С третьей - все в те же 60-е годы

XIX века началась бессмысленная и, как показало время, безнадежная борьба с малороссийским

языком и культурным движением, с культурным самоопределением народов Поволжья. Нетерпение и

опасения перед ростом национализмов привели к роковой ошибке - попытке превратить если не всю

империю, то большую ее часть в русское национальное государство. Сходную по последствиям, но еще

более жестокую ошибку, по исторической своей безграмотности, повторил поздний советский режим,

настаивая на вненациональной общности «советского народа», надстроенной над русским языком. И

это при том, что, как подчеркивает Ливен, положение русских и в царской империи, и в Советском

Союзе во многих отношениях было больше похоже на положение туземцев в европейских заморских

колониях, чем на положение «господствующей расы» этих империй.

Позиция автора, при всей русскости его сознания, остается внешней. Тем важнее слышать из его уст

многое из того, что нынешние завистники России объявляют выдумкой.

Он напоминает, что в последние годы шведского правления в балтийских провинциях корона

конфисковала у местного дворянства огромные земельные участки, чтобы поддержать королевскую

казну. (При русском царском режиме эта практика прекратилась и права собственности стали более

надежными.) Что прибалтийское немецкое дворянство и профессиональный средний класс

впоследствии оказались на ведущих ролях в правительстве, при дворе и в армии. Каждый восьмой из

высших царских чиновников между 1700 и 1917 годами был выходцем из этих двух очень

немногочисленных групп. Что в последние десятилетия XVIII века Петербург колебался, стоит ли

брать на себя бремя защиты и управления Грузией. Что поразительной, особенно по стандартам других

империй, выглядела ситуация, когда русский помещик не мог иметь крепост-

Предисловие

ных-мусульман, в то время как многие татарские дворяне, и оставаясь мусульманами, могли владеть

русскими крестьянами. Что, хотя в Средней Азии советская власть создавала новые государства

примерно так же, как европейцы делали это в Африке, советские этнографы приложили много усилий,

чтобы разметить их границы в соответствии с распространением того или иного языка, принимая также

во внимание и экономическую жизнеспособность регионов. Что, если бы советское руководство лучше

понимало наследственный характер проблем имперского правления в России, элита 1980-х годов могла

бы предугадать многие из тех опасностей, с которыми ей пришлось столкнуться в годы перестройки.

Что, как только Горбачев сделал советскую политику более либеральной и объявил о своей

приверженности правовым нормам, началась дезинтеграция Советского Союза, которой во многом

способствовала уязвимость советского федерализма. Он напоминает, что не далее как в 1914 году

Николая II предостерегали от аннексии Галиции, подчеркивая, что это вызовет рост украинского

национализма и той угрозы, которую он нес Российской империи. Что в конце 1980-х, в условиях,

когда Москва была бессильна, экономика рушилась, а налоговая база сокращалась, у республиканских

лидеров были все стимулы для захвата контроля над местными богатствами с целью укрепления своего

влияния в стране и увеличения шансов на удовлетворение требований электората. Поэтому огромные

местные богатства, находившиеся в ведении всесоюзных министерств, были для республиканских элит

и политически необходимыми, и лично весьма привлекательными. Что борьба Ельцина и его

соратников с союзным правительством, их стремление взять в свои руки его власть и богатства

послужшш основными факторами коллапса империи в 1991 году. Что проект Евросоюза и его

проблемы -имперские в высшей степени. И еще много верного.

К счастью, опасения Ливена, что России грозит нигерийский сценарий, когда огромный потенциал

растранжиривается из-за слабости государства, вопиющей коррупции элиты и полного исчезновения у

населения чувства патриотизма или гражданской ответственности, с концом ельцинской эпохи ча-

стично утратили актуальность.

Автору можно предъявить немало претензий по частным поводам. Но как-то нет желания делать это в

предисловии, основ-

Предисловие

ной объем которого смонтирован из тезисов самого Ливена. Куда важнее общая настроенность книги,

которую лучше всего выражают несколько заключительных фраз.

«Советский Союз был во многом совершенной современной империей и одновременно сущим

несчастьем для всего мира. Отчасти это произошло вследствие того, что идеология, на которой он был

основан - марксизм-ленинизм, имела серьезные недостатки, отчасти потому, что СССР существовал в

ту эпоху, когда даже модернизированный вариант империи оказался уже не удел».

«Пример Советского Союза ценой разрушенных судеб еще как минимум одного постимперского

поколения показал всему современному миру, что идея империи потерпела окончательное и

бесповоротное банкротство».

Вячеслав Глазычев, директор издательства «Европа»

Посвящается моим двоюродным дедушкам: полковнику Императорского гвардейского

кавалергардского

полка князю Анатолю Ливену,

лейтенанту британской королевской артиллерии Томасу Кеннеди и моей двоюродной бабушке

Марджори Тейлор (урожденной Кеннеди) - детям империи и ее жертвам

От автора

Я УЖЕ ДАВНО ИСПОДВОЛЬ интересовался историей империй. Вообще-то моя основная

специализация - царская Россия, но в книжных магазинах я часто с вожделением поглядывал на иссле-

дования о других империях - буквально как подросток на порнографические журналы. Временами

искушение оказывалось слишком велико, и я хватался за какой-то том о династии Габсбургов или об

испанской империи в Южной Америке. Но серьезно заняться всем этим у меня никогда не хватало

времени.

Спасение пришло неожиданно. Если кто-то думает, что любовь - это самая иррациональная и

непредсказуемая сторона человеческой жизни, то он глубоко ошибается. Академические назначения

бывают куда более непредсказуемыми. Когда меня, молодого и не слишком уверенного в себе ученого,

только что защитившего диссертацию по истории царской России, пригласили в Лондонскую школу

экономики читать лекции по политологии, это выглядело, мягко говоря, странным. Ни политологией,

ни тел:, более социологией я никогда не занимался. Все мои знания с советской историк исчерпывались

подготовкой к контрольной работе, когда я еще был студентом в Кембридже. А собирая в Советском

Союзе материалы для своей диссертации, я воспринимал советскую действительность только как

досадную помеху в своей работе.

Став постарше, я приобрел некоторый вкус к сравнительной политологии. Но не могу сказать, что мое

первое знакомство с ней было очень приятным. В то время она показалась мне тенденциозной и

догматичной интерпретацией истории, своего рода англо-американским самовосхвалением,

написанным с виговским душком и на каком-то тарабарском наречии. Я мало

От автора

что понимал сам и соответственно морочил голову своим студентам. Обсуждение федерализма плавно

перетекало в разговор о невероятно запутанном устройстве Австро-Венгерской империи конца

девятнадцатого века. Лондонская школа экономики - многонациональная команда. Ребята с моего

курса - от таиландцев и корейцев до канадцев - прилежно искали Австрию на современной карте и,

найдя, никак не могли взять в толк, почему, по моим словам, Австрийская империя простиралась от

Бельгии до Румынии, а на карте нет ничего даже отдаленно похожего. Вообще нам далеко не всегда

удавалось найти общий язык. До сих пор помню озадаченные лица моих слушателей, когда в начале

своей карьеры я читал лекцию о проблемах современного американского федерализма. Только позднее

мне объяснили, что аудитория собралась, чтобы послушать что-нибудь об отношениях президента

Картера с правительствами штатов, а не разглагольствования о взлете и падении Конфедерации. Уже в

то время я очень мучился от бессонницы и, находя советскую политику эпохи Брежнева невероятно

скучным предметом, читал все материалы о ней ночью в постели в качестве снотворного средства.

Затем к власти в Советском Союзе пришел Михаил Горбачев. К счастью, в начале 1987 года у меня

хвэтило сообразительности прислушаться к объяснениям моих коллег - профессора Арчи Брауна из

Оксфорда и профессора Питера Франка из Эссекса - о том, что Горбачев - совершенно новое явление

для Советского Союза. К началу 1988 года я был в курсе последних советских новостей, и мне

казалось, -ITO я понемногу начинаю понимать суть происходящего. А в начале 1989 года я уже с не-

вероятной самонадеянностью полагал, что разбираюсь во всем этом гораздо лучше, чем многие

профессиональные советологи. Когда в эпоху Горбачева коренные проблемы российской истории

снова вышли на повестку дня, историку, занимавшемуся царизмом, оказалось не слишком трудно в них

сориентироваться. Основная проблема правления Горбачева была очевидна. Борьба за власть, статус и

безопасность заставляют правителей реорганизовывать общество и экономику империи как можно

быстрее. Но поспешная модернизация, навязанная сверху, порой выходит из-под контроля, разрушая и

режим, и саму империю. В русской истории «модернизация» обычно означает импорт чужеродных

политических и экономических

От автора

идей с богатого и более мощного Запада. Вопрос в том, может ли авторитарная империя, построенная

на совершенно иных принципах, внедрить эти не свойственные ей идеи и выжить?

Но попытки предсказать будущее Советского Союза не ограничиваются простым проведением

параллелей с опытом царского режима. Историку психологически проще, чем советологу, принять

мысль о том, что Советский Союз может прекратить свое существование. Историки располагают - или

по крайней мере должны располагать - хорошей памятью и широким кругозором. Их никоим образом

не пугают резкие перемены. Память советолога гораздо короче: она в лучшем случае ограничивается

1917 годом, а чаще всего заглядывает в прошлое ненамного дальше 1953 года - года смерти Сталина. К

тому же куда интереснее посвятить жизнь изучению могучего колосса, полного жизни и уверенно

стоящего на ногах, чем отслеживать медленное вымирание его подвидов.

Когда эпоха Горбачева близилась к завершению, я задумал написать книгу об имперских тенденциях в

русской истории. Я представлял себе эту книгу как исследование национальных проблем и имперской

внешней политики. Обратившись к этническим и национальным вопросам, я полагал восполнить

постыдный пробел в своем образовании, поскольку прежде, занимаясь в основном историей центра

России, совершенно игнорировал проблемы нерусского населения царской и советской России. А

говоря о внешней политике, я мог бы слегка сдвинуть с мертвой точки коллег-историков, которые под

сильным впечатлением от революции 1917 года много лет рассматривали интерес к стратегии и

тактике российской дипломатии не только как политически некорректный, но и как недостойное

вмешательс: /.о во всепоглощающие дискуссии академических кругов с правоте или неправоте

различных идеологических лагерей.

Таким образом, основная цель этой книги - уложить историю России в международный контекст.

Имперская политика и участие сначала в европейском, а затем и в мировом «концерте» сверхдержав

всегда были чрезвычайно важны для России. Пожалуй, именно эти факторы сильнее, чем любые

другие, повлияли на ее место в современной истории. Такой подход не нравится многим русским

ученым и чрезвычайно непопулярен среди их западных, особенно американских, коллег. Однако,

От автора

что ни говори, Англия, Франция и США в последние четыре столетия в значительной степени

определяли ход мировой истории. Их мощь, моральные ценности и идеология позволили им

навязывать себя в качестве образца другим народам планеты. И подобно большинству других

стран, Россия в разное время тоже бывала объектом приложения этой мощи, будь то в военной,

экономической, идеологической или культурной сфере.

Причем русские в отличие от многих других народов не стали безропотным объектом приложения

западноевропейской и североамериканской мощи. С безграничной храбростью, упорством и

самопожертвованием они сражались за свою особую, независимую нишу в современном мире. Но

на русскую историю самым пагубным образом повлияло то, что Россия всегда была слабее Запада

- факт, который в силу ее географической близости к главным очагам европейского могущества

стал очевидным для ее правителей гораздо раньше, чем для большинства других «незападных»

народов. Сильный может на время позволить себе забыть о значении силы. У слабого такой

возможности нет. Таким образом, эту книгу можно отчасти рассматривать как исследование

относительной слабости России. В центре же этого исследования - анализ положения России в

системе международных отношений, динамики этой системы и ее влияния на русскую историю.

В последние годы советского режима мои мысли бессистемно блуждали вокруг угасания и

падения великих империй прошлого, пока мне в голову не пришла одна замечательная идея. С

самого моего назначения преподавателем политологии в 1978 году коллеги с толерантной

безнадежностью относились к моим историческим интересам. Однако к середине 1991 года поток

газетных статей и телевизионных интервью о положении в Советском Союзе с лихвой

вознаградил меня за годы «бесплодных копаний» в истории царской России. Разве Норман Стоун

не объявил на весь мир по Би-би-си, что я - единст-

Стоун Норман - современный английский историк, профессор нескольких английских университетов, одна из самых известных

и ярких фигур в современной исторической науке. В 1980-х годах был близким советником Маргарет Тэтчер, озвучивавшим

идеи ее правительства. (Здесь и далее - примечания переводчиков.)

От автора

венный известный ему ученый, который правильно предсказал, каким именно образом произойдет

распад Советского Союза? Значит, пришел мой час! Я разработаю концепцию империи и напишу

работу, в которой проведу параллели между Россией и Советским Союзом и великими империями

прошлого. Коллеги, которые ворчали по поводу моего нездорового интереса к девятнадцатому

веку, будут изумленно смотреть, как я углубляюсь в прошлое гораздо дальше - к Османской

империи и к первым Ханьским династиям. Но им придется прикусить язык, ибо я прикроюсь

щитом имперской модели и буду совершенно недосягаем для научных нападок. Сравнивая

Советский Союз с Римом и империей Хань, я останусь в рамках современности и при этом с

наслаждением окунусь в древность. Так возникла эта книга.

В процессе работы я попытался понять, чем знание истории империй может обогатить

исследователя России и что русист, в свою очередь, может добавить к общей истории империй.

Вначале я был потрясен тем объемом знаний, которыми предстояло овладеть русисту - кстати,

одним из главных удовольствий при написании этой книги стала возможность прочесть

превосходные работы других историков. Но со временем я понял, что и скромному русисту есть

что положить в копилку. Ведь ни один из ученых, занимающихся империями, никогда не

рассматривал Россию в таком контексте. Большинство исследователей империй старательно

избегают этой темы, считая Россию не отмеченным на карте болотом, охраняемым злобными и

слегка помешанными академическими цепными псами. До 1991 года включение Советского

Союза в категорию империй не только отпугивало интеллектуально, но и было подозрительным

политически. Подаьляющее большинство западных историков-русистов видят уникальность

российской государственности в безграничном доверии народа к своим правителям. Для многих

русских в этом, собственно, и заключается религиозное чувство. И сравнивая Россию с другими

странами, я ни в коем случае не собираюсь отрицать уникальность ее культуры и истории.

Впрочем, история и культура любой страны уникальны, и Россия здесь - не исключение. Историку

нет причин оставлять ее в изоляции: в конце концов, сравнение - это лучший способ увидеть, что

действительно уникально в истории и культуре того или иного народа. Более

От автора

того, именно потому, что русисту по определению приходится подходить к проблемам империи с

необычной точки зрения, он может сказать что-то нетривиальное и интересное. Даже наивный

аутсайдер, громко утверждающий очевидное, иногда бывает полезен академической науке.

Страшно подумать, у скольких людей эта книга вызовет раздражение. При таком объеме в ней

неминуемо отыщутся фактические ошибки, которыми не преминут воспользоваться рьяные критики. В

панораме такого масштаба легко упустить какие-то нюансы и тонкости. Еще проще будет обвинить

автора в том, что он оставил без внимания или неполно осветил какие-то важные аспекты этой

необъятной темы. Временами книга задевает больные места в истории и мифологии французов, ки-

тайцев, англичан, русских и американцев. Что тоже не добавит ей друзей.

Навести мосты между историей и политологией (а именно это я попытался сделать в своей книге)

сейчас даже труднее, чем двадцать лет назад. Адепты могущественной школы политологии

«Рациональный выбор», которым связь между политикой и историей представляется бессмысленной,

рассматривают политику лишь с позитивистских позиций, опираясь на «жесткую» и «научную»

экономику. Между тем изучение истории имеет тенденцию к движению в противоположном направле-

нии, в сторону литературных поисков, карратива и постмодернизма. А ученые не всегда терпимы к

мнениям своих коллег: если речь заходит о чужих методиках, они могут превратиться в настоящих

тигров.

Многие политологи - и не только питомцы «Рационального выбора» - совершенно не интересуются

тем, что происходило более пятидесяти лет назад. Хотя политология, в которой доминируют

американцы и, в меньшей степени, англичане и французы, иногда может быть очень политкорректной.

Эта книга - ни в коем случае не апология империи, но даже простая попытка сравнить некоторые ее

достижения с достижениями демократического национализма (не в пользу последнего) заставит

многих ощетиниться, особенно когда такая попытка предпринята безнравственным потомком

аристократов и империалистов.

Но прежде всего подвергнется критике методология книги. Политология имеет дело с понятиями -

вполне законченными,

От автора

всеобъемлющими и применимыми к сегодняшнему миру. Я и сам много извлек из доскональных и

разносторонних рассуждений своих коллег по поводу таких понятий, как национализм, легитимность и

власть. Но меня больше интересуют история и значения понятия «империя», и в этой книге я, опираясь

на это понятие, пытаюсь сравнить способы ведения политики некоторыми великими державами. При

этом у меня не было абсолютно никакого намерения определять империю как какое-то конкретное,

всеобъемлющее понятие, пригодное для осмысления современной политики. Наоборот: я пускаюсь во

все тяжкие как раз для того, чтобы показать, что империя - это весьма общее и неконкретное

определение, полное идеологических ловушек и совершенно непригодное для применения в

актуальных политических дебатах. Я не верю, что можно выдвинуть мало-мальски эффективную

всеобщую гипотезу о природе и судьбах империи - и, конечно, у меня не было такой задачи в этой

работе.

Категория времени очень значима для историка, и именно она, как правило, бывает ущемлена в

исследованиях такого масштаба, когда постоянно приходится что-то сжимать, сопоставлять и забегать

вперед. Академические труды по истории обычно посвящены значительно более коротким историче-

ским отрезкам. А «чужака», вторгшегося на соседскую «научную» территорию, встречают порой с

такой злобой, что не только территориальный суверенитет, но и его личность находятся под угрозой.

Для некоторых ученых сама идея сравнительной истории - абсолютная бессмыслица. История предста-

вляется им цепью единственных в своем роде обществ и событий, не имеющих аналогов и никак не

связанных между собой. Поэтому ряд сопоставлений, проводимых в этой книге, не имеет для них

никакого смысла. Кроме того, историческая наука, как известно, должна опираться на первоисточники

и их правильную интерпретацию, а в работе такого масштаба нет никакой возможности уделять этому

достаточно внимания. Таким образом, она подвергается всем опасностям зависимости от

интерпретаций других ученых и может показаться кому-то не имеющей научной ценности.

Принимая во внимание объем трудозатрат и безразличие (или возмущение), с которым книга может

быть встречена, можно задаться вопросом: стоило ли вообще затевать это рис-

От автора

кованное и сомнительное предприятие? В силу ряда причин мне кажется, что все-таки стоило.

История империй может много сказать о природе сегодняшней власти, о моральных и

исторических основах нашего мира. Для истории России и ее будущего эти вопросы являются

жизненно важными. А те, кто формирует «западное» общественное мнение и «западную» по-

литику, будут лучше представлять себе Россию, если сравнят ее прошлое и настоящее с прошлым

и настоящим других империй. И мне представляется небесполезным провести такое исследование,

где в доступной и свободной от научного жаргона форме тем не менее будет сделана попытка

высказать какие-то новые и достаточно оригинальные мысли.

У сравнительной политики и сравнительной истории, как у каждого научного метода, есть свои

сильные и слабые стороны. Среди главных достоинств сравнительной истории - ее способность

ставить под сомнение общепризнанное, поднимать неожиданные вопросы и рассматривать

проблемы под новым углом зрения. Замкнувшись в тесном пространстве «своей» страны или

эпохи, историки зачастую уделяют непропорционально большое внимание весьма узкому кругу

предметов и проблем. При этом история общества и его телеология могут быть существенно

искажены и даже сфальсифицированы. Я, разумеется, не могу утверждать, что научное

сообщество почерпнет для себя что-то новое из моей книги, но за одного его члена я ручаюсь - это

я сам. Во время работы над ней я очень много узнал не только о незнакомых мне прежде странах и

предметах, но - сквозь их призму - и о России.

Ибо это все-таки книга о России и русском народе, которому я бы хотел ее адресовать. Сейчас для

него настало важное и трудное время, когда переосмысливаются облик страны и ее будущее.

«Имперскость» всегда играла огромную роль в российской истории, и принятие этого факта

является центральным моментом такого переосмысления, для которого необходимо всесторонне

изучить проблемы имперской политики в целом, уделяя особое внимание месту России в

непрерывно меняющемся расположении звезд в европейской и мировой политике.

Историки в Советском Союзе находились под постоянным и суровым прессингом власти, поэтому

вдвойне удивительно, как много хороших работ было там написано. Но трудно отрицать, что

передний край исторической науки располагался в то

От автора

время на Западе, прежде всего в Северной Америке. Хотя ни в коем случае не могут служить

упреком зачастую великолепной работе советских ученых расхожие заявления о том, что историки

неминуемо становятся заложниками идеологии своего общества и «высшей» заботы об интересах

этого общества в какой-то конкретный исторический момент. Сейчас для русских самое время

вернуть себе лидерство в написании собственной истории. А это сулит большие возможности и

большие опасности, так или иначе тесно связанные с проблемами империи. И такая книга, как эта,

здесь может очень пригодиться.

Помимо гигантского объема и сложности материала основным препятствием для написания

любого оригинального и капитального труда служит так называемая оценка стоимости изысканий,

при помощи которой британское государство осуществляет большую часть финансирования

университетов. Для получения гранта в области социологии требуется публиковать четыре работы

каждые четыре года (пока писалась данная книга, этот показатель уменьшился до четырех работ

каждые пять лет), что неизбежно ставит в трудные условия тех, кто пытается написать работу

большого объема. Тогда как по иронии судьбы в области истории достаточно публиковать четыре

работы каждые семь лет, что углубляет разрыв между историей и социологией и умножает скорби

тех, кто пытается его уменьшить. И хотя теоретически четыре работы являются не минимальным,

а максимальным числом, на практике департаменты упорно настаивают именно на этом

количестве, чтобы поддержать субсидии на прежнем уровне.

К тому времени, когда контрольные сроки подходили к концу, я получил немало весьма

перспективных рекомендаций по поводу внесения изменений в структуру книги, и было бы очень

не вредно сесть и поразмыслить над этими предложениями. Но если старшие члены

академических департаментов еще могут себе позволить некоторое безразличие к сокращению

ассигнований, то для их молодых коллег это крайне нежелательно. Впрочем, это ни в коей мере не

освобождает меня от ответственности за все слабые места этой книги.

По канонам социологии я уже совершил великий грех. Страница за страницей я толковал об

империи, не потрудившись объяснить, что я подразумеваю под этим термином. Хотя в дей-

ствительности я определяю империю до последней степени

От автора

просто и незамысловато: это могучая держава, оказавшая большое влияние на международные

отношения своего времени. Я также имею в виду методы управления большими территориями и

мультиэтническими конгломератами, что составляет главную проблему всех империй. Для меня

империя по определению - «не демократия», другими словами, не государство, которое

управляется с высказанного в той или иной форме согласия населения. Это различие особенно

важно для нашего времени, потому что до девятнадцатого века очень немногие государства могли

считаться действительно демократическими. Но если империя недемократична, это совсем не

означает, что она незаконна или непопулярна в глазах большинства своих подданных. В защиту

империй я бы еще добавил, что становление важнейших из них напрямую связано с великими

религиями и высокими культурными достижениями и, таким образом, оказало огромное влияние

на всю мировую цивилизацию.

Мне кажется, что эти критерии довольно четко отделяют понятие империи от понятий

национального государства и многонационального государства, но я меньше всего склонен на-

стаивать на том, что это определение безупречное и окончательное. К примеру, весьма

противоречив вопрос о том, когда и в какой форме люди изъявляют свою лояльность правитель-

ству. Кроме того, есть много государств, имеющих только некоторые признаки империи. В

процессе ассимиляции своих народов и демократизации своих институтов империи могут транс-

формироваться в многонациональные или даже в национальные государства. В частности, одна из

задач этой книги - определить, можно ли считать империями Европейский союз, Соединенные

Штаты и некоторые другие современные государства. С другой стороны, определяя Советский

Союз как империю, я вовсе не хотел сказать, что он неминуемо обречен на распад.

Поскольку мое определение империи не является общепринятым в научной среде, важно также

оговорить, что, по моим представлениям, не включает в себя это понятие. Традиционно империя

трактуется как политическое и культурное преобладание и как экономическая эксплуатация

колониальной периферии метрополией. Это определение многим обязано марксистам двадцатого

века и обрело популярность благодаря своей политической конкретности. Споры вокруг империи,

определяемой таким образом, находились в центре полемики времен

От автора

холодной войны. Оно также хорошо вписывается в современные дебаты о причинах огромного

политического и экономического неравенства между первым и третьим мирами. Моделями для

такого определения империи послужили западноевропейские морские державы, в которых весьма

четко прослеживается разница между богатыми белыми нациями метрополий, которые купаются в

роскоши и наслаждаются демократическими правами и свободами, и нищими, угнетенными

«цветными» заокеанскими колониями. Эта концепция предполагает существование государств-

метрополий - стран, в моем понимании, объединенных не только культурной и этнической общ-

ностью, но и традициями равенства и гражданских свобод. Там, где речь идет о Британской,

Французской и голландской империях, такое определение государства-метрополии в основном

справедливо.

Некоторые более давние империи тоже базировались на национальном государстве-метрополии -

к примеру, Римская империя. Однако гораздо чаще они создавались аристократическими и

военными элитами, для которых происхождение значило гораздо больше, чем этническая

общность. Эти элиты прекрасно находили общий язык с аристократией периферии и порой

эксплуатировали население своих коренных территорий даже более жестоко, чем периферийные

регионы, потому что это было безопаснее политически и удобнее географически. Еще одна

разновидность империй - государства, связанные единой универсальной прозелитствующей

религией. Такие государства могут становиться огромными империями, в которых различия

между центром и периферией ослаблены благодаря общей религиозной лояльности и

относительно открытому доступу в эли Л' для людей из разных этнических и региональных групп.

Даже ученые, изучающие современную политику, не могут позволить себе игнорировать

исторический опыт империй. И в первую очередь это относится к ученым, изучающим россий-

скую историю и политику. Большинство старых империй представляли собой гигантские,

преимущественно однородные земельные пространства, управляемые монархами, обладавшими

(хотя бы предположительно) абсолютной властью, и элитарным меньшинством, которое по

уровню культурного развития и самосознания значительно превосходило плебейское

От автора

большинство. И в этих ключевых аспектах сходство между традиционными империями и царской,

а позднее и советской империей совершенно очевидно. С другой стороны, обе русские империи

имеют много общего с европейскими морскими империями. Начиная с восемнадцатого века

идеологическая база, на которую опирались русская и советская империи, была преимущественно

западноевропейского происхождения. То же самое можно сказать и о методах и средствах,

позволивших России проводить столь успешную экспансию. И в российском, и в

западноевропейском вариантах подданными империи часто становились нехристиане, а иногда

даже кочевники. Общим было и время расцвета и падения этих империй - промежуток между

шестнадцатым и двадцатым веками. И, пожалуй, самая сложная «имперская» проблема - как

совместить неизбежную экспансию империи вовне с националистическими интересами

покоренных народов - тоже была общей.

Империи существовали с древнейших времен. Они являются одной из самых распространенных

форм государственного устройства. Написать историю империй - почти то же самое, что написать

историю человечества. Никто не может считать себя экспертом в таком масштабном вопросе.

История империи не может быть только политической, военной или дипломатической. Очень