Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б.(составит.) Из истории русской культуры. Том II. Книга 1. (Киевская и Московская Русь)

Подождите немного. Документ загружается.

636

ма, прикладывавшиеся к междукняжеским договорам, были другими. Их делали из воска. Наиболее

ранний известный экземпляр датируется 1350—1351 гг.: не поддающаяся расшифровке восковая

печать скрепляла докончание великого князя Семена Гордого с братьями Иваном и Андреем. Первый

опознаваемый экземпляр этого типа принадлежал Марии Александровне, жене великого князя Семена,

добившейся того, что ее печать была приложена к завещанию мужа. Этот случай уникален, поскольку

отражает тот единственный в своем роде факт, когда жена московского великого князя унаследовала

его владения. Печать была изготовлена путем приложения камеи или резного драгоценного камня с

поясным изображением женщины к шарику теплого воска, вылитого на шелковистый шнур,

прикрепленный затем к документу

Позднее на личных печатях великих князей, их близких родственников и даже владык окрестных

неподвластных Москве земель появляются разнообразные изображения, причем и по виду, и по

происхождению эти изображения связаны не с христианством, а, скорее, с античностью.

Гравированные рисунки со всех обнаруженных печатей, приложенных к договорам, опубликованы в

«Собрании государственных грамот и договоров»

. По словам авторов недавнего советского краткого

очерка сфрагистики и геральдики, эти репродукции не отличались большой точностью; вместе с тем,

они признают, что точное вспроизведение печатей и по сей день вызывает немалые трудности

Хотя эти копии и не являются точными изображениями оригинальных печатей, они все же более

ценны, чем их опубликованные описания. В этом отношении полезен вклад Л. В. Черепнина, но его

описания, возможно по недосмотру, иногда могут ввести в заблуждение

. Наши познания расширятся,

когда появится возможность изучения оригиналов этих печатей или их фотографий. Такое

исследование будет чрезвычайно плодотворно, особенно если оно будет выпол-

К сохранившимся завещаниям Василия II (фактически, это одно завещание с дополнениями, хотя в описях XVII в. оно было

учтено как две грамоты) были приложены восковые печати. К его несохранившемуся завещанию была приложена золоченая

печать. В архивной описи 1614 г. писец учел духовную грамоту Василия II, к которой была приложена «золотая» печать (Описи

Царского архива XVI в. и Архива Посольского приказа 1614 г. М., 1960, с. 56). В следующей описи 1626 г. писец отметил

плохую сохранность грамоты и указал, что печать не серебряная, а металлическая позолоченная. ДДГ, с. 465: «3 грамоты

духовные великого князя Василия Васильевича, одна ветха и подралась, а у ней печать железная, золочена...» И печать, и

завещание были утрачены после 1626 г. Решить, продолжили ли традицию Иван III (умер в 1505) и Василий III (умер в 1533),

не представляется возможным. Духовная Ивана III представляет собой поздний список, а духовная Василия III не сохранилась.

СГГД, т. I, № 24, с. 38 (Табл. И, № 2).

СГГД, т. I.

Е. И. Каменцева, Н.В.Устюгов. Русская сфрагистика и геральдика, с. 18. Для сравнения изображений нескольких печатей из

СГГД, т. I, см. П. И. Иванов. Сборник снимков с дреиних печатей, приложенных к грамотам и другим юридическим актам,

хранящимся в Московском Архиве Министерства юстиции. М., 1858, табл. 1—3. Приведенные П. И. Ивановым данные

чрезвычайно полезны как показатель популярности печатей из драгоценных камней у представители аристократии и

духовенства вплоть до XVIII в. У П. И. Иванова и в СГГД печати воспроизведены достаточно точно для того, чтобы можно

было установить происхождение большинства из них и определить почти все необходимые для моего исследования мотивы

изображений на них.

ДДГ, с. 567, ел. Е. И. Каменцева и Н. В. Устюгов (Русская сфрагистика и геральдика, с. 82— 83) использовали некоторые

описания Л. В. Черепнина.

637

нено в сотрудничестве с ученым, сведущим в античной литературе, нумизматике и сфрагистике

Тем не менее некоторые заключения можно сделать и на основании опубликованных гравированных

рисунков. Ремесленники в русских княжествах изготавливали оригиналы для печатей, используя

древние драгоценные камни, которые они вставляли в серебряную оправу. На оправе перевернутыми

буквами вырезалось имя владельца печати. Судя по публикациям, изображения, вырезанные на

драгоценных и полудрагоценных камнях, древнего происхождения

. Некоторые печати, возможно,

были изготовлены из затвердевшей пасты, также широко распространенной в древности. Мотив

всадника—западного, вероятно средиземноморского, происхождения. Одна из печатей, оттиски с

которой были приложены к двум духовным грамотам Василия I (около 1417 и 1423 гг.), очевидно, была

металлической. На восковых печатях изображен воин верхом на мчащемся коне, в коническом шлеме

(по форме напоминающем головные уборы крестьян Юго-Восточной Азии), с поднятым мечом в

правой руке. Эта печать ошибочно приписывалась Василию I; не исключено, что она принадлежала его

тестю, великому князю литовскому Витовту

. Профессор Э. Панофский на осно-

Когда я показал изображения княжеских печатей покойному профессору Канторовичу, он сразу же идентифицировал

некоторые из них и указал мне на основные каталоги драгоценных камней. Ряд вопросов, возникших при последующих

беседах, пока не нашел ответа. Необходимо предпринять большое исследование, чтобы определить происхождение этих

камней, каким образом они попали в Москву и как их иконография понималась их владельцами и зрителями.

Соответственно, данные и последующие наблюдения, касающиеся русских печатей XIV— XV вв., не претендуют на то,

чтобы заменить собой систематический анализ. Существуют сотни печатей допетровской эпохи, приложенных к

разнообразным актам и принадлежавших великим и удельным князьям, представителям аристократии и духовенства.

Даже печати, принадлежащие князьям Московского дома, не подверглись еще тщательному изучению. Ср. Е. И.

Каменцева, Н, В. Устюгов. Русская сфрагистика и геральдика, с. 81.

СГГД, т. I, № 41, с. 82; № 42, с. 85 (Табл. II, № 1). Эта печать долгое время приписывалась Василию I (ДДГ, с. 568—

569; Е. И. Каменева, Н. В. Устюгов. Русская сфрагистика и геральдика, с. 80), поскольку была приложена к его второму

и третьему завещаниям (датируемым ок. 1417 г. и мартом 1423 г.: ДДГ, с. 57, 60). В связи с этим ученые предполагали,

что печать с вооруженным всадником принадлежала Василию I. Ни неразборчивая надпись, ни иконография всадника

ни в коей мере не напоминают печати, принадлежавшие кому-либо из членов Московского княжеского дома в XIV—XV

вв. Мне кажется, что печать скорее принадлежала великому князю литовскому Витовту, а не Василию I. Во-первых, эта

печать с готическим всадником заметно отличается от печатей, скреплявших духовные грамоты не только всех

предшественников Василия I, но и его собственное первое завещание 1406 г. Последняя была выполнена из обычного

позолоченного серебра и имела на аверсе изображение Василия Кесарийского с нимбом и надписью ВАСИЛ КСА, а на

реверсе шестистрочную надпись «Печать князя великого Васильева Дмитриева всея Руси « (СГГД, т. I, с. 74; ДДГ, с.

568, см. Табл. I, № 9). Использование позолоченных серебряных печатей с изображением святого-покровителя было в

обычае среди старших московских князей с начала XIV до середины XV в. См. выше, с. 635 и прим. 43. Во-вторых,

возможно, не является простым совпадением тот факт, что в обоих случаях, т. е. во втором и третьем завещаниях

Василия I, гарантом престолонаследия назван Витовт Литовский (ДДГ, №21, с. 59: «А приказываю своего с(ы)на, князя

Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту...»; см. также с. 62). Витовт

принял ответственность, возложенную на него его зятем Василием I. Можно предполагать, что, прежде чем назначить

своего тестя Витовта основным гарантом прав Василия II, Василий I заручился согласием Витовта. Целью

предпринятых в 1417 и 1423 гг. маневров было предотвратить возможную попытку занять престол со стороны

младшего брата Василия I, князя Юрия, и обеспечить насле-

638

вании виденного им рисунка (СГГД, т. I, с. 85) утверждал, что она, по всей вероятности, принадлежит к

северноготическому стилю, аналогичные образцы которого обнаруживаются на французских и английских

печатях.

Более примечательны некоторые из печатей князей Московского дома, начиная со времени правления

Василия II

. К договору середины 1430-х гг. приложены две печати, одна принадлежит Василию II, другая

— его двоюродному брату галицкому князю Дмитрию Шемяке. На печати Шемяки — поясное изображение

мужчины в западноевропейском доспехе и шлеме, печать же Василия II, согласно Л. В. Черепнину,

изображает женскую голову в зубчатом венке

. На самом деле это профильное изображение Гелиоса с

завитками волос и семилучевой диадемой. Такие изображения хорошо известны и часто использовались в

качестве вставок для перстней

. Возможно, эта печать с изображением Гелиоса была утеряна или попала в

число трофеев неприятеля после Суздальской битвы 1445 г., когда Василий II на некоторое время стал

пленником хана Улу-Мухаммеда; после этого печать исчезает из виду. К следующему известному договору

великого князя (1450г.) приложена другая печать, также с изображением Гелиоса: здесь он в типичной

сияющей семилучевой короне правит колес-

дование своему малолетнему сыну Василию II. Наиболее явным и очевидным способом объявить о согласии Витовта можно

было, приложив к завещаниям его печать. В-третьих, не все печати, которые должны были скреплять вторую и третью

духовную грамоты, приложены к ним. Вполне вероятно, что печать Василия I на его поздних завещаниях не сохранилась.

Василий I, определив Витовта гарантом престолонаследия, назначил также регентский совет из числа своих лояльных родичей.

Трое из них — его братья Андрей, Петр и Константин, двое — близкие родственники князья Семен и Ярослав Серпуховские

(ДДГ, с. 59). Если прибавить печати Витовта и Василия I к печатям членов совета, то должно получиться семь; вместо этого мы

имеем пять восковых печатей. Одна из них слишком плохо сохранилась, чтобы быть атрибутирована, вторая — это наш

готический всадник, остальные же три принадлежат князьям Андрею, Петру и Константину (СГГД, т. I, с. 85). Возможно, две

другие печати утрачены. В завещании 1423 г., вновь называющем Витовта основным гарантом, регентский совет остался тем

же, за исключением князя Константина (ДДГ, с. 62), и, однако, к нему приложена только одна печать: готический всадник

(СГГД, т. I, с. 85). В случае и со второй, и с третьей духовными грамотами главной заботой было не удостоверить их

подлинность, а предотвратить гражданскую войну. И та, и другая грамоты подписаны митрополитом Фотием, освятившим

духовной властью церкви назначение светских гарантов. Если вспомнить все те опасения, которые породили эти тщательные

предосторожности, представляется, что печать Витовта была важнее печати Василия I.

Печати-камеи великого князя Василия I, использовавшиеся для верификации княжеских договоров, в основном несут мотив

всадника. Стилистически они значительно отличаются от готического всадника с поздних духовных грамот и обычно

изображают всадника с копьем в правой руке, а иногда — всадника, держащего поднятый меч (Е. И. Камещева, Н. В, Устюгоч.

Русская сфрагистика и геральдика, с. 80; СГГД, т. I, с. 64, 71). Начиная с эпохи Василия I всадника в различных позах стали

также изображать на многих московских монетах (G. Ale.f. The Political Significance of the Inscriptions on Moscovite Coinage in

the Reign of Vasilii II // Speculum, XXXIV, 1959, № 1).

ДДГ, № 35/1, c. 570; СГГД, т. I, №№ 52—53, с. 112 (Табл. II, № 3); №№ 54—55, с. 118; см. также с. 124, 130. Последний раз

она использовалась в качестве официальной печати Василия II в июне 1445 г., незадолго до Суздальской битвы (там же, с. 135).

Относительно этой датировки см. А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государства. Пг., 1918, с. 400, прим. 1. Другое

изображение той же великокняжеской печати можно видеть в книге П. И. Иванова. Сборник снимков с древних печатей. Табл.

I, № 4.

Catalogue of the Collection of Antique Gems (Southesk Collection), I, London, 1908, Plate IV, D.-3.

639

ницей, запряженной четверкой коней. Кони изображены фронтально, одна пара тянет вправо, другая —

влево. У Гелиоса обе руки подняты, в правой — кнут, левой он натягивает вожжи

. Обычная

фронтальная иконография Гелиоса в колеснице предполагает кнут в левой руке и вожжи в правой.

Поскольку камень, вставленный в перстень-печатку, был приложен к воску, изображение вышло

перевернутым

Можно с уверенностью предполагать, что в Московском княжестве в это время всякий имевший дело с

этими печатями ничего не знал о древнегреческом боге солнца. Согласно иконографической традиции

в миниатюрах русских летописей в пятилучевых золотых коронах изображались царственные особы, в

том числе византийские императоры, татарские ханы, турецкие султаны, латинские императоры

Константинополя, государи Болгарии и Армении. Сербские правители, короли и деспоты, также иногда

удостаивались такой царственной короны. Русские великие князья до венчания на царство Ивана IV

изображались в характерных шапках, но никогда — в коронах

. Фигура Гелиоса на личной печати Ва-

силия II появилась в середине 1430-х гг., как раз после окончания первого периода гражданской войны

против галицких князей. Изображение в сияющей короне, по-видимому, привлекало Василия II своим

сходством с изображением на первой, утраченной печати; новая печать, таким образом, могла служить

адекватной заменой старой печати. Так или иначе, в письменных источниках нет ничего, что

свидетельствовало бы об имперских притязаниях во второй половине 1430-х гг.

В последний год правления Василия II (1461—1462) у него появилась новая печать. Изображение

Гелиоса на колеснице четверкой осталось, но на оборотной стороне восковой печати,

прикладывавшейся к договорам, теперь было оттиснуто другое изображение. С наружной стороны

новая печать была продолговатой, как и старая с Гелиосом на колеснице, а каменная вставка —

восьмиугольной. В драгоценный камень врезано изображение льва, атакующего змия. На первый

взгляд невозможно определить, где аверс, а где реверс этой двойной печати, поскольку надпись на

каждой стороне одинакова: «Печать великого князя Василья Васильевича»

. Откуда попал к Василию

II этот необычный камень и что должно было означать изображение, пока неясно. Образцы с такой

иконографией нигде не обнаружены, не связана она и с классической мифологией. Наиболее близкая

античная параллель—это столь же загадочное изображение льва, атакующего дельфина, известное

лишь в единственном экземпляре

СГГД, т. I, с. 170, 176 (Табл. II, № 4), 184, 189,201.

Описания нескольких таких перстней-печатей помещены в кн.: Catalogue of the Collection of Antique Gems (Southesk Collection),

I, London, 1908, Plate IV, D.-l and p. 53; G. Richter. Catalogue of Engraved Gems, Rome, 1956, Plate XL, № 281 and p. 279. Камень

очень похож на изображения русских печатей.

А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М.,1944, с. 115— 116; см. также с. 97, 103.

Миниатюра XVI в. из Царственной книги, изображающая венчание на царство Ивана IV, помещена в кн.: История русского

искусства, т. III, с. 601.

СГГД, т. I, с. 206,208 (Табл. II, № 5).

G. Uppold. Gemmen und Kameen des Alterums und der Neuzeit. Stuttgart, n.d., PI. LXXXV, № 4. Г. Липпольд определил его как

греческий, IV в. до н. э., хотя и не привел никаких обоснований для столь точной датировки. Проф. Канторович вспомнил, что

видел еще один экземпляр в Бостоне, но последующие розыски показали,.что это тот же самый, что был описан Лип-

640

При московском дворе, возможно, вкладывали определенный символический смысл в изображение

льва, пожирающего змия. Обычно змий ассоциируется со злом. Лев является самым благородным из

зверей, почитающимся за силу и бесстрашие; эти его качества широко известны и признаны благодаря

надписям и популярным изображениям.

Великий князь считал мотив льва со змием чем-то большим, чем просто личным знаком на печати.

Можно предположить, что он символизировал триумф Василия II и его сына над их родичем князем

Дмитрием Шемякой Галицким, проигравшим недавно завершившуюся войну за престол. При этом

Василий II обнаруживает стойкое пристрастие к изображению Гелиоса. Иван III не употреблял этой

эмблемы и экспериментировал с резными драгоценными камнями, которые отбирал сам. В начале

своего правления он демонстрирует явное предпочтение к камню, также несшему царскую символику.

Крылатая фигура, легко отождествляемая с ангелом, держит высоко в правой руке диадему, венчая ею

фигуру, которую можно считать изображением князя, поскольку в левой руке она держит либо

поднятый вертикально меч, либо скипетр

. В греко-римском мире эту композицию считали бы

изображением крылатой Победы, венчающей Тихе или Гермеса

. Был краткий период, около 1463 г.,

когда Иван пользовался драгоценным камнем с изображением двух всадников, приближающихся друг

к другу, но потом он отказался от него

. Возможно, в этом изображении слишком явно прослеживался

мотив всадника, которым пользовались правители Твери, а к равенству с ними Иван III едва ли мог

стремиться. После этого по крайней мере до 1468 г. Иван остановился на изображении крылатой

Победы. Временами этот мотив встречается на односторонних восковых печатях, но чаще он сочета-

ется с изображением льва со змеей на реверсе восковой печати. Всякий раз, когда по повелению Ивана

III к договору прикладывалась односторонняя печать с гладким реверсом, на ней была изображена

крылатая Победа, лев со змием изображается только на печати с реверсом. Соответственно, можно

заключить, что своим личным знаком великий князь считал первый вариант, но и лев со змием не

является необязательным дополнением. Я склонен считать, что этот мотив рассматривался как

принадлежность государственной печати. Впервые он появляется в последний год правления Василия

II, а исчезает после 1486 г. К сожалению, мы не располагаем великокняжескими договорами с

русскими князьями за последующее десятилетие. Ближайшая по времени известная печать на договоре

с участием Ивана III относится к 1497 г., она несет изображение двуглавого орла. Впоследствии эта

печать вытеснила серебряные печати, прикладывавшиеся к духовным грамотам, и оттиски

драгоценных камней на воске, употреблявшиеся для политических соглашений.

польдом. Комбинации льва со змеей, как и льва с дельфином неизвестны в искусстве Византии, западноевропейского

средневековья и Ренессанса.

СГТД, т. I, с. 215 (Табл. II, №6), 222, 225, 238, 243, 248, 259, 265, 270, 289, 313, 320. Л. В. Черепнин (ДДГ, с. 573) описывает

ее как изображение человека с мечом, стоящего против ангела с венком. К. В. Базилевич (Внешняя политика Русского

централизованного государства, с. 88) правильно определяет крылатую фигуру как изображение Победы.

A. Furtwangler. Beschreibung geschnittenen Steine im Antiquarium. Berlin, 1896, № 2571: «Ty-che (Moidius, Fullhorn, Steurruder)

von Nike bekranzt». Вариант (№ 2566): «Hermes von Nike bek-ranzt».

СГГД, т. I, c. 217 (Табл. II, № 7), 220.

641

Все указывает на то, что период начала дипломатических контактов с Габсбургами и был тем

временем, когда появился московский двуглавый орел. Великокняжеские печати до 1486 г. явно

демонстрируют царскую символику, но мы не видим никакого желания заимствовать эмблему с орлом.

Ни женитьба на Софье, ни события 1480 г., ни даже осторожные попытки Ивана III употреблять цар-

ский титул не содержат никаких намеков на это. Двуглавый орел, хотя он и восходит к византийскому

образцу, возможно, никогда не стал бы главным изображением на московском гербе, не узнай Иван III,

что схожая эмблема служила знаком императорского достоинства на Западе.

Орегонский университет, Пер. И. И. Соколовой

Н. В. Синицына

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ПОНЯТИЯ «ШАПКА МОНОМАХА» (К ВОПРОСУ О

КОНЦЕПЦИЯХ РИМСКО-ВИЗАНТИЙСКОГО ПРЕЕМСТВА В РУССКОЙ

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ

МЫСЛИ XV—XVI вв.)*

Своеобразие творческого пути В. Т. Пашуто, широкий (и хронологически, и тематически) диапазон научных

интересов привели его к участию в работе Международного семинара исторических исследований «От Рима

к третьему Риму», организованного в 1981 г. Римским университетом с целью изучения историко-

политических идей древности и Средневековья, историко-культурной традиции, свидетельствующей об

общности европейских народов и их судеб. На первое заседание семинара (1981 г.) Пашуто представил

доклад, опубликованный в его трудах', поддержал предложение о подготовке к изданию совместно с

Римским университетом сборника документов по истории русской общественно-политической мысли (на

языке оригинала с итальянским переводом) «Идея Рима в Москве XV—XVI века»

, руководил работой

советской части редколлегии. Этот сборник позволяет на новом источниковедческом уровне решать

проблемы генезиса и эволюции концепции «третьего Рима», неослабевающий интерес к которой проявляет

историография, советская и зарубежная.

Настоящие краткие заметки — результат анализа одного из документов в составе этого сборника, а именно

Чина поставления на великое княжение в 1498 г. Дмитрия Ивановича, внука великого князя московского

Ивана III. Памятник иногда называют Чином венчания, что неточно, так как в тексте этого термина нет, речь

идет о «поставлении» на великое княжение. Памятник, специально не исследовавшийся, важен для изучения

генезиса и начальных этапов эволюции концепций римско-византийского преемства в политической

идеологии эпохи централизации (XV—XVI вв.). В историографии достаточно распространено мнение о

переходе к России и ее столице Москве после падения Константинополя в 1453 г. роли центра хрисгаанско-

православного мира, о более активном в связи с этим освоении византийского политического «наследия», а

также о роли брака Ивана III с Софьей Палеолог. Анализ памятников показывает, что генезис, эволюция,

содержание концепции римско-византийского преемства в составе русской общественно-политической

мысли XV—XVI вв. были гораздо более

Печатается по изд.: Древнейшие государства на территории СССР. 1987. М., 1989.

Pasuto V. Mosca — Terza Roma. Storiografia e bibliografia // Roma — Costantinopoli — Mosca. Atti del I Seminario internazionale di

studi storici «Da Roma alia terza Roma». Napoli, 1983. P. 459—473.

См. вступительную речь проф. П. Каталано: La nozione di «romano» tra cittadinan/a e univer-salita. Atti del II Seminario

internazionale di studi storici «Da Roma alia terza Roma». Napoli, 1984. P. XXI.

643

сложными; концепция не возникла сразу в готовом виде, но формировалась постепенно, в несколько

этапов.

Достаточно обратить внимание на то, что русские летописные своды второй половины XV в.

ограничиваются, как правило, краткой информативной записью о падении Константинополя, без

каких-либо комментариев (гораздо более пространно излагается тема Флорентийской унии), или на то,

что одна из главных государственных регалий далеко не сразу определяется как «шапка Мономаха»,

будучи первоначально просто «шапкой». Самый ранний памятник, где «шапка» называется

Мономаховой, — Чин поставления Дмитрия-внука, однако в некоторых его редакциях она именуется

просто «шапкой». Необходимо установить соотношение между редакциями и выявить

первоначальную.

Можно выделить четыре редакции Чина. Две из них имеют повествовательный характер, описывая

происходивший в действительности обряд; две другие, хотя и содержат элементы повествования,

представляют собой инструкцию-формуляр, как должно его совершать (здесь говорится «уготовити»,

«учинити» вместо «уготовили», «учинили»).

Одну из редакций назовем Повествовательной (условное обозначение П), другую, носящую такой же

характер, но более краткую—Летописной (условное обозначение Л). Редакция П известна в двух

списках — середины XVI в. (ГПБ. Погод. 280)

и конца XVI в. (ГИМ. Муз. 3726)

. В Погод. 280 Чин

помещен в конце рукописи (Л. 284—286 об.) и не имеет конца, так как последний лист утрачен. Конец

сохранился в Муз. 3726 и содержит важную информацию, еще не введенную в научный оборот, хотя

этот список Чина известен

Редакция Л представлена (почти без изменений) в Уваровской, Софийской II, Львовской,

Воскресенской, Иоасафовской и Никоновской летописях

Одна из двух формулярных редакций (Ф I) вписана в пергаменный сборник XIV в. ГИМ, Син. 675, она

же известна в сборнике смешанного содержания ГПБ, Соф. 1454 второй четверти XVI в.

Другая формулярная редакция сохранилась в сборнике 40-х годов XVI в. ГИМ, Чуд. 264

, условное

обозначение Ф П-Ч. Определение ее происхождения особенно важно, так как в этом же сборнике

сохранилось одно из произведений цикла «Сказания о князьях владимирских», а именно «Повесть об

Августе» (или Чудовская повесть), которую А. А. Зимин и вслед за ним ряд других исследователей

предположительно относят к концу XV в., считая, что она была создана в связи с венчанием Дмитрия в

1498 г.; одним из аргументов выступает факт переписки ее в одном рукописном сборнике с Чином

венчания Дмитрия (без определения соотношения этой редакции Чина с остальными)

Филигрань «рука»—Лихачев № 1751—1753, 1551 г. Публикация Чина по этому списку: ЛЗАК. СПб., 1865. Вып. 3. Прил.

С. 12—17.

Краткое описание рукописи см.: Судебники XV—XVI вв. М; Л., 1952. С. 119.

Зимин Л. А. Россия на рубеже XV—XVI столетий. М., 1982. С. 297.

ПСРЛ. М.; Л., 1963. Т. 28. С. 330—331; СПб., 1852. Т. 6. С. 241—242; СПб., 1910. Т. 20, 1-я пол. С. 366—368; СПб.,

1859. Т. 8. С. 234; Иоасафовская летопись. М., 1957. С. 134—137; СПб., 1901. Т. 12. С. 246.

Публикация по списку Син. 675 (с вариантами по списку Погод. 280): Чтения ОИДР. 1883. № 1. С. 32—38; по

Софийскому списку: ЛЗАК. СПб., 1865. Вып. 3. С. 17—19.

Не опубликована.

Зимин А. А. Указ. соч. С. 149—153.

644

Чин не подвергался специальному текстологическому анализу, лишь Я. С. Лурье сделал несколько

замечаний о соотношении различных его списков (без их классификации, ограничившись указанием на

их повествовательную или программно-формулярную форму). Он справедливо выделил несколько

важных различий между списками по содержанию: 1) наличие или отсутствие определения шапки как

«Мономаховой»; 2) различный объем прерогатив Дмитрия (его жалуют, по одним спискам,

«княжением владимирским и московским и новгородским», в других списках новгородское

отсутствует; в поучении внуку Иван III говорит, что пожаловал его «великим княжеством», но в ряде

списков поучение отсутствует); 3) царская тема (в одних списках Дмитрий упоминается как «земный

человек ...царем сотвореный», в других списках нет этого текста, как и наименования царем Ивана III).

Лурье склонен считать первоначальным «вариант» Чина с упоминанием шапки Мономаха и наличием

других «почетных подробностей», т. е. летописный текст, редакцию Л, по нашей классификации (и,

возможно, Чуд. 264, хотя окончательного вывода о характере текста по этому списку Лурье не

формулирует). Удалить же упоминание о венчании Дмитрия шапкой Мономаха и другие «почетные

подробности», по мнению Лурье, «естественнее всего было именно задним числом, когда Дмитрий был

заточен, а затем и умерщвлен по приказу его дяди и счастливого соперника Василия III»

Анализ текста, осуществленный в ходе подготовки к изданию вышеназванного сборника документов, а

также введение в научный оборот окончания редакции П заставляют сделать противоположный вывод

— о первоначальном характере редакций П и Ф I, где упоминается просто «шапка».

Только в редакции П имеются особенности, подавляющее большинство которых может быть

объяснено лишь одним способом: близостью ее к описываемым событиям и принадлежностью

составителя к партии Дмитрия и его матери Елены Волошанки. Следующие сообщения имеются лишь

в П и отсутствуют в Л, Ф I и Ф П-Ч (по порядку их расположения в тексте).

1) Детали убранства места, где происходила церемония.

2) Упоминание при описании самого начала церемонии о присутствии на ней сыновей Ивана III князя

Юрия и князя Дмитрия, причем специально оговаривается, что они стояли «ниже» внука Дмитрия «на

степени»; отсутствие соперника Дмитрия князя Василия сразу бросается в глаза. В остальных

редакциях соответствующего фрагмента нет, и здесь возможен лишь один текстологический ход — в

сторону удаления текста, ставящего сыновей Ивана III «ниже» внука; всякая акцентировка данного

обстоятельства после победы Василия III была бы для него неблагоприятна. В дальнейшем

повествовании сыновья Ивана III упоминаются в более нейтральном контексте, этот фрагмент есть и в

других редакциях (они поздравили обоих великих князей, деда и внука, князь Юрий осыпал великого

князя Дмитрия золотыми и серебряными монетами).

3) Максимально широкий объем прерогатив Дмитрия: в первой речи к митрополиту Иван III

благословляет внука «при себе и опосле себя великим княжеством володимерскым и московьскым, и

новогороцким, и тверским». В остальных редакциях тверское княжение отсутствует вообще, в Ф I речь

идет о великом княжении владимирском и новгородском (в заключительной части добав-

ЛуръеЯ. С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV— начала XVI в. М. Л., 1960. С. 384—386. Этот вывод

принял А. А. Зимин (Указ. соч. С. 153).

645

лено московское, а также «и всея Руси»), в Ф П-Ч — о московском и владимирском, а в его

заключительной части — как в Ф I. Текст П с максимально широкими прерогативами и в особенности с

уникальным упоминанием тверского княжения может относиться лишь к периоду до опалы Дмитрия.

4) Упоминание имени матери Дмитрия Елены.

5) Наличие речи Ивана III к «братаничам» Федору и Ивану Борисовичам, призывающей их быть

послушными великому князю Дмитрию.

6) Заключительный текст редакции П, известный лишь по списку Муз. 3726 (конец речи к

«братаничам» и дополнение): «...бы то было ведомо, как естя мне послушны, тако бы естя были

послушны внуку моему великому князю Дмитрию. Да послал князь великий объявляти, что

благословил внука своего великим княжением, на Рязань и во Псков, и в Новгород Великий ко

архиепископу и к наместником послал грамоты. А в Казань ко царю к Абды-Летифу от великого князя

Дмитрея со князем Василием Нодроватым приказано: челом биет. Писано на Москве лета 7006-го

февраля 4 день в неделю о мытаре и фарисеи ставление великого князя Дмитрея Ивановича веса

Росии». Фрагмент, изобилующий столь важными подробностями, придающими происшедшей церемо-

нии дополнительное политическое значение, может принадлежать лишь ранней редакции памятника и

партии Елены и Дмитрия. Здесь выразителен набор пунктов: Рязань и Псков, еще не вошедшие в

состав единого государства, Новгород; не менее показательно «объявление» в Казани и употребление

формулы «челом биет»

Следовательно, можно сделать вывод, что редакция П составлена до опалы Елены и Дмитрия, в кругах

их сторонников. Определение шапки как Мономаховой здесь отсутствует.

Из двух формулярных редакций ближе к П оказывается Ф I. Основное смысловое различие между Ф I и

Ф П-Ч, отмеченное в литературе, состоит в том, что в Ф I упомянута просто «шапка», в Ф П-Ч она —

Мономахова. К этому следует добавить, что «три стулы» в Ф I, предназначенные великому князю,

внуку и митрополиту, в Ф П-Ч имеют определение «царских». Далее, название текста в Ф П-Ч по

сравнению с Ф I придает ему программный характер, превращая единичный случай (поставление

Дмитрия) в великокняжеское поставление как таковое: «Чин поставлениа на великое княжение

православным князем руским», что позволяет предположить вторичный характер данной редакции; это

подтверждается сопоставлением текстов.

Случаи расхождения между Ф I и Ф И-Ч были проверены по П (в особенности наиболее

текстологически значимые, т. е. когда имеют место лексические варианты или стилистические

распространения текста), при этом оказалось, что Ф I в случаях расхождения с Ф П-Ч либо целиком

совпадает с П, либо значительно ближе к ней, чем Ф П-Ч. Ограничимся несколькими примерами.

М> пп П

Ф1 ФП-Ч

уготовили уготовили достойно есть уготовати

на чем на чем на нем

О формуле «челобитья» см.: Усманов М. А. Жалованные акты Джучиева улуса XIV—XVI вв. Казань, 1979.

646

три стулы три стулы три стулы царьскых

да внуку да внуку да его внуку князю Дмит-рею

Ивановичу

и облечеся митрополит. . . в

освященны одежда

и облечется митрополит... в

священные одежа

да его внуку князю Дмит-рею

Ивановичу

покрыли ширинкою покрыти ширинкою митрополит же облачится во

свой сан

gl2

на своих местах на своих местех покрыты фатою

старина наша то и до сих

мест

старина наша то и до сих

мест

по своим местам искони века

даже и до сих лет

многолетие великому князю

Иоанну, благоверному и

христолюбивому и богом

избранному и богом

почтенному великому князю

Иоанну Васильевичу

многолетие великому князю

Иоанну, благоверному и

христолюбивому и богом

избранному и богом

почтенному великому князю

Иоанну Васильевичу

многодетно устрой боже

благовернаго и благород-наго

и христолюбива! о, богом

почтеннаго и богом

изьбраннаго державнаго

государя нашего великаго

князя Иванна Васильевича

Последовательный на протяжении всего памятника характер данного текстологического слоя говорит о

близости Ф I и П и о вторичном характере Ф II-Ч. Об этом же свидетельствуют и другие особенности Ф

П-Ч: текст здесь приобретает заглавие, придающее ему не частный, а обобщающий характер, сти-

листически обрабатывается, расширяется (часто добавляются и повторяются имена великого князя и

внука, название церкви, где происходила церемония, и т. п.).

Различие между Ф I и П состоит в том, что Ф I имеет последовательный инструктивно-формулярный

характер, глаголы употреблены в инфинитиве или настоящем времени (выражая в этом случае

действия, которые надлежит совершить), а в П, хотя изредка эти формы и сохраняются, но в целом все

повествование дано в прошедшем времени. Вероятно, редакция Ф I восходит к реальной инструкции

поставления Дмитрия, однако она переписана уже после церемонии (в самом конце перечислены

церковные иерархи, которые «на том поставлении были»). П—литературная обработка, сделанная в

кругах Дмитрия — Елены, а именно дополнение вышеперечисленными подробностями; о том, что это

дополнения, свидетельствует и переписка, уже после перечня иерархов, речи Ивана III к «братаничам»

с призывом быть послушными Дмитрию; далее идет сообщение об «объявлениях» в Рязани, Пскове,

Новгороде и Казани. Обе эти редакции можно датировать около 1498 г.

Ни в той, ни в другой шапка еще не называется Мономаховой. Она приобретает такое определение

лишь в Летописной редакции Чина (Л)

и в Чудовском сборнике (Ф П-Ч). Однако текстологически Л

связана не с Ф П-Ч, а с П и Ф I, хотя Л сокращена и стилистически переработана. В ряде случаев тем не

менее текстологическое сопоставление возможно. Так, из 10 вышеприведенных различий

Два случая.

ПСРЛ. Т. 28. С. 330—331. Здесь определение «Мономахова» вписано на поле тем же почерком и теми же чернилами, что и

текст.

647

между П, Ф I и Ф П-Ч в одном, последнем случае стилистическая переработка в Л не позволяет делать

выводов о близости ее к тому или иному тексту, а также отсутствует текст с разночтением 6. Остальные

разночтения сближают Л с П и Ф I; следовательно, на основе Ф Н-Ч редакция Л создана быть не могла, во

всяком случае определение шапки не заимствовано в Л из Ф Н-Ч.

Еще одно выразительное разночтение отличает Л от П. В П отсутствует молитва «во услышание всем»,

приведены лишь ее начальные слова и имеется помета «вся до конца», в Ф I и Ф Н-Ч, как и в Л, она имеется.

Если предыдущие разночтения связывали Л с П и Ф I против Ф П-Ч, то «молитва во услышание всем»

связывает Л с Ф I против П.

Отсутствием в П полного текста молитвы «во услышание всем» объясняется и отсутствием здесь текстов о

том, что бог «благоволил» Дмитрия «воздвигнута царя» и о «царском скипетре»; Лурье объяснил это

«удалением почетных подробностей» и вторичным характером текста. Названные фрагменты находятся

именно в составе полного текста молитвы. Так же представлены в П и другие молитвы (начальные слова и

помета «вся до конца»). Следовательно, отсутствие в П «царских» текстов — не следствие удаления

«почетных подробностей» (их в П вполне достаточно), а особенность цитирования текста молитв и к

царской теме отношения не имеет.

Индивидуальная особенность Л, отличающая ее от остальных редакций, усиливает «царскую тему». В

«молитве втай» упомянут «земной человек... царем сотворенный» (имеется в виду Дмитрий, не названный

по имени). Здесь же Иван III назван «царем» (в других редакциях этого нет), а шапка— «Мономаховой»,

упомянуты «царские стулы». Можно сделать вывод, что Л создавалась на основе текста, близкого к Ф I, а

слова про «царские» стулы — наименование царем Ивана III, определение шапки как Мономаховой,

включение (возможно, из другого источника) «молитвы втай», сохранение полного текста молитвы «во ус-

лышание всем» принадлежат составителю Летописной редакции, которая впервые появляется в своде 1518

г.; близость Л к событиям 1498 г. не подтверждается (в П «царская тема» полностью отсутствует, в Ф I

представлена лишь в молитве «во услышание всем»). Включение Чина в летопись — результат интереса не

к личности Дмитрия, а к церемонии, объектом которой он был. Не исключено, что в это время возникает

мысль о царском венчании Василия III.

Чудовская редакция Чина (Ф П-Ч) составлена либо в конце второго десятилетия, либо даже позднее, в 40-е

годы, в связи с подготовкой венчания Ивана IV. Во всяком случае, ее вторичный характер по отношению к

двум редакциям 1498 г. бесспорен, а определение шапки как Мономаховой — не результат непо-

средственной связи с Л, а, скорее, традиции, возникшей на ее основе. Таким образом, тот аргумент в пользу

раннего (конца XV в.) происхождения «Повести об Августе» и ее связи с событиями 1498 г., который

исходит из факта ее переписки в составе Чудовского сборника вместе с Чином, должен быть снят, как и

утверждение о венчании Дмитрия «шапкой Мономаха».

В кратком летописном рассказе о поставлении Дмитрия, который предшествует Летописной редакции

Чина

, говорится об использовании в ходе обряда Мономаховых барм (ни в одной из редакций Чина бармы

не называются Мономаховыми). Этот рассказ восходит к «великокняжескому своду 1500 г.», фрагменты

которого сохранились в составе более поздних сводов и в более поздних спи-

См. примеч. 6.

648

сках

; главный атрибут церемонии — шапка — не названа здесь Мономаховой. Добавим к этому, что

фрагмент официальной великокняжеской летописи за 1498—1500 гг. в рассказе о поставлении Дмитрия

сообщает о дарах Ивана III внуку, и среди них упоминаются предметы, которые окажутся среди почетных

регалий в цикле «Сказания о князьях владимирских», но в летописи они еще не претендуют на древнее

происхождение, мысль об их изначальной принадлежности императору Августу появится в цикле

«Сказания»: «сердоличная коробка» превратится в «крабицу сердаликову, из нея же Август, кесарь римский,

ъеселя-щеся», появится «ожерелье», которое Август «на плещу свою носяще», возможно, тождественное

бармам (оплечью) Мономаха

Разграничение «Мономаховых барм» и просто «шапки», не имеющей аналогичного определения, скромная

характеристика даров Ивана III внуку, без уд-ревнения их происхождения и возведения к Августу — в

официальном великокняжеском летописании, как и отсутствие понятия «шапка Мономаха» в наиболее

ранней редакции Чина поставления Дмитрия, созданной около 1498 г., свидетельствуют, что концепция

римско-византийского преемства московского великокняжеского дома, не говоря уже о еще более

удревняющей его римско-византийской генеалогической легенде, не существовали в конце XV в. в полном

объеме и законченном виде, но находились в стадии формирования.

Включение в летописный свод 1518 г. Чина поставления Дмитрия, причем в редакции, усиливающей

«царскую тему», где главный атрибут церемонии впервые именуется шапкой Мономаха, стоит в ряду с

такими идеологическими предприятиями второго-третьего десятилетий XVI в., как появление цикла «Сказа-

ния о князьях владимирских», где речь идет о передаче на Русь византийских императорских регалий, но

вместе с тем и о более древней генеалогии русских князей, возводящей их к императору Августу, создание

Русского хронографа, включившего русскую историю в русло мировой, послание Филофея Псковского с

изложением концепции «третьего Рима». Серьезные изменения внутриполитической и внешнеполитической

ситуации выдвигали новые идеологические задачи

. Для легитимизации, историко-правового обоснования

царской принадлежности московских великих князей, неотделимого от утверждения международного

престижа Русского государства, необходимо было утвердить и преемственную связь с так называемым

византийским наследием и независимость от него, найти более древние (пусть легендарные) корни;

сопоставление и противопоставление должны были парадоксально сосуществовать. Эти сложные задачи—

ив комплексе, и в отдельности — решают названные памятники, в которых тема римско-византийского

преемства занимает значительное место.

ПСРЛ. Л., 1925. Т. 4, ч. 1, вып. 2. С. 531; Класс Б. М. Вологодско-пермские летописцы XV в. // Летописи и хроники, 1976 г. М.,

1976. С. 279—280;ЛуръеЯ. С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976. С. 252—254. На основании этого рассказа Лурье

делал осторожное заключение, что во время обряда, венчания «впервые появились регалии, связанные с именем Мономаха»

(Лурье Я. С. Идеологическая борьба... С. 386), а в более поздней работе определенно писал о венчании Дмитрия шапкой

Мономаха (Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV—XV вв. С. 252—254).

Сказание о князьях владимирских. М.; Л., 1955. С. 164, 177, 198.

Sinicyna N. V. Les conditions historiques ou s'est formee 1'idee de «Troisieme Rome» el son sens initial // Atti del III Seminario

internationale di studi storici «Da Roma alia terza Roma». Napoli, 1986. P. 497—519.

И. Забелин

АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ НАХОДКА

(РЕШЕНИЕ ВОПРОСА О ЦАРСКОМ МЕСТЕ,

ИЛИ ТАК НАЗЫВАЕМОМ МОНОМАХОВОМ ТРОНЕ,

В УСПЕНСКОМ СОБОРЕ)*

(по рукописи Погодинского древлехранилища)

В Успенском соборе, у южных дверей, стоит узорочное деревянное Царское место, о котором доселе нет

положительных известий, кем и когда оно устроено. В начале нынешнего столетия его назвали

Мономаховым, единственно по изображениям, которыми оно украшено и которые представляют историю

присылки царских регалий Владимиру Мономаху от греческого императора Константина Мономаха.

История эта изложена кроме того и в надписи на дверцах места.

Относить этот трон ко временам Владимира Мономаха нет ни малейших оснований. Покойный

Малиновский думал также, что место могло быть устроено при Великом Князе Иоанне III. Позднейшие

археологи с большею вероятностью относили его к началу XVII ст. Впрочем, мысль изобразить в

украшениях трона и в надписи историю присылки регалий и венчания на царство Владимира Мономаха едва

ли могла принадлежать времени царя Михаила Федоровича, при котором не было уже побудительных

причин особенно интересоваться этой историей. В это время изобразили бы скорее всего историю

всенародного избрания Михаила на царство (как изобразили ее впоследствии в рисунках), а не Мономахово

венчание и присылку регалий. Мысль изобразить на царском престоле последнее событие могла возникнуть

гораздо раньше, именно при Грозном, когда возбужден был и самый вопрос о царских регалиях и вообще о

царском сане, столько интересовавший первовенчанного Московского царя. Ниже мы увидим, что этот трон

действительно был устроен при царе Иване Васильевиче в 1551 году.

Просматривая один рукописный сборник библиотеки М. П. Погодина, заключающий в себе разные

исторические послания XVI века, мы встретили небольшую статью (4 листка в 4-ку), названную Отрывком

о венчании на царство всероссийское. Статейка показалась нам знакомою: она содержит в себе список, или,

может быть, проект надписи, находящейся на упомянутом Царском месте, или Мономаховом троне. Этот

список надписи начинается словами библейского текста: Рече Господь азъ избрахь та Царя и взяхъ тя за

десную твою руку и пр., которые вырезаны по венцу или подзору трона. Затем в списке следует

повествование о

Печатается по изд.: Москвитянин. 1850. № 11. Кн. 1. Отд. III. С. 53—56.

650

получении Владимиром Мономахом из Греции царских регалий, вырезанное в четырех клеймах на

дверцах трона

. На самом троне надпись этим и заключается. Но в списке есть любопытное

продолжение, которое или намеревались вырезать на троне, или оно было уже вырезано на какой-либо

его части и впоследствии утрачено. Продолжение надписи заключается в следующем:

«Благоволешемъ, иже ВездЪсущаго Бога въ Троицы славимаго, неизреченною силою вся содержащаго

СодЪтеля Владыки всей твари, Царь царствующимъ и Господь господствующимъ, иже

неизр'Ьченнымъ Его Промысломъ, и превеликою Его Благодатью, и превысокою Его мышцею и

Вседержительною десницею Господа нашего Гисуса Христа, ситце благоизволетемъ совершенныя, въ

Бого-спасаемомъ православномъ и въ великомъ преименитомъ царствующемъ град-t Москв%, во

святей соборней и Апосгольстей церкви Пресвятыя Владычицы на-шея Богородица и Приснод'Ьвы

Мар1я, честнаго и славнаго Ея Успешя, преслав-но вънчанъ бысгь на царство всея Руси, с!я дрьжавы

благочестивый и бо-гов-Ьичанный Царь и Государь благоверный ВеликШ Князь Иванъ Васильевичь,

Владимерсюй, и Московсшй, и Ноугородцюй, и Псковскый, и Смоленсшй, всея Русш Самодержецъ, по

закону совершеннаго Царьскаго поставленья и всесвя-щеннаго миропомазашемъ, на престол^Ь

древняго достояшя отеческаго благо-словежя и прародительскаго его наслътця, благословешемъ и

рукоположетемъ первосвятителя Преосвященнаго Митрополита всея Руси киръ Макар!я и всего, яже о

немъ, пречестнаго и святаго и освященнаго собора и преименитаго свътлаго Царьскаго синклита; еже

бысгь въ лъто 7055-го генваря 20; шестое на-десять лъто оть рожества его. Якожъ свидътельствуеть о

немъ въ лътописаньЪ о царьскомъ ихъ посгавленьЪ на златоукрашенныхъ взатворехъ мЪста сего. Cie

же Царьское мтЬсто, еже есть престолъ устроенъ бысгь въ лъто 7060 (1551) месяца Сентевр1я въ 1

день, въ пятое л^Ьто державы Царства и государства его».

«Подъ м-Ьстом Царя и Государя Великаго Князя зв-Ьрь, а ему три имяна: лютой, левъ, скиментъ;

второй зв-Ьрь уема

, третей орелъ, четвертой оскроганъ, пятой оскроганъ же».

Таким образом, это любопытное известие разрешает все недоразумения о времени устройства царского

престола.

Что же касается до упомянутых зверей, то древняя опись собора, а вместе с нею и позднейшие

описатели его достопамятностей не заметили их различия и называли львами. Один только

«Путеводитель к древностям и достопамятностям Московским и пр. М. 1792» говорит, что

«Императорское мЪсто... на ръзныхъ деревянныхъ различныхъ родовъ звъ'ряхъ». Действительно,

несмотря на чрезвычайно грубую отделку этих фигур, нельзя не заметить их различия

. Так, фи-

Памятники Моск. Древности, соч. И. М. Снегирева М., 1841—1845. С. 27—28. В сочинении г-на Снегирева надпись сначала

снята с дверец, потом с подзора; но в списке она расположена иначе и, по нашему мнению, правильнее. По сличении печатного

текста надписи со списком открылись некоторые, впрочем не очень значительные, варианты. Заметим один более других важ-

ный: в надписи на подзоре, в печ. стр. 28: «И дамь гоби на земли на умножеше плодовъ» — в списке: «И дамъ то№» и пр.

Вообще же нужно заметить, что список писан довольно небрежно.

По древним словарям: уеиа зв-Ьря окрутное, без оберненья шыи (П. Берында). Уена есть звЬрь дик!й, окрутный... (Зизаний),

Уена, медведица, рысь (Азбуковник). В сказ. Рус. нар., Сахарова. Т. II.

Оно видно даже н на рисунке трона (см. в Памятниках Моск. Древности, стр. 27), где изображены внизу под углами трона

гена и оскроган.

651

гура, находящаяся под правым передним углом трона, судя по величине головы, должна представлять

льва; другая фигура, под правым задним углом, изображает уеиу с высунутым из пасти довольно

длинным языком. Остальные два зверя, сходные между собою по острым мордам, по всему вероятию

(неизвестные нам), оскроганы. Двуглавый орел утвержден на самом верху трона.

Нет никакого сомнения, что помещение именно этих зверей под Царским престолом не могло

произойти случайно. Звери и самый выбор их скрывают какие-либо символы, доселе еще не

разъясненные и вместе со многими другими символическими изображениями представляющие

любопытный вопрос для нашей археологии.

В. М. Живое

ИСТОРИЯ РУССКОГО ПРАВА КАК ЛИНГВОСЕМИОТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

В своей работе «'Договор' и 'вручение себя' как архетипические модели культуры» Ю. М. Лотман

(1981а) показал глубокую зависимость восприятия основных юридических категорий от типа

культурного сознания и дал анализ того, как тип культурного сознания обусловливает характер

функционирования права. Таким образом, различие юридических институтов России и Запада

оказалось поставленным в связь с различиями семиотических механизмов соответствующих культур.

Данная работа основана на том же подходе, т. е. история права рассматривается в ней в связи с

функционированием культурно-семиотической системы.

I. Становление русского юридического дуализма

и взаимоотношения русского и церковнославянского права

в древнерусский период

1. Проблема дуализма в сфере права

Основной вопрос, встающий при анализе взаимодействия права и культуры в России, состоит в

определении того, в каком отношении к русскому культурному и религиозному дуализму (см. о нем:

Лотман и Успенский 1977) находится право. Для этой проблемы кардинальное значение имеет тот

факт, что наряду с правом на русском языке в России имели хождение юридические тексты на церков-

нославянском языке. Наряду с такими памятниками, как Русская Правда, Новгородская и Псковская

судные грамоты, Судебники, Уложение 1649 г. и т. д., в России переписывались и распространялись

памятники византийского законодательства в церковнославянском переводе. Речь идет не только о

памятниках канонического права, но и о светских юридических памятниках, таких как — прежде всего

— Эклога («Леона царя премудраго и Константина верною царю главиз-ны») и Прохирон («Закон

градский»)

. Наряду с Эклогой и Прохироном имеется еще ряд светских юридических памятников на

церковнославянском языке. Сюда относятся выборки из Юстинианова корпуса (Кодекса, Дигест и

Новелл), входящие в Кормчие и Мерила Праведные

. К этой же категории принадлежит Зем-

'См. эти памятники в МП, л. 165 об.—195, 231—331; Кормчая 1653, гл. 49, 50, л. 404— 520 об.

«От различных тител рекше Гранин Иоустиньяна цесаря...». «От книг божественных повелении божественыя кончины

цесаря Иоустиньяна» — см. МП, л. 130 об.— 142 об., л. 142 об.— 165 об.; Кормчая 1653, гл. 42,44, л. 300 об,— 333 об.;

349—362 об.

653

ледельческий закон (Nojjxx; yecopyiKoq), входящий в состав Книг законных наряду с XI, XXVI и

XXXIX титулами Прохирона (см. издание: Павлов 1885), и законы Алексея Комнина («Новая заповедь

бывшая от христолюбиваго цесаря Алексия Комнина» —см. МП, л. 198—201; Кормчая 1653, гл. 43, л.

336 об.—341 об.). Сюда же относится и краткая редакция Закона судного людем (см. издание: Тихо-

миров 1961); в ней, впрочем, наряду с уголовными наказаниями указываются епитемьи, поэтому

можно думать, что она служила руководством для духовников, и «светские» наказания приводятся в

ней лишь для сведения; в этом случае данный памятник следует поставить в один ряд с переводом

пенитенциалов и с другими руководствами по покаянной дисциплине и, следовательно, исключить из

числа светских юридических памятников

. В этот же ряд можно поставить и «Избрание от закона

богомь данаго Израилю тож Моисьемь о суд-fe» (МП, л. 118—125 об.; Кормчая 1653, гл. 45, л. 363—

381 об.); это ветхозаветные, а не византийские юридические нормы, но они изложены на

церковнославянском языке и переведены с греческого (ср. Папастасис 1978, 87—96). Обзор церковно-

славянских переводов византийского законодательства см. у Н. Рождественского: Рождественский

1843, 6—60. Для исследования церковнославянской юридической терминологии, предпринимаемого в

настоящей работе, непосредственное значение имеют, конечно, и памятники канонического права,

поскольку в языковом отношении они составляют одно целое с памятниками византийского гра-

жданского законодательства. Таким образом, уголовное или вещное право излагалось в кодексах двух

видов: в кодексах на русском языке, описывающих — в своей основе — русское обычное право, и в

кодексах на церковнославянском языке, излагающих византийские юридические нормы. Один и тот же

казус, следовательно, получал — в плане выражения—два разных лингвистических описания и — в

плане содержания—две разных юридических интерпретации.

Для установления места этих двух юридических систем в истории русского права и в формировании

русского юридического сознания определяющее значение имеют характеристики плана выражения.

Действительно, оппозиция русского и церковнославянского связана с целым рядом других оппозиций,

основополагающих для русского культурного сознания (культуры — быта, божественного—

человеческого, сакрального — профанного и т. д.— см.: Лотман и Успенский 1975, 199). Именно

взаимодействие русского и церковнославянского языков в юридических текстах (как русских, так и

церковнославянских) обнаруживает культурный статус этих текстов и общий характер их

взаимоотношений

. В свою

Что касается пространной и сводной редакций Закона судного людем, они осложнены внесением русских статей и

поэтому не являются целиком переводами с греческого (в отличие от упомянутых выше текстов). Этот смешанный

характер пространной редакции не указывает, однако, на соединение русской и византийской нормы в юридической

практике (как полагает, например, Владимирский-Буданов: 1909,93) — по справедливому замечанию Н. И. Тиктина

(1898, 290, примеч. 32), редакция эта «имеет характер... келейно-умозрительного упражнения» (см. ниже).

В исследованиях по языку права в России обычно рассматривается исключительно язык русских (а не

церковнославянских) юридических памятников. Последовательного сопоставления языка русского и

церковнославянского права вообще не проводилось. В ряде работ Б. Ун-бегауна (1957; 1959; 1965) рассматриваются

оппозиции русских и церковнославянских юридических терминов в их историческом развитии. Работы эти

представляют чрезвычайный интерес, однако они слишком фрагментарны для того, чтобы дать общую картину

взаимоотношений

654

очередь, эти общие характеристики — характеристики культурно-религиозного порядка—лежат в

основе самого юридического развития, в частности усвоения русским правом ряда норм византийского

права

. Занимаясь языком права, мы получаем ключ к самому праву и его религиозно-культурному

восприятию: соотношение языков определяет соотношение юридических норм.

В этой перспективе следует обратиться к самому возникновению русского юридического дуализма.