в-акте. Гегеля восхищала сущностность понятия в «я мыслю» кантовской
трансцендентальной апперцепции
1
. То приложение cogito к многообразным данностям,
которое во втором издании «Критики чистого разума» именуется synthesis speciosa
(фигурным синтезом) воображения, совершается еще не в душе. Напротив, именно такое
приложение и позволяет впервые явиться психике и психологии
2
. Это происходит не
потому, что единство трансцендентальной апперцепции, или рассудок, является
спонтанным в психологическом смысле, то есть как действование (Handlung)
3
. Напротив,
именно потому, что оно есть актуальность присутствия, оно может стать спонтанностью
воображения, укорениться во временной форме данности, назвать себя актом.
Вневременным упражнением этой актуальности полагается «я» — изначально свободное
«я» классического гуманизма. Как наследие трансцендентальной философии, оно
останется у Фихте деятельностью, суверенно конституирующей не-Я.
Трансцендентальная редукция Гуссерля отнимает чистое Я у психологии, отделяет его от
Природы, но оставляет ему жизнь. Ин-тенциональность, в которой живет Я, несомненно
сохраняет структуру акта. Тем не менее в гуссерлевской феноменологии субъективное —
трансцендентальное и внемирное — впервые оказывается пассивностью, не сводимой к
понятию пассивного синтеза. Имп-рессиональное и чувственное — наследие традиции
эмпиризма —
592
помещается в самую сердцевину Абсолютного. Синтез, пусть даже пассивный, все еще
заботится о том, чтобы отразить требования единства апперцепции и актуальности
присутствия; изощренный анализ до-предикативного все еще подражает (под именем
пассивного) той модели, по которой осуществляется синтез в предикативном
предложении. Но трансцендентальная субъективность перестает быть простой логической
артикуляцией научных методов, несмотря на все современное неокантианство и его
влияние в Германии. У трансцендентальной субъективности, этой живой единичности,
есть своя собственная тайна, у интенциональных актов — свои горизонты: даже если они
забыты и неактуальны, они не перестают со-определять смысл бытия, но раскрывают свои
значения только рефлексии, обращенной к ноэзе. Если взгляд обращен на объективный
коррелят актов, где эти значения тем не менее выполняют свою функцию означивания в
«полной ноэме», он никогда не сумеет их там обнаружить — как не сумеет различить в
«тотальном присутствии» предметной основы саму «полную ноэму».
Но коль скоро свободный субъект, в котором гуманистически понимаемый человек видел
олицетворение своего достоинства, есть не более чем некая модальность «логического
единства» «трансцендентальной апперцепции», некий привилегированный модус
актуальности, неизбежно представляющий собой собственную цель, — стоит ли
удивляться тому, что как только редукция была тщательно сформулирована Гуссерлем, Я
тотчас скрылось позади — или внутри — того самого актуального бытия, которое оно
призвано было конституировать? Более чем когда-либо предельная интеллигибельность
оказывается актуальностью актуального бытия, сосуществованием терминов в одном
высказывании; отношением, связанностью одного с другим, несмотря на их различия;
согласием различного в наличном. Оказывается системой. Одно означает другое и
означается другим, одно служит знаком другого, отрекаясь от того, что Жан-Франсуа
Лиотар называет «фигурой замалчивания другого». «Мыслящий субъект», исследующий
это интеллигибельное устройство, отныне истолковывает самого себя (несмотря на свои
исследовательские труды и гений изобретательности) как некий обходной маневр,
который используется системой бытия для самоналадки, — маневр, выполняемый ее
терминами и структурами, чтобы произвести центровку, смонтировать себя в одном