Но отправление в путь без возврата и в то же время не в пустоту утратило бы свою
абсолютную направленность и в том случае, если бы ему искали вознаграждения в
немедленности триумфа, если бы с нетерпением ожидали торжества своего дела. «Единая
смыслонап-равленность» тогда превратилась бы в обоюдность. Сопоставляя исходную
позицию и конечную цель, Деятель потопил бы дело в подсчетах убытков и возмещений,
в расчетных операциях. Дело оказалось бы подчиненным мысли. Но как абсолютная
направленность на Иное, как смысл, дело возможно только в терпении. А терпение,
доведенное до конца, означает для Деятеля отказ быть современником его свершения,
согласие действовать без надежды ступить на Землю Обетованную.
Грядущее, ради которого совершается такое действование, следует прежде всего полагать
безразличным к моей смерти. Дело, отличное и от игры, и от подсчетов, есть бытие-за-
пределы-моей-смерти. Для деятеля терпение состоит не в том, чтобы обмануть свою
щедрость, приписав собственному существованию время личного бессмертия. Нет,
отказаться быть современником триумфа своего дела — значит провидеть этот триумф во
времени без меня, предусматривать этот мир без меня, предусматривать время, которое
находится за горизонтом моего времени: это эсхатология без надежды для себя — или
освобождение от своего времени.
Быть для времени без меня, для времени после моего времени, по ту сторону пресловутого
«бытия-к-смерти» — не банальная мысль, экстраполирующая длительность моей жизни,
но переход во время Иного. Как назвать то, что делает возможным такой переход? Быть
может, вечностью! По крайней мере, возможность жертвования, в пределе доходящая до
такого перехода, раскрывает отнюдь не безобидный характер экстраполяции: быть к
смерти, чтобы быть для того, что после меня.
Следовательно, дело как абсолютная направленность на Иное есть этот юношеский
максимализм щедрости. Его можно ухватить в понятии, если прибегнуть к тому
греческому термину, который в своем первоначальном значении указывает на несение
некоей службы не просто совершенно безвозмездно, но с необходимыми затратами со
стороны деятеля, с привлечением его собственных средств: в термине «литургия». На
данный момент его нужно освободить от всех значений, заимствованных из всякого рода
позитивных религий, даже если след идеи Бога должен будет некоторым образом
наметиться к концу нашего анализа. С другой стороны, литургия как безвозмездное
делание, чей результат не причислен
615
ко времени Деятеля и гарантирован только для терпения, как делание, осуществляемое в
полном подчинении моему времени и его преодолении, — эта литургия не принадлежит, в
виде культа, к порядку этики и «добрых дел»: она есть сама этика.
Отношение, которое кажется таким образом сконструированным, — не просто
сконструировано. Тотальная безвозмездность делания — безвозмездность, отличная от
игры, — возвышает нашу эпоху, даже если отдельные индивиды не поднимаются на ее
высоту. Этим лишь подчеркивается свободный характер направленности. Нашу эпоху
определяет не триумф техники ради техники, как и не триумф искусства ради искусства
или нигилизм. Наша эпоха есть делание ради мира, которому предстоит прийти, есть
превосхожде-ние своей эпохи — преодоление себя, которое требует эпифании Иного.
Таков основной тезис, отстаиваемый на этих страницах. В декабре 1941г,, в
Бурассольской тюрьме и в крепости Пуртале, Леон Блюм заканчивал книгу, где писал:
«Мы трудимся в настоящем, но не для настоящего. Сколько раз на митингах я повторял и