эволюцию
39
. Клодель приходит к признанию иудаизма, но начинает с оголтелого
антисемитизма, который приписывают эпохе его молодости, семье и социальному
окружению; воспитателям интегристского и агрессивного толка, с которыми ему
пришлось иметь дело после обращения; некоторой нетерпимости, несомненно
присутствовавшей в его характере или темпераменте.
Открытие иудаизма совершается, исходя из Ветхого Завета. К нему как бы контрапунктом
идут комментарии, написанные Клоде лем в последние годы жизни. Еврейский читатель,
несомненно, отвергнет христианское звучание этой интерпретации, вполне естественное у
Клоделя. Тем не менее его не может не захватить мощь этого возвышенного слова и
удостоверяемый ею смысл библейской поэзии. Достаточно прочитать удивительные
страницы, озаглавленные «Патриархи» (они находятся почти в самом начале «Тетрадей»),
чтобы оценить действенность определенных подходов, когда они остаются внутри
Ветхого Завета. Эта личная экзегеза высокомерно презрительна к той смысловой
скудости, посредством которой историческая критика восстанавливает связность Писаний
— и эта связность оказывается прежде всего связностью собственного универсума
исторических критиков. Но экзегеза не исчерпывается для Клоделя выявлением тех
предвосхищений, исполнение которых якобы ведомо христианской вере, и в этом — еще
одна сторона величия поэта. Истина, предполагаемая сокрытой, сохраняет для него
особую притягательность; она незаменима и духовно самоценна. Вот несомненная честь,
оказанная иудейским писаниям: иудаизм остался в живых после наступления
христианства. Отныне следует признать преемственность между библейским Израилем и
евреями — более того, израильтянами — наших дней.
Клодель будет медленно продвигаться к этой позиции. Он признает за современными
евреями — и даже за их стремлениями, и даже за сионизмом, и даже за государством
Израиль — привилегию продолжать Священную Историю. Нашими основными
источниками, из которых мы узнаем об этом последнем этапе духовного пути Клоделя,
служит основательное повествование мадам Дениз Гамзон («Clodel rencontre Israël»), a
также исполненное еле сдерживаемого волнения исследование Шарля Гальперина
(«L'Exégète et le Témoin»), который несет главную ответственность за это повествование.
И тем не менее во всех этих текстах есть что-то от галлюцинации.
Кажется почти нереальным, что в газете от 3 февраля 1900 г. — почти тринадцать лет
спустя после обращения поэта и после его систематического вчитывания в оба Завета —
Жюль Ренар мог сказать о Поле Клоделе: «Он вновь начинает испытывать отвращение к
евреям, которых не может ни видеть, ни слышать»; что после
432
стольких лет дружбы с евреями — с Суаресом, стыдящимся своего еврейства, но и с
Дариусом Мийо
6
*, пылким иудеем, — после близкого общения с еврейской элитой,
приветствовавшей его во Франкфурте, и блестящей дипломатической карьеры,
пройденной вместе с деятелями Третьей Республики, Клодель в 1936 г., подписав протест
Всемирного конгресса евреев против германского антисемитизма, мог противиться
обнародованию своей подписи под тем предлогом, что «мы повсюду видим евреев в
первых рядах партий, подрывающих социальный и религиозный порядок». Кажется почти
нереальным, что 1 августа 1939 г. Клодель написал: «Все авторы священных текстов
называют Израиль свидетелем, но «свидетель» по-гречески — это martyr, мученик», — и
тем не менее 6 июля 1940 г., подводя итог положению Франции после поражения, он не
преминул записать в актив следующее: «После шестидесяти лет ига Франция
освободилась от радикальной антикатолической партии (профессора, адвокаты, евреи,